Текст книги "Музей как лицо эпохи. Сборник статей и интервью, опубликованных в научно-популярном журнале «Знание – сила»"

Игорь Андреев[6]6
  Андреев Игорь Львович – кандидат исторических наук, доцент Исторического факультета МГПУ.


[Закрыть]. Триста лет спустя

Известно, что историческое исследование очень часто похоже на детектив, а детектив, прикоснувшись к запутанным сюжетам прошлого, превращается в историческое расследование. Вспомним хотя бы об Угличском деле, столь противоречивом и запутанном, что исследователи поневоле превращаются в этаких шерлоков холмсов из истории, рыскающих в архивах в поисках виновных в гибели царевича Дмитрия.

Наше «расследование» посвящено не столь громкой теме. Поэтому и последствия скромнее: там – таинственная смерть наследника престола, давшая повод к лихолетьям Смуты, здесь… ну, скажем, окончательно и бесповоротно проигранная война.

Вот сюжет нашей истории. В 1632 году вспыхнула война с Речью Посполитой за Смоленск, который отошел к польской короне по Деулинскому перемирию 1618 года. Русские войска под предводительством боярина Михаила Борисовича Шеина осадили город. Осада шла вяло и неудачно. К тому же летом 1633 года на помощь гарнизону поспешил только что избранный польским королем Владислав I V. Получилось что-то вроде слоеного пирога, где «начинкой» был Шеин. Положение царских полков настолько ухудшилось, что «большой воевода» вынужден был на свой страх и риск капитулировать. Преклонив перед Владиславом IV знамена и оставив победителям почти весь пушечный наряд, русские полки вернулись в Москву. Здесь Шеин и второй воевода, окольничий А. Измайлов, были обвинены в измене и казнены. Такова внешняя канва событий.

Но здесь начинается самое интересное. Так ли это было? Действительно ли была измена и подобное обвинение справедливо? Или же это – убийство? Сомнения проскальзывают тотчас после казни в противоречивых и странных слухах, в рассуждениях «последнего летописца» Татищева. Согласно этим слухам, виновниками смерти Шеина были некие «корыстные злодеи», и дело не так просто, как кажется поначалу. Словом, повод для «расследования» есть.

Тем более что за внешней, детективной стороной дела боярина Шеина вырисовывается нечто более важное – отголоски политической борьбы в России XVII века.

Михаил Борисович Шеин принадлежал к старомосковскому боярскому роду. В середине XVI века трое Шеиных сидели в Думе боярами. Затем для них наступает черная полоса, и один за другим они сходят с политической сцены. К концу столетия остается лишь один, тогда еще малолетний сын окольничего Бориса Васильевича Шеина, наш герой – Михаил Шеин. Происхождение позволяло ему если и не быть на первых ролях, то уж, конечно, не затеряться среди придворных и московских чинов. Однако нашего героя угораздило родиться в переломную эпоху, открывающую перед людьми куда менее знатными и родовитыми головокружительные возможности.

Выдвижение Михаила Шеина начинается с появлением в Московских пределах первого самозванца. В бою под Добрыничами 20 января 1605 года он сумел отличиться, и с известием о победе был направлен в Москву. Из Москвы, уже в чине окольничего, Шеин отправляется воеводой в Новгород-Северский. Город этот занимал важное положение, и подобное назначение свидетельствовало, что молодому окольничему доверяли и считали удачливым военачальником. Со временем с репутацией преданного и распорядительного воеводы Шеин двинется вверх по служебной лестнице.

Движение это будет необычайно скорым. В 1607 году, успев заручиться поддержкой Василия Шуйского, Шеин получает боярское звание. Затем следует назначение воеводой в Смоленск.

