Текст книги "Психологическое здоровье личности и духовно-нравственные проблемы современного российского общества"

Библия. Синодальное издание.

Воловикова М. И. Личность в пространстве современного мира: духовно-нравственные проблемы // Нравственность современного российского общества: психологический анализ / Отв. ред. А. А. Журавлев, А. В. Юревич. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2012. С. 42–59.

Гегель Г. Ф. Философия права. М.: Мысль, 1990.

Иоанн Дамаскин, преп. Точное изложение православной веры. М.: Центр по изучению религий, 1992.

Кант И.Соч. В 6 т. М.: Мысль, 1965. Т. 4. Ч. 2.

Маркс К. О французском материализме XVIII века. Приложение I к работе: Энгельс Ф. Людвиг Фейербах. СПб.: Типография Альтшулера, 1906.

Хаузер М. Мораль и разум. Как природа создавала наше универсальное чувство добра и зла. М.: Дрофа, 2008.

Koenigs M., Young L., Adolphs R., Tranel D., Cushman F., Hauser M., Damasio A. Damage to the prefrontal cortex increases utilitarian moral judgements // Nature. Advance online publication 21 March 2007.

Rorty R. Born to Be Good. 2006. URL: http://www.nytimes.com/2006/08/ 27/books/review/Rorty.t.html?_r=2&pagewanted=all& (дата обращения: 15.06.2014).

Психологическое здоровье личности и ее духовно-нравственное состояние
М. И. Воловикова

Тема здоровья все больше привлекает внимание психологов (см.: Журавлев, 2004; Никифоров, 2013; и др.). Среди работ, выполненных в русле нового научного направления «психология здоровья», особое место занимают исследования психологического здоровья. Обсуждение проблемы психологического здоровья стало особенно активным в последнее десятилетие. Проводятся научные конференции, посвященные этой теме[17]17
  Так, только в 2013 г. в Институте психологии РАН состоялись: тематическая сессия «Психологическое здоровье: Постановка проблемы и пути ее решения» (Воловикова, 2013) и сессия в рамках Международной юбилейной научной конференции, посвященной 80-летию со дня рождения А. В. Брушлинского (Человек, субъект, личность…, 2013).


[Закрыть]. Однако есть потребность обсудить сам термин «психологическое здоровье», тем более что он перекликается с другим принятым термином «психическое здоровье».

С точки зрения русского языка, второй термин более правильный – речь идет о состоянии психики человека, о его дееспособности (о сохранности ментального, умственного здоровья), способности самостоятельно, без активной помощи близких или специалистов (медиков, психологов) решать жизненные проблемы. Установление границы между психическим здоровьем и нездоровьем находится в зоне ответственности медицины. Хотя психологи могут помогать (и помогают) медикам, для них это является отчасти работой «на чужой территории».

С 1992 г. установлен Всемирный день психического здоровья (World Mental Health Day), празднование 10 октября.

Всемирной организацией здравоохранения (ВОЗ) разработаны четкие критерии психического (ментального) здоровья (см.: Справочник базовой информации ВОЗ…, 2013):

• осознание и чувство непрерывности, постоянства и идентичности своего физического и психического «Я»;

• чувство постоянства и идентичности переживаний в однотипных ситуациях;

• критичность к себе и своей собственной психической продукции (деятельности) и ее результатам;

• соответствие психических реакций (адекватность) силе и частоте средовых воздействий, социальным обстоятельствам и ситуациям;

• способность самоуправления поведением в соответствии с социальными нормами, правилами, законами;

• способность планировать собственную жизнедеятельность и реализовывать эти планы;

• способность изменять способ поведения в зависимости от смены жизненных ситуаций и обстоятельств.

Таких четких, а главное, принятых всеми критериев психологического здоровья пока нет. Данная область знания находится в стадии активной разработки и обсуждения. Причем многие критерии совпадают с критериями психического здоровья, принятыми ВОЗ, и лишь несколько, достаточно размытых и неопределенных, значительно отличаются.

