Текст книги "С. Ю. Витте"

К. Ф. Головин
Мои воспоминания

Глава ХІХ

Имя С. Ю. Витте редко кем-либо произносится спокойно. И y противников, и y друзей этому имени свойственно возбуждать страсти. Иные видят в Сергее Юльевиче гениального пересоздателя наших финансов, другие – источник всех зол, постигших Россию за последнее десятилетие. Замечу с своей стороны, что одно это противоречие, несомненно, доказывает наличность у бывшего министра финансов крупного, недюжинного таланта. Нельзя, однако, не признать, что он едва ли заслуживает проклятия одних и превозношения других. Он был первым у нас министром, доступным для каждого и открытым для любой новой мысли. Работоспособностью он отличался необычайной. Энергией он превосходил значительно всех своих коллег. А так как государственному человеку еще важнее быть энергичным, чем обладать творчеством, ему с этой стороны нельзя отказать в главном свойстве, необходимом для преобразователя. Вот его актив, – актив, несомненно, большой. Но едва ли тоже желающие видеть в нем прежде всего преобразователя не ошибаются насчет богатства его творчества. Как раз та легкость, с какою он воспринимал чужую мысль, часто делала его, сознательно или нет, проводником чужих планов. Два главных его новшества были золотая реформа и введение биржевых оборотов в круг деятельности нашего финансового управления. Но эти два новшества он нашел готовыми у своего предместника: И. А. Вышнеградский играл на бирже много и успешно. Иван Алексеевич первый задумал монетную реформу и решился ее произвести, опираясь не на золотой рубль, а на бумажный, посредством фиксации курса.

Есть три способа восстановить золотое обращение. Можно дождаться момента, когда бумажный рубль сам собою, благодаря многолетнему активному балансу по внешней торговле, достигнет равноценности с рублем золотым. Это самый дешевый, но и самый медленный способ введения золотой валюты. Можно отступиться от обесцененного бумажного рубля и, путем займов, накопить такой металлический фонд, который позволил бы открыть размен, создав для этого новые бумажные деньги, равноценные золоту. Это – простая девальвация, как совершил ее граф Канкрин и как стремился к ней H. X. Бунге. Она опасна в двояком отношении. Пока не совершилась внутренняя переоценка, неизбежным результатом такой операции бывает вздорожание всех цен, т. е. крутая пертурбация рынка, причем нисколько не обеспечена прочность размена, так как пассивный баланс всегда снова может его поколебать. Но есть и третий способ, более этого безопасный. Это переделка не кредитного рубля, a золотого, который приравнивался бы к разменной стоимости бумажного. Золотой запас создается тем же способом, как во второй системе, но металлические знаки перечеканиваются сообразно фиксированной ценности кредитной единицы. Тогда первая из двух опасностей отпадает, и не происходит на рынке никакого сотрясения. С. Ю. Витте пошел этим путем, и, без сомнения, сделал очень хорошо. Только путь этот был уже подготовлен И. А. Вышнеградским, и за преемником последнего можно разве признать заслугу большей решительности, чем было ее у Ивана Алексеевича. Но все необходимые подготовительные меры – допущение сделок на золото, фиксация бумажного рубля на двух третях его номинальной ценности, т. е. на двух франках 66 ¹/₂ сантимов и постепенное накопление золотого запаса – были уже приняты, когда С. Ю. Витте вступил на должность министра. Новый сановник был настолько мало сторонником золотой валюты, что хотел пойти совершенно иным путем, именно путем бумажной инфляции, дабы иметь под рукой материал для снабжения кредитом любого предпринимателя. С этой целью был переделан устав Государственного банка, предназначенного быть широким учреждением для развития дешевого кредита. Переубедило Сергея Юльевича то обстоятельство, что при таком порядке пришлось бы продать золотой фонд, чтобы не оставить без употребления заключающуюся в нем крупную ценность. В конце концов, денежная реформа была обусловлена единственно желанием использовать этот фонд. И г-н Витте волей-неволей пошел по следам своего предшественника, пошел свойственным ему быстрым ходом. Для того чтобы золотой фонд продолжал возрастать, нельзя было ограничиваться получением ввозных пошлин золотом, введенным уже у нас с половины 70-х годов. Это было бы слишком медленно, и вдобавок вместо золота торговцы часто выплачивали бы пошлину бумажными деньгами, только присчитывая курсовую разницу. Покупать золото за границею – тоже ни к чему не вело бы, так как уплаченные за него бумажные деньги возвращались бы неминуемо обратно в Россию. Кроме игры на бирже и добывания золота дома оставалось одно – продажа фондов и процентных бумаг за границу, за что принялось, помимо частных лиц, само правительство, производившее эту операцию в широких размерах. При расчете нашего иностранного долга нельзя поэтому ограничиваться одними займами. Наша задолженность более чем наполовину состоит из отчужденных иностранцам ценностей, – делающих из этих иностранцев как бы вкладчиков огромного предприятия, именуемого Россией. С виду эти продажи русских ценностей – как будто не заем; но так как на самом деле приходится купоны оплачивать золотом, это завоевание иностранных рынков для наших процентных бумаг ведет к усилению пассивного характера нашего расчетного баланса. Утверждать, как делал это министр финансов, будто наши платежи по заграничным долгам почти не возросли, значит, стало быть, лишь намеренно закрывать глаза перед действительностью. Проценты по займам, в самом деле, возросли очень мало, благодаря тому, главным образом, что по ренте погашение более не производится, a в ренту превращены целый ряд займов, и благодаря тому еще, что произведена конверсия[113]113
  Конверсия – договоренность с держателями ценных бумаг об уменьшении ежегодного процента при увеличении срока платежей по займу.


