Текст книги "Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества"

Период сосредоточения армий Северо-Западного фронта

Как известно, согласно «плану Шлиффена» немцы планировали основной удар нанести против Франции, в то время как для прикрытия Восточной Пруссии оставляли небольшие силы в виде 8-й армии генерала М. фон Притвица. Ей предписывалось ограничиться активной обороной, разбить русские армии поодиночке, а в случае угрозы окружения – отступить за Вислу. В 1890-1900-е гг. проводились военно-штабные игры, в ходе которых прорабатывался способ действий по отражению наступлений русских армий со стороны рек Неман и Нарев, каждый раз немцы одерживали победу[352]352
  См.: Туполев Б. М. Подготовка германско-прусским Генштабом военных действий против России в Восточной Пруссии перед Первой мировой войной и сражение под Танненбергом // Балтийский регион в международных отношениях в новое и новейшее время. Калининград, 2004. С. 115–121.


[Закрыть].

История русского плана действий в Восточной Пруссии восходит к 1870-м гг., когда был поднят вопрос о стратегическом развертывании в случае потенциальной войны с Австро-Венгрией и Германией. Если в первые десятилетия акцент делался исключительно на обороне, то в 1891 г. (тогда должность начальника штаба Варшавского военного округа занимал А. К. Пузыревский) появились проекты мощного кавалерийского набега для нарушения мобилизации противника, а спустя несколько лет речь шла о наступлении на Нижнюю Вислу. Подобные изменения были вызваны как международным контекстом (русско-французские военные конвенции 1891–1893 гг.), так и активным железнодорожным строительством, уменьшавшим сроки русской мобилизации. Поражение в войне с Японией привело к росту пессимистических настроений и фактическому отказу от наступательных действий, к которым вернулись только в начале 1910-х гг. по мере перевооружения сухопутных сил и дальнейшего железнодорожного строительства. Первым был начальник штаба Варшавского военного округа Н. А. Клюев, в начале 1910 г. он обосновывал возможность мощного концентрического наступления в Восточной Пруссии силами двух армий (одна наступала от Немана, другая – от Нарева, т. е. по западную и восточную стороны Мазурских озер). Фактически эти разработки стали контуром для реального наступления 1914 г., однако о прямом заимствовании говорить не приходится: их автор предполагал, что операция должна начаться на фоне активной обороны против Австро-Венгрии и в случае, если германцы здесь сосредоточат не менее пяти-шести корпусов. Не останавливаясь детально на перипетиях дальнейшего военного планирования (проведение военноштабных игр, уточнение вероятных опасностей, споры о приоритетах германского и австрийского направлениях и пр.), отметим, что к 1914 г. оптимизм Главного управления Генерального штаба продолжал возрастать и фактически речь шла о двух параллельных наступлениях – и против Германии, и против Австро-Венгрии[353]353
  См. подробнее: Алпеев О. Е. Указ. соч.


[Закрыть].

Значимость подобного рода предвоенных дискуссий состоит прежде всего в более глубоком понимании театра военных действий, потенциальных возможностей и опасностей. Потому вовлечение в процесс военно-штабных игр важнее итоговых записок. Однако основные лица, принимавшие в 1914 г. оперативные решения, а именно генералы Я. Г. Жилинский, А. В. Самсонов и П. К. фон Ренненкампф не были непосредственными их участниками (если не считать апрельскую игру 1914 г.). Из тех, кто лично активнейшим образом принимал участие в дискуссиях о наступлении, только П. И. Постовский занял должность начальника штаба 2-й армии. Генерал-квартирмейстер 1-й армии К. К. Байов присутствовал лишь на соответствующей военно-штабной игре 1911 г. А сам Н. А. Клюев, к слову, быстро разочаровавшийся в успехе восточно-прусского наступления, в 1913 г. был отправлен командовать 13-м корпусом – должность явно недостаточная для влияния на оперативное планирование.

