Текст книги "Паломник. Страницы европейской поэзии XIV – XX веков"

Франсуа де Малерб
1555–1628

 
О Боже праведный, ты, внемля нашим стонам,
Встречаешь время смут с оружьем обнажённым,
Чтоб дерзость отрезвить, бесчинства покарать,
Незавершённое твоей противно Славе,
Она твой труд вершит на благо всей державе,
Целительную нам дарует благодать.
 
 
Наш нынешний король, разумный и великий,
Учился ревностно премудростям владыки,
Искусству управлять, вести отважных в бой,
Вели он замолчать – мы покоримся власти,
Он ограждает нас от всяческой напасти,
И нет нужды тебя обременять мольбой.
 
 
Любой, кто слышит гром и видит, как над нами
Потоки льют с небес и вспыхивает пламя
От столкновенья двух враждующих сторон,
Хоть в этом не узрел Божественного знака,
Но чудо явлено, и он поймёт, однако,
Сколь мощная рука хранит нас, как заслон.
 
 
Ну что бы мог свершить король в борьбе со скверной
При всём старании и доблести безмерной,
При всей своей любви к величью твоему,
Как уберёг бы нас во тьме ночей беззвездных
Среди подводных скал, неразличимых в безднах,
Когда бы разум твой не помогал ему?
 
 
Неведомое зло среди людей блуждает,
Внушает им вражду, спокойствия лишает:
Доверишься словам – и попадёшь впросак.
Всеобщая беда, увы, иным во благо,
Их козням счёту нет, и посему отвага
Присуща лишь тому, в ком здравый смысл иссяк.
 
 
Но в злополучный час надежда не иссякла,
Мы верим, что добру присуща мощь Геракла,
Что приняла твой меч достойная рука,
И если бы мятеж стал гидрою стоглавой,
И если бы весь мир восстал кипящей лавой,
Рассеял бы король несметные войска.
 
 
Дай нашим помыслам исполниться, Всевышний,
Избавь от лютых бед, от горечи излишней,
Печальной памяти сотри глубокий след.
Смиряя ураган, наш вождь на поле боя
Отвагу проявил и мужество героя,
Яви же, Господи, благоразумья свет.
 
 
Не уповал король на мощь огромной рати,
Он знал: число – ничто, оно пьянит некстати
И, застилая взор, лишь умножает мрак.
Нет, помощи земной не ждал он ниоткуда,
Так пособи ж ему, и совершит он чудо,
Все чаянья затмит и даст нам столько благ.
 
 
Разбитым полчищам не избежать расплаты,
Найти убежище не смогут супостаты,
Не скроют беглецов глухие дебри гор,
Их тайные дела однажды станут явны,
Их извлечёт на свет властитель достославный
И злобным проискам немедля даст отпор.
 
 
При помощи своих установлений строгих
Он кротких защитит и оградит убогих,
Он праведным вернёт и право, и покой,
Он дерзости лишит разбой и святотатство
И, не беря в расчёт ни знатность, ни богатство,
Любого устрашит карающей рукой.
 
 
Пред грозным именем склонятся замки в страхе,
И стены и врата окажутся во прахе,
Посты сойдут с бойниц, тревожный минет час,
Оралом станет меч – такая роль достойней,
Народ, измученный жестокой долгой бойней,
Заслыша барабан, пойдёт беспечно в пляс.
 
 
Распутство и грехи в эпохе новой сгинут,
И сластолюбие и праздность нас покинут,
Немало из-за них мы претерпели бед.
Король достойнейших вознаградит по праву,
Всем доблестным вернёт заслуженную славу,
Искусства возродит, лелея их расцвет.
 
 
Он сохранил в душе наследье веры старой,
Любовь к тебе и страх перед твоею карой,
Он жаждой благости и святости томим.
Служение тебе всех благ ему дороже,
Он сам возвысится в твоем сиянье, Боже,
Желая одного: быть подданным твоим.
 
 
Развеешь ты печаль, развеешь все невзгоды
И отдалишь от нас те роковые годы,
Когда счастливые узнали вкус беды.
Ты семьи одаришь, достаток умножая,
Работу дашь серпам порою урожая,
Цветенье дашь весне, а осени – плоды.
 
