Текст книги "Паломник. Страницы европейской поэзии XIV – XX веков"

 
Душа моя, смотри: они и впрямь страшны,
Смешные пугала с походкой автомата,
Под стать лунатикам бредущие куда-то;
Их мутные шары в ничто устремлены.
 
 
Зрачки незрячие, утратив искру Божью,
Воздеты к небесам, в невидимый простор;
Слепые к мостовой не опускают взор,
Не клонят голову, бредя по раздорожью.
 
 
В безмерной черноте, которой тишь сродни,
Идут они среди смешков и толкотни.
Столица! Ты поёшь, хохочешь, жаждешь плоти,
 
 
Сластолюбивая до жути. О, взгляни!
Я сам тащусь впотьмах, бездумный, как они,
И говорю: «Слепцы! Что в небе вы найдёте?»
 

1

 
Род Авеля, блаженный в Боге,
Тебе даны и сон и снедь.
 
 
Род Каина, тебе, убогий,
Во прахе ползать и истлеть.
 
 
Род Авеля, ты к Серафимам
Возносишь благовонный дым.
 
 
Род Каина, ты был гонимым.
Доколь страдать сынам твоим?
 
 
Род Авеля, тебе во благо
Тучнеет злак, плодится скот.
 
 
Род Каина, как пёс-бродяга,
Скулит голодный твой живот.
 
 
Род Авеля, твой дом – чертоги,
Тебя согрел очаг родной.
 
 
Род Каина, в своей берлоге
Ты, как шакал, дрожишь зимой.
 
 
Род Авеля, дай волю страсти,
Обогатишь потомством дом.
 
 
Род Каина, страшись напасти,
Что будешь делать с лишним ртом?
 
 
Род Авеля, владея садом,
Пасёшься ты, подобно тле.
 
 
Род Каина, тебе и чадам
Блуждать бездомно по земле.
 

2

 
Род Авеля, ты удобренье,
Твой прах ростки полей сожрут.
 
 
Род Каина, в своём боренье
Будь стоек, твой не кончен труд.
 
 
Род Авеля, тебя ждёт плаха
И вскинутых рогатин лес.
 
 
Род Каина, восстань из праха
И сбрось Всевышнего с небес!
 

Поль Верлен
1844–1896

 
Когда-то мудрецы, каких сегодня нет,
Могли прочесть судьбу, следя пути планет,
Хоть свет нам не пролить пока на это дело,
Но каждая душа свою звезду имела.
(Над этим многие смеялись, позабыв,
Что смех порой смешон и также часто лжив,
И что над тайнами ночей глумиться дурно.)
Те, кто пришёл на свет под знаменьем Сатурна,
Планеты колдовской, чей нрав зловещ и дик,
Как нам поведали страницы древних книг,
Обречены страдать, переносить невзгоды.
Воображение, больное от природы,
Сознанью их вернуть стремится смысл и лад.
В их жилах кровь течёт, похожая на яд,
Кипящей лавою поток струится алый,
Мгновенно пепелит и рушит идеалы.
Тех, чья звезда – Сатурн, ждёт гибель тут и там,
О нашей смертности напоминая нам,
Их жизненных путей начертанные строки
Всегда толкуют нам о злополучном роке.
 

 
Как часто странный сон проходит предо мной:
Мне незнакомая является подруга,
Мы с нею так близки, так влюблены друг в друга,
Хоть лик её во мгле и всякий раз иной.
 
 
Мы с нею так близки, что только ей одной
Открою сердце я, и в том её заслуга,
Что лишь она меня излечит от недуга,
И лишь её слеза лоб охлаждает мой.
 
 
Я вспомнить не могу ни цвет волос любимой,
Ни имя нежное, хотя неуловимый
В нём отзвук тех имен, что в мир иной ушли,
 
 
Неразличимый взор подобен взорам статуй,
А в хоре умерших, стихающем вдали,
Мне голос чудится, чуть слышный, глуховатый.
 

