Текст книги "Созвездие Кита. Орбиты"

Катрин Соловьёва

Из записей о шторме

1

«…Закончилась буря, теченьем снесло обломки;

Какие-то скалы чернели правей, вдали.

Когда я доплыл, то почудилось, что в потёмках

Над ними кружили бумажные журавли.

В ту ночь я не мог ориентироваться по звёздам,

Что скрылись за тучей, и быстро уснул в траве.

Мне снились равнины и чьи-то большие гнёзда,

И боль притупилась в ушибленной голове».

2

«…Проснувшись наутро, ел ягоды и орехи.

Из прочных растений связал для рыбалки сеть.

Кричал имена экипажа, но только эхо

В течение дня продолжало в ушах звенеть.

Над морем туман. Значит, с моря не видно дыма,

Не видно огня на скалистом клочке земли.

В такую погоду суда проплывают мимо.

Мерещатся снова бумажные журавли…»

3

«Не знаю созвездий, застывших над головою.

Пишу острым камнем на листьях, упавших с пальм.

Послать бы в бутылке всего пару слов: «живой я»,

Узнать бы, куда и надолго ли я попал.

Я болен. Сегодня со мной говорил бумажный

Журавлик: письмо предлагал отнести родным.

Услышав отказ, он добавил, что он мой страж, но

Я сжёг его; он превратился в белёсый дым».

4

«Пишу о прошедшем, которое будто лечит.

О книгах прочтённых. Так много ненужных книг.

Так много ненужных – как слов в повседневной речи! –

Как будто для этого только и дан язык.

Пишу, чтоб не думать о белых бумажных птицах,

Про цвет океана не раз говоривших мне:

Вода – как вино, когда Солнце в неё садится.

Ещё они пели, что истина, мол, в вине».

5

«Я был пассажиром. Они – они тоже были.

Я выжил один, а они не смогли, хотя

До этого острова было не больше мили.

Надеюсь, что те, кто погибли, меня простят.

Теряю счёт времени. Радует мысль о доме.

Мне снится, что, может быть, скоро вернусь туда.

На море почти ничего не увидишь, кроме

Туманной завесы, закрывшей собой суда».

6

«Прошло много дней. Здесь нет вежливых обещаний,

Нет возгласов вроде «забудь», «уходи», «не тронь».

Не хочется больше себя окружать вещами:

Гораздо приятнее молча смотреть в огонь,

Что кремнем добыт, а не хрупкой фабричной спичкой.

Из камня я выточил нож для разделки рыб.

И, кстати, вставать на рассвете вошло в привычку,

А ночью не будят укусами комары».

7

«Напрасно я злился на бурю, на капитана.

За шлюпки дрались эконом-класс и бизнес-класс…

…Когда я ещё не родился, за океаном

Огромной безумной пчелою летел фугас.

Среди прочих лиц всех честнее лицо Горгоны:

В глазах у Медузы не смешаны явь и сны.

Теперь никогда не скажу: «Не писал законы»,

«Приблизить не мог окончание той войны».

8

«Я слаб, потому что мечтаю о чашке кофе;

Пошёл порыбачить, журавлик опять со мной.

Он был в Эмиратах и видел, что Меф-ибн-Стофель

Легко переносит и любит полдневный зной.

Я это к тому, что здесь, в общем-то, мягкий климат,

Вода в пресном озере чистая, как хрусталь.

Я стал привыкать к перекатам волнистых линий,

К тому, что тиха и безлюдна морская даль».

9

«Белёсые гребни попарно бегут на скалы,

И камни у кромки обточены и круглы,

Как буквы, которые речь за века стесала.

Напомню, что Солнце виднее с большой скалы.

Пространству меж звёзд никогда не бывать пустому,

Поскольку не бес-человечно – безлюдно там.

Безлюдное место когда-нибудь станет домом,

А в бес-человечном не будет построен храм».

10

«Раз нет пустоты, то и море, и здешний берег –

Всё – дом, а отнюдь не возмездие, не тюрьма.

Дорогу на родину помнят любые звери,

И к вере приводит неведомый путь ума.

Теперь по утрам на востоке тонов пастели

Почти что касается вод голубой озон.

Возможно, журавлики были на самом деле;

Возможно, удар головой и нелепый сон».

11

«Бутылка! У скал! Не разбилась едва о камень.

За пробкой закрытой – бумага и карандаш!

