Текст книги "Терапевтические факторы в психоанализе. Специфичность и не специфичность процессов трансформации"

Пограничная зона

«Выражение “пограничная зона” – как оно мне близко! Не лезть в центр событий, стараться во всем держать дистанцию, не ощущать себя в центре внимания, двигаться вдоль границы, от одной неуверенности к другой…» (Pontalis, 1998, с. 23)

Границы одновременно разделяют и объединяют, ставят препоны и вынуждают меняться. Границы годятся для любого вида правды, фантазии, мифа: «.даже находясь вдали от города на Влтаве, они всегда, вплоть до самого конца, ощущали неизменную чуждость, островное чувство отсутствия корней. И все же это был именно тот парадоксальный клубок совпадений и контрастов, та опасливая жизнь в вакууме приграничного городка, которая на излете монархии породила целое племя великих пражско-немецких писателей» (Ripellino, 1973, с. 31).

Быть на границе значит принадлежать, пусть с внешней стороны, к главному организму «.Нам [черным] позволено было войти в этот мир, но не жить в нем. Каждый вечер мы возвращались на дальнюю окраину города. в бараки и заброшенные дома. это был способ познания жизни, непрерывно утверждавший примат стойкости» (hooks hell – специфический псевдоним чернокожего автора – 1971, с. 67, 69).

Для таких разных исследователей, как Рипеллино и hooks, условие маргинальности (в обоих случаях маргинальности двойной – этническое меньшинство и маргинальность по отношению к Империи для немцев в Праге и сегрегация и бедность у американских негров) определяет развитие мысли и ее критический настрой. Недавняя книга – Границы (Calabrò, 2001) – предлагает сразу несколько идей: границы имеют не длину, а вес, так как, начиная со времен античного Рима, собственные границы считались непреодолимыми, а чужие – произвольно установленными, незаконными. Лиссабон в современную эпоху (Calabrò, 2001, с. 14) (почему не Венеция?) и Сан-Франциско в последние два столетия вызывали вполне конкретный и достаточно корыстный интерес: в связи с организацией рынка рабов и глобализацией. Кроме того, этот интерес подогревается желанием узнавать, а также искушением преодолевать границы знакомого мира. В свое время достаточно было пройти нескольких ступенек в метро, говорит Болаффи (Bolaffi, с. 110), чтобы оказаться по другую сторону Берлинской стены. Границы затрагивают не только пространство, но и время, память, изменения, по сути нас самих. «В конце концов они пересекают кого-нибудь из нас, дабы каждый ощутил ответственность за обретение новой и лучшей формы для выражения личного и коллективного достоинства» (Calabrò, 2001, с. 20). Психоаналитики всегда наталкивались на конкретный барьер: между сознанием и бессознательным, между Эго и Ид, между я и не-я. Иногда, – отмечал в своей содержательной статье о реке Тичино и, следовательно, обо всем нашем мире, Пьер Марио Машанджело (Masciangelo, 1987) – по обе стороны границы говорят на одном языке, люди принадлежат к одной этнической группе и к одной культуре. Иногда, – говорит Ракалбуто (Racalbuto, 2001), – «Я» подчиняется необходимости «описывать пространства, которые только того и требуют, чтобы их признавали, ограничивали, определяли – это нужно им для восстановления субъективности»(с. 44).

Я бы хотел еще немного «постоять на границе» психоанализа, откуда отлично видно бурное движение изнутри наружу и наоборот: робкие попытки со стороны психоанализа аннексировать территории, например, когда он выдвигает идею психодинамической психиатрии (см. критические точки зрения Берти Черони и Корреале (Berti Ceroni, Correale, 1999), а также Барале и Учелли (Barale, Ucelli, 2001) или разрабатывает психоаналитическую эстетику (например, наш гость, Эсман, – большой знаток психоанализа и искусства), – при желании этот перечень можно продолжить. Чаще же наблюдается глубокое проникновение других дисциплин в область психоанализа (нечто вроде Троянского коня), как, например, это было в случае с экспериментальными исследованиями, а сейчас происходит с неврологическими науками. Естественно, столкновения возможны на более ограниченных и опосредованных рубежах, и тогда речь идет о вкладе одной дисциплины в другую, о конвергенции, иногда о соответствии. Из-за лимита времени я ограничусь тем, что приведу несколько наблюдений по двум темам, над которыми работаю уже давно, это взаимоотношения психоанализа и лечебных учреждений и психоанализа и этики. Что касается отношений психоанализа и неврологических наук, то отсылаю вас к панельной дискуссии, в которой в рамках Конгресса примут участие эксперты и все заинтересованные коллеги.