 
Валы океана
Безумьем полны,
Под взглядом луны
Снуют неустанно,
 
 
Тогда как сквозь мрак
Стрелою летучей
Прорезался в туче
Слепящий зигзаг,
 
 
И пенные цепи
Разбуженных скал
Неистовый вал
Крушит всё свирепей,
 
 
А в небе ночном
Под свист урагана
Гремит барабанно
Раскатистый гром.
 

 
Ранний сумрак матов,
Свет зари тосклив,
Льётся грусть закатов
На просторы нив.
Тянет грусть закатов
Тихий свой мотив,
Прошлое упрятав,
Сердце усыпив.
Сновиденьем странным
Призраки парят
В зареве багряном,
Как в песках закат.
Долгим караваном,
Как в песках закат,
Их уходит ряд
В зареве багряном.
 

 
Осень в надрывах
Скрипок тоскливых
                Плачет навзрыд,
Так монотонны
Всхлипы и стоны —
                Сердце болит.
 
 
Горло сдавило,
Пробил уныло
                Тягостный час.
Вспомнишь, печалясь,
Дни, что промчались,—
                Слёзы из глаз.
 
 
Нет мне возврата,
Гонит куда-то,
                Мчусь без дорог —
С ветром летящий,
Сорванный в чаще
                Мёртвый листок.
 

 
Луна во мгле алеет на востоке;
Равнина дремлет в этой зыбкой мгле,
Болотный дух расползся по земле,
И хор лягушек верещит в осоке.
 
 
Сомкнулись белых лилий лепестки;
Осокорей прямые силуэты
Расплывчаты, в седой туман одеты;
А в зарослях блуждают светляки.
 
 
Уже совиные желтеют очи,
Прорезал тьму бесшумный взмах крыла;
Мерцает высь; и светлая взошла
Венера; этот миг – начало ночи.
 

 
Как возгласы птиц, всполошённых во сне,
Слетаются воспоминанья ко мне,
Слетаются к сердцу, желтеющей кроне
Склонённой ольхи, отражённой в затоне,
В лиловом зерцале мерцающих вод
Печали, которая тихо течёт,
Слетаются, слышится ропот невнятно,
Но ветер уносит его безвозвратно,
И шум затихает в листве, и слышна
На грани мгновенья одна тишина,
Ни звука, лишь голос, осанну поющий
Тому, что прошло, лишь томящийся в куще
Струящийся голос пичуги лесной,
Любви моей первой, воскресшей весной;
И в грустном сиянье луны восходящей,
Столь царственно бледной над тёмною чащей,
Задумчивой душною ночью, когда
Безмолвствует мрак и притихла вода,
Лишь ветер над синью качнёт, яснолицей,
Дрожащее дерево с плачущей птицей.
 

 
У вас в душе волшебный уголок,
Где вьются маски в пляске карнавальной,
Бренчат на лютнях, только всё не впрок:
У ряженых какой-то вид печальный.
 
 
Здесь воспевают на минорный лад
Любовь и радость жизни, и при этом
Не верят в счастье, радуясь, грустят
И свой напев сливают с лунным светом,
 
 
С печальным лунным светом, в чьей волне
На деревах сморила птиц дремота,
И всхлипывают горько в тишине,
Биясь о мрамор, струи водомёта.
 

 
– Маркиз! – бубнит аббат сквозь смех,—
Парик ваш где-то на затылке.
– Ах, Камарго, вы слаще всех,
Хмельней того вина в бутылке!
 
 
– Люблю безмерно… – До, ре, ми…
– Аббат, она уже без юбки!
– Звезду достану, чёрт возьми,
Для вас, о милые голубки!
 
 
– Хочу собачкой стать… да, да!
– Целуй пастушек наших смело!
– Привет, луна! Давай сюда!
– До, ре, ми, фа… – Друзья! За дело!
 

 
Луны сквозь чащи
Бледнеет лик,
Напев звенящий
В ветвях возник
В час безмятежный…
 
 
О друг мой нежный.
 