Так бережно, как археолог берёт пергамент,

Я вынул листок – чуть подмокший, но не мираж…

Не смог разобрать чей-то мелкий неясный почерк;

С другой стороны нет ни слова на том листе.

Рисую созвездия (еле дождался ночи):

Я дал ориентир, хотя адреса нет нигде».

12

– Смотрите, бутылка! – Отдайте же капитану.

Тот молча читает: «Крушение. Выжил я.

Вот звёзды. Я спасся на острове средь тумана

При следующих фантастических обстоя…

<Размыто> теперь он рассеялся; берег – скалы».

«Предчувствую, будто бы скоро найдут меня.

Осмыслил на острове то, что со мною стало:

Мне нужно немного, но прежде всего – огня».

4–14 мая 2014

Элина Чернева

Холодное лето

Укутаться в хлопок и лён,

Шерстяную клетку

Разноцветного пледа.

В это холодное лето

Лучи солнца сотканы изо льда,

А в горячем кране вода

Не особо даёт согреться.

Беззащитно хмурится лес,

Не имея, чем крыть

Козырную выгоду

Асфальтовой чащи,

И всё чаще

Природный дар недостаточен

Для восполнения жизненных соков.

Променяв истоки на электротоки

И росы слёз на купюрный хруст,

Не удивляйся, что внутренний мир

Так щемяще прост

И примитивно пуст,

Что сыграть в ящик

Не так уж страшно,

Ибо разница невелика.

Два глотка

В пересушенной речке жизни

Осталось, чтобы напиться.

И выехать бы из столицы,

Да особо некуда, ибо сказки и небыли

Надёжно стёрты и похоронены

В прошлых слоях истории,

А жизнестойкость

На корню подрублена

Города грубостью.

А потому

В это холодное лето,

Чтобы согреться,

Остаётся лишь мягкость пледа,

Теплота чая,

Слово друга

И счастливая вера

В случайность.

Карлосу К.

На месте силы бродит ветер,

Есть нити в солнечных лучах.

У твоего плеча – советчик,

Перед которым отвечать.

Желающий унять усталость

Проходит по моим следам;

Я сохраню чужую тайну,

Чтобы обратно не отдать.

Зажжённый на вершине мира

Костёр не гаснет от плевка.

Я снова накопила силу

Не для того, чтоб расплескать.

Закат погас – проснулся космос

И разевает жадно пасть.

…Давай с тобой построим пропасть,

Чтобы друг в друга не упасть.

Дом

Холоден мой дом,

Едва различим путь,

Вот бы пришёл тот,

С которым легко уснуть.

Званый любой гость,

Настежь моя дверь,

Слов наберу горсть,

Вот бы огонь грел.

Одни назовут «чёрт»,

Другие кричат «брысь»,

У третьих ко мне счёт,

Но рано кормить рыб.

Лёгок любой гнёт,

Если несёшь весь;

Внутренний свет жжёт −

Значит, что он есть.

Одни прикрепят нимб,

Другие простят долг,

Возьму и пойду с ним,

С которым везде дом.

Подсолнух

Моя голова – подсолнух в траве густой,

Волосы-лепестки колеблет ветер.

Ходит по полю мальчик, высокий и непростой,

Собирает ромашки своей царице, поёт песни.

А царица недовольная бровь кривит,

Оборачивается собакой, тонко лает:

«Нет, мне жёлтый, самый большой, сорви

Он особенный, некрасивый страшно».

И подходит мальчик, шею мою сломить,

На губах улыбка, на рубахе – зелёный сок,

А собака, на задние лапы вскочив,

Снова стала царицей и лижет ему лицо.

Тело моё – стебель в густой траве,

Под ветром сырым качается без цветка;

Мальчик несёт солнечно-белый букет

По дороге к хижине лесника.

Царица воркует про город и про отца,

Солнце садится, словно усталый путник.

Красные блики у мальчика пляшут в глазах,

Соком зелёным по локоть измазаны руки.

Царица смеётся и тает в глуши лесной,

Моя голова лежит в придорожной саже.

Ходит по полю мальчик, высокий и непростой,

Ходит по полю мальчик.

Перформанс

Мы танцующий красный занавес,

Голая женщина с танком на голове,

Битые стёкла на коврике галогеновом,

Парень, боящийся высоты,

На крючке подъёмника.

Нам уже было девяносто четыре года,

Мы танцевали ламбаду часов по восемь,

А сейчас опять двадцать пять,

И кому это надо.