Психоанализ и лечебные учреждения

Взаимоотношения психоанализа и психиатрии – наиболее обсуждаемая тема. В современном контексте можно говорить о некотором вкладе – не всегда положительно оцененном или даже признанном – психоанализа в психиатрическую науку и в ее практическое воплощение. Данный тезис убедительно звучит во вступлении и красной нитью проходит в различных главах издания «Психоанализ и Психиатрия», под моей и Корреале (Correale, 1999) редакцией. Совсем недавно Барале и Учелли (Barale, Ucelli, 2001) глубоко обосновали необходимость (непростительно не признанную так называемой психодинамической психиатрией) живительного переплетения психоанализа с психопатологией, феноменологией, опытными исследованиями, неврологическими науками и с другими базовыми дисциплинами. Я вынужден здесь опустить анализ специфических клинических исследований различных расстройств, а также аргументации, приведенной в поддержку специфических способов организации работы моих коллег, не умаляя при этом их достоинств.

Заострю внимание на работе, которую уже давно считаю наиболее оригинальным и в то же время наиболее значительным вкладом, сделанным итальянскими психоаналитиками в развитие психиатрии периода после госпитализации и – в более широком смысле – в обновление и гуманизацию лечебных учреждений: я имею в виду рабочую группу и ее супервизорскую деятельность. Наилучшим образом я могу выразить это словами, которые сам произнес несколько месяцев назад (Berti Ceroni, 2001): «… Возможно, благодаря развитию групповой работы и супервизорской деятельности (в полном соответствии с задачей углубления теоретической и клинической базы в данной области, ставшей отличительным признаком итальянского психоанализа), психоаналитики оказали столь широкую и компетентную поддержку итальянской школе в психиатрии, в ее коннотативном развитии «общинной психиатрии» со специфическими организационными механизмами, центрами психического здоровья, однодневными стационарами, общинами с частичным и полным проживанием. Работа в терапевтической команде и супервизия – это спасительный якорь, необходимый для людей, занятых в этой работе, особенно если они новички в этом нелегком деле, как это было в течение долгого времени. Это также и редкая возможность почувствовать, понять, а следовательно, и придать смысл отдельным действиям. Многие сотрудники были и являются руководителями этих структур, и именно они вдохнули жизнь в групповую работу, а многие, непосредственно занятые в психиатрической деятельности или целиком посвятившие себя кабинетной работе специалисты выполняли и выполняют консультативную и супервизорскую работу» (с. 65–66).

Несмотря на значительный вклад множества психоаналитиков в развитие знания о функционировании рабочей группы в психиатрии[7]7
  Я упоминаю здесь только Ринальди и Корреале (Rinaldi, 1997; Correale, 1999), так как они отсылают к работам многих своих предшественников 1980-х-90-х годов, начиная с таких пионеров этого дела, как Дзаппароли и Де Марис (и прочих, которых я уже упоминал в предисловии к работе Психоанализ и Психиатрия).


[Закрыть] и о супервизии над рабочей группой[8]8
  См.: Correale, 1993; Rinaldi, 1995, а также Bolognini, Mantovani, 1999, которые также отсылают к работам многих других своих предшественников 1980-х-90-х годов (например, таких наших известных коллег, как Коррао и Тальякоццо).


[Закрыть], я пока

не считаю теоретические прения на эту тему закрытыми и признанными в общих чертах всем Обществом. В связи с этим я ощущаю острую необходимость в стабильной работе Консультационного Совета при Исполнительном комитете по психоанализу и лечебным учреждениям (COMIST) и т. д., которая помогла бы четкой и слаженной работе нашей мысли как в плоскости собственно знания, так и в выработке рекомендаций лечебным учреждениям, занимающимся психозами – начиная с кушетки и кончая терапевтическими объединениями (здесь я вспоминаю два дня успешной работы Итальянского Психоаналитического Общества, SPI), – и вообще учреждениям, где лечат душевные недуги: психогенные, соматогенные или психосоматические. Что же касается исследования общих специфических терапевтических факторов, их признания, оценки и совершенствования, – то я уже об этом говорил.