[Закрыть] всех долговых обязательств, какие можно было конвертировать. Но, во-первых, это было достигнуто посредством удлинения срока конвертированных долгов; a во-вторых, в сумму платимых процентов избегают включать то, что приходится вносить ежегодно иностранным банкирам за отчужденные правительством фонды и процентные бумаги. Но этим далеко не ограничивается возрастание задолженности при С. Ю. Витте. Наряду с образованием золотого фонда для открытия размена смелый министр предпринял другую колоссальную операцию – скупку в казну большинства частных железных дорог. Конечно, за эти дороги платилось не наличными деньгами, а облигациями, но по этим облигациям требовалась уплата процентов; а так как они перекочевывали за границу, проценты оказывались золотыми. В результате платежи казны заграничным комиссионерам, совершавшим все эти уплаты, выросли на очень значительную сумму. И так как вследствие того наш расчетный баланс[114]114
  Расчетный баланс – показатель притока и оттока золота из страны, включая не только платежи по займам, внешнюю торговлю, но и, к примеру, вывоз валюты туристами.


[Закрыть] не переставал быть пассивным, приходилось заключать все новые и новые займы, дабы не упустить из рук накопленного золотого фонда. Это делалось при очень, даже при слишком благоприятных итогах бюджета, неизменно сводившегося с превышением актива на крупную сумму – ежегодно от 120 до 200 млн излишка. Не говоря уже о том, как нерационально было намеренно не предвидеть этих излишков, дабы иметь материал для сбережений, жирные доходы казны, т. е., в сущности, переплаты обывателя, совпадали с ежегодными займами, все глубже выкапывавшими финансовую пропасть. Это попросту значило добровольно идти к разорению. И нетрудно было догадаться, что вовсе не нужны были для внутреннего хозяйства постоянные займы, так как приобретенное золото шло либо на постройку новых, очень сомнительных линий, либо на еще более ненужные ссуды частным ж<елезно>д<орожным> обществам. Ссуды эти были редко и неаккуратно возвращаемы. И такое хозяйничанье называли гениальным!