 
В одежде чёрной
Ветла грустна,
В воде озёрной,
В стекле без дна
Явилась взору…
 
 
Мечтать нам впору.
 
 
С небес без края
Сквозь звёздный рой,
Искрясь, мерцая,
Течёт покой
Рекой отвесной…
 
 
О час чудесный.
 

 
Кабацкий пьяный гам, панельной грязи смрад,
Платанов без листвы сквозь мрак маячит ряд,
Со скрипом омнибус проносит кузов валкий,
Смерч грязи и колёс, железный лом со свалки,
Его зелёный глаз горит и красный глаз,
Бредёт рабочий люд, пуская напоказ
Из носогреек дым под носом у ажана,
На стены с крыш течёт, потоки беспрестанно
Бегут по мостовой, в кювет и через край —
Вот мой обычный путь, ведущий прямо в рай.
 

Мелкий дождик над городом льётся.

Артюр Рембо

 
Слёзы в сердце моём,
Как над городом дождик;
Что за грусть под дождём
Ноет в сердце моём?
 
 
О, как сладко по крышам
И по плитам звенит!
С замиранием слышим
Дождь, поющий по крышам.
 
 
Нет особых причин
Сердцу глупому плакать.
Ни измен, ни кручин…
Нет для грусти причин.
 
 
Ах, какая досада:
Не понять, почему
Без любви, без разлада
В сердце грусть и досада.
 

Без дороги

Мчи стрелой,

Быстроногий

Мой гнедой!

В. Гюго

 
По кругу, быстрей, деревянные кони,
По кругу, быстрей и быстрей друг за другом,
Без отдыха круг пролетая за кругом
Под звуки трубы в бесконечной погоне!
 
 
Толстуха-служанка и ражий солдат,
Как дома сидят, взгромоздившись на вас,
Поскольку хозяин с хозяйкой сейчас
Уехали за город на променад.
 
 
Отрада сердец, деревянные кони,
По кругу, быстрей, – под прищуренным взглядом
Плута продувного, стоящего рядом,
Летите под звуки рожков и гармони.
 
 
Как дивно, что пьяны и вы без вина,
Что кругом дурацкий плывёт балаган:
Блаженство в крови, а в сознанье дурман,
Душа вместе с этой толпою пьяна.
 
 
По кругу, по кругу, вперёд неизменно!
Без отдыха тур проноситесь за туром!
Вы мчитесь стремительным плавным аллюром,
Не требуя шпор, не надеясь на сено.
 
 
Скорей, мои кони, утеха души!
Спускается ночь и зовёт голубка
С голубкой в объятия пуховика,
Подальше от шума укрыться в тиши.
 
 
Под небом, как бархатный плащ златотканый,
Под звёздными блёстками мчитесь по кругу.
Дружок втихомолку уводит подругу.
По кругу! Быстрей, под раскат барабанный!
 

 
Вот вам цветы, плоды, зелёной ветки взмах,
Вот сердце – лишь для вас оно стучит бессонно.
Не мучайте его – оно у вас в руках,
На этот скромный дар взгляните благосклонно.
 
 
Ступил я на порог, весь от росы промок,
Овеял ветерок моё лицо прохладой.
Моей усталости позвольте лечь у ног,
Да будет краткий сон ей должною наградой.
 
 
Позвольте голову вам положить на грудь,
Ещё от ваших ласк гудит мой лоб усталый,
Позвольте же ему чуть-чуть передохнуть
От всех недавних бурь. И я вздремну, пожалуй.
 

 
Здесь розы были цвета крови,
И тёмный плющ прирос к стене.
 
 
Мой друг, вы были всё суровей,
И горечь вновь росла во мне.
 
 
Ласкало небо синевою
И зеленью морская гладь.
 
 
Как тяжко ждать! Мне нет покоя,
О, как мне страшно вас терять!
 