 
Страданиям конец придёт и лихолетьям,
С какою радостью мы это чудо встретим!
О Господи, твой мир – вместилище тревог:
Несчастия, увы, таят угрозу счастью,
Так сохрани же нам своей верховной властью
Того, кто в трудный час народ свой уберёг.
 
 
Беспечным королём пренебрегают принцы,
При нём одни льстецы в правителях провинций,
А сам проводит он в попойках день за днём,
Не видя происков и плутней хитрых бестий.
А прихвостни его – могу сказать по чести —
Когда такой умрет, не загрустят о нём.
 
 
Но, к счастью, не таков наш бравый повелитель,
Заступник ревностный и ангел наш хранитель,
Чья милость укротит и зависть и порок.
О, сколько на земле ты жить ему позволишь?
Мы, слуги верные, желаем одного лишь:
Продли, о Господи, его царенья срок!
 
 
Отродья деспотов безумны и ретивы,
Им невтерпёж таить бунтарские порывы,
Советы нам дают, но все, увы, во вред.
Мы видим их насквозь и счёт ведём особый,
И пусть они идут на поводу у злобы,
Нас бережёт король, иной защиты нет.
 
 
Пусть благодетель наш подольше нами правит,
Пусть подданных своих от ужасов избавит,
И, удивляя мир блистательной судьбой,
Пускай он близится вседневно к высшей цели,
И славою своей, невиданной доселе,
Пускай затмит он всех, увенчанных тобой.
 
 
Его наследнику даруй до срока зрелость,
Чтоб юноша обрёл отцовский ум и смелость,
Чтоб чести следовал всегда и доброте,
Чтоб в летопись вписал достойные деянья,
Чтоб солнцем одарил тех, кто не знал сиянья,
Чтоб светом озарил живущих в темноте.
 
 
Пускай он отомстит соседям в полной мере,
Дабы Испания узнала боль потери
Среди горящих нив и крепостных руин,
И если наш позор был следствием раздора
И доблестный отец не мог настигнуть вора,
Враждебную страну накажет славный сын.
 

 
Не уповай, душа, отринь посулы мира,
Чей свет – лишь блеск стекла,
                                                                чья слава – плеск зефира
На пенистой волне: мелькнёт – не уследить.
Бесцельна суета, тщеславие напрасно,
                Лишь Богу жизнь подвластна,
                Лишь Бога нам любить.
 
 
К никчёмному стремясь, мы лезем вон из кожи,
Снуем вокруг владык, хотим попасть в вельможи,
На брюхе ползаем и не встаем с колен,
А сами короли – на что они способны?
                Ведь нам во всём подобны
                И превратятся в тлен.
 
 
Едва испустят дух, всё жалким прахом станет,
Угаснет слава их, величие увянет,
Чей светоч полыхал перед вселенной всей,
В гробницах обретут последнее жилище,
                Став лакомою пищей
                Прожорливых червей.
 
 
Забыты имена правителей покойных,
Вершителей судеб, воителей достойных,
Смолкают похвалы, едва исчезла власть.
В крушенье роковом с властителями вместе
                И выкормышам лести,
                Их слугам, также пасть.
 

Матюрен Ренье
1573–1612

М. Фреминэ

 
В былые времена художники охотно
На посторонний суд несли свои полотна
И, трезво рассудив, чей правилен совет,
Меняли на холсте где линию, где цвет.
Но то была пора, когда стыдились лести,
Корысти, зависти, когда чуждались мести
И за свои слова ручались головой,
А истина была желанною сестрой.
 
 
Ну что же делать нам? Ну как найти управу
На тех, кто нас хулит и славит не по праву,
Когда молва ведёт бесчестную игру,
А правда при дворе, увы, не ко двору,
Когда важней всего причёска да манеры,
Когда, чтоб сытно есть, владыкам льстят без меры
В час предобеденный, в обед и до тех пор,
Пока насытится весь королевский двор…
При всём ничтожестве столь наглы эти лица!
Что ж, даже с этим я согласен примириться,
Но эти господа для красного словца,
Увы, не пощадят ни друга, ни отца.
 