А Смоленск – один из крупнейших городов Московского государства. И значение его определялось не только размахом торговли и ремесла, а размах, надо сказать, был огромный. Первейшую роль играло его стратегическое положение. Смоленск в те времена – ключ-город к Москве. И не случайно такой умный и проницательный политик, как Борис Годунов, задумал в конце XVI века опоясать город каменной стеной. Строительство шло необычайно быстро, даже ночью. Кроме того, было запрещено возводить где-либо частные каменные постройки – совсем как при Петре I, который ради своего любимого «парадиза» на болотах – С.-Петербурга – прекратил каменное строительство во всем государстве! Вот на такой ответственный и нелегкий пост был назначен Шеин.

Для Шеина это стало ясно очень скоро. Осенью 1609 года польский король Сигизмунд III осадил Смоленск. Королевская армия не отличалась многочисленностью и не могла похвастаться сильной артиллерией. Впрочем, это обстоятельство не особенно беспокоило Сигизмунда. Он был уверен, что до серьезного столкновения дело не дойдет. «Стоит только обнажить саблю, чтобы кончить войну», – заверял король своих сторонников.

В этом заявлении было не одно только хвастовство – резкое падение силы и авторитета центральной власти пагубно отразилось на боеспособности русского войска. Общая усталость от смутного лихолетья и «расцаревщины» и социальная вражда расшатывали стойкость дворянского ополчения гораздо больше, чем сила интервентов. Но в отношении Смоленска польский король крупно просчитался: «все помереть, а литовскому королю и его панам… не поклонитьца». Такое решение приняли его жители. Со своим воеводой во главе смоличане отбивают все приступы неприятеля.

Однако положение осажденных с каждым днем становится все тяжелее. Сохранились письма дворянских жен, их основной мотив – «одва чють живы». И это пишут помещицы, имевшие осадные дворы и кое-какой припас в них! А что приходилось переносить «молодшим» посадским людям, пришлым крестьянам! То были все мизансцены огромной «народной драмы», по словам А. Пушкина, под названием Смута!

Изменилась не в пользу Смоленска и общая обстановка в стране. 24 июня под Клушиным войска Шуйского терпят сокрушительное поражение, и именно оно предопределяет дальнейшую судьбу незадачливого царя. Низведенный с престола и постриженный в монахи, он до конца выпьет горькую чашу позора – в 1611 году его провезут по улицам Варшавы, приветствовавшей триумф польского гетмана Жолкевского… Кстати, среди трофеев окажется и пленный к этому времени Шеин.

Сменившая Шуйского «семибоярщина» заключила в августе 1610 года договор с гетманом Жолкевским об избрании на русский престол сына Сигизмунда III, королевича Владислава. В итоге все становилось с ног на голову: сопротивление королю превращалось в государственное преступление, а бесконечные уступки и предательство – в политическую добродетель.

Но Смоленск по-прежнему оставался неодолимым препятствием на пути королевских войск. Даже прибывшая в конце мая из Риги осадная артиллерия не поколебала решимости его защитников. Правда, между сторонами возобновились переговоры, однако Шеин упорствовал и не собирался отдавать город королю. При этом на него сильно давило дворянство. Его смущали не только факт признания королевича Владислава русским царем, но и раздача Сигизмундом III въездных грамот на их поместья переметнувшимся изменникам.

Шеин остался глух к беспокойству помещиков, чем вызвал сначала недовольство, а потом – лютую ненависть к своей персоне. В дворянской среде его даже сравнивали с Иваном Болотниковым: «Воцарился де Михайла Борисович ныне в Смоленске так же, что Болотников в Туле, и Болотников де смерти на себя дождался ж, а Михайла де Борисович того не ведает, что над ним в Смоленске будет». Аналогия с Болотниковым, конечно, чисто поверхностная – помещикам просто невмоготу стало сидеть в осаде, «за мужика битца», и уж тем более запаздывать к королевской раздаче имений. Но вот угрозы в адрес воеводы были отнюдь не пустыми. В среде дворян зрел заговор: «Мы деи Шеина, зграбя, выдадим за стену, будет деи в Польше с Шуйским».

Чем можно объяснить «крепкостояние» Шеина?