Посмотрим теперь, какова была внутренняя экономическая политика Сергея Юльевича. Публика была очарована обильным поступлением косвенных налогов, постоянно дававших превышение против сметных ожиданий. Эти превышения, очень хорошо предвиденные заранее, не включались, однако, в бюджет, чтобы соблазнять непосвященных ростом нашего финансового благополучия и вести тем временем к образованию крупного, так называемого «свободного» остатка. Этот свободный остаток предназначался для покрытия экстраординарных расходов. Г-н Вышнеградский сказал, что бюджетное равновесие будет тогда только достигнуто, когда излишка обыкновенных поступлений хватит и на чрезвычайный бюджет. Этого бухгалтерского эдема мы, положим, никогда не достигали. Но ежегодно крупные суммы предназначались для чрезвычайных издержек, щедро расходуемых на железнодорожное строительство и на усиление подвижного состава существующих обществ. Не стану рассматривать здесь, насколько новые железные линии были, в самом деле, нужны: про Котласскую дорогу уже, конечно, этого сказать нельзя[115]115
  Пермь-Котласская железная дорога (свыше 800 верст) была построена за счет казны в 1895–1898 гг. как составляющая часть Сибирской железной дороги. Однако надежды на прибыльность магистрали от перевозки, прежде всего, хлеба из Сибири в Архангельск совершенно не оправдались в первые годы ее эксплуатации.


[Закрыть]. Во всяком случае, ни на лучшее вооружение армии и флота, ни на школьное дело, ни на вопиющие нужды сельского хозяйства эти расходы не шли. Зато они создавали мираж финансового благополучия, возвращаясь назад в казну в форме косвенных налогов. Поступление этих налогов возрастало, потому что волна казенных платежей ежегодно вливалась в народный оборот, сказываясь ростом потребления водки, сахару, табаку, чаю и т. д. Выгодные результаты железнодорожного строительства на первых порах, сахарная нормировка и начавшаяся винная монополия открывали собою период, когда финансовые предприятия казны стали играть в бюджете очень крупную роль, представляя собою целую треть доходной сметы. В настоящее время эти казенные предприятия уже переросли половину государственных доходов. Сергею Юльевичу мерещилась возможность еще значительно увеличить эти поступления, превратив в регалию и сахарное и табачное производства и хлебную торговлю, вследствие чего рост доходов казны позволил бы значительно сократить налоговое бремя и доставить обывателю, притом дешево, продукты казенного производства. Эта идея, почерпнутая у Генри Джорджа[116]116
  Имеется в виду известная книга американского экономиста Генри Джорджа «Прогресс и бедность» (1879; русский перевод – 1884).