Совпадают критерии адекватности, критичности, способности самоуправления. Различаются критерии:

• постоянства и идентичности, способности планировать и способности изменять способ поведения (психическое здоровье, ВОЗ);

• целеустремленности, автономии, независимости, а также набор таких качеств, как работоспособность, полноценность семейной жизни, самоактуализация, чувство юмора, ответственность, способность радоваться (психологическое здоровье).

Перечень позитивных качеств, характеризующих психологически здорового человека, может быть продолжен, что и происходит при разработке данного понятия разными авторами.

Главное отличие названных критериев состоит в том, что в разработке ВОЗ они имеют единое основание – дееспособность человека, обеспечиваемую его психическими процессами. Аналогичного единого основания для выделения психологического здоровья пока нет. Взгляды авторов различается не столько по перечисляемым им отдельным характеристикам психологически здорового человека, сколько по разным основаниям для подбора и выделения этих критериев.

Отметим, что сложившееся соотношение области знания, охватываемой и тем, и другим понятиями, можно представить в виде двух, частично наложенных друг на друга пространств (графически изображаемых с помощью двух кругов), где есть совпадающая область и две области, описывающие либо только психическое, либо только психологическое здоровье.

Наличие совпадений свидетельствует о том, что оптимальный уровень дееспособности характеризует оба явления. Отличия области психического здоровья связаны со способностью человека поддерживать постоянство и идентичность самому себе, а также со способностью к изменениям в изменившихся условиях. Психологическое здоровье, как мы уже отметили выше, пока остается достаточно размытым понятием. Оно более определенно в зоне, совпадающей с психическим здоровьем, и менее – в своей отличительной зоне, связанной с перечнем массива позитивных человеческих качеств, открытых к этому времени психологической наукой. Это и актуализация, и ответственность, и работоспособность, и способность к построению семьи и дружеских отношений. Очевидно, что эти и другие названные позитивные качества относятся к разным сферам деятельности человека. Их список можно продолжить.

С нашей точки зрения, приведенные здесь основания, служащие для определения критериев психологического здоровья, связаны с дееспособностью (заимствованы из критериев ВОЗ) и с самоактуализацией личности. Этого явно недостаточно. Основанием должно стать духовно-нравственное измерение. Это касается и состояния личности, и состояния общества. Тогда слова «психологическое здоровье» обретут определенный смысл. Появятся четкие критерии для отделения «здоровья» от «нездоровья», связанные с цельностью (целостностью) личности и ее нарушением из-за лжи, клеветы, воровства, моральной нечистоплотности в различных видах. При появлении привычки к упомянутым и другим нарушениям человек постепенно теряет способность быть субъектом своей жизни. Нравственные ориентиры, ценности, нравственный идеал, их место в становлении личности должны найти отражение в концепции психологического здоровья, его критериев и при разработке путей коррекции. Исходным для такого выделения критериев является вывод о том, что нравственный закон имеет абсолютный (а не относительный) характер. Последствия его нарушения для человека связаны с серьезными потерями (тревожная, больная совесть, «сгоревшая» совесть, бессовестность).

Отметим, что среди психологов мы не одиноки в таких выводах. Так, Е.Ю. Коржова отмечает: «В традициях отечественной духовной психологии критерии нормы и патологии личности с наибольшей очевидностью соотносятся с критериями личностной зрелости, прежде всего нравственной и духовной» (Коржова, 2013, с. 167).

Разработка проблемы психологического здоровья перспективна для психологической науки, так как способна привлечь усилия специалистов, работающих в разных ее областях. У нее большой прогностический потенциал в решении реальных проблем современного человека (безопасность систем человек-машина, социально-психологическая безопасность, психологическая поддержка одаренных детей, воспитание детей и подростков, укрепление семьи и др.). Отметим, как быстро и плодотворно «прижился» у нас этот термин[18]18
  Термин «психологическое здоровье» («Psychological Health»), скорее всего, впервые был представлен в 1950 г. в докладе А. Маслоу «Self-Actualizing People: A Study of Psychological Health» (Maslow, 1950), позднее вошедшем в книгу этого автора (Maslow, 1954).