Рассматривая вопрос о предвоенном видении будущей стратегии, мы не можем не обратить внимания на «Записку о силах и вероятных планах наших западных противников», которая за подписью генерал-квартирмейстера Генерального штаба Ю. Н. Данилова была составлена 10 апреля 1914 г., т. е. менее чем за четыре месяца до начала конфликта. Естественно, особенность данного документа заключалась в попытке учесть многочисленные риски, например, выступление Болгарии (в случае если на стороне России и Франции окажется Сербия), Турции или Румынии (отмечался ее наметившийся дрейф в сторону от немцев)[354]354
  Российский государственный военно-исторический архив (далее – РГВИА). Ф. 2003. Оп. 1. Д. 1118. Л. 9-10.


[Закрыть]. Однако если отбросить эти рассуждения и попытаться понять, каким образом виделась будущая война, то она, несомненно, представлялась как противостояние Германии и Австро-Венгрии с одной стороны, России и Франции – с другой (при потенциальном союзе с Англией). Записка Ю. Н. Данилова не показывает, будто ему был в точности известен план Шлиффена, равным образом он оперирует завышенными данными о количестве германских резервных дивизий (до 50), основываясь, видимо, на подброшенных вражеской разведкой намеренно преувеличенных в несколько раз данных, хотя позднее русские разведчики сумели получить более точные сведения о мобилизационном потенциале Германии[355]355
  Алпеев О. Е. Указ. соч. С. 214, 231.


[Закрыть]. Более того, отсутствует анализ немецких военно-стратегических игр в Восточной Пруссии, хотя о них было хорошо известно в штабе Варшавского военного округа[356]356
  См. Головин Н. Н. Из истории кампании 1914 г. на русском фронте. Начало войны и операции в Вост. Пруссии. Прага, 1926.


[Закрыть]. Все это ярким образом свидетельствует о том, что получение тех или иных разведданных о противнике вовсе не означает, что они, эти сведения, будут учтены в вышестоящих штабах.

Ю. Н. Данилов напрямую признавал, что «документальных данных о плане развертывания германских армий в нашем распоряжении не имеется; поэтому приходится подходить к наиболее вероятному решению путем ряда рассуждений»[357]357
  РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 1118. Л. 131 об.


[Закрыть]. Сам ход рассуждений не менее примечателен, поскольку опирался на популярную тогда теорию рас и национальных характеров: «Первые крупные успехи над немцами, бывшими их (французов. – Прим. К. П.) победителями, при известной впечатлительности латинской расы дадут французской армии ту внутреннюю силу и устойчивость, которых ей не вполне достает по причинам политических условий внутренней жизни страны. Обратных результатов можно ожидать при неудаче. По словам военных представителей Франции, до исхода первого генерального сражения можно поручиться за полную дисциплинированность армии; выдержит ли эта армия серьезную неудачу – на это и французы не решаются дать утвердительный ответ. Наоборот, русская армия, опаздывая в своем развертывании, по-видимому, учитывает желательность для себя некоторого решения генеральным боем. Нравственные силы ее не падают при временных неудачах. Русские войска по темпераменту устойчивые и упорные». Попутно заметим, что Ю. Н. Данилов весьма оптимистично смотрел и на возможность затягивания войны, ставя в плюс экономическую неразвитость: «Торговля, промышленность и общая культура во Франции несравнимо выше, чем в России; в предприятия первой вложены огромные капиталы, которые не потерпят продолжительного замешательства в государственной жизни страны. В России, наоборот, хозяйство населения главным образом натуральное, почему война без опасности разорить страну может затянуться долго. Единственно грозным для России может быть прекращение ввоза предметов, необходимых для военных снабжений. Но и в этом же отношении мы освобождаемся от иностранной зависимости с каждым годом все более и более»[358]358
  РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 1118. Л. 132 об.


[Закрыть]. Другими словами, отсутствие скрупулезного анализа прикрывалось воспроизводством распространенной в определенных круг социально-политической мифологии, которая уже в первый год войны показала полную несостоятельность.

Впрочем, это не помешало Ю. Н. Данилову сделать основной вывод, что все же первого немецкого удара стоит ждать против Франции, поскольку оставлять там слабые силы для прикрытия невыгодно[359]359
  Там же.