 
Мой друг, вокруг всё так уныло:
И лак самшитовой листвы,
 
 
И жизнь в глуши. Мне всё постыло,
Всё в мире, но, увы, не вы.
 

1

 
Станцуем джигу!^*
Как я глаза её любил,
 
 
Глаза светлее всех светил,
 
 
Лукавый взор, притворный пыл.
Станцуем джигу!
 
 
О, как подла она была,
Совсем с ума меня свела,
Но как она была мила!
 
 
Станцуем джигу!
Отныне жизнь моя проста,
 
 
Любые целовать уста
Могу без мук: душа пуста.
 
 
Станцуем джигу!
Но всё ясней и всё ясней
 
 
Я вспоминаю встречи с ней.
Не возвратить счастливых дней.
 
 
Станцуем джигу!
Сохо^*
 

2

 
Вдоль улицы, – ах, что за диво! —
Река течёт неторопливо
За парапетом высотой
В пять футов, нет, не мостовая —
Течёт, предместья омывая,
Поток не мутный, но густой.
 
 
Просторной улицей широко
Простёрлась желтизна потока,
Где в водах, мертвенных, как тьма,
Лишь мгла способна отразиться
И даже в час, когда денница
Окрасит в жёлтое дома.
Педдингтон^*
 

 
Рыщет рыцарь Несчастье на горе моё.
Подскакал он и в сердце всадил мне копьё.
 
 
Заструился из сердца кровавый ручей,
Высыхая на травах от жарких лучей.
 
 
Крик предсмертный мои исторгают уста,
Сердце, вздрогнув, угасло, в глазах темнота.
 
 
Грозный рыцарь Несчастье навис надо мной,
Наклонился, коснулся перчаткой стальной.
 
 
Перст проник в мою рану – холодный металл,
Властный голос в тиши надо мной прозвучал.
 
 
Ощутив этот холод стального перста,
Сердце бьётся. Я молод. И совесть чиста.
 
 
Вновь исполнено сердце любви и огня,
Бьётся новое сердце в груди у меня.
 
 
Трепещу опьянённый, плыву, как во сне,
Словно Божье явленье привиделось мне.
 
 
Взгромоздился опять на коня верховой,
Крикнул мне на прощанье, кивнув головой,
 
 
(Этот голос я слышу опять и опять):
«Впредь наука! Пора бы разумнее стать!»
 

 
Я, как Сизиф, из кожи лез,
Плоть, преисполненную пыла,
Смирял я, словно Геркулес.
 
 
Моя не иссякала сила,
Я горы сокрушал вокруг
С неукротимостью Ахилла.
 
 
Со мною был свирепый друг —
Отвага варвара слепая,
Вдвоём, не покладая рук,
 
 
Ни перед чем не отступая,
Мы бились. О, как тяжела
Была борьба! Увы! Пустая!
 
 
Хитро сраженье плоть вела,
И мы её не одолели,
Так изворотлива была.
 
 
Робел мой разум в жарком деле
И столько раз – не меньше ста —
Сдавал ключи от цитадели.
 
 
Венчала мой успех тщета,
Предатель мой, лишённый чести,
Горгоне отворял врата.
 
 
Посредством подкупа и лести
Опутал враг без лишних слов
Все доблести с отвагой вместе.
 
 
Я, побеждённый, был готов
Погибнуть, чтоб избегнуть срама,
И вдруг над пеной облаков
 
 
Прекрасная возникла Дама.
Вся в белом. Чистый гордый лик.
И враг, теснивший нас упрямо,
 
 
Отпрянул, исторгая крик,
Истошный, дикий, из гортани,
Терзая грудь свою. И вмиг
 
 
Исчезло чудище в тумане,
В трущобе похоти земной.
И Дама, простирая длани,
 
 
Сказала: «Бедный рыцарь мой!
Ты мечешься, как в преисподней,
Меж примиреньем и борьбой.
 