Смотрим фильмы с той стороны экрана,

А зрители ничего так, жуют, смеются.

Эта ладонь, прожжённая взглядами −

Новый перформанс в Мире-Театре.

Вино

Здесь нельзя проливать вино, но оно сухое.

Стал привычнее воздуха запах боли,

Мы втроем открыто идем на бойню,

Но

Кто играет белыми раньше ходит.

Мне играть за чёрных по праву рода:

Причинять добро и дарить остроты,

Я смываю пятна бытийной рвоты

С макияжем ярости на лице.

Время

Часы пробили в голову двойной,

И на лице прорезавшийся полдень

Пугает первозданной белизной

И всем, что обо мне вчерашней помнит.

Но славно тают прошлое и снег,

И упоительно всплывает остальное,

Мы сердце не пожертвуем весне,

И слава богу: сон того не стоит.

Мы ищем суть, теряя в ней себя,

А пластиковый аист врёт о семьях.

Часы пробили но они любя,

Тем заглушая шум реки подземной.

Вечер

Куртку накину на плечи,

Руки за спину замком:

Я конвоирую Вечер,

Вечер идёт босиком.

Мысли запутал ветер,

Во лбу раздаётся звон:

Я конвоирую Время,

Нарушившее закон.

Конвойный и осуждённый –

Цепь на двоих одна,

Обоим сковала волю

Назначенная вина.

Белый голубь садится мне на ладонь,

Я не люблю – конвоирую Боль,

Голубь смеётся: «Боли здесь нет» –

Я редактирую Свет.

Скамья

Я сижу на скамье,

А в груди живёт ночь,

А скамья подсудимых и судей.

И застрявшая в горле

Светит луна,

Только спящего

Не разбудит.

Но пробудит ребёнка

С улыбкой в груди,

Ясным светом,

Отечески-строгим.

А я буду сидеть,

Обречённо судить,

В центр мира врастут

Корни-ноги.

А на руки мои

Прилетит по весне

Стая птиц

И замыслит гнездиться.

Зёрна-звёзды во мне

Превратятся в цветы

И загадочны будут

Их лица.

И осудит меня

Та скамья на покой,

Горький дождь

В утешение выпью.

Лепестки опадут,

И, птенцов испугав,

Солнце сладкое

К пальцам

Прилипнет.

И досветит луна,

И погаснет во мне,

Изливаясь печалью наружу.

Только спящий всё спит…

Что же, спи, мой чудак,

Не мешай нашим детям

Проснуться.

Мы

Мы были живой музыкой,

Питающей мёртвый город,

Осколочным от иллюзии,

Из хлеба квадратным корнем.

Мы были немой памятью

Контуженного солдата,

Были стеклом, распавшимся

На мириады радуг.

Мы были слепыми ритмами

Симфонии ядерных взрывов

Мы были

Мы были

И выбыли

Из этой войны – счастливыми.

Татьяна

«Татьяна, поехали с нами»,

Вскричал баритон у метро,

А я не Татьяна, что жалко:

Приходится чапать пешком

По хрусткому снегу с морозцем,

По жёлтым глазам фонарей…

О, как мне красиво идётся!

А Таня там едет в тепле.

И, может, сняла рукавицы,

И, может, сняла неспроста,

По родине-матушке мчится

Неведомо с кем и куда.

А вдруг на пути её реки,

Где мяч уронить суждено?

А вдруг рядом сядет Онегин,

Которому всё всё равно?

И в чёрной машине, как в лодке,

Дыша на стекло, не дыша,

В страдания окунётся

Татьяна, простая душа.

А я тут дошла до качелей

И семечки-звёздочки ем…

Ах, как же всё это прекрасно,

Что я не Татьяна совсем.

Екатерина Яшникова

* * *

Господи, дай мне стих.

Господи, дай мне вздох.

Господи, я из тех,

Кто ничего не смог,

Кроме огнива строк,

Кроме опилок слов.

Господи, дай мне стог,

Чтобы поджечь его.

Чёрных овец пастух —

Дул бы и дул в рожок,

Господи, да в раструб

Ветром забило шёлк.

Песня звучит, тиха —

Лишь холодит нутро.

Господи, для стиха

Я заточил перо.

Дай мне его снести

Палками поперёк.

Господи, дай мне стих

Выучить, как урок.