Хочу еще раз подчеркнуть, что все эти успехи были достигнуты наряду с развитием новейших психоаналитических исследований «Я», группы, поля. Мне представляется весьма интересным проследить, как эти достижения вновь утвердились в еще более специфическом психоаналитическом поле, через признание необходимости иметь относительно стабильную группу коллег, эмоционально (и чуть ли не чувственно) вовлеченную в работу с тяжелыми случаями, чтобы перерабатывать слишком насыщенный или слишком скудный клинический материал.

Полагаю, что это является достижением именно итальянского психоанализа и, прежде всего, плодом многолетней деятельности консультативной Комиссии по тяжелым патологиям и моделям понимания Итальянского Психоаналитического Общества, активно работавшего в 1990-е годы – отсылаю вас к работе Конфорто (Conforto, 1999), где он описывает сеттинг «я и группа коллег» как спасительное прибежище в случае недостаточности аналитического сеанса), – а также рабочих групп Центров, главным образом Венецианского Психоаналитического Центра (Boccanegra, 1997; Boccanegra et al. в стадии публикации).

Если расценивать это как специфический вклад итальянского психоанализа последних двух десятилетий, то необходимо иметь в виду, что сегодня на всех уровнях Международной Психоаналитической Ассоциации (IPA) чрезвычайно популярна тенденция, в соответствии с которой конгрессы и симпозиумы подразделяются на малые группы для обсуждения клинического материала «в наиболее обнаженном виде» (этот термин возник в разговоре с Мартой Бадони); данная тенденция вызывает у меня большие сомнения из-за спонтанности образования этих рабочих групп. В исследовании, проведенном под эгидой Американской Психоаналитической Ассоциации, Джуди Кантровиц (Kantrowitz, 1999) отметила, что участие в группах с равными себе – это общепринятая форма размышления (речь идет о взаимной супервизии) о себе и о клиническом материале (я не могу приводить здесь все соображения автора на тему этой процедуры самораскрытия и самопознания).

Этика

Об этом я скажу коротко: совершенно очевиден огромный косвенный вклад психоанализа в эту междисциплинарную область, прежде всего благодаря глубине и гибкости, которые он внес в понимание человеческой субъективности, в разъяснение ее роли в балансе между независимостью и отношениями и, наоборот, ее искажения в симбиозе или в аутизме. Однако та нравственная связь, которая, хоть и частично, но установилась между психоанализом и лечебными учреждениями, мне кажется, так и не прослеживается между психоанализом и гуманитарными науками, бурное развитие которых наблюдалось в последние 35 лет. Нельзя сказать, чтобы психоанализ и, в частности, Итальянское психоаналитическое общество совершенно не занимались этой темой – которой, к примеру, был посвящен целый номер нашего Журнала (№ 4 за 1994 год) и которая наряду с другими темами была исследована в книге под редакцией Лорены Прета (Prêta, 1999) и в некоторых других работах, – но они практически онемели перед лицом таких острых тем, как право на жизнь и смерть, аборт, детская смертность от голода, войны, смертная казнь, эвтаназия. Есть и другие животрепещущие темы – как раз по специфике лечения: возможность гарантировать всем качественное лечение, защита конфиденциальности, свобода выбора лечения в соответствии с точной информацией о нем, – которые, по моему мнению, не стали предметом глубокого изучения и теоретического осмысления, прежде всего в нашей практике, хотя и явились объектом важных, но обособленных исследований (Wildocher, 1998; Marzi, 2002a). Прав Марци (Marzi, 2002b), когда говорит, что здесь можно скатиться к банальности и пустым разговорам, но если мы не способны определить главное, не потеряться в обстоятельствах и не удаляться от темы, то кто, кроме нас, способен исправить ситуацию?

Внутренние области

Когда смотришь на город с окраин, его панорама неоднородна: раскрашенные дома и японские садики, скромные постройки рядом с суперсовременными гигантами, беспорядочные наросты временных конструкций и пустыри, поросшие сорняками. «Я» психоаналитическое как в международном, так и в италийском сценарии достаточно удалено от «Я субъективного», которое Мейсснер (Meissner, 1999) описал как «объединенное, реальное, существенное», выступающего как автор и порожденного сознательной деятельностью. Оно выражается в действии и зависит от реального взаимообмена с другими субъектами. Полагаю, что эта неинтегрированность психоаналитического «Я» (для кого-то желательная) является мощным барьером в диалоге с другим субъектом и часто ведет к пустословию, а не к глубокому и вдумчивому исследованию междисциплинарных различий.