[Закрыть], вызвав поток новых исследований.

В 1997 г. в первом издании учебника по практической психологии образования под редакцией И. В. Дубровиной было впервые в отечественной психологии заявлено: «Осмысливая содержательную суть психологической службы, мы почувствовали необходимость введения в научный психологический лексикон нового термина – „психологическое здоровье“. Если термин „психическое здоровье“ имеет, с нашей точки зрения, отношение, прежде всего, к отдельным психическим процессам и механизмам, то термин „психологическое здоровье“ относится к личности в целом, находится в тесной связи с высшими проявлениями человеческого духа и позволяет выделить собственно психологический аспект проблемы психического здоровья в отличие от медицинского, социологического, философского и других аспектов» (Практическая психология образования…, 1998, с. 39–40). Хотя четкого и однозначного определения этого нового понятия в работе нет, но есть, скорее, указание на некоторую область знания, которую можно с его помощью описать. Если же рассмотреть совокупность приводимых в данной работе примеров, то можно заметить их направленность на поиск некоторой целостности. Во-первых, И. В. Дубровина говорит о том, что термин «психологическое здоровье» относится к личности в целом, во-вторых, он указывает на проявления духовности личности, причем духовность понимается как особое эмоционально-нравственное состояние.

В духовно-нравственном ключе выстроена концепция психологического здоровья А.В. Шуваловым, работающим над этой темой с начала 2000-х годов. Исследователь исходит из проделанного им анализа существующих методологических установок понимания человека в психологии, выделяя из них три (социоцентрическую, персоно– или антропоцентрическую и теоцентрическую) и последовательно рассматривая влияние каждой из установок на понимание ценностей, сущности, онтологии человека, а также его образа и эталона (Шувалов, 2011). Теоцентрическую модель здоровой личности выделяет и Е. Ю. Коржова, противопоставляя ее эгоцентрической модели (Коржова, 2013). Такая классификация нам представляется более последовательной и логичной. Но главное у этих авторов совпадает. Ими показано, как преображается понимание человека при теоцентрической установке. Когда в центре оказывается Творец, меняется понимание личности человека. Она законно приобретает бесконечный потенциал развития. Заметнее становится нравственная борьба внутри человека и ее онтологические истоки. Четко выделяется нравственный эталон, знание о котором закреплено в традиционной культуре.

Работы А.В. Шувалова, с нашей точки зрения, представляют правильную методологическую установку, методологию высокого уровня – метаметодологию. Однако для успешного применения такой подхода к конкретным исследованиям необходима, по словам Ю. М. Забродина, методология среднего уровня (Забродин, Лебедев, 1977). Такую промежуточную методологию помогает построить обращение к наследию А.В. Брушлинского и его учителя С. Л. Рубинштейна[19]19
  Хотя можно предположить, что и Брушлинского, и Рубинштейна (и еще многих других авторов советского периода) А. В. Шувалов отнесет к социоцентристам. Но в русском духе так все перемешано и так неоднозначно. Убежденный марксист Рубинштейн оставил в отечественной психологии лучшие слова о любви, а Брушлинский в свое определение субъекта вложил понимание высочайшего назначения человека.


[Закрыть]. Наследие школы Рубинштейна состоит, в частности, в понимании того, что предмет психологии – это психическое как процесс. Там, где мы имеем дело с продуктами психической деятельности, начинается зона ответственности других наук. Там, где удается увидеть и как-то зафиксировать процесс изменения, развития, там начинается территория психологии.

Что касается психологического здоровья, то, кроме верных установок на его понимание, нужно как-то зафиксировать переход от здоровья к нездоровью или от нездоровья к здоровью, чтобы делать обоснованные выводы о конкретных причинах таких изменений.