[Закрыть], упускала из виду одно маленькое обстоятельство; предоставляя все более широкие круги производства государственному почину, эта система вела к сокращению производства частного и, стало быть, к постепенному закрытию источников народного обогащения. Она вдобавок должна была вести к параличу и без того слабого русского предпринимательства. Г-н Витте хвастливо говорил перед съездом промышленников, что в близком будущем наша выросшая обрабатывающая промышленность будет в состоянии покрыть дефицит по расчетному балансу. Он не предвидел, хотя предвидеть это было нетрудно, что продукты нашего крупного фабричного производства не будут в состоянии конкурировать с западноевропейскими и что им откроются разве, и то с грехом пополам, скромные азиатские рынки. То, к чему он шел, в самом деле было перепроизводство и, как его последствие, – внутренний экономический кризис. Три отрасли промышленности пользовались его благосклонностью и, как результатом ее, казенными субсидиями и правительственными заказами – металлургическая, бумагопрядильная и химическая. Первая была рассчитана на расширение железнодорожного строительства и с ослаблением последнего должна была остаться без рынка. Вдобавок в целях усиленного железного производства утверждались компании, образованные с недостаточным акционерным капиталом и в надежде на казенные заказы вынужденные обращаться за денежной помощью к банкам. В свою очередь, эти банки нерасчетливо отдавали свои услуги по очень дорогой цене, требуя для своих ссуд слишком высокий процент и тем самым губя сперва финансированные ими предприятия, а потом и самих себя. Химическое и бумагопрядильное производства должны были для сбыта рассчитывать на внутренний рынок, а для развития покупной способности этого рынка не делалось решительно ничего. В конце концов, русская деревня была гвоздем всего торгового оборота и как потребительница товаров, и как поставщица предметов вывоза. По странному недосмотру министра, все, составлявшее естественное богатство России и предмет ее вывоза уже при Московском государстве, – хлеб, лен, пенька, шерсть, кожи, сало, – все это находилось в загоне, не пользуясь казенными милостями. По размерам производства льна мы занимаем в целом мире первое место, а между тем по производству полотен мы находимся в самом хвосте, и даже большую часть льна мы экспортируем за границу в сыром виде. Кожи мы вывозим тоже невыделанными, и за выделку их за границей переплачиваем иностранцам совершенно ненужно деньги. Тоже происходит с шерстью, с пенькой, с салом. Достаточно сказать, что наши шерстяные и суконные фабрики количественно недостаточны, а по качеству дают товар, который много ниже западноевропейского. Дошло уже до того, что мы ввозим шерсть в грубом, неотделанном виде и сало для своих свечных заводов. После этого мы удивляемся, что наш расчетный баланс плох. А главный предмет нашего вывоза – хлеб, которым мы могли бы наводнить все европейские рынки, производится у нас так недостаточно, что урожай в 40 пудов с десятины мы признаем средним. О производстве убойного мяса, которым мы легко бы могли заменить американское, а тем более новозеландское, мы и не принялись думать. Зато «Торгово-промышленная газета» за все управление С. Ю. Витте хвасталась ростом нашего чугунного производства, бодро шедшего вперед к неизбежному кризису и поведшего нас к закрытию большей половины доменных печей. Вот краткий перечень заслуг гр<афа> Сергея Юльевича Витте, не говоря уже о том, что он в корне ошибся насчет действительных нужд русской промышленности, воображая, что необходимо поддерживать на казенный счет крупные предприятия, и совершенно игнорируя не только кустарное производство, но и мелкие фабрики, в том числе и те, которые перерабатывали родное сырье. Эта система наградила нас двумя бедствиями: фабричная переработка родного сырья заглохла, а в крупных заведениях, металлургических и бумагопрядильных, преждевременно расцвела искусственно вызванная к жизни социал-демократия.

Но будем справедливы. Не совсем без заслуг тоже граф Витте. Золотую реформу он провел умело и с большой энергией. Там, где ему не удалось устранить преграды на пути, он через них перешагнул. Металлический фонд он довел очень быстро до высокой цифры, конверсию русских фондов он совершил удачно. Своими заграничными займами он, несомненно, заинтересовал в финансовых судьбах России иностранный денежный мир. Форму и ценность новой золотой монеты он избрал с большой ловкостью, применив ее к существующим металлическим знакам. Наконец, в те счастливые времена, когда приходилось «каналы внутреннего обращения» приучать к золотой монете, он и этого достиг с технической ловкостью. В сравнении с этими успехами незачем, пожалуй, и припоминать тот ребяческий промах, который им совершен по отношению к серебру. Оно осталось в положении промежуточном между полноценной монетою и разменным денежным знаком. Лучшую иллюстрацию этого положения составляет то, что русский рубль при размене на германские деньги равноценен 216 пф., между тем как прусский талер, содержащий серебра менее русского рубля, стоит 300 пф. Происходит эта странность оттого, что талер – открыто билонная монета, содержащая столько же металла, сколько его было в талере во время полноценности серебра. А наш рубль отстал от прежнего размера, но не понизился, однако, по содержанию серебра настолько, чтобы совсем приравняться к размерам лажа[117]117
  Искаж. ажио (от итал. aggio – прибавление). Здесь – выплачиваемая при обмене одних монет на другие разность. – Примеч. ред.


[Закрыть]. На этом маленьком недосмотре мы проиграли, однако, более пятидесяти миллионов. Но о такой безделице, конечно, и говорить не стоит.