[Закрыть]. Основная угроза виделась в ударе севернее Полесья (т. е. на Средний Неман)[360]360
  РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 1118. Л. 143 об.


[Закрыть]. Уже на 10-й день мобилизации наступать могли немцы, а на 15-й – австрийцы. Тем самым сохранялась вероятность того, что боевые действия на восточном фронте начнутся на русской территории. При этом генерал-квартирмейстер прогнозировал, что если основное сосредоточение войск противника будет за линией Мазурских озер, то это послужит главным индикатором того, что активных наступательных действий он не готовит[361]361
  Там же. Л. 144–145.


[Закрыть]. Восточная Пруссия рассматривалась как «прекрасно оборудованный плацдарм, удобный для сбора и развертывания в нем немецких войск, с одной стороны, и вместе с тем приспособленный для удержания его сравнительно небольшими силами»[362]362
  Там же. Л. 119.


[Закрыть]. Основное внимание уделялось укрепленной линии Мазурских озер (где ключевую позицию занимала сильная крепость Летцен), которую можно было удерживать минимальными силами и сделать прикрытием для маневрирования войсками. В дальнейшем это внимание к данному району передастся Северо-Западному фронту, руководство которого выделит 2-й корпус для блокирования этого пространства.

Разработка оперативного плана могла быть осуществлена только с учетом конкретной обстановки, выявленной в начальный период войны, т. е. во время сосредоточения основных сил. По мнению Генштаба, тайная мобилизация германских войск началась уже 15 (28) июля, т. е. за два дня до объявления официальной мобилизации[363]363
  РГВИА. Ф. 2019. Оп. 1. Д. 555. Л. 1.


[Закрыть], что давало противнику временное преимущество в развертывании. А потому требовалось как можно быстрее провести мобилизацию, во время которой предстояло выявить основные силы противника.

22 июля (4 августа) Я. Г. Жилинский телеграфировал в Санкт-Петербург об обнаружении частей пяти германских корпусов: 1-го – у Эйдткунена, 20-го – у Лыка, 17-го – у Нейденбурга, а также 5-го и 6-го – у Калиша[364]364
  РГВИА. Ф. 2010. Оп. 1. Д. 5. Л. 1.


[Закрыть]. Имеющиеся данные, судя по всему, признавались недостаточными, а потому 26 июля (8 августа) генерал Н. Н. Янушкевич со ссылкой на вел. кн. Николая Николаевича потребовал от главнокомандующего фронтом более энергичной разведки в целях окончательного выявления сил противника. Тогда же была обозначена ключевая задача: при первой возможности перейти в наступление «дабы облегчить положение французов, но, конечно, обеспечив себе сначала достаточный личный состав»[365]365
  РГВИА. Ф. 2019. Оп. 1. Д. 4. Л. 3.


[Закрыть].

Общая схема наступления в Восточной Пруссии в 1914 г.

Уточнение данных о противнике шло параллельно с разработкой оперативного плана. 28 июля (10 августа) Н. Н. Янушкевич направил Я. Г. Жилинскому телеграмму: основной удар германцы все же готовят против Франции, в Восточной Пруссии остались четыре корпуса (1, 20, 17-й и 5-й)[366]366
  В реальности 5-го корпуса в составе 8-й армии не было.


[Закрыть] с несколькими резервными дивизиями и ландверными бригадами, а также гарнизоном Кенигсберга. К концу 12-го дня мобилизации (т. е. к вечеру 29 июля (11 августа)) Ставка рассчитывала окончить мобилизацию основных сил армий фронта (96 батальонов и 132 эскадрона в 1-й армии и 112 батальонов и 96 эскадронов во 2-й армии). По ее мнению, им противостояло лишь 100 батальонов полевых войск с резервными ландверными частями[367]367
  РГВИА. Ф. 2019. Оп. 1. Д. 4. Л. 9, 9 об.


[Закрыть]. Другими словами, общее превосходство в силах оценивалось в два раза. Отсюда выглядит логичным требование вел. кн. Николая Николаевича начать наступление с 14-го дня мобилизации, т. е. с 31 июля (13 августа). Указанные выше соображения легли в основу директивы командующим 1-й и 2-й армиями от 31 июля (13 августа), в которых 1-й армии предписывалось перейти границу 4 (17) августа, 2-й армии – 6 (19) августа[368]368
  РГВИА. Ф. 2010. Оп. 1. Д. 5. Л. 15–16.