Для изучения психического как процесса (прежде всего это касалось мыслительного процесса) А.В. Брушлинским был разработан микросемантический анализ, в котором были использованы лучшие достижения рубинштейновской научной школы (Брушлинский, 1979; Воловикова, 2003).

Термин «микросемантический» впервые появился в публикации, посвященной процессу прогнозирования в мышлении (Брушлинский, Воловикова, 1976). Как и в других исследованиях, проводимых в тот период под руководством А. В. Брушлинского, предъявляемые испытуемым задачи (основные и задачи-подсказки) опирались на действие физического закона конвекции: в земных условиях теплый воздух всегда поднимается вверх, уступая место более тяжелому холодному воздуху, а в условиях отсутствия веса (на космическом корабле или в состоянии свободного падения) теплый воздух останется около пламени, и оно погаснет. Итак, речь идет о законе, на знании которого построена задача. Процесс решения, фиксируемый с помощью записи рассуждений испытуемого («мышления вслух»), можно исследовать путем применения к нему микросемантического анализа, состоящего из выделения психологической структуры задачи, вычленения операционной схемы сравнения, которой пользуется испытуемый, выделения всех малейших переформулирований испытуемым условий и требования задачи, определения психологических переменных и константных образований, учета пауз, семантического построения фраз, определения этапов анализа задачи и их качественной специфики (Воловикова, 2003).

Отличие микросемантического анализа от других видов качественного анализа, например, контент-анализа, состоит в том, что в его основе находится знание какого-либо закона (физического, химического и т. п.), на котором построена предъявляемая задача, и оценка этапа решения зависит от приближения или удаления испытуемого в своих рассуждениях от понимания действия закона. Таким образом, применять микросемантический анализ к решению нравственных задач (моральных дилемм и т. п.) можно только при признании безусловности нравственного закона. Собственно, с этого начал Жан Пиаже свои наблюдения над моральным развитием ребенка (Piajet, 1932). Он открыл веру ребенка в имманентную справедливость – всеобщий характер действия этического закона (хотя и интерпретировал эту веру как неразвитость способности ребенка к моральным суждениям, как показатель принадлежности к первому уровню – гетерономной морали).

Дальнейшие исследования учеников и последователей Пиаже показали, что вера в имманентную справедливость иногда возвращается во взрослом возрасте при особых обстоятельствах, а в некоторых культурах присутствует всегда (Lieckona, 1976). Можно предположить, что вера в имманентную справедливость, открытая Пиаже, является культурно обусловленным феноменом. Маленький ребенок верит, что физический мир подчиняется нравственному закону и что за плохое деяние следует наказание, но, впитывая по мере взросления знания и сведения от окружающих взрослых, он отказывается от этой веры, если только не живет в каком-либо традиционном обществе. Подчас эта вера выступает истоком традиций, которые трудно объяснить без обращения к вере в имманентную справедливость, например, к вере взрослых цыган в силу клятвы (Воловикова, Соснина, 2002).

О случаях возвращения веры в безусловность наказания за преступления против нравственного закона упоминается в работах Т.А. Флоренской (Флоренская, 2006). Речь идет о случаях онкологических заболеваний, когда женщины находят их причины в сделанных когда-то абортах. В теме несостоявшегося материнства физическое здоровье-нездоровье оказывается тесно связанным с психологическим здоровьем-нездоровьем. В работах ученицы Т. А. Флоренской М. Ю. Колпаковой показано, к каким внутренним конфликтам и нарушениям приводит отказ женщины от родившегося ребенка (Колпакова, 2013). Приведенный в данной работе анализ случаев, с нашей точки зрения, является удачным примером грамотного применения микросемантического анализа, позволяющего осторожно и деликатно наблюдать возможности диалога в практической психологии – духовно ориентированного диалога, помогающего восстановить внутренний диалог человека со своей совестью.