Глава XX

<…> Дорогостоящая постройка Сибирской ж<елезной> д<ороги> и переход на золотую валюту далеко не встречали в Петербурге единодушного одобрения. Многие повторяли, что разом предпринимать то и другое – значит добровольно идти на верный провал. Доступность нашего рынка для иностранных капиталов, признаваемая Сергеем Юльевичем за наиболее ценное последствие денежной реформы, его коллег скорее пугала. Перспектива увидать Россию открытою для всемирной спекуляции и наши минеральные богатства в руках международного еврейства – эта перспектива совсем не улыбалась патриотам. Нечего и говорить, что она еще менее нравилась сторонникам раздутого бумажного обращения, как С. Ф. Шарапов, и биметаллистам, как г-н Бутми. Шарапов, при всем своем уме, был убежден или по крайней мере уверял, что убежден, в возможности обеспечения бумажных денег стоимостью земли, рассматривая таким образом эти деньги как ипотечную, но беспроцентную бумагу. Биметаллисты уверяли, со своей стороны, что серебро обесценивается благодаря переходу большинства культурных стран к золотой валюте и что возникающий отсюда золотой голод ведет к падению цен на все товары. Как раз первая половина 90-х годов была эпохой наибольшего понижения стоимости хлеба; а потому г-да помещики были очень падки на теорию, будто бы хлеб дешев не от состояния мирового рынка, а от легко устранимых финансовых причин. Они с торжеством доказывали, что при серебряной валюте хлебные цены держались бы на более высоком уровне. В этом они, конечно, были правы, но объясняется это явление тем простым фактом, что серебряный рубль – более низкая единица, чем золотой. Любопытно, что бы они сказали теперь, когда, несмотря на золотую валюту, хлебные цены держатся высоко. Тем не менее в одном они были правы. Русское обращение было серебряное, и чем более понижался бы в цене белый металл, тем выше стали бы цены на все продукты, сбываемые нами за границу. Так как все уплаты и по внутренней торговле, и за наем услуг производились серебром, то это кажущееся приращение к цене русских товаров было бы прямым барышом для людей, которые за все платят серебряными рублями. Всего выгоднее было бы открыть размен на серебро в ту минуту, когда оно сравнялось в курсе с бумажками. По всей вероятности, приобретение таким обширным государством, как Россия, большого количества серебра в слитках приостановило бы дальнейшее обесценение белого металла. Притом серебро, как бы на него ни понижался курс, все-таки представляет реальную ценность, более прочную, во всяком случае, чем ценность чисто кредитная. Но это сделано не было и, кстати сказать, не было сделано еще при управлении И. А. Вышнеградского, когда обе валюты встретились, чтобы разойтись снова.

Все это, как сказано, многие сознавали. И в Государственном совете образовалась группа противников монетной реформы. В. В. Вершинский[118]118
  То есть В. В. Верховский. – Примеч. ред.


[Закрыть], Н. В. Шидловский, Б. П. Мансуров, барон Менгден были наиболее выдающимися членами этой группы, создававшей Сергею Юльевичу много хлопот. Но и в совете, как в обществе, оппозиция не имела за собою большинства. Члены ее много толковали, очень суетились, но трудно было предвидеть, чтобы их доводы взяли верх над проектами решительного министра. Они верха не взяли, но С. Ю. Витте все-таки счел нужным сократить свою борьбу с оппонентами, испросив в пользу своих проектов высочайшее повеление. <…>

Головин К. Ф. Мои воспоминания. Т. 2: (1881–1894). СПб., 1910. С. 251–268.

В. Б. Лопухин
Записки бывшего директора департамента Министерства иностранных дел

[Автор служил в то время делопроизводителем выставочного делопроизводства в Департаменте торговли и мануфактур Министерства финансов.]

