Текст книги "С. Ю. Витте"

В. С. Нарышкина-Витте
Воспоминания русской девочки

VIII. Юная анархистка

Однажды за обедом папа рассказал историю из своего детства, которая очень заинтересовала девочку. Его дед Фадеев, занимавший важную должность на Кавказе, очень любил внука, непоседу и шалуна, и всегда держал его при себе. Однажды ему нужно было отправиться в поездку с инспекцией, но он не хотел расставаться с внуком. Его сопровождало много чиновников. Они от души ненавидели фаворита их начальника, который беспрестанно причинял им всевозможные несчастья на протяжении всей дороги. Ехали они в экипаже на перекладных и избежать неприятного соседства не могли.

Мальчуган испытывал глубокую неприязнь к этим чинушам и только и искал возможности доставить им новые неприятности.

Путешественников одолевал сон. Разморенные жарой, они не могли уже поднять век. Тряска экипажа мягко убаюкивала, и они приготовились хорошенько отдохнуть.

Даже великолепные виды, открывавшиеся перед ними, не могли разогнать овладевавшее ими сонное оцепенение. Прекрасная Грузия с ее царственным, увенчанным снегами Казбеком оставляла их равнодушными. Вскоре эти лысые пузатые люди мирно храпели.

Мальчик воспользовался этим временным затишьем, свернул трубочки из очень тонкой бумаги, вставил их по очереди в дрожащие ноздри чиновников. Затем он с невинным видом опять уселся на место.

Раздалось громкое чихание, потом еще, и вскоре вокруг было слышно только «апчхи». Бедные жертвы просыпались, еще не понимая, что с ними происходит, и в ярости, что потревожили их сон. Сияющее лицо ребенка возбудило их подозрения. Они замолчали, но между собой решили отомстить ему, как только представится возможность. Судьба была к ним благосклонна. Господин Фадеев должен был отлучиться на целый день и поручил своего драгоценного внука заботам своих подчиненных.

– Лишь бы гадкий мальчишка ни о чем не догадался, – сказал один из них, – начальник нас никогда не простит!

Они предложили мальчику прогуляться по лесу. Обрадовавшись возможности посмотреть незнакомое место, он с радостью последовал за ними. Хорошее настроение, в котором пребывали обычно угрюмые чиновники, его немного удивило, но он радовался предстоящим развлечениям и забыл об этой мелочи.

Проходя мимо огромного дуба, в листве которого сверкали тысячи желудей, они намеренно обратили на него внимание мальчика.

– Как бы я хотел забраться на самую верхушку, – воскликнул он, – но у меня ни за что не получится!

– Но мы, конечно же, охотно вам поможем. Положитесь на нас, – в один голос ответили заговорщики.

Мальчик не заставил их повторять это предложение. Его подняли, и он, цепляясь за большие ветки, стал ловко, как бельчонок, карабкаться вверх. Когда он взобрался на самую верхушку, внезапно раздалось грозное рычание. Он наклонился и, к своему ужасу, обнаружил привязанного к стволу медвежонка, который топал лапами в ярости, что его лишили свободы. Ребенок не осмелился спуститься. Он позвал на помощь. Никто не шел, медведь рычал все громче и громче, и эхо разносило по лесу жалобы этих двух существ. Время шло. Лучи заходящего солнца обагрили листву, надвигались сумерки. Ребенок в ужасе от мысли, что придется провести всю ночь, а может быть, и следующий день в компании свирепого зверя, едва дышал. Наконец послышались шаги, это его тюремщики пришли освободить несчастного. Они пригрозили ему еще более суровым наказанием, если он когда-нибудь проболтается об этом случае деду.

Он пообещал молчать. Он был так рад, что избавился от своего опасного соседа, что даже не сердился на тех, кто подстроил ему эту неприятность. В последующем он остерегался причинять им малейшее неудовольствие. <…>

X. Одесские тетушки

На несколько дней собирались поехать в Одессу. Девочка очень радовалась, что наконец-то увидит своих тетушек. Она их знала лишь по письмам, которые родственницы присылали ей по праздникам. Мисс и Арапка должны были остаться дома, и она чувствовала себя независимой и гордой. Никогда еще она не ездила в так роскошно обустроенном вагоне. На всех станциях Юго-Западной железной дороги отца принимали особенно сердечно. Многие чиновники служили под его началом, когда он еще возглавлял эту важную линию. Прогуливаясь с дочкой на одной из промежуточных станций, он остановился у локомотива, беседуя со служащими, которые слушали его с большим почтением.

Лицо механика показалось ему знакомым, и он стал пристально вглядываться в него. Вдруг его лицо просияло и выражение его смягчилось. Окликнув рабочего, он горячо пожал ему руку. Оба были рады этой встрече через двадцать пять лет. Механик узнал в министре с седеющей бородой Сергея Юльевича Витте, который некогда исполнял скромные обязанности начальника этой самой станции. Обрадовавшись встрече, рабочий забыл, что был весь в саже, и, к великому ужасу подобострастных чиновников, рука министра после крепкого пожатия стала такой же черной и грязной.