Выскрижалить, вкусить

Горького мёда всласть.

Господи, сохнет сныть.

Дай же дождю упасть.

Грех первородный смыть

Может лишь сок небес.

Господи, есть ли смерть,

Если Иисус воскрес?

Кто из сынов твоих

Нёс нам Благую Весть?

Господи, дай мне стих,

Чтобы его прочесть.

Бьёт тишина под дых,

Верно, чтоб я подох.

Господи, дай мне стих.

Господи, дай мне вздох.

* * *

Падал снег и таял, таял.

Таял, грусти не тая.

Вышла лужа, запятая,

Это лужа или я?

Наступила в лужу, в луже

Разошлась кругами врозь.

Сколько мне осталось, друже?

Сколько снега? Сколько слёз?

По грязи скользит трамвайчик.

Станет чище в Рождество.

Мальчик отморозил пальчик

И не чувствует его.

* * *

По карманам раскиданы капли дождя.

Улыбнись, уходя. Надевая пальто,

Мимо пуговиц пальцами, петли щадя,

Пробегись, запахнись и ступай. Я потом

Окроплю за тобой тёмных лестниц проём.

До краёв переполню дыханьем окно.

Было б только одно: этот спальный район

С типовыми домами пастельных тонов.

Обернись, уходя. Замедляя шаги,

Никуда не беги. Сколько можно бежать.

В моей комнате стёкла ужасно тонки.

Посмотри, как дрожат.

* * *

Вот так и вывернет наружу —

Не цел, не вечен, не красив.

Идёшь потом и, снег утюжа,

Всем телом чувствуешь надрыв.

Не то что связок – тоньше даже,

Незнамо что надорвалось,

Но ощущается пропажа

Пружины, что держала ось.

И кажется смешно и просто —

Лёд тает, и вода чиста.

Но что-то движет хрупкий остов

В обход опасного моста.

Музыка

Это даже не боль. Это так.

Я упала – остался синяк.

Слишком мало для двух костылей.

Не смотри на меня. Не жалей.

Льётся музыка. Уши в тепле.

Батарея почти на нуле.

Только музыка может спасти.

Только звук, только ноты в горсти.

Будет дальше ещё холодать.

Будет лёд, буду падать опять.

Буду вновь набивать синяки.

Это всё пустяки. Пустяки.

Только б музе моей не стихать.

Только б музыке быть и стихам.

Научили в конце-то концов

Падать так – не роняя лицо.

Значит, песням правдивым, прямым

Прорастать через наледи зим

Сквозь застывший холодный настил

И звучать. И спасать. И спасти.

Женщина в белом

Как бродила лугами, ломала в росе васильки,

На заре находила себя у холодной реки.

Нареки меня, Боже, невестой своей, нареки,

Раз никто на земле моей боле не просит руки.

Говорят, мол, порчена, кличут «падшая женщина».

Я как лампочка – вкручена, ввинчена, обессвечена.

Собирали вече, наскоро чёрным меченую

Гнали прочь. А я и рада, что я бездетчина!

Что и волоса медь, и мареновость щёк останется

Не дарёной. Я – островская бесприданница.

Что мне станется, только старость тяжёлой палицей

По спине пройдёт, да саваном ляжет в пяльца.

Так бродила лугами, ломала в росе васильки,

На заре находила себя у холодной реки.

Только небо фатой надо мной. Всем назло, вопреки:

Нареки меня, Боже, невестой своей, нареки.

И.И.

Храни тебя небо

От пули и плена,

От лжи и измены,

Болезни, тюрьмы.

Храни тебя небо.

Пусть будет как проблеск

Мой вкрадчивый голос

Тянуться из тьмы.

Храни тебя небо.

Храни тебя ветер.

Пускай будет светел

И гладок твой путь.

И где бы ты ни был,

Мятежный паломник,

Пожалуйста, вспомни

Меня как-нибудь.

Храни тебя небо

От горя и боли,

От высохшей соли

На впалых щеках.

Храни тебя небо.

Пусть будет спокоен

Средь грязи и войн

Руки твоей взмах.

Храни тебя небо

И звёзды, и выше

Пусть кто-то услышит

И тоже хранит

От страха, от гнева,

От флегмы, от мрака,

От пьянства, и драк, и

От всех панихид.

Храни тебя небо —

Твержу ежечасно,

А небо согласно

Кивает в зарю.

И где бы ты ни был —

Во тьме будет проблеск.