 
С избытком этого иному бы хватило,
Чтоб в страхе пред молвой душа его остыла,
Чтоб трепетный талант, боясь потерь, зачах.
Нет, я совсем другой, смешон мне этот страх
И души робкие, не знающие риска,
Пред чернью посему я не склоняюсь низко,
Не стану слушать я любую дребедень,
Когда мой стих бранят, костят кому не лень,
Когда любой профан мне не даёт поблажек,
Твердя, что стих мой сух, что слог мой слишком тяжек,
Что, не в пример уму, и юмор мой тяжёл,
Что я, конечно, мил, как мил бездумный вол.
 
 
Отвечу не спеша на злобный град нападок,
Что доброе вино содержит и осадок,
Что в мире нынешнем различных зол не счесть,
Что раз я человек – и недостатки есть,
Что злобный критик мой мне виден без забрала,
Что и моё лицо скрывать мне не пристало.
Ты знаешь, Фреминэ, гонителей моих,
Чьи тёмные дела изобличил мой стих,
Кого тщеславие и поздней ночью гложет,
Чей скудоумный дух забыться сном не может,
 
 
Кто грешный замысел вынашивает впрок,
Кто Бога позабыл и тешит свой порок,
Кто из-за ревности блуждает мрачной тенью,
Кто похотью влеком к бесчестью, к преступленью,
Кто ради алчности присвоить всё готов,
Кто не щадит сирот и горемычных вдов?
Такие вот бегут всем скопом бестолковым
Вслед за поэтами, крича подобно совам.
Их жены скажут вам: «Да это ж клеветник!
В его остротах яд, колюч его язык,
Его сатиры все являют злобный норов,
Друзья и те бегут от желчных наговоров.
Такой свое возьмёт…» Ну что ж, помилуй Бог!
(За этим должен быть какой-то скрыт предлог.)
Ах, дамам туфли жмут! Иначе для чего бы
Им тратить столько сил и корчиться от злобы?
 
 
Вращаясь при дворе, им надо всякий раз
Что-либо утаить от посторонних глаз,
Но прихоти свои скрывать порою трудно,
К тому же страсть всегда бывает безрассудна
И увлекает их в тенёта без труда,
Что честью высшею им кажется всегда.
 
 
Но честь своих мужей хранят не слишком жёны,
У них на этот счёт имеются резоны:
Мол, деньги, что они успели промотать,
По их же милости вернутся в дом опять.
Так вот что за труды мне будет воздаяньем!
Вот какова теперь цена людским деяньям,
Когда награды всем дают, куда ни глянь,
А высшая из них – презрение и брань.
 
 
Что делать мне, мой друг! Спасаясь от навета,
Насмешкой отвечать я вынужден на это.
Отец мой толковал, что людям не грешно
Учиться у других всему, в чём есть зерно,
И что прилежные, чей ум пытлив и гибок,
Уроки извлекут, чтоб избежать ошибок.
Ещё он говорил: «Распознавай людей:
К примеру, тот – ленив, а этот – блудодей
И всё имущество своё раздарит шлюхам,
Один честолюбив, другие верят слухам,
Пьер, добрая душа, остался на бобах,
И Жана-простака постиг недавно крах,
И Клода разорит любимая соседка».
Так мой отец глаза мне раскрывал нередко
На стоящих людей и на людей пустых,
Чтоб я одних искал, чтоб избегал других,
Чтоб всё перенимал, что мудро или ценно,
И так добро и зло постиг я постепенно.
 
 
Представь, с тех пор во мне тот голос не умолк,
Он стойкость мне дарит, внушает сердцу долг,
Подсказывает мне, как в этом царстве скверны
Избрать достойный путь, единственный и верный.
Больной, узнав о том, что умер вдруг сосед,
В испуге, что и сам умрёт во цвете лет,
Согласен принимать во имя излеченья
Лекарства горькие, готов просить прощенья.
 
 
Пример смирения в такие дни берёт
У самых кротких душ строптивый сумасброд,
И порицания ему тогда во благо,
Они предохранят от пагубного шага.
Что я ни делал бы, я кое-что сберёг,
Хотя с годами всё и растерять бы мог
При помощи друзей, их вечных наставлений,
А тут ещё и мой рассудок, добрый гений…
 
 
Ну что поделаешь? Не в силах человек
Прожить, как хочется, как должно, бренный век
В юдоли, где святых и ангелов не видно,
Где жизнь смиренная – и та уже завидна,
Когда поистине хвалы достоин тот,
Кто склонен к доброте, кто праведно живёт.
 