 
Но помощь близится Господня,
Я – вестница: ты видишь сам,
Приветствую тебя сегодня».
 
 
«Мадонна! Голос твой – бальзам,
Он исцеляет в сердце раны,
Сулит конец войне, слезам.
 
 
О, как слова твои желанны,
Твой голос мне надежду дал.
Но кто ты, кто ты, друг нежданный?»
 
 
«Пришла я раньше всех начал,
Но доживу и до кончины
Всего – всех роз, всех звёзд, всех скал.
 
 
За вас, несчастные мужчины
И женщины, я слёзы лью,
А вы смеетесь без причины.
 
 
О ваших душах я скорблю,
Вымаливаю им прощенье,
За них страшусь я, их люблю.
 
 
Нет радостей – одни мученья.
Не спите – говорил ваш Бог —
Не спите! Бойтесь искушенья!
 
 
Господень суд не так далёк!
Меня ты вопрошаешь – кто я?
Все ангелы у этих ног!
 
 
Я сердце блага и покоя,
Душа всей мудрости земной,
И мне сдается ад без боя.
 
 
Я всех прощаю, кто со мной,
Я каждого люблю, как брата,
Надежда за моей спиной.
 
 
Одна храню я веру свято
И правду говорю царю
О красках полдня и заката.
 
 
Слова молитв тебе дарю,
твой грех я искупаю мукой.
Постигни мудрость! – говорю».
 
 
«Прекрасная, будь мне порукой!»
 

 
Скиталец, ты о чём? О странах? О перронах?
А сбросил ты хандру, созревшую вполне?
Так и сидишь, чудак, в дыму сигар зловонных,
И профиль твой смешной чернеет на стене.
 
 
Твой взор, увы, погас от суеты бесцельной,
Всё так же хмуришься, всё так же нелюдим,
Как мёртвая луна над снастью корабельной,
Как древний океан под солнцем молодым,
 
 
Как новые кресты на кладбищах старинных.
Нет, лучше расскажи преданье без прикрас
О рухнувших мечтах, тоскующих в долинах.
О новых горестях своих начни рассказ,
 
 
О разных женщинах, о злобе ежечасной,
О страхе, что всегда крадётся по пятам,
И о политике, и о любви несчастной
Пиши чернилами, но с кровью пополам.
 
 
Ты вспомни и себя, хотя другим ты занят,
Себя, наивного, как малое дитя,
Пришедшего сюда, где люди любят, ранят
На странный свой манер, смеясь или грустя.
 
 
За искренность твою тебе досталось мало?
Мужчины недобры? А женщины? Ответь,
Кто внял твоим слезам? Чьё сердце понимало
Страдания твои? Кто мог тебя согреть?
 
 
Тебя или других… Ты лести верил слепо,
Несчастный, ты мечтал – безумье жить в мечтах! —
И смерти лёгкой нет, любая смерть свирепа,
О ангел во плоти, твои надежды – прах!
 
 
Сберёг ли силы ты для достиженья цели?
Душа твоя от слёз смягчилась или нет?
Под мягкою корой тверды дубы и ели,
Но мягкая душа нам не сулит побед.
 
 
Что ж, если так пошло, не требуй снисхожденья!
Совсем блаженным стань и пустоту небес
Весь день разглядывай в окно до одуренья,
Откуда на тебя с ухмылкой смотрит бес!
 
 
Что тут поделаешь, раз ты в таком упадке!
А ведь любой другой, в ком пламень не погас,
Позвал бы скрипачей, плясал бы без оглядки
На все приличия и на толпу зевак.
 
 
Пошарь в своей душе! Пошарь! Там есть пороки!
Какой-то извлеки, как шпагу из ножон!
Такой, чтобы краснеть, чтоб обжигало щеки,
Чтоб запустить его в багровый небосклон!
 
 
Твоих грехов не счесть? Тем лучше. Шпагу в руки!
Здесь выбор невелик. Не мешкай! С ходу в бой!
Прикрой своё лицо недвижной маской скуки
И ненависть свою под этой маской скрой!
 