Проблема психологического здоровья – это, прежде всего, проблема состояния совести человека. Совесть хранит знание нравственного закона, но тихий ее голос надо уметь расслышать. Есть такое наблюдение: если совесть спит днем, то она не дает спать ночью. Часто совесть воспринимается как карающая инстанция. В работе Флоренской (1985) одна из глав называлась «Колючки совести». Аналогичное наблюдение было сделано в исследовании социальных представлений о совести современных молодых людей (Мустафина, 2012). Но в этом же исследовании показано, что в ядре социальных представлений о совести находятся утверждения о глубоком и позитивном понимании ее роли в жизни человека.

«Универсальной онтологической характеристикой человека» названа совесть в современном труде по православной антропологии (Леонов, 2013). Автор отмечает: «Совесть не только свидетельствует о добром и злом, но и воздействует на личность человека. Она энергийна по сути, и человек глубоко переживает ее воздействие, что явствует из устойчивых выражений: „укоры совести“, „совесть загрызла“, „обличения совести“ и др.» (Леонов, 2013, с. 154). Из энергийного характера совести следует необходимость особой заботы о ее чистоте[20]20
  Так, в исследовании Л.Ш. Мустафиной «честность», «чистота», «чистая» выделились как основные элементы ядра социальных представлений студенческой молодежи о совести (Мустафина, 2012).


[Закрыть], так как бывает и «немощная совесть» – совесть, подавленная неоднократным безнравственным («греховным») личностным выбором. Как отмечает прот. Вадим Леонов, немощная совесть – это «совесть, голосом которой человек часто пренебрегает. Ее энергийная функция угнетена; она может указать на благо и предостеречь от зла, но ее внутреннее воздействие на личность весьма ограничено из-за частого пренебрежения» (там же, с. 155). Автор подчеркивает, что совесть не является плодом деятельности личного субъективного сознания: «На это указывает и этимология слова „совесть“ (от совесть), которое не только в славянских, но и во всех языках индоевропейской группы несет идею внешнего, сопутствующего знания, вéдения, которое соприсутствует в человеке…» (там же, с. 156). Подчеркивается отличие такого понимания совести от широко распространенных психологических и философских концепций.

С тем, что психологи во многом запутали простое и ясное понимание совести, следует согласиться. Психоанализу удалось даже перевернуть значение понятия, заменив его на противоположное. Верно заметив теснейшую связь между состоянием совести, невротическими и другими расстройствами психики, фрейдизм сосредоточился на удалении совести из жизни человека[21]21
  Т. А. Флоренская заметила эту подмену одна из первых, задолго до легализации психоанализа в нашей стране, когда он занял положение «вне критики» (Флоренская, 1975).


[Закрыть]. Но подмена особенно становится заметна при обращении к теме связи совести и стыда. Психоаналитиками она отрицается, тогда как автор «Основ православной антропологии» утверждает: «Попранная совесть всегда порождает в человеке стыд. Совесть и стыд – два взаимосвязанных явления. Согласно пословице: Есть совесть, есть и стыд; а стыда нет – совести нет <…>. Попытки как-либо вытеснить или подавить стыд с помощью развлечений, самооправдания, лжи и т. д. приводят к глубоким духовным травмам, влекущим различные психические и физиологические последствия (неврозы, фобии, бессонница, головные и сердечные боли и т. д.)» (там же, с. 156).

Причины разрушения психологического (а затем часто и психического, и физического) здоровья надо искать в немощной совести. Но это ясно теоретически. Исследование процессов, происходящих в совести, принципиально недоступно не только стороннему наблюдателю, но слабо доступно и самому человеку. Надо отметить, что в традиционных системах воспитания различению в себе совестных движений уделялось серьезное внимание. Этому же служили лучшие литературные произведения.

Мы применили микросемантический анализ к «Преступлению и наказанию» Достоевского и открыли, что автор опирался на знание законов православной аскетики о том, что всякое преступление происходит с постепенностью и проходит через несколько, вполне определенных этапов (Воловикова, 2005). Причем на начальных этапах, пока мысль не завладевает человеком, он еще может остановиться, хотя и с усилием. А на последних этапах, когда им овладевает страсть, то она и руководит поступками человека, лишая его внутренней свободы. В сам момент совершения преступления (переступания через запрет на убийство человека) наблюдается антиинсайт – механическое, лишенное собственной воли, но исключительно хитрое и рациональное исполнение преступных действий.