 
Когда я прихожу в себя в конце болезни,
С собой наедине (что может быть полезней?)
Люблю я размышлять о смысле бытия
И о призвании; пытаюсь вникнуть я
В природу разных душ; и вот на лист широкий
Ложатся под пером моей сатиры строки,
Где намечает вмиг мой беспощадный глаз
Весь мир не названный, но зримый без прикрас.
 
 
Таков мой главный грех, ни мало и ни много.
Но отпускать грехи, известно, дело Бога,
Пускай и взыщет он с меня за этот грех;
К тому ж писанье – блажь, доступная для всех.
 
 
Перо как ремесло прекрасно, как забава,
Им поражать врага мы все имеем право,
Сражаться кое с кем захочется – изволь,
Подобную дуэль не запрещал король.
Уж биться – так вовсю, не требуя пощады,
А то ведь ловкачи без боя сдаться рады.
Но это говорит сатирик, острослов.
Я ж на своём стою и утверждать готов:
Зубастые бойцы! Ведь не щадят усилий!
Злодея бьёт злодей, а про дела забыли…
 

Жан Расин
1639–1699

 
Господь! Как этот бой упорен!
В себе я ощущаю двух:
Один стремит к тебе мой дух,
В своём порыве непритворен;
Другой, строптив и непокорен,
Увы, к твоим законам глух.
 
 
Один – в нём истина святая,
Он к вечному добру влечёт,
Чтоб я достиг твоих высот,
Все прочие пустым считая;
Другой, от неба отторгая,
К земле всей тяжестью гнетёт.
 
 
Ну как, ведя войну такую,
Себя с собою примирю?
Не действую – лишь говорю,
Хочу – о жалкий! – всё впустую:
Стремлюсь к добру, со злом враждую,
Но не добро, а зло творю.
 
 
О животворный свет вселенной!
Даруй мне мир, о Всеблагой!
Прикосновенья удостой,
Смири раздор души презренной.
Чтоб раб ничтожный плоти бренной
Стал преданным твоим слугой.
 

Виктор Гюго
1802–1885

Смелее, юноша! Вперёд!

 
                Андре Шенье
Прощайте! Час настал! Нас Греция зовёт!
 
 
За боль твою и кровь, страдающий народ,
                Платить придется басурманам!
Свобода! Кровь за кровь! Друзья мои, пора!
Тюрбан обвил чело! И сабля у бедра!
                Уже осёдлан конь! Пора нам!
 
 
Когда? Сегодня же! Наш срок определён.
По коням! Рысью марш! И на корабль – в Тулон!
                Нам крылья бы – и мы у цели!
Хотя бы часть полка нам прежнего собрать,
И оттоманский тигр, завидев нашу рать,
                Умчится прочь резвей газели!
 
 
Командуй же, Фавье! Исполни эту роль!
Ты строй умел водить, как ни один король!
                Мастак в делах такого рода,
Ты тенью римлянина среди греков стань!
Испытанный солдат, в твою вложили длань
                Судьбу несчастного народа!
 
 
Французские штыки и весь оркестр войны —
Орудья и картечь, стряхните ваши сны!
                Пора! Вы слишком долго спали!
Воспряньте, скакуны, чей топот словно гром,
Ружьё и пистолет с оттянутым курком,
                И сабли из упругой стали!
 
 
Скорей увидеть бой! Скорее в первый ряд!
Туда, где всадники турецкие летят
                На всполошённый строй пехоты,
Где сталь дамасская над гривой скакуна
Сверкнет – и голова бойца отсечена!
                Смелей!.. Поэт, поэт! Ну что ты?
 
 
Конечно, где уж нам сражаться на войне?
Меж старцев и детей сегодня место мне.
                Дрожу от вздоха непогоды,
Как лист берёзовый в осенней желтизне,
Летящий на ветру, скользящий по волне.
                Как сон, мои проходят годы.
 
 
Весь мир – моя мечта: луга, холмы, леса.
Весь день мне слышатся свирелей голоса
                И мирный шум дубов старинных.
Когда в долины мгла вечерняя ползёт,
Люблю глядеть в стекло озёрных светлых вод,
                Где тучи плавают в глубинах.
 