<…> Более важные доклады по выставочному делопроизводству направлялись на утверждение министра финансов; доклады же по более мелким делам шли к его товарищам Иващенкову или Антоновичу. А. П. Иващенков, опытный и почтенный государственный деятель, пользовался общим уважением, и с ним считались. Антоновича же директора департаментов держали в черном теле. И если какой-либо доклад от него возвращался неутвержденным, то, не объясняясь с ним, представляли доклад либо С. Ю. Витте, либо Иващенкову. Такое третирование Антоновича объяснялось разочарованием в нем самого С. Ю. Витте, призвавшего его к себе в товарищи из провинциальных профессоров, притом самых посредственных. Сам провинциальный деятель, проделавший свою выдающуюся карьеру начиная с должности начальника полустанка, С. Ю. Витте на первых порах работы на посту министра финансов полагал, что для освежения и улучшения центра нужны именно местные деятели. Но он неправильно исходил из собственного примера. Упустил, что работа в центре не имела ничего общего с работою на местах. Одно дело творить закон, направлять работу, другое – исполнять директивы. И если такой исключительно выдающийся человек, как Витте, не делается, а рождается министром и успевает на любом посту, где бы и как он ни начинал работать, то для человека среднего отсутствие исключительных дарований может компенсироваться, и то, конечно, лишь отчасти, только основательною подготовкою и накоплением опыта в сфере именно той деятельности, в которой ему предстоит занять руководящий пост. Поэтому из местных деятелей пригодны для работы в центре только люди действительно выдающиеся. Если же таких людей нет, то надо довольствоваться для замещения высших должностей в центре наиболее даровитыми работниками центра же из числа обладающих соответственным служебным стажем.

Кроме вызвавшего быстрое в нем разочарование Антоновича С. Ю. Витте призвал еще из местных деятелей в центр на должность директора Департамента неокладных сборов, для проведения питейной реформы, начальника акцизного округа на Кавказе С. В. Маркова. Назначение это явилось вторым разочарованием для министра. Пришлось за Маркова работать С. Ю. Витте самому. И, как говорят, Витте поклялся больше местных деятелей в центр не призывать. Действительно, все последующие его ближайшие сотрудники по Министерству финансов приглашались им из центральных установлений.

Надо было отделаться от Антоновича, да и от Маркова. В крайнем случае – от одного Антоновича, с тем чтобы его заменить товарищем министра, способным руководить работою, возложенною на Маркова.

Витте остановился на мысли заменить Антоновича В. Н. Коковцовым (бывшим в то время товарищем государственного секретаря) с оставлением Маркова. Мысль эта была исключительно удачная. Коковцов, опытный петербургский бюрократ, достаточно сведущий в финансовом управлении, так как был в свое время статс-секретарем Департамента экономии Государственного совета, конечно, был бы неизмеримо более на месте товарища министра финансов, нежели окончательно провалившийся Антонович. И на него же возможно было бы возложить работы по проведению питейной реформы. Но одновременно обезвреживался главный нерв творившейся в Государственном совете оппозиции Витте. Коковцов в должности товарища государственного секретаря обслуживал эту оппозицию умелыми техническими советами, доставляя необходимый для выступлений против проектов Витте материал с усердием исключительным и ревностью необычайной. По-видимому, уже тогда он мечтал сесть на кресло С. Ю. Витте. И, по свойственному самомнению, значительно переоценивал себя, пытался свалить Витте, не дожидаясь естественного завершения карьеры этого большого человека, влияние которого в ту пору только крепло и росло. Как бы то ни было, но если не парализовать, то ослабить оппозицию привлечением к себе вредившего ему в Государственном совете Коковцова было для Витте во всех отношениях желательным. Министр финансов располагал возможностью увеличить содержание своего товарища добавочными назначениями к штатному окладу до цифры весьма соблазнительной. И Витте соблазнил Коковцова. Убежденное одухотворение Коковцовым оппозиции Витте в Государственном совете было сломлено тяжестью предложенных рублей. Из врагов Витте Коковцов стал на время его послушным товарищем. Антоновича устроили членом совета министра народного просвещения, где он увял окончательно, настолько, что все о нем позабыли, и что с ним далее сталось, этим никто никогда не интересовался. Местный деятель в центре не удался. Другой местный деятель, С. В. Марков, продолжал работать, но уже не самостоятельно, а под руководством Коковцова. С преобразованием Департамента неокладных сборов в Главное управление неокладных сборов и казенной продажи питей Марков был автоматически переименован начальником этого управления, а затем, во внимание к большому возрасту, сановности и заслуженной репутации доброго, милого и во всех отношениях почтенного человека, был назначен некоторое время спустя членом Государственного совета. <…>

* * *

Из дел протекавшей сессии Государственного совета в памяти сохранилось еще одно – это проект положения об учреждениях мелкого кредита, давший красочный пример расправы Сергея Юльевича Витте с его оппозициею.