Итак, этапы таковы: мысль, принятие мысли, сочетание с нею и, наконец, страсть, лишающая человека свободы не исполнить задуманное[22]22
  У преподобного Нила Сорского (жившего в XV в.) так написано о пути, каким мысли овладевают человеком: «Святые отцы учат, что мысленная брань или борьба, сопровождаемая победой или поражением, происходит в нас различно: сперва возникает представление помысла или предмета – прилог; потом принятие его – сочетание; далее согласие с ним – сложение; за ним порабощение от него – пленение; и наконец, страсть» (Нил Сорский, 1991, с. 17).


[Закрыть].

Приложив это наблюдение ко многим произведениям русской классической литературы, мы замечаем, что она вся направлена на утверждение главенствующей роли нравственного закона в событиях жизни человека и последствий его нарушения. Это знание является самым важным наследием русской культуры, тем, что делает русскую литературу великой, а произведения Пушкина, Гоголя, Достоевского, Толстого, Тургенева, Чехова могут послужить творческой лабораторией для открытия законов сохранения или разрушения психологического здоровья на микроуровне – на уровне процесса принятия или отвержения заповедей.

Обращение к литературным образам позволяет наметить тонкую грань, отделяющую здоровье от нездоровья, и, главное, не нарушая тайны личности пациента, реконструировать основные характеристики образа психологически здоровой личности, а также истоки потери здоровья.

Если в «Преступлении и наказании» Достоевского мы застаем героя в состоянии совершенно расшатанного здоровья и можем только предполагать, какими были первые шаги по тому пути, который вел его к преступлению (а также можем видеть, сколь сложен и труден путь возвращения к жизни), то «Анна Каренина» Толстого помогает заметить самые первые шаги главной героини к нездоровью, а затем и к гибели. Закономерности эти общие, и речь идет не о филологическом, а именно психологическом анализе.

Каренина в начале повествования обладает всеми признаками здоровья, главный показатель которого – способность восстанавливать мир и благополучие близких людей. И дело не в том, что она сумела уговорить жену брата не разрушать семью, а еще и в том, что она сама была и убедительной, и искренней, очень красивой и счастливой женщиной. Это быстрее и точнее всех почувствовали дети – ее племянники, не отходившие от нее о справедливо ожидавшие от Анны водворения мира в едва не рухнувшей родительской семье.

В наше время страшной путаницы в головах по поводу семейных отношений и особенно роли женщины очень полезно возвращаться к истокам вопроса. Когда Л. Н. Толстой задумывал роман, он исходил из идеи, что женщина, изменившая мужу, должна погибнуть. Потом, когда Анна Каренина обрела художественную плоть и кровь, он полюбил этот образ и сострадал ему, как живому человеку. Но спасти героиню ему было невозможно, так как измена убивает женщину, и только гениальному писателю дано это увидеть и рассказать.

У Анны есть брат, тот самый Стива Облонский, из-за обнаружившейся измены которого рушится его семья в начале повествования. Но брат не гибнет и даже вполне комфортно устраивается в жизни, сочетая мирную жизнь в семье со своими развлечениями. Если бы речь шла только о разных требованиях общественной морали к женской и мужской линии поведения, то роман не стал бы мировой классикой. Причина в том, что Толстой основывается на психологических, а не только социальных законах.