Трудно ответить однозначно. Без всякого сомнения, большое значение имел патриотизм смоленского воеводы. Недаром в знаменитых письмах, которыми обменивались города в период создания первого ополчения, его сравнивали с патриархом Гермогеном, уморенным «гладом» за свое «крепкостояние» Сигизмунду III: «А тем и утешаются (русские люди – Авт.) Божьим милосердием, что дал Бог за православную веру крепкого стоятеля, святейшего Ермогена, патриарха Московского и всеа России, а в Смоленску архиепископа да премудрого боярина Михаила Борисовича».

Заметим, что Смута основательно перетрясла многие нравственные представления современников. Бесчисленные измены, «перелеты» от Шуйского к Лжедмитрию II и обратно, интриги и непостоянство возвысили до уровня высочайшей добродетели то, что раньше воспринималось как обычная норма поведения. И если вдуматься – то, что делал в эти годы Шеин, делали без особого шума многие воеводы XVI века. Мы это подчеркиваем не для того, чтобы умалить роль Шеина – просто иная эпоха принесла с собой иную шкалу ценностей.

Был в позиции «премудрого боярина» и свой политический расчет, ориентация на те круги, которые не верили в возможность «унии» с Речью Посполитой. «Уния» действительно была трудновыполнимой – слишком несовместимы были цели договаривающихся сторон. И прежде всего самого Сигизмунда III, который, который, вопреки августовским статьям, стремился отторгнуть Смоленск, а в будущем обосноваться на Московском престоле, уже «занятом» собственным сыном. «Седьмочисленные» бояре готовы были пойти и на это, предписав Шеину сдать город, но тот отказался, за что получил новую порцию обвинений: мол, «так затвердел», что не хочет видеть «государского добра».

Агрессивные планы Сигизмунда III стали особенно явными после появления под Смоленском «великого посольства» из Москвы, которое возглавлял боярин В. В. Голицын и ростовский митрополит Филарет. Переговоры зашли в тупик, закончились арестом и высылкой послов в Речь Посполитую. Шеин, несомненно, знал о переговорах и понимал, что для русских послов сопротивляющийся Смоленск был едва ли не единственный козырь в общении с королем. Это придавало ему стойкость. Впрочем, к этому времени Смоленск уже перестал играть незавидную роль разменной карты в политической игре. И дело здесь не просто в мужестве и упорстве жителей и их воеводы, а в последствии ими содеянного: осажденный город придал патриотам веру и одновременно накрепко приковал к себе королевскую армию, создавая условия для организации сил, которые затем вышвырнут интервентов вон из страны.

Но дни самого Смоленска были сочтены. Голод, болезни, штурмы подкосили силы защитников. Приступ 3 июня 1611 года ослабленный гарнизон не сумел отразить. Шеин отбивался до последнего, был схвачен, посажен в «железа» и пытан по 27 «допросным пунктам». Затем, как уже отмечалось, был триумф Сигизмунда III и восемь лет плена.

Освобождение состоялось летом 1619 года, спустя полгода после заключения перемирия с Польшей в местечке Деулино. Пленников встречали торжественно – со звоном, воеводой и духовенством на дорогах. Причина простая и одновременно уважительная: впереди пленных на колымаге ехал митрополит Филарет, тот самый, кто вел в составе «великого посольства» переговоры с Сигизмундом под стенами Смоленска. Но то было в 1611 году.

А с 1613 года он уже не «тот самый» ростовский митрополит. Он – отец великого государя, избранного на престол Михаила Романова. Шедший следом за митрополичьей колымагой Шеин оставшиеся неполных пятнадцать лет своей жизни так же послушно пройдет следом за государевым отцом. Он будет ангелом-хранителем боярина. Он же окажется и косвенным виновником его гибели. Поэтому «привлечь» к расследованию Филарета совершенно необходимо.