Подобные эпизоды разнообразили их путешествие, и время текло незаметно. К своему великому удивлению, девочка узнала, что завтра утром они должны прибыть в Одессу.

На платформе вокзала среди официальных лиц она заметила двух дам в черном, одну маленькую и худую, другую полную. Как только отец вышел из вагона, они бросились ему на шею со слезами на глазах, а потом принялись обнимать девочку. Они говорили одновременно и казались очень взволнованными. Это были ее тетушки. Придя в себя после этих проявлений нежности, девочка рассмотрела их: тетя Ольга была поразительно похожа на отца. Она была того же роста, у нее был такой же голос и даже его улыбка. Тетя Софья, смуглая и худенькая, с огромной бородавкой на подбородке, лихорадочно обмахивалась японским веером, на котором была изображена Фуджи в лунном свете. Она считала, что обладает литературным талантом и, к отчаянию брата, писала романы, которые подписывала такими же, как у него, инициалами – С. В. Читатели этих сентиментальных повестей в некотором удивлении полагали, что их автор Сергей Витте.

Стояла тропическая жара. Блеск солнца слепил глаза. С вокзала поехали прямо на кладбище. В экипаже тетушки засыпали родителей вопросами. У семейного склепа уже ждали духовенство и певчие. Сразу же началась панихида. Молитвы за недавно умершую бабушку не трогали девочку, она ведь ее никогда не видела, но горестное выражение лица папы ее расстроило.

После службы направились в гостиницу. Вдоль пути собравшиеся на тротуарах люди с любопытством разглядывали министра, которого считали одесситом, так как он учился в университете их города. Он чувствовал, что в Одессе его каждый раз принимают от всего сердца. Его именем даже назвали одну из новых улиц. Хозяин гостиницы «Лондон» Ятчук не знал, как еще выразить ему свою преданность. Когда-то у него был ресторанчик, который посещали люди небольшого достатка, среди завсегдатаев этого скромного заведения был и будущий государственный муж, тогда бедный студент. Ятчук взволнованно вспоминал те старые времена. Единственное, чем он мог воздать почести своему знаменитому гостю, была особая забота о его трапезах. Первый завтрак, который им подали в гостинице «Лондон», напоминал пиры Лукулла с их кулинарными изысками. Ятчук самолично обслуживал дорогих гостей и, блаженно улыбаясь, говорил:

– Помните, ваше превосходительство, как в молодости вы любили хорошо прожаренный бифштекс с жареной картошкой? Ну и аппетит у вас тогда был! Я лишь глаза закрою и вижу вас в студенческой форме, как будто это вчера было.

Девочка молча слушала и наслаждалась изысканными блюдами, которые им подавали.

На вторую половину дня был назначен визит к тетушке Наде. Ей было восемьдесят лет, она так никогда и не была замужем, потому что не хотела оставлять сестру Катю, с которой их разлучила лишь смерть последней. Она перенесла эту любовь на ее детей и относилась к ним как к собственным. Ее квартира располагалась на той же лестничной площадке, что и жилище племянниц, Софьи и Ольги. В гостиной, заставленной мебелью, как антикварная лавка, нельзя было шагу ступить, чтобы что-нибудь не уронить. В большом кресле, обитом зеленым бархатом, сидела хозяйка дома Надежда Андреевна Фадеева. Ее морщинистое лицо дышало бесконечной добротой. Одета маленькая сгорбленная старушка была в свободный жакет и юбку из черного драпа. Рядом с ней сидела высокая толстая старуха, которая с криком радости поспешила в объятия отца девочки. Это была его кормилица, которая продолжала жить с ними и к которой относились как к члену семьи.

Тетушка Фадеева тоже обрадовалась племяннику, с которым нянчилась в Тифлисе, в доме родителей, где собиралась вся семья.

Рядом с гостиной находился ее кабинет с огромной библиотекой. На стенах висели портреты предков. Надежда Андреевна воплощала не только историю нынешней семьи, но и всех трех ее поколений. <…> За работы в области естественных наук ее [мать] собирались принять в Академию наук. Она завещала этому учреждению собранную ею коллекцию флоры Кавказа. Она вела переписку со многими европейскими учеными. Судя по портретам, ее внук Витте был очень на нее похож[62]62
  С. Ю. Витте был внучатым племянником Н. А. Фадеевой.


[Закрыть].

В столовой пел самовар. Все расселись за круглым столом. Девочка, чувствовавшая смущение в этой новой обстановке, молчала; тетушки потчевали ее конфетами, пирогами и вареньем, восхищаясь ее образцовым поведением. Они ожидали встречи с непоседливым ребенком, а увидели примерную девочку. Было видно, что эти три женщины боготворят ее отца. Они жадно ловили каждое его слово и не сводили с него глаз, когда он говорил.