 
Нельзя быть простаком в бездарной оперетте,
Где счастье горькое не в силах нас прельстить,
Поскольку сносит всё, все мерзости на свете,
И чтоб не быть глупцом, злодеем надо быть.
 
 
– Ах, мудрость! Но ведь я прозрел иные вещи,
Твой голос мне твердит о суете земной,
А предо мной тоска, её слова зловещи,
Я помню только зло, содеянное мной.
 
 
Во всех превратностях судьбы моей, богатой
Невзгодами, среди событий и дорог,
Моих или чужих, теперь или когда-то,
Я лишь одно обрёл: дарил мне милость Бог.
 
 
И если я судьбой наказан, так и надо.
Все люди тяжкий крест за что-нибудь несут.
Но твёрдо верую, что ждёт меня награда,
Прощение за всё, Господень правый суд.
 
 
Обидно простаком быть в этой жизни бренной,
Но в Царство Вечности войдёшь достойно ты,
Постигнув, что живёт и правит во вселенной
Не зло, не ненависть, а воля доброты.
 

 
Несчастный! Ты забыл крещенья благодать
И веру детскую, и любящую мать,
Ты силы растерял и бодрости не стало,
Тебе грядущее судьба предначертала
Такое светлое, как волны на заре,
Ты разбазарил все в кривлянии, в игре,
И даже разум твой поизносился малость.
Что за проклятие брести, забыв усталость,
Туда, где горизонт – манящая черта,
О скверное дитя с замашками скота!
Кто отвратит беду? Никто из прозорливых
Не в силах упредить себя в твоих порывах.
Насмешки все презрев, идёшь наперерез
Любым опасностям. Ты, словно Геркулес,
Чьи дерзкие дела безумным стали вздором.
Ах, дружба! Нет конца твоим глухим укорам.
Приди же, помолись, склони свой скорбный лик,
Как над безбожником в его последний миг.
Сурова родина к своим заблудшим чадам,
Мир окружил тебя бесплодным, голым садом,
Где пагубным страстям зачахнуть в свой черёд.
Теперь ты проходи с оглядкой у ворот:
Ещё натравят псов. И если ты, бедняга,
Не встречен хохотом, ну что ж, и это благо.
Француз! Христианин! И вдруг так низко пасть!
Но к светлым образам тебя уводит власть
Твоей фантазии, бессмысленной и тёмной.
Безбожен ты, как все, ревнивец неуёмный,
Средь ненасытных толп ты ненасытен сам,
Влекомый к мишуре, к пирам, к пустым словам,
К учёной трескотне, к попойкам, к острословью,
Ты тянешься к тому, за что мы платим кровью.
Ты проклял шумный свет, но ты им ослеплен,
Ты скотством заражён всех стран и всех времён.
Гляди! Мычит, жуёт пасущееся стадо,
Все смертные грехи, все наважденья ада
В твою проникли плоть, и крови цвет поблёк;
От добродетели ты так теперь далёк,
Твои слова убил жаргон и юмор сальный,
И повторенье лжи из хроники скандальной.
Груз непристойностей на памяти твоей,
И места не найти для крохотных идей,
Средь себялюбия ты трёшься, уповая,
Что некому сказать: посредственность какая!
Лишь гордость на твоих развалинах жива,
Она венчает лоб поэта-божества
И обаяние дарит усмешке вора,
В твоих глазах горит огонь её задора,
Ей мил твой каждый грех и каждый твой порок.
 
 
– Прости безумного, мой милосердный Бог!
 

 
Прекрасный, слабый пол! Мы столько испытали
От этих нежных рук и радостей и бед!
Глаза, в чьей глубине животной страсти нет,
Мужской звериный пыл нередко укрощали.
 