Сразу скажу, что жизнь Филарета (в миру Федора Никитича Романова) – настоящий авантюрный роман. И может быть, кто-нибудь его напишет. Я же ограничусь самыми общими замечаниями. В отличие от тех же Шеиных, Захарьины-Романовы пережили царствование Ивана IV вполне благополучно. Даже, напротив, возвысились, породнившись через царицу Анастасию с правящим домом. Когда умер бездетный Федор Иванович – «царский корень перевелся», – двоюродный брат усопшего царя, старший из пяти сыновей боярина Никиты Юрьева, Федор Никитич оказался в числе немногих искателей престола. Однако «братаничу» оказалось не по силам тягаться с шурином царя Федора, Борисом Годуновым. Оказавшись на вершине власти, Борис был склонен поддерживать мир с влиятельными Романовыми. Но Романовым трудно было примириться с венчанным «выскочкой». И потому, думаю, они были причастны к появлению самозванца, который, по меткому выражению В. О. Ключевского, «был только испечен в польской печке, а заквашен в Москве». Годунов не без умысла – в назидание остальным, – основательно разорил гнездо Романовых, разослав Никитичей и их многочисленных родственников и свойственников по монастырским тюрьмам и дальним городам, а самого старшего и самого опасного – Федора Никитича, насильно постриг, превратив из гордого боярина в смиренного старца Филарета.

Без сомнения, монашеский клобук перечеркнул честолюбивые замыслы Романова, мечтавшего о головном уборе иного фасона. Но и царь Борис, который думал, что покончил со своим противником, тоже просчитался: Филарет только затаился в Антониево-Сийском монастыре в ожидании своего часа. И этот час наступил.

Наступил на удивление скоро, в тот момент, когда самозванец переступил московский рубеж. По мере успехов самозванца росла и уверенность старца. Он то смеялся «неведомо чему», то вспоминал «про мирское житье, про птицы ловчие и про собак», то просто грозил своим тюремщикам: «…увидят они, каков он будет вперед».

Победа Лжедмитрия I была и победой Филарета. Он возвращается в Москву и возводится в сан Ростовского митрополита. Вступив на престол, Василий Шуйский отличает его. В Москве ходят слухи, что быть Филарету скоро патриархом всея Руси. Но то ли это была очередная уловка изолгавшегося Шуйского, то ли между царем и митрополитом в последний момент возникли какие-то трения, но только владычий посох в 1606 году уплыл из рук Филарета в руки казанского митрополита Гермогена. Филарет отбыл в свою епархию, где вскоре был пленен поляками, привезен под Москву и возведен в сан «тушинского» патриарха.

Федор Никитич был слишком опытным политиком, чтобы всерьез принимать шутовскую фигуру Лжедмитрия II. Вместе с другими русскими «тушинцами» он склоняется к кандидатуре королевича Владислава, который должен сменить Шуйского. В мае 1610 года, уже после распада «тушинского» лагеря, Филарету предоставляется возможность осуществить свой замысел: «воровского» патриарха отбивают царские войска и привозят в Москву, где последний тотчас подключается к заговору против царя. После падения Шуйского Филарет отправляется в составе «великого посольства» под Смоленск для переговоров с Сигизмундом III. Известно, что занявший Москву гетман Жолкевский повлиял на выбор послов, постаравшись удалить из столицы наиболее сильные и опасные для польской партии фигуры. Филарет и был такой фигурой, за что затем и поплатился пленом.

Появление в 1619 году в Москве властолюбивого Филарета, поставленного скоро в патриархи, привело к большим изменениям в ближайшем царском окружении. Наиболее одиозные, скомпрометировавшие себя общением с Сигизмундом III, лица отправились в ссылку. Это была не просто расправа – целый поворот в политической жизни, а с ним и озлобление.