Назначение женщины – семья и дети. Это назначение (одаренность) женщины исполняется частично и тогда, когда ей, незамужней, приходится жить в семье родных (судьба Сони из «Войны и мира»). Эта одаренность расцветает в браке по любви и с рождением детей. Удивительны наблюдения за Кити, как она способна преобразить обстановку в двух самых трудных и мало доступных мужчинам ситуациях – подготовки к смерти (уход за тяжело больным братом Левина) и подготовки к рождению ребенка. В заключительных главах романа Кити Левина предстает как зрелая личность, преображенная осознанным материнством. Толстой замечает: «Для Агафьи Михайловны, для няни, для деда, для отца даже Митя был живое существо, требующее за собой только материального ухода; но для матери он уже давно был нравственное существо, с которым уже была целая история духовных отношений» (Толстой, 2013, с. 826). Но самый строгий экзамен на личностную состоятельность и зрелость Кити выдерживает, когда встречается с Анной в страшном и прощальном пути той к последней станции своей погубленной жизни. Толстой замечает: «Кити чувствовала, что Анна враждебно смотрит на нее. Она объясняла эту враждебность неловким положением, в котором теперь чувствовала себя перед ней прежде покровительствовавшая ей Анна, и ей стало жалко ее» (там же, с. 800–801).

Юной женщине стало жалко ту, которая у нее сначала увела жениха, а затем кокетничала с ее мужем. Кити смогла не только простить, но и сострадать несчастью человека, причинившего ей столько страданий. Хотя построение отношений с супругом не было для нее безоблачным, но оказывается, что и выяснение отношений, и обиды, и даже ревность являются естественными проявлениями привыкания двух людей друг к другу, когда они искренни и открыты. Разрушение семьи начинается с утаиваний и молчания. В молчании человек укрепляется в своих обидах, часто мнимых, и разрушительная мысль начинает действовать, согласно духовным законам. Личность оказывается как бы в коконе предположений, вырваться за пределы которых не хватает ни сил, ни желания. Так было и с Карениной, и с Вронским, переставшим сочувствовать друг другу и заменившим искренность молчанием.

При том, что и Долли, и Кити не испытывали к Анне предубеждения, а лишь жалели ее (а Долли заявила, что всегда будет благодарна ей и ни при каких обстоятельствах не отвернется от нее), у самой Анны происходило стойкое искажение восприятия и приписывание другим чувств, которые те не испытывали. Уезжая от Долли и Кити, Каренина думала: «Как они, как на что-то страшное, непонятное и любопытное смотрели на меня» (там же, с. 801).

В конце повествования Анна глубоко и серьезно душевно больна. Она постоянно употребляет опий[23]23
  В наше время Карениной поставили бы диагноз наркозависимости, что объяснило бы многие моменты ее расстроенного поведения. Но в позапрошлом веке к опию относились как к успокоительному средству.


[Закрыть]. Но главное изменение, случившееся с Анной в том, что она перестала быть по духу матерью. Родившуюся от Вронского девочку она не любит, а любимому сыну она наносит вред, решившись тайком навестить его в день рождения[24]24
  Сережа после этого посещения долго и тяжело болел, а потом уже через год брат Анны Стива Облонский не нашел в подросшем ребенке доброй памяти о матери, а лишь память о страдании, которую мальчик глубоко прятал от себя и других.


[Закрыть]. Из разговора с невесткой выясняется также, что отказ Анны от материнства сознательный: она не хочет и не будет больше иметь детей («врачи научили»). Долли приходит в ужас. Материнство – это та созидающая сила, которая охраняет личность женщины, несмотря на непростые жизненные обстоятельства.

В начале повествования Анна сильна и привлекательна не только внешней красотой и благородством, а прежде всего материнством. С Вронской она говорила о Сереже, и отсвет любви к сыну остался на ее лице. Первая встреча читателей (и Вронского) с Анной происходит, когда та выходит из вагона поезда – красивая, с изящной и скромной грацией, которые были видны во всей ее фигуре, а «в выражении миловидного лица … было что-то особенно ласковое и нежное» (там же, с. 70).