[Закрыть]. Замысел операции заключался в том, чтобы они, двигаясь по сходящимся направлениям из района Немана и Нарева (т. е. по разные стороны укрепленного района Мазурских озер), взяли германскую армию в клещи и не допустили ее отхода за Вислу. Тем самым смысл заключался не в завоевании пространства, а в уничтожении вражеской боевой силы.

Таким образом, Ставка толкала русские войска к поспешному наступлению. В оперативной переписке это обусловливалось необходимостью выполнить союзнические обязательства, которые, правда, трактовались вовсе не в духе следования довоенным соглашениям. Во внимание принималось то обстоятельство, что война Германией была объявлена сначала России и что Франция как «союзница наша, считала своим долгом немедленно же поддержать нас, выступив против Германии, соответственно, необходимо и нам в силу тех же союзнических обязательств» поддержать французов ввиду готовящегося против них главного удара[369]369
  РГВИА. Ф. 2019. Оп. 1. Д. 4. Л. 9 об – 10.


[Закрыть]. Численное превосходство сил на бумаге считалось достаточным основанием, чтобы рассчитывать на успех.

В конечном счете Россия стремилась захватить стратегическую инициативу и навязать свою волю противнику, воспользовавшись тем обстоятельством, что основные силы Германии должны были погрязнуть в боях на территории Франции. Эту мысль отстаивает и С. Г. Нелипович, с которым мы солидарны по данному вопросу[370]370
  Нелипович С. Г. Указ. соч. С. 21–22.


[Закрыть]. Преувеличение роли союзнического давления возникло уже позднее, во-первых, как оправдание неудач[371]371
  В публицистике того времени интерпретации варьировались от попыток свести наступление к кавалерийскому набегу (см.: Разгром немецкой армии под Августовом и на Немане. М., 1914. С. 5) до акцентирования на отдельных победах, перевешивающих неудачи (Блом М. О. Великая война // История Великой войны. Т. 2. М., 1916. С. 177; Вторая Священная война 1914 года. М., [1914]. С. 22; Иванов Ф. К. Великая война. М., 1915. С. 138).


[Закрыть], во-вторых, как часть более сложной дипломатической игры, направленной на подчеркивание как можно большего вклада России в общие усилия Антанты (для последующего политического торга). Обратим внимание, что до начала 20-х чисел августа исход Приграничного сражения еще не был известен, а потому разговоры о потенциальном тяжелом положении французов вряд ли могли восприниматься иначе, нежели проявление дипломатического давления. Согласно воспоминаниям Ю. Н. Данилова, только 10–12 (23–25) августа, т. е. в разгар наступления, он получил сведения о катастрофе на фронте союзников[372]372
  Данилов Ю. Н. Указ. соч. С. 133–134.


[Закрыть]. Уже после войны этот миф стал воспроизводиться в советской и эмигрантской историографиях, правда по разным причинам: в первом случае он свидетельствовал об отсталости «царской России» и фактически антинародном поведении ее правительства (при этом подсчет вклада, в т. ч. «кровавого», в победу Антанты использовался параллельно в качестве аргумента в дискуссиях с бывшими союзниками о национализированном имуществе и выплате военных кредитов)[373]373
  Наиболее яркий пример см.: Захаров П. Причины разгрома армии ген. Самсонова и берлинский поход как причина Лодзинской катастрофы // Кто должник? Сборник документальных статей по вопросу об отношениях между Россией, Францией и другими державами Антанты до войны 1914 г., во время войны и в период интервенции / Под общ. ред. А. Г. Шляпникова, Р. А. Муклевича, Б. И. Доливо-Добровольского. М., 1926. С. 215–232.