 
А голос, чей напев баюкает печали,
Чья ложь и та сладка! Манящий зов чуть свет,
Вечерний тихий звон, негаданный привет,
Рыданье, гаснущее в мягких складках шали…
 
 
Сердца мужчин – кремень. Вся наша жизнь позор.
Но что-то все же есть, хоть на вершинах гор,
Вдали от страстных ласк, от битв и лихолетий,
 
 
Ведь что-то детское и чистое живёт —
Участье, доброта. Ведь что-то есть на свете!
А что оставим мы, когда к нам смерть придёт!
 

 
Веселье и печаль, куда вы забрели?
Всё тише в сердце кровь струится, догорая.
Итак, всё кончено, умчались в даль без края
И тени зыбкие, и радости земли.
 
 
Ни счастья, ни тревог: прошли, как журавли,
Над пыльною стезёй – стремительная стая,
Прощай же, юный смех, прощай, тоска седая,
Вы канули во тьму, вы тонете вдали.
 
 
Осталась пустота, осталось безразличье
И лёгкий холодок, и чувствуешь величье
Зияющих пространств, которых не объять.
 
 
Мы в сердце ранены гордынею, но снова
Оно горит в огне любви, оно готово
К блаженной гибели, готово жить опять.
 

 
Мерцали целый день виденья давних дней
И вот легли на медь заката… Нет, не надо,
Душа моя, глядеть на искушенья ада,
Закрой глаза, душа, и прочь беги скорей.
 
 
Сверкали целый день. И падал град огней,
Он бил колосья нив и гроздья винограда,
И даже небеса от огневого града
Страдали и к тебе взывали: пожалей!
 
 
Страшись, душа, беги от этих наваждений.
Неужто новый день поглотит прошлых тени?
Неужто я опять безумьем обуян?
 
 
Убить ли память нам и всё забыть, что было?
Дай Бог, чтоб это был последний ураган!
Молись, душа, молись, чтоб с ног тебя не сбило.
 

 
Смиренно жить в тиши, трудиться понемногу —
К такому надо страсть особую иметь.
В потоке скорбных дней нисколько не скорбеть
И силы растерять, не уходя в дорогу.
 
 
Сквозь ропот городов, сквозь вечную тревогу
Услышать вдалеке лишь благовеста медь,
Средь многих голосов почти беззвучно петь,
Вершить свой скромный труд, молясь всё время Богу.
 
 
Почить среди грехов в блаженном полусне,
Болтать, а между тем стремиться к тишине,
К долготерпению среди глухой пустыни,
 
 
В раскаянии жить, не забывать поста.
Как эта схима вся никчемна и пуста!
Твой Ангел возопит: – Ничтожней нет гордыни!
 

 
Блажен Луи Расин^*, не знал сомнений он!
Увы! Нам ни к чему ролленовы^* морали,
Не жить нам в славный век, когда вовсю сияли
Закатные лучи тех золотых времён,
 
 
Когда ложилась тень маркизы Ментенон^*
На восхищённый край, и, позабыв печали,
Сердца сирот и вдов её благословляли,
Когда в молениях был разум обретён,
 
 
Когда бесхитростно, сурово и смиренно
Священнодействовали лекарь и поэт
И, как подвижники, свершали свой обет,
 
 
А раннею весной шли преклонить колена
И положить цветы к подножью алтаря,
Наивно Господа за всё благодаря.
 

 
Нет! Вольнодумствами был этот век богат!
И надо же душе, подняв свои ветрила,
В Средневековье плыть, поскольку ей постыла
Земля, где жалкий тлен и алчный дух царят.
 
 
Король, трибун, монах, алхимик, адвокат,
Воитель, зодчий, врач… Какое время было!
Какой солидный вес! Какой порыв и сила!
Неужто выдержит разбитый мой фрегат!
 
 
О, если б королям советы мог давать я
Или причастным быть к другим большим делам,
И веру обрести, и высшие понятья,
 
 
Мораль и чистоту, когда бы мог я сам
В святом неистовстве своём слететь с распятья
На крыльях каменных твоих, безумный Храм!