Я полагаю, что трансформативные факторы, свойственные психоанализу, будут предлагаться и открыто обсуждаться на Конгрессе, возможно, уже в сегодняшней вечерней повестке. Поэтому я лишь коротко (касаясь вопросов, которые психоаналитикам известны, скорее, в связи с выходом вовне или хождением по границе, о которых я выше говорил) поставлю два теоретических вопроса по технике психоанализа, которые кажутся мне пока еще не решенными и, возможно, неразрешимыми. Это, во-первых, вопрос о длительности лечения («Время на лечение» – так озаглавлен один из докладов настоящего Конгресса), и Научная комиссия полностью посвящает ему панельную дискуссию. Во-вторых, это примыкающий к теме длительности вопрос о действии, который также фигурирует в названии одного из докладов.

Длительность лечения

Пеллиццари (Pellizzari) в своем сообщении среди прочего утверждает, что в мире, где господствуют эффективность и скорость, успешность и актуальность могут служить оправданием старомодного длительного анализа, являясь своеобразной «экологической нишей временной размерности». Гоизис (Goisis), напротив, ставит перед нами вопрос о том, жизнь или курс лечения помогает пациенту, и особенно подростку, выздороветь за такой длительный срок. Но пусть авторы сами развивают собственные тезисы, а я предлагаю два моих наблюдения, отправная точка которых противоположна утверждению Пеллиццари: риск большой длительности состоит в том, что она, как водный поток в низинах, теряется в бесконечности.

Мне представляется реальным (если только с самого начала не пользоваться, в соответствии с кляйновскими стилемами, тяжелыми интерпретативными техниками), что в начальной фазе анализа общие факторы – терапевтические и антитерапевтические – окажутся исключительно действенными: ситуация «вдвоем» в среде относительно нейтральной и изолированной, слушание, интерес, сконцентрированный на пациенте, подходящие длительность и ритм сеансов – при этом всегда важно, чтобы они не были раздражающими в случае использования «нейтрального», подавляющего молчания аналитика: такие сеансы ошеломляют неопытного пациента. К этому явному избытку общих факторов можно умышленно отнести (если они оказываются терапевтическими) исходные преимущества анализа, порой более ощутимые (парадоксально и лишь на первый взгляд), чем в случае «коротких» сеансов психотерапии или при медикаментозном воздействии. Естественно, с общими факторами пересекаются факторы собственно психоаналитические, повторение, хоть и редкое, центрированных интерпретаций и, следовательно, моментов озарения, восприятие мистического эмоционального послания, дающего уверенность в том, что вас поняли. И от тех, и от других зависит быстрое и окрыляющее укрепление «Я» пациента, которое выражается, например, в улучшении внешнего вида, в неожиданном ощущении благополучия, а также в обновлении социальных связей.

Ритм – после преодоления препятствия сопротивления и контрсопротивления (о чем так много говорил Гори еще в 1979 году) – становится более ровным. Здесь действительно следует выдерживать длительность анализа, оставаясь живыми и живучими, и ведь именно тут многие курсы писхотерапии наталкиваются на препятствие, и многие психотерапевты расстаются с пациентами, которые жалуются на неэффективность лечения. Необходимо терпение и доверие, которые приобретаются в специальном тренинге, обучающем неделями ожидать нового сна, новой интерпретации, нового инсайта. Полагаю, что именно здесь решающим является вторжение ретроактивной атрибуции, запоздалой переработки, которая позволила бы заново рассмотреть то, что до этого момента было малопонятным. Это явление очень характерно для психоанализа с его протяженностью, но не исключительно для него: и Бокканегра, и С. Руссо, и Кьянезе (Chianese) повторяли в различных ситуациях потрясающий способ толкования Серени. Но достаточно вспомнить, что даже самая малая примета способна восстановить последовательность многих ярких событий прошлого (например, случаи, когда мы оказывались жертвами предательства), обеспечить пациенту и аналитику верное ощущение истины. Прежде, чем оно придет (об этом слишком много пишут в последнее время, когда настаивают на необходимости решающей фазы анализа), преодолеваются многие преграды. Мне кажется, что после бурных споров вокруг негативной терапевтической реакции (о блестящей ревизии этой концепции см.: Arriggioni Scortecci, 1987) в последние годы стало привычным (а у национальной Комиссии по исследованию тяжелых патологий (Correale, Rinaldi, 1997) имеется на этот счет специальная программа) концентрировать внимание на препятствиях, возникающих в начале анализа, прежде всего это касается специфической психопатологии пациента: неспособности оценить важность сеттинга, значимость отыгрываний и т. д., и это помимо предложенной Гори идеи активации сопротивления и контрсопротивления. Чтобы научно исследовать тему продолжительности анализа, необходимо сконцентрировать наши наблюдения на препятствиях, которые выявляются в ходе анализа как результат самого анализа. Порой их можно преодолеть, а иногда они приводят к прерыванию анализа (принимая форму псевдозавершения) или к его бесконечному течению. Это так называемая «биологическая порода», в отношении которой обнаружились неожиданные совпадения в неврологии. Это вышеупомянутая негативная терапевтическая реакция, «палка в колесах» Баранже (Baranger, 1990), возникающая в результате неосознанного «сговора» между анализируемым и аналитиком, вызвавшая бурный интерес многих итальянских психоаналитиков и ведущая в эдакий нарциссический тупик, похожий на тот, что упоминался на симпозиуме в Венеции, материалы которого были впоследствии опубликованы под редакцией Ракальбуто (Racalbuto, 1990). Здесь наблюдается резкая потребность в диссоциативной защите, столь любимой европейскими и американскими учеными. Данные препятствия, уже описанные и утвержденные, никогда органически не вписывались в стратегическую перспективу продолжительности анализа.