Отзвуки подобных настроений дошли до нас. «Сей же убо Филарет… – читаем в хронографе архиепископа Пахомия, – возрасту и сану был средняго, божественного писания отчасти разумел, нравом опальчив и мнителен, и владителен таков был, яко и самому царю боятися его». В ядовитой характеристике немало правды: Филарет действительно не утруждал себя чтением Священного писания, в вопросах обрядности мог много перепутать и переврать; с царствующим же сыном Михаилом, избранным на Соборе, поступал круто, даже, как будто, иногда прикладывал отеческую руку и кричал: «Дурень, блага своего не понимаешь!» Что уж тут говорить о думных чинах, которых патриарх «зело томляше заточенми необратными, и инеми наказанми». Однако в характеристике Пахомия нет главного: «великий патриарх» явился ко двору со своей программой, с твердым убеждением, что многочисленные – от династических до территориальных – противоречия неминуемо приведут к столкновению с Речью Посполитой. Понимая это, начал деятельно готовиться к войне.

И в замыслах своих Филарет выступает смелым и энергичным политиком. В начале тридцатых годов, благодаря его усилиям, стали вырисовываться контуры антипольского союза в составе Московского государства, Швеции и даже… Турции.

Был ли в курсе дел Филарета Никитича смоленский герой? Несомненно. Он принимает участие в переговорах самого высокого ранга, документы которых тщательно скрывают даже от думных чинов: «А что с ним (шведским послом Б. Бароном, – Авт.) он (М. Б. Шеин, – Авт.) о государевых делах говорил и тому записка особая, и та записка у думного дьяка Федора Лихачева в ящике».

Впрочем, для заносчивого боярина дипломатическое поприще мало подходило. Патриарх приберегал его для ратных дел, тем более что за Шеиным было безупречное и громкое прошлое. Начавшаяся война с Речью Посполитой привела в 1632 году его на пост главнокомандующего.

Затеянная патриархом война далеко не у всех вызывала сочувствие. Оппозиционные настроения вызвали взрыв негодования у Шеина. Если верить смертному приговору, вынесенному два года спустя, то «на отпуске у руки» государя боярин разразился гневной тирадой в адрес затаившихся недругов: мол, его-то службы известны, тогда как многие, покуда он служил, «по-запечью сидели, а сыскать будто было неможно». Словом, Шеин «поносил всю свою братью… с большой укоризною и службую и отечеством никого сверстником не поставил». По признанию думных чинов, они тогда, «не хотя его государя тем раскручинивати… умолчали». Но молчание, конечно, было порождено страхом перед всесильным Филаретом, нежели благородным стремлением не расстраивать мягкосердесного царя Михаила.

В поход русское войско вышло только в конце августа 1632 года. Время крайне неудачное для начала боевых действий и уж тем более для осады городов – шло осеннее ненастье, а за ним рукой подать и до зимних холодов. Но в выборе времени не было вины главнокомандующего так же, как и в затянувшемся, похоже, походе войска к Смоленску.

Под началом Шеина было сильное войско, но сам воевода оказался не на высоте поставленной задачи, собственной головой доказав, что защищать крепости много легче, чем брать. По-видимому, свою роль сыграл и вспыльчивый характер боярина, который не советовался ни с иноземцами-полковниками, ни с товарищами-воеводами, пребывая в «гордости и упрямстве».

Осада Смоленска началась в декабре 1632 года, а весной, по изъеденным оттепелью дорогам, с превеликим трудом подтащили из Вязьмы «большой наряд» и стали по городу бить «в день и в ночь». Войска несколько раз приступали к стенам, неудачно. А 25 августа 1633 года на помощь осажденному Смоленску явился недавно избранный на польский престол Владислав IV, тот самый «королевич» Владислав, которому в 1611 году присягали русские люди. В итоге командующий русской армией, не сумевший толком распределить силы, сам оказался в осаде.

Но главным ударом для «большого воеводы» стала неожиданная смерть патриарха Филарета. Скончался он в ночь с 1 на 2 октября 1633 года, и подобно тому, как его появление в 1619 году при царском дворе привело к большим изменениям в политической жизни, так и уход резко изменил ситуацию при дворе: из ссылки возвращаются польские «доброхоты», которых Филарет отстранил от власти.