 
Люблю одетую в туман, как в пелену,
Луну багровую. И светлую луну
                У облака на самой кромке.
На ферме полночью люблю скрипучий бег
Закутанных во тьму нагруженных телег,
                Когда их лай встречает громкий.
 

1827

Щебет птиц был благозвучен, как стихи.

Саади. «Гюлистан»

 
В краю моей неволи
Мила мне эта даль,
Маисовое поле,
Волны морской печаль
И ярких звёзд мильоны.
Но стены непреклонны,
И замер страж бессонный,
Чьей сабли светит сталь.
 
 
На что мне евнух старый?
И я сама б могла
Настроить лад гитары,
Глядеться в зеркала.
Без грусти бы ушла я
К полям родного края,
Где, юношам внимая,
Была я весела.
 
 
И всё-таки на юге
Светло душе моей,
В окно не рвутся вьюги,
И летний дождь теплей.
Здесь всё подобно чуду,
И светляки повсюду
На зависть изумруду
Горят среди стеблей.
 
 
У Смирны лик царицы,
Её наряд богат,
И вёсен вереницы
На зов её летят,
И, как соцветья в чаще,
Архипелаг манящий
На синеве блестящей
Притягивает взгляд.
 
 
Мне нравятся мечети
И флаги в вышине,
Игрушечные эти
Милы домишки мне,
И любо мне украдкой
Мечте предаться сладкой,
За занавеской шаткой
Качаясь на слоне.
 
 
Здесь, в сказочном серале,
Душе моей слышны
Глухие звуки дали,
Неясные, как сны.
Быть может, это джинны,
Покинув дол пустынный,
Свели в напев единый
Все вздохи тишины?
 
 
Люблю я запах пряный,
Заполонивший дом,
И шёпот неустанный
Деревьев за окном,
И всплеск струи студёной
Под пальмовою кроной,
И минарет – колонной,
И аиста на нём.
 
 
Как весело над лугом
Кружится пляска дев,
И сладостен подругам
Испанский мой напев,
Их круг струится зыбкий,
Их смех нежнее скрипки,
И светятся улыбки
В тени густых дерев.
 
 
Но мне всего дороже,
Вдыхая бриз ночной,
Сидеть в мечтах на ложе,
Глядеть в простор морской,
Где свет луны лучистый
Лежит на глади чистой,
Как веер серебристый,
Колеблемый волной.
 

7 июля 1828

Благосклонно молчанье луны.

Вергилий

 
Играет лунный свет на гребнях бурных вод.
В раскрытое окно струится ветер свежий.
Султанша смотрит в ночь, где море вдоль прибрежий
И среди чёрных скал седой узор плетёт.
 
 
Гитара под рукой затихла. И ни звука.
Но что там вдалеке?.. Какой-то всплеск иль зов?
Возможно, тишину уснувших островов
Тревожит вёслами тяжелая фелука?
 
 
А может быть, баклан ныряет под волну,
Весь в брызгах, весь дождём осыпан серебристым?
А может, пролетел какой-то джинн со свистом
И глыбы старых стен обрушил в глубину?
 
 
Ну что у стен дворца так волны возмутило?
Нет, это не баклан, обрызганный волной,
Не камни древние, не шумных вёсел строй,
Несущих парусник, когда висят ветрила.
 
 
Тяжёлые мешки, откуда плач плывёт.
Их море приняло в свои объятья смело.
Там что-то двигалось, похожее на тело…
Играет лунный свет на гребнях бурных вод.
 

2 сентября 1828

Esperaba desesperada^*.

 
Взбирайся, белочка, по сучьям.
Не бойся, лезь по веткам к тучам,
На дуб высокий – к небесам.
Ты, аист, обитатель крыши,
Взлети скорей к церковной нише,
Оттуда к звоннице и выше —
На крепость, к башенным зубцам.
 
 
Покинь гнездо, орёл могучий,
Взлети над каменною кручей
Туда, где вечный снег и лёд.
Проснись и ты на ложе мшистом
И, как всегда, в рассвете мглистом
Взмой, жаворонок, с громким свистом,
Лети в голубизну высот!
 
 
Теперь, когда под вами крона,
Крутые стены бастиона,
Скалистый склон, земной простор,
Взгляните! Вам видны туманы,
Перо на шляпе, конь буланый?
Быть может, это мой желанный
Летит ко мне во весь опор?
 