Тактикою ее было нагромождать возражения на всякое предложение министра финансов. Задача эта была крайне неблагодарная. Так как очень умный министр выдвигал предложения продуманные и основательные, то возражения оппозиции не могли не быть в существе совершенно слабыми. Не укреплял их и ложный пафос, в который они облекались. Тем легче было умному и к тому же редко находчивому министру удивительно спокойно, без малейшего напряжения начисто сметать бездарную оппозицию в беспощадном ее лае обезумевших шавок на невозмутимо шествовавшего своею дорогою слона.

Речь зашла о порядке ревизии учреждений мелкого кредита на местах. Исходя из особенностей кредитного дела, при котором малейший повод к недоверию к кредитному учреждению со стороны вкладчиков может его поставить в критическое положение, и имея в виду, что самый факт ревизии может явиться поводом к заподозрению благополучия учреждения, если не будут соблюдены все необходимые предосторожности, проект министра финансов вверял ревизию только совершенно компетентным и опытным в кредитном деле финансовым органам. Оппозиция требовала предоставления права ревизии учреждений мелкого кредита местной административной власти, по распоряжениям губернаторов. Член Государственного совета, бывший губернатор барон А. А. Икскуль фон Гильденбандт указывал, что изъять проектируемые местные учреждения, хотя бы и кредитные, от надзора местной власти лишением последней права ревизии этих учреждений значило бы умалить значение губернского начальства, дискредитировать его в глазах местного населения. Говорили на эту тему и другие бывшие администраторы, отстаивая ту же точку зрения. Но с особенным пафосом эту тему подхватил и развил товарищ министра внутренних дел Александр Семенович Стишинский – он говорил и о колебании престижа, и о подрыве власти, и о принципиальной недопустимости предположения финансового ведомства.

Витте дал оппозиции выпустить весь заряд своей артиллерии.

Когда Стишинский кончил, Витте его поблагодарил за то, что своею речью он удержал его, Витте, от необдуманного шага. «Хорошо, что я не высказался, – пояснил Витте, – до того, как заговорил Александр Семенович. Ведь я готов был уступить. А теперь уже ни в каком случае не уступлю. Я все-таки допускал, что у губернской власти существует какое-нибудь понятие о кредитном деле. А в таком случае, почему бы и не допустить эту власть до ревизии мелкого кредита? Но после речи Александра Семеновича мне стало ясно, что я ошибался. Ведь из этой речи видно, что Александр Семенович не только ничего абсолютно о кредитном деле не знает, совершенно его не понимает, но никогда и не думал о нем! А ведь Александр Семенович – человек высокого служебного положения, большого государственного опыта, товарищ министра внутренних дел, бывший товарищ государственного секретаря. И он ничего, так-таки ничего в кредитном деле не понимает. Чего же можно ожидать от губернаторов? Теперь, благодаря Александру Семеновичу, я совершенно убежден в том, что им ни в коем случае не может быть предоставлено право ревизии мелкого кредита. И от этого я уже не отступлюсь. Лучше возьму свой проект назад, как бы остро ни ощущалась на местах надобность в проектированной мере».

Стишинский сидел красный как рак. И вся оппозиция застыла в бессильном молчании. В лице Стишинского и ей была дана «по способу наведения» совершенно недвусмысленная квалификация.

Лопухин В. Б. Записки бывшего директора департамента Министерства иностранных дел. СПб., 2008. С. 59–60, 127–128.