Я, разумеется, не собираюсь требовать от психоанализа краткости или утверждать необходимость более определенных критериев анализируемости, но хочу предложить вам (с интенсивностью, равной или превышающей количество сеансов) подумать о препятствиях и помехах, которые сильно влияют на продолжительность лечения, делая его весьма долгим, а то и вечным. Пеллиццари косвенно определяет его как предсознательную и бессознательную защиту от тревоги и антиципацию нормального течения жизни, которую стимулируют скорость и эфемерность нашего времени.

Действие

Вопрос о действии очевидно вплетается в общую ткань темы. Мы не обсуждаем здесь вопросы отыгрывания (aeting), разыгрывания (enactment) и отыгрывания в речи (aei.ioii in speech), которые хорошо известны и подробно изучены в итальянском психоанализе. Мы обсуждаем сегодня сильное и обдуманное желание действовать с целью разорвать порочный круг деструкции защиты и сопротивления.

Наши коллеги из Венеции (De Zordo, Olivotto, Polojaz, Sartori) приняли участие в панельной дискуссии и высказали убежденность в том, что необходимо, чтобы в случае с детьми или с пациентами, страдающими тяжелыми расстройствами, момент перехода от взаимодействия с аналитиком как с «реальным объектом» к вкладу аналитика как «объекта переноса» в трансферентные отношения определял пациент, а не аналитик, принимая во внимание теоретическую предвзятость последнего. Но одним из немногих методологически приемлемых исследований эффективности психоанализа и психоаналитической психотерапии является Стокгольмский Проект по исследованию результатов психоанализа и психотерапии (Stockholm Outcome Psychoanalysis and Psychotherapy Project) (Sandell et al., 2000), который показывает, что лучшие результаты достигаются в психоанализе при большей продолжительности и высокой частоте сеансов, а в психотерапии – при большой продолжительности лечения и низкой частоте сеансов.

Беда в том, что этим отрицательным результатам психотерапия во многом обязана тем обучающим курсам психотерапии, которые ведут психоаналитики, особенно те, за плечами которых имеется опыт собственного продолжительного анализа и недавней супервизии. С неспособностью психоаналитика вести курс психотерапии коррелировали точные самоотчеты, в частности, отнесение к терапевтическим факторам вежливости, инсайта и нейтральности. При этом уделялось мало внимания (или даже давалась негативная оценка) поддержке, адаптации, душевности, искренности (открытости). Невозможно в нескольких строках обобщить столь сложную работу, и я высветил здесь лишь то, что имело отношение к моим рассуждениям: коль скоро психоаналитики, проводя курсы психотерапии, оказывались слабее иных психотерапевтов, то нельзя ли хотя бы предположить, что эти самые психоаналитики могли бы лучше работать в психоанализе, не будь они столь нейтральны и отстраненны, а выкажи они чуть больше тепла и искренности?

Эта не новая тема, но она мало осмыслена и мало обсуждается открыто.