Лишившись высокого покровителя, Шеин, должно быть, теряется в догадках: в Москве ищут мира, и, значит, ему надо менять образ действий. Положение воеводы осложняется тем, что он почти лишен связи с Кремлем: поляки перехватывают «проходцев», выуживая тайные грамотки из пустых посохов и из-под стелек сапог. При этом они спешат испортить настроение боярина: «Нам подлинно известно о всех ваших планах», – похваляется в своем послании царскому воеводе князь Радзивилл в декабре 1633 года.

Заметим, что лишая Шеина всякой информации, сами-то поляки были хорошо осведомлены о происходящем в Москве. Прибегая к «детективной терминологии», можно сказать, что агентурная сеть была заброшена ими широко – в итоге и «улов» был богатый, благо охотников, мечтающих досадить Филарету и послужить Владиславу, хватало. Шеину мешают, выдают с головой Владиславу. Враги, враги тайные и затаившиеся – вот что страшно…

Имея отрывочные, а затем и вовсе не имея никаких сведений из столицы, Шеин мечется в поисках решения. Он собирает нечто вроде военного совета: полковники, не видя возможности сопротивляться, предлагают капитулировать, тем более что королевские условия почетны. Воеводы Прозоровский и Белосельский предлагают пойти в прорыв, а «большой наряд испортить». Шеин растерян: в полках «от польского короля утеснение и в хлебных запасех и в соли оскуденье», об этом знают в Москве и обещают помочь, но помощи нет. Не значит ли это, что надо самому искать мир? После долгих колебаний и отступлений Шеин соглашается на сдачу. В середине февраля русские войска покидают свои «таборы». Жалкие остатки – около 8 тысяч человек – все, что осталось от некогда огромного, преимущественно разбежавшегося войска, – отпущены на волю. Вместе со своим воинством бредет в Москву и «большой воевода». Судьба, связав его жизнь со Смоленском, повторила виток. Но только на этот раз он пожинает бесчестье. Ореол героя исчез бесследно. Князь Ф. Волконский, возглавивший оборону Белой (она сыграла в 1634 году примерно ту же роль, что и Смоленск в 1609–1611 гг.), мог с полным основанием кричать с деревянных стен осаждавшим полякам: «Я вам не Шеин!» (И действительно, Белую он не сдал, заставив королевскую армию бесполезно протоптаться у ничтожной крепостцы два месяца.)

В Можайске М. Б. Шеина с товарищами берут «за приставы» и везут в Москву, а следом за ним, и даже перегоняя, летит страшное обвинение в измене…

Заметим, что в XVII веке сама измена трактуется достаточно широко – от «прямой» измены и предательства до «нерадения государеву делу». В смертном приговоре Шеин обвинен и в том, и в другом.

Уже некоторые современники усомнятся в справедливости такого решения, а в следующем столетии Татищев их отвергнет. Отрицать предательство Шеина станут и С. М. Соловьев, В. О. Ключевский, А. Н. Зерцалов и другие историки, для которых казнь боярина – «боярская интрига». Но вот историк Д. И. Иловайский, бойкое перо которого сделает его автором монографий и гимназических учебников, возьмет на себя роль прокурора: даже если Шеин и не был предателем, то пострадал вполне заслуженно «за свой образ действия или, точнее, бездействия».

Но вряд ли поиск истины следует вести в одной плоскости: измена или интрига, предательство или коварство. В результате такой предвзятости вне внимания остаются многие любопытные факты. Какие же?

Специально созданный розыскной приказ вел следствие на основе расспросов ратных людей. Понятно, что они не питали симпатий к Шеину. Однако неудовольствие их отнюдь не сводилось к незадачливому воеводе. Оно оказалось много глубже. Выяснилось, что ратные люди «сетуют, что от них люди уходят к казакам… а казаки де в их поместьях и вотчинах, и детей позорят и поместья разоряют… А чают от тех воров тамошних городов служилые люди – большого дурна». Это были не пустые опасения: «воровские казаки» насчитывали в своих станицах несколько тысяч человек и пугали помещиков сильнее, чем Владислав с польско-литовскими отрядами. В памяти господствующего класса были свежи воспоминания Смуты с ее вольным казачеством, которое едва не разорило помещиков и вотчинников.