[Закрыть]; во втором подчеркивание роли русской армии позволяло повысить символический статус эмигрантских сообществ[374]374
  См. яркие примеры такой риторики: Будберг А. П. Вооруженные силы Российской империи в исполнении общесоюзных задач и обязанностей во время войны. 1914–1917 гг. // Вестник Общества российских ветеранов Великой войны, № 158/9. Сан-Франциско, 1939; Геруа Б. В. Стратегия альтруизма // Часовой. Брюссель, 1939. 1 авг. № 240–241. С. 5–13. Стоит обратить внимание, что Б. В. Геруа в мемуарах вовсе не пишет об альтруизме русской армии.


[Закрыть]. Наиболее яркий пример последнего представляет собой командир 3-го корпуса генерал Н. А. Епанчин, который безуспешно пытался добиться от британского правительства пенсии, доказывая, что именно его корпус решил исход Гумбинненского сражения, что заставило немцев оттянуть часть сил на Восточный фронт, а это предопределило победу англо-французских сил на Марне[375]375
  См.: Дементьев И. О. Черчилль о Гумбиннене: к истории одной цитаты // Вестник Балтийского федерального университета им. И. Канта. 2011. № 12. С. 93–99 (гуманитарные и общественные науки).


[Закрыть].

Ввиду сохраняющейся неопределенности относительно планов противника оперативное планирование было пронизано стремлением обезопасить себя от «различных неожиданностей», для отражения которых из состава армий изымались существенные силы. Прежде всего речь идет о левом береге Вислы: со стороны крепостей Торн и Бреславль германцы могли угрожать слабозащищенной Варшаве. На этом направлении у противника находился ландверный корпус Войрша, который ограничивался исключительно демонстративными действиями. В воспоминаниях Ю. Н. Данилов именно этой угрозой объясняет решение изъять из состава 1-й армии два корпуса (1-й и Гвардейский) и переправить их в Варшаву[376]376
  Данилов Ю. Н. Указ. соч. С. 137–138.


[Закрыть], о чем 26 июля (8 августа) начальник штаба фронта генерал В. А. Орановский известил П. К. фон Ренненкампфа. На левом берегу Вислы (самая западная часть территории Российской империи) активно действовала 14-я кавалерийская дивизия генерала А. В. Новикова, а 28 июля (10 августа) Я. Г. Жилинский потребовал от командира 14-го корпуса И. П. Войшин-Мурдас-Жилинского наблюдать за противником, активизировавшимся в районе Кельцы, и быть готовым отразить его попытку перейти Вислу[377]377
  РГВИА. Ф. 2010. Оп. 1. Д. 5. Л. 9.


[Закрыть]. Любопытно, что 30 июля (12 августа) в войска ушла телеграмма главнокомандующего фронтом, в которой он ссылался на сведения департамента полиции о потенциальных забастовках, готовящихся социал-демократическими партиями. Опасаясь негативного влияния на готовящееся наступление, Я. Г. Жилинский требовал формировать отряды с решительными офицерами во главе для разгона стачек[378]378
  РГВИА. Ф. 2019. Оп. 1. Д. 725. Л. 100.


[Закрыть].

Эта осторожность сочеталась с наступательным порывом. На этапе сосредоточения основных сил 1-й и 2-й армий была реанимирована идея прямого удара от Варшавы в общем направлении на Берлин. Одним из первых ее выдвинул командующий 2-й армией, который 29 июля (11 августа) направил соответствующий доклад Я. Г. Жилинскому. А. В. Самсонов считал положение России очень выгодным – Германия оставила против нас незначительные силы, Австро-Венгрия часть войск задействовала против Сербии, поэтому открывалась перспектива непосредственного наступления вглубь Германии, а именно по прямой линии Варшава – Берлин: «Полагаю, что наступление в сердце Германии может быть решено только при условии положенном в основу плана кампании, – наступления против Австрии; против Восточной Пруссии армии также необходимо вести наступление. Занятие каких бы то ни было оборонительных положений в наших пределах не обеспечит операции наступления вглубь Германии»[379]379
  Там же. Д. 19. Л. 100 об.