Так светит мой голос

Подстать фонарю.

Любовь

Не всё, что с нами было,

Смывается под душем,

Любовь дают как мыло

Особо грязным душам,

Любовь скользит по телу

И ускользает чудом,

Любовь душил Отелло

И продавал Иуда.

Любовь как Авва Отче,

Любовь как чувство долга.

Любовь сегодня ночью.

Недорого. Недолго.

Я ненавижу эти

Сравнения, и всё же

Любовь в зелёном свете,

Ступай себе, прохожий.

Неси, неси курьером

Любовь до адресата,

Любовь до нашей эры

Тому-то и туда-то.

До тех, кто бит и беден,

До дома, до квартиры.

Любовь Аз Буки Веди

Один два три четыре.

Любовь до психбольницы,

До дней последних донца,

Нельзя остановиться.

И всё-таки придётся.

* * *

Свободы нет, есть только антресоли,

Крючок в стене, обои на стене,

Горшок с цветком. Цветок, который вскоре

Завянет и засохнет на окне.

И тощий кот. И сколотые блюдца,

А в них вода. Кругом одна вода.

И воды льются, льются, льются, льются.

Свободы нет. Есть только череда

Потоков слёз, потоков алкоголя.

Нет, не хрусталь, – обычная слюда.

Прогноз известен. Мы учили в школе:

Вода не перестанет никогда.

Как никогда не перестанут смерти,

Война, разруха, голод, нищета.

Останься хоть единственным на свете —

Свободы не отыщешь ни черта.

И безработный уличный бродяга

Такой же раб, как тот, кто кинул рубь.

Свобода – это слово на бумаге.

Молчание кривых разбитых губ.

И кто-то прячет в рукаве заточку,

И ждёт вода на небе в кучевом.

В моём кармане, как в последней строчке, —

Есть ничего и больше ничего.

Басня о современной поэзии

Как-то раз бобёр Евгений,

Утомившийся от лени,

Стал искать себе работу

(Есть же зубы для чего-то!).

Мыкался туда-сюда,

Но с работою беда —

Нет на бирже предложений

Беззаботного труда.

Вышел бобр в интернет,

Написал: «Люблю… Но нет».

Ёрш прочёл, оставил отзыв:

«Круто пишешь, ты поэт».

Знать, у этого ерша

Очень чуткая душа,

Ведь окроме «В мире рыбы»

Не читал он ни шиша.

Наш герой решил тот час,

Что в поэзии он ас —

Настругает сотню виршей

И кому-нибудь продаст.

Раскрутился бобр-пиит,

Томный голос, мил на вид,

Так читал, что в самом деле

Все ежихи обомлели.

Записал альбом с щеглицей,

Популярною певицей,

А потом, набравшись сил,

Все леса исколесил.

Звали многие бобра

Нежным мастером пера.

Звали б и поэтом мира,

Если бы не выдра Ира.

Выдра, на язык остра,

Обойти взялась бобра,

И, рифмуя «души» с «уши»,

Пишет с ночи до утра.

О любви сплошной строкой,

То ли женской, то ль мужской,

Пишет так, что все ондатры

Потеряли свой покой.

И уже в свои кумиры

Записали выдру Иру

Овцы с козами. Весь скот

На концерты к ней идёт.

Толки о стихах ведутся —

Мол, с них курицы несутся.

В общем, вскоре выдра стала

Гастролировать по странам.

А в тени средь этих звёзд

Горевал писатель дрозд.

Он считал несправедливым

Всяких выдр карьерный рост.

Дескать, ей такая слава

Достаётся не по праву,

Что нельзя назвать искусством

Спекуляцию на чувствах,

Он кричал во все пределы,

И до выдры долетело…

Что за ужас, ерунда!

Выдра выдрала дрозда.

После этого цензура

Замолчала навсегда.

Стало разное зверьё

Двигать творчество своё:

Среди маленьких хорей

Популярнее хорей,

Индюки и петухи

Пишут белые стихи,

Даже броненосец Юля

Ищет путь к Ultima Thule

И вещает в концерт холле

О нелёгкой женской доле.

В этой басне мы едва ли

Доберёмся до морали.

Впрочем, здесь она проста,

Как два глаза у крота:

В нашем веке Человека

Не хватает у листа.