Так постепенно в Москве стали осознавать, что собравшиеся в столице ратные люди готовы предъявить свой счет не одному только Шеину, но и иным виновникам их бедствий. Адресат их был известен. «Послал де ратных людей под Смоленск патриарх да старцев сын» (то есть царь Михаил Федорович, – И. А.), – толковали между собой служилые люди. Словом, возникла ситуация, когда необходимо было успокоить армию и вывести из-под удара высокие имена. Рецепт для таких случаев известный, универсальный для всех времен и государств – свалить вину на явных неудачников, приписав им то, что было, и то, чего не было. Относительно Шеина и Измайлова это сделать было очень просто, потому что «во всех ратных людях сетование большое о том, что по ся лето Михаилу Шеину и Ортемию Измайлову и сыну его за их измену государева указу нет», – сообщали в розыскной приказ.

Реконструируя ситуацию, ясно понимаешь, что на деле все было сложнее. 17 апреля 1634 года боярская дума вынесла Михаилу Шеину смертный приговор, но шли дни – Шеин оставался в темнице. Почему?

В окружении царя не было единодушия и оставалось немало влиятельных лиц, причастных к курсу патриарха Филарета. Остается гадать, хотели ли они всерьез спасти Шеина или нет, поскольку в ход придворной борьбы вмешалась… улица. Любознательный секретарь Голштинского посольства Адам Олеарий писал по горячим следам событий: вернувшееся из-под Смоленска войско крепко жаловалось на измену «генерала Шеина», но когда «жалобы войска не уважили», тогда «вспыхнуло всеобщее восстание, для утешения которого» 28 апреля Шеина казнили.

Определение «всеобщее восстание», бесспорно, преувеличено. Источники позволяют говорить о волнениях в среде ратных людей, последовавших вслед за очередным московским пожаром. Пожар вспыхнул 25 апреля. Выгорело «половино Китая» и «кинуло за Белый город». Как это нередко случалось, пожар обострил ситуацию, вызвал волнения, для успокоения которых власти поспешили выдать Шеина.

Сама казнь Шеина – странная и на первый взгляд малообъяснимая. Олеарий пишет, что для того «чтобы Шеин, без вреда другим», согласился на казнь, ему обещали помилование: нужно лишь было для «удовлетворения народа» выйти к месту экзекуции. Шеин вышел, положил голову на плаху – тут и ударили топором. Татищев, опиравшийся на неизвестные нам источники, к этому добавляет, что боярин «имел некие письменные к своему оправданию доказательства, однако же поверя… корыстным злодеям» помалкивал до тех пор, пока не увидел топор. Здесь он опомнился, начал говорить, что может оправдаться, но было поздно.

Как не вспомнить сцену казни из романа «Сорок пять», а заодно и совет Генриху III, который дает королева-отравительница, его мать Екатерина Медичи, сменить палача, тайного сторонника Гизов, поспешившего удавкой оборвать жизнь опомнившегося заговорщика Сальседа!

Наша история знает подобный случай и в XVIII столетии: существует версия, что Мирович «организовывал» неудачный побег Ивана Антоновича по прямому наущению Екатерины II. Отсюда и то необычное самообладание, с каким поручик отправлялся на казнь, ожидаю помилования благодарной императрицы…

Впрочем, в обоих случаях это лишь предположения, правда, очень убедительные. С определенностью же можно сказать, что головой Шеина правительство откупалось от ратных людей, успокаивало их, пытаясь выйти из политического кризиса политическим убийством.

Мы предприняли это «расследование», чтобы отдать дань памяти одному из героев смутного времени, чье имя долгое время стояло в ряду с именами Пожарского, Кузьмы Минина, Скопина-Шуйского. Ведь неблагодарность в истории столь же пагубна, как и чрезмерное восхваление.

«ЗНАНИЕ – СИЛА» № 7/1993