[Закрыть]. Для этого командующий предлагал использовать войска 2-й армии в составе трех корпусов и сильной конницы (усиленные вдобавок подходящими Гвардейским и 1-м армейским корпусами, а также резервными дивизиями), в то время как пять корпусов под руководством П. К. фон Ренненкампфа (также ожидающих подхода сильных резервов) должны были атаковать в обход линии Мазурских озер с запада (с линии Гродно – Белосток – Малкин). Причем правофланговый корпус блокировал бы противника в межозерном пространстве, тем самым сократив ему место для маневра и лишив возможности ударить с востока. Согласно произведенным расчетам сосредоточение сил 2-й армии на линии Сохачев – Петраков для дальнейшего наступления могло бы произойти к 27-му дню мобилизации[380]380
  См.: РГВИА. Ф. 2019. Оп. 1. Д. 19. Л. 100–101.


[Закрыть].

Подробная схема сосредоточения армия Северо-Западного фронта.

Выдвинутые предложения, на первый взгляд, имели свои резоны, например отказ от активных действий до полного сосредоточения, однако не учитывали ни возможные превентивные меры германцев, ни слаборазвитую инфраструктуру левого берега Вислы, ни организационные проблемы, связанные с резким изменением плана, по которому уже шло развертывание. Более того, командующий 2-й армией предлагал оставаться на местах почти что месяц, отдав инициативу противнику.

Хотя «план Самсонова» так и остался на бумаге, изложенные идеи прекрасно отражают общий настрой командования и готовность к рискованным действиям. Сама идея организации прямого удара на Берлин витала как в штабе фронта, так и в Ставке, а потому исполнить ее решили отдельными силами. Для этого предписывалось использовать собираемые у Варшавы Гвардейский, 1-й и 18-й корпуса – силы прикрытия превращались в костяк ударного кулака. 1 (14) августа Я. Г. Жилинский предоставил в Ставку доклад, в котором предполагал назначить один корпус из 2-й армии в состав формируемых у Варшавы сил, «не предрешая теперь, какой это именно будет корпус, потому что это возможно будет определить лишь по окончании операции за озерное пространство в Восточной Пруссии». Впрочем, штаб фронта продумывал и использование этих крупных сил для укрепления левого фланга 2-й армии. Так, 2 (15) августа гвардия была подчинена А. В. Самсонову, а место ее высадки было перенесено из Варшавы в Новогеоргиевск, т. е. ближе к границе Восточной Пруссии. В польской столице остались два полка 1-го корпуса, один из которых был подчинен начальнику 5-й кавалерийской дивизии генералу Морицу[381]381
  РГВИА. Ф. 2010. Оп. 1. Д. 5. Л. 26, 30, 35.


[Закрыть]. 4 (17) августа Ставка разрешила подобное движение гвардии, однако напомнила, что «Верховный смотрит на это как на временные меры, и надо быть всегда готовым бросить корпус на левый берег». Уже через два дня великий князь изменил мнение: двигать Гвардейский корпус запрещалось, поскольку он вместе с 1-м армейским должен был образовать оперативный резерв[382]382
  РГВИА. Ф. 2019. Оп. 1. Д. 4. Л. 17, 28.


[Закрыть].

Таким образом, планирование Восточно-Прусской операции осуществлялось с учетом положения на Средней Висле и в условиях отсутствия более-менее точных данных о противнике, а сама оперативная мысль словно металась между решительностью, подпитываемой ожиданием быстрых побед, и желанием «обезопасить себя» на разных направлениях. В итоге это привело к ослаблению 1-й армии на один корпус (взамен двух отнятых П. К. фон Ренненкампф получил 20-й армейский корпус), а также весьма странному положению во 2-й армии, когда и ее командующий, и главнокомандующий фронтом были ограничены в использовании наличных войск и прежде всего левофлангового 1-го армейского корпуса. По подсчетам С. Г. Нелиповича, к началу операции немцы насчитывали 158 батальонов и 78 эскадронов (примерно 135 тыс. человек) при 1044 орудиях. Им противостояли внушительные силы: 1-я русская армия к моменту перехода границы имела около 190 тыс. человек при 472 орудиях, а 2-я армия – около 240 тыс. человек при 724 орудиях[383]383
  Нелипович С. Г. Указ. соч. С. 32, 41, 42.


[Закрыть].