Павел Быков

* * *

Памяти правозащитника и переводчика Андрея Миронова

В мордовских лагерях, где снег и чёрный лес,

Где смерть навеселе устраивает пляски,

Где пьяный конвоир с ружьём наперевес,

Храните свою честь! Учите итальянский!

Иллюзия, что мир, затерянный навек,

Безмерно далеко, покинут и заброшен,

Разрушится легко, покуда человек

В любом гнилье времён мечтает о хорошем.

И вот уже размыт барьер столетних мук,

И иконопись Джотт свершается в онлайне.

С седьмого на восьмой уходит жизни круг.

Меняется судьба. Свистит на кухне чайник.

Он, как противовес, рвёт шёпота конверт,

Сбивает с толку тех, кто вроде бы в сомненье.

Любые времена не могут жить без жертв,

Поскольку на китах всегда столпотворенье.

Здесь каждый диссидент, кто мыслит так, как есть,

Кто знает, что почём, и предавать не будет.

В любую злобу дня храните свою честь!

Земля вас разобьёт, но небо не осудит!

Саше

Кем ты вырастешь, малыш,

Кем ты станешь?

В сердце радость сохранишь,

Планетянин?

В этом мире большинство —

Злые люди,

Время – самый хитрый вор,

Оно судит.

Пусть всё так. Храни добро

В своём сердце,

Ведь добром, его теплом,

Можно греться.

Мир стоит на трёх китах.

В книге мира

Можно счастье прочитать.

Счастье – сила!

Знай, что в мире нет границ —

Не нарушишь!

Помнят правду первых птиц

Части суши.

Знай, что каждый человек

Здесь свободен:

Нет навязчивых опек,

Мнимых родин.

Есть лишь небо, а под ним

Зелень леса

Ослепительно звенит,

Куролесит!

* * *

От долгов долгов не ищут, –

Кто сказал?

Корабля дыряво днище.

Затыкал

За протечкою протечку,

Но не смог

Взять, как всадник, под уздечку

Моря ток.

Как попало плыл по водам

С ветром врозь,

Был грозой, громоотводом.

Что стряслось?

Прочность где утратил? В пьянках?

В драках? Где?

Быть послушной обезьянкой

Не хотел.

Возбуждал, горланил, спорил —

Кораблю

По колено было море.

Знал – люблю

Дрожь волны и девы тело,

Солнца луч,

А теперь такое дело,

Милый друг,

Ледокола бронь вдруг стала,

Как дуршлаг.

Только, знаешь, всё сначала

Точно так

Же поплыл бы я по водам,

Как и плыл.

Сунулся б, не зная брода,

Мелей жил,

Не боясь любой преграды

И штормов,

Был бы, как спортсмен к награде,

К ним готов.

Протекает сталь и, может,

Вниз на дно

Скоро мой корабль положит

Бог с волной.

* * *

Всё, что было на свете – не продам, не отдам:

Возвращение в мыслях к своим берегам.

Возвращение в мыслях, и только затем

Человек забивает в свой берег тотем.

Берега – наша плоть, наш потерянный дом.

Берега – в мире каждый грустит о своём.

Только бежевым лентам – магнитам души

Доверяется старые раны зашить.

Каждый выберет берег по вкусу его —

Измеряется вечность длиной берегов.

К Пенелопе вернётся в свой срок Одиссей.

Жатва будет, конечно, ты только посей.

Нет жар-птицы на свете, аргонавтов, руна —

На краю у вселенной золотится волна!

В городах ничего, кроме камня и снов,

Города, словно камни, нас тянут на дно,

Потому человек обретает покой,

Где землёй достигается встреча с водой!

Всё, что было на свете – не продам, не отдам.

Ветер дует над миром. Ветер – это я сам.

И, как тысячи грустных угрюмых людей,

Я упрямо стремлюсь возвратиться к воде.

* * *

Штурмуют берег сотни тысяч лет,

Дробят в песок пороги континентов

Солдаты-волны. Простывает след,

Но марш их помнят бежевые ленты.

Империй нет. Небесных колоннад

Не сосчитать, заглядываясь в небо,

Но стройными рядами на парад

Они идут. И слышно: «Левой! Левой…»

И имя им прозрачный легион —

В песке растаяв, уродятся снова.

Питает шаг свет солнечных корон

И рисины заоблачного плова.

Для моря мы – планктонное дитя.

Для космоса – уж лучше и не думать.

И волны могут, если захотят,

Покончить с нами, как с ненужным шумом.