Автор подчеркивает здоровье героини: «А ты сияешь счастьем и здоровьем! – сказала Долли почти с завистью» (там же, с. 76). Материнство как личностная характеристика помогает вслушаться в чужое страдание, чужую проблему, сделать ее как бы своей и из глубины своего сострадания найти верные слова совета или утешения: «Анна ничего не могла придумать, но сердце ее прямо отзывалось на каждое выражение лица невестки» (там же, с. 79).

Конечно, были какие-то предпосылки для такого быстрого и трагичного развития событий. И это не возраст мужа («старику» Каренину было всего лет 46), а, наверное, то, что их брак заключался не по любви. Хотя столько браков заключаются по любви, особенно в наше время, и все равно распадаются[25]25
  В настоящее время расторгается половина всех зарегистрированных браков.


[Закрыть].

Встретившийся и вовремя не отведенный взгляд, встреча на балу – и вот уже самые первые возможные этапы борьбы с помыслом пропущены. Анна взволнована. О волнении преподобный Нил Сорский говорит как о явном показателе пленения ума, «когда ум, как бы бурею и волнами подъемлемый и отторженный от благого своего устроения к злым мыслям, уже не может придти в тихое и мирное состояние. Это обыкновенно происходит от рассеянности и от излишних неполезных бесед» (Нил Сорский, 1991, с. 19). Анна пытается сбежать от этой опасности, которую она неосознанно чувствует, но именно в поезде, еще до решающей встречи с кинувшимся за нею вдогонку Вронским, происходит главный ее выбор. Роковой выбор состоял в том, что она не захотела расслышать голос своей совести. Вот этот момент: «Чего же мне стыдно?» – спросила она себя с оскорбленным удивлением. Она оставила книгу и откинулась на спинку кресла… Стыдного ничего не было. Она перебрала все свои московские воспоминания. Все были хорошие, приятные. Вспомнила бал, вспомнила Вронского и его влюбленное покорное лицо, вспомнила все свои отношения с ним: ничего не было стыдного. А вместе с тем на этом самом месте воспоминаний чувство стыда усиливалось, как будто какой-то внутренний голос именно тут, когда она вспоминала о Вронском, говорил ей: «Тепло, очень тепло, горячо» (Толстой, 2013, с. 111). А еще раньше изменение в ее состоянии заметили дети: «Потому ли что дети непостоянны или очень чутки и почувствовали, что Анна в этот день совсем не такая, как в тот, когда они так полюбили ее, что она уже не занята ими, – но только они вдруг прекратили свою игру с тетей в любовь к ней, и их совершенно не занимало то, что она уезжает» (там же, с. 107). Поведение детей понятно. Мысль Анны пленена, и она уже не сосредоточена целиком на них.

Точно по законам духовной аскетики, в тот же миг, когда героиня совершила свой роковой выбор и отказалась услышать очень тихий и даже робкий голос совести, начинается действие страсти: меняется восприятие окружающего мира, замечается даже какая-то деформация привычных образов. Происходящее с нею не отторгается, а воспринимается как «волшебное напряженное состояние». Преподобный Нил пишет: «Страсть есть долговременное и обратившееся в привычку услаждение страстными помыслами, влагаемыми от врага, и утвердившееся от частого размышления, мечтания и собеседования с ними» (Нил Сорский, 1991, с. 20).

Диалог с совестью сменился собеседованием со страстными помыслами. Действие трагедии началось, завершившись к концу повествования принятием Анной ужасных мыслей о прежде страстно любимом человеке: «И смерть, как единственное средство восстановить в его сердце любовь к ней, наказать его и одержать победу в той борьбе, которую поселившийся в ее сердце злой дух вел с ним, ясно и живо представилась ей» (Толстой, 2013, с. 792).

Итак, подчеркнем, что в начале романа героиня психически и психологически здорова. Она добра, красива, исполнена жизнелюбия и искренности, рассудительна, способна к состраданию и в состоянии оказывать помощь близким людям в решении трудных жизненных проблем, она нежно любит сына, и к ней тянутся дети. Беда Анны в том, что она, не приученная к работе с совестью, пропускает момент, когда все еще можно исправить.