Что я имею здесь в виду под действием? Не столько эффективность действия-акции (та же интерпрет-«а(к)ция», в сущности, есть акция, или действие, – говорила когда-то Стефания Турилланци Манфреди) (Manfredi, 1978), сколько срочное и необходимое стремление готовить пациента, «брать его в руки», – как говорила Анна Феррута (Anna Ferruta, 1997). Предлагаю здесь для облегчения понимания два положения, высказанные недавно Джованни Хаутманном (Hautmann, 2000) и Антонелло Корреале (Correale, 2002). Это мнения абсолютно противоположные, но оба взвешенные и ясные. Хаутманн утверждает: «… историческое исследование приводит нас к пониманию того, насколько трудоемким было становление психоанализа и выделение его в особый оперативный метод… в то время как «аналитическое пространство» освобождалось от действия, подвергалось дифференциации и выстраивало системы защиты… постепенно становилось все более понятным, что пересечение и путаница областей – не только пространственных и временных, но и психологических, движимых плохо отслеженным поведением, – составило базу для сопротивления… (с. 150) и потом… несовместимость правильного аналитического слушания с поиском стратегии коррекции. полагаю, время покажет, что этическое выражение нашего аналитического подхода. совпадает с наиболее эффективной возможностью трансформативного исследования мышления… настанет день, когда наступит осознание того, что истинно трансформативное движение требует терпения при попытке нащупать пути контакта с бессознательным даже в условиях, которые до сегодняшнего дня для многих являются запретными» (с. 156). Для Хаутманна, следовательно, сохранение терпения, позволяющего нам избежать стремления к коррекции, даже исключительно на психологическом уровне, является не только технической, но и узко этической задачей.

По мнению же Корреале (Correale, 2002)[9]9
  Речь идет о моей редакции (согласованной с автором) доклада, прочитанного в одном центре; его невозможно было цитировать точно, так как он был еще в сыром виде.
  Что касается терапевтического действия, то в мою задачу не входило противопоставлять мнения двух авторов по принципу правда-неправда, напротив, мне хотелось подчеркнуть серьезность их вариантов под углом зрения теоретическим, техническим и этическим. В то время как я из кожи вон лез, изучая эту, как мне казалось, неразрешимую проблему, меня сразило понимание, а также естественность того, что третий автор, Пьерлуиджи Росси (Rossi, 2002), говорил о том, как под давлением безотлагательности ему пришлось предложить пациентке рассказ, позволивший ей установить контакт с собственными чувствами. Некий избыток живости и изобразительности не помешал, а, скорее, способствовал проникновению пациентки в анализ.
  Как мы это делаем? Я не думаю, что дружеская сделка здесь возможна и желательна, но полагаю, что необходимо серьезное и углубленное переосмысление этой столь противоречивой проблемы.


[Закрыть], в условиях приближения психотического кризиса, пациент, кажется, достигает того накала эмоций, который подвергает риску его перцептивный аппарат и, следовательно, чувство самости. Исключительно важно, чтобы именно в этот момент терапевт предложил пациенту серьезное обоснование того, как отразить эту эмоцию, показать пациенту или вместе с ним проследить, какое воздействие оказывают некоторые эмоции на работу его органов чувств и восприятия. Терапевт, таким образом, находится «под рукой» у пациента и пытается начертить карту той территории, что у него перед глазами. Исключительно важно, чтобы терапевт и пациент выделили те эмоции пациента, которые наносят основной удар по перцептивному аппарату и подготовились к тому, чтобы вместе выдержать, избежать или видоизменить его, но в любом случае сделать его переносимым. Когда риск катастрофы высок, еще более важным оказывается незамедлительно предложить некий структурирующий чувственный опыт: цвет, вкус, звук, а может быть, лицо, тембр голоса, особую аффективную интонацию. Речь должна стать насыщенной и эмоционально окрашенной. Предложенный таким образом сенситивный опыт может явиться точкой сцепления в перцептивном искажении, вызванном травматическим переживанием, и определить форму преобразования и перераспределения функций «Я». В данном контексте дать важный чувственный стимул означает предоставить что угодно, лишь бы значение было сдвинуто именно так, а не посредством интерпретации. Для Корреале обращение к действию обязательно и неотложно. Здесь важно поддержать пациента прежде, чем он впадет в новую фазу психотической дезинтеграции, максимально полагаясь на конкретное присутствие аналитика и на непосредственное восприятие пациента.