1 июня 1828

 
Чуть свет, едва лучи коснутся крыш селенья,
Отправлюсь в дальний путь, я знаю: ждешь меня.
Миную ближний лес и гору в отдаленье.
Я больше без тебя не в силах жить ни дня.
 
 
Я стану слеп и глух, исчезнут свет и звуки,
Весь погружен в себя, чуть свет уеду прочь,
Согбенный, всем чужой, скрещу печально руки,
Мне будет ясный день куда темней, чем ночь.
 
 
И вечер золотой померкнет, и ветрила,
Плывущие в Арфлёр, куда я путь держу,
Я скоро буду там, где ждет твоя могила,
И ветку нереска на холмик положу.
 

3 сентября 1847

Альфред де Мюссе
1810–1857

 
Рыцарь, ты в бой отправляешься ныне,
                Там, на чужбине,
                Что тебя ждёт?
 
 
Ночь опускается чёрным покровом,
                В мире суровом
                Столько невзгод!
 
 
Ах, ты задумал с любовью проститься?
                Хочешь забыться —
                Мысль по пятам.
 
 
О честолюбец, не знающий страха,
                Горсткою праха
                Станешь ты сам.
 
 
Рыцарь, в поход отправляешься ныне?
                Ждёшь на чужбине
                Славы в бою?
 
 
Вспомни, как я улыбалась вначале.
                В горькой печали
                Слёзы пролью.
 

 
Всё время слышу погребальный звон,
Жду восемнадцать месяцев кончину,
С бессонницей борюсь, влачу кручину,
И веет холодом со всех сторон.
Чем жарче спорю с немочью моею,
Тем всё острей предчувствую беду,
Слабеет сердце, двинуться не смею,
Боюсь: шагну – и навсегда уйду.
Всё меньше сил, всё круче перевалы,
Покой мой близок, но не кончен бой.
Как загнанный скакун, мой дух усталый
Вот-вот споткнётся и – с копыт долой.
 

Жерар де Нерваль
1808–1855

Что же! Всё в мире чувствует.

Пифагор

 
Подумай, человек! Тебе ли одному
Дарована душа? Ведь жизнь – всему начало.
Ты волей наделён, и сил в тебе немало,
Но миру все твои советы ни к чему.
 
 
Узрев любую тварь, воздай её уму:
Любой цветок душой природа увенчала,
Мистерия любви – в руде, в куске металла.
«Всё в мире чувствует!» Подвластен ты всему.
 
 
И стен слепых страшись, они пронзают взглядом,
Сама материя в себе глагол таит…
Её не надо чтить кощунственным обрядом!
 
 
Но дух божественный подчас в предметах скрыт;
Заслоны плотных век – перед незримым глазом,
А в глыбе каменной упрятан чистый разум.
 

Шарль Бодлер
1821–1867

 
Беспечный ангел мой, гнетут ли вас печали,
Раскаянье и стыд, рыданья и тоска.
И ночь бессонная, и ужас, чья рука
Сжимает сердце вдруг? Такое вы встречали?
Беспечный ангел мой, гнетут ли вас печали?
 
 
Душевный ангел мой, гнетёт ли вас досада,
Обида, гнев до слёз, до сжатых кулаков,
И мстительный порыв, чей самовластный зов
На приступ нас влечёт, в беспамятство разлада?
Душевный ангел мой, гнетёт ли вас досада?
 
 
Цветущий ангел мой, гнетут ли вас недуги?
У госпитальных стен и у тюремных врат
Встречали вы бедняг, бредущих наугад
И под скупым лучом дрожащих, как в испуге?
Цветущий ангел мой, гнетут ли вас недуги?
 
 
Прекрасный ангел мой, гнетут ли вас морщины
И призрак старости, и затаённый страх
Прочесть сочувствие у ближнего в глазах,
Узреть, какую боль скрывают их глубины?
Прекрасный ангел мой, гнетут ли вас морщины?
 
 
Мой ангел радостный, мой светоносный гений!
Возжаждал царь Давид, почти окоченев,
Согреться на груди прекраснейшей из дев,
А я прошу у вас лишь благостных молений,
Мой ангел радостный, мой светоносный гений!