В углу его старая кормилица вязала шерстяной чулок и бросала украдкой нежные взгляды на этого человека, казавшегося еще выше в этой скромной комнате. Теперь ее маленький Сережа стал важным человеком империи, но он остался прежним. Маятник старинных часов красного дерева, стоявших на камине, нежно качался. Часы тикали негромко, осторожно, словно боялись нарушить это семейное сборище. Горшки с геранью на окнах оживляли уютный интерьер. Здесь отовсюду веяло прошлым, и каждый предмет находил отклик в душе.

Раздался громкий лай. Тетушки засуетились и бросились открывать дверь. На пороге появился жирный и неприятный мопс. Отец девочки терпеть не мог маленьких собак, но из почтения к пожилой родственнице смолчал. Она нежно любила это противное животное и некогда даже брала его с собой в театр, чтобы Бобик, оставшись дома, не заскучал. Бобик спрятался под столом, потом, рыча, обошел ноги всех гостей, пытаясь их укусить. Девочке было очень неспокойно, а ее отцу и того хуже. Тетушки сразу же засуетились вокруг собаки, которой подали миску молока и сладкое печенье.

Когда рассеялись первые впечатления, девочка начала скучать в обществе всех этих взрослых. Она должна была сопровождать родителей, как тень, и слушать разговоры, которые нисколько ее не интересовали.

Она считала часы, которые отделяли ее от встречи с мисс, Арапкой и даже Степанидой. Жара стояла такая, как будто настал Судный день. Прогулки не доставляли ни малейшего удовольствия, потому что на зубах скрипела пыль. Наконец настал долгожданный день отъезда. Радуясь, что возвращается на острова, девочка крепко обнялась с тетушками и пообещала им часто писать. Старушки плакали, прощаясь с любимым братом, благословляли его и обнимали: но их нежности не трогали сердца племянницы. Она мечтала лишь об одном: уехать. На вокзале она с нетерпением ждала третьего звонка, боясь, как бы родители вдруг не передумали и не решили остаться в Одессе подольше. Когда поезд наконец тронулся, она долго смотрела на платформу, где две женские фигуры в черном махали платками.

Нарышкина-Витте В. С. Воспоминания русской девочки // Воспоминания В. С. Нарышкиной-Витте. М., 2005. С. 38–40, 46–51.

А. Е. Кауфман
Черты из жизни гр<афа> С. Ю. Витте

<…> Колыбелью карьеры графа С. Ю. Витте была Одесса. Там он провел свою довольно бурную молодость. В Одессе Сергей Юльевич учился в университете и начал свою службу на Одесской железной дороге в качестве конторщика при весах, был контролером, изучал железнодорожное дело в мастерских, ездил часто на паровозе и исполнял одно время обязанности начальника одной из южных станций.

<…> На Одесской железной дороге Витте выдвинулся и достиг «степеней известных», обратив на себя внимание во время Русско-турецкой войны своею умелою распорядительностью при перевозке войск.

Не последнюю роль в карьере будущего премьер-министра сыграли директор Русского общества пароходства и торговли, которому была подчинена и Одесская железная дорога, старый одессит Чихачёв, и министр финансов И. А. Вышнеградский, ознакомившийся с деятельностью энергичного железнодорожного служащего в бытность свою председателем правления Юго-Западных железных дорог.

С. Ю. Витте оказывал всегда всяческое содействие и покровительство своим бывшим знакомым, начальникам, сослуживцам и школьным товарищам.

В молодости Витте был вхож в семью Рафаловичей в Одессе. И все Рафаловичи при министре финансов Витте сделали карьеры по финансовому ведомству, в банковских и т. п. учреждениях.

Городским головою Одессы, когда Витте окончил университет, был знаменитый прожектер Н. А. Новосельский, много сделавший для благоустройства Южной Пальмиры. Но Новосельский терпел неудачи за неудачами. Английская газета «Hour» обвинила его в получении «промесс» от устроителя одесского водопровода. Во время Русско-турецкой войны Новосельский получил подряд на поставку для офицеров, и на него полился в печати дождь обвинений в злоупотреблениях. Запутался он и при эксплуатации своих тквибульских угольных копей на Кавказе.

Разорившемуся Новосельскому пришел на помощь Витте, и он получил место члена совета при министре финансов.

Другой одесский городской голова, профессор В. Н. Лигин, с которым Витте сблизился в Новороссийском университете, по протекции Сергея Юльевича получил место попечителя Варшавского учебного округа. Витте прочил его в министры народного просвещения, но преждевременная кончина прервала карьеру Лигина.

Вынужденный прервать свою преподавательскую деятельность популярный профессор истории в Одессе Г. Е. Афанасьев назначается, благодаря Витте, управляющим конторой Госуд<арственного> банка в Киеве.

Бывший товарищ министра финансов Романов – сослуживец графа Витте по Одесской железной дороге.

К своим подчиненным Витте относился всегда снисходительно, требуя от них лишь знания дела. Романов отличался большою рассеянностью. Однажды из управления дороги пропала папка с очень важным делом. Долго не решались доложить об этом Витте. Наконец ему стало известно о пропаже.

– Да вы не там искали, где следует, – заявил Сергей Юльевич, – поищите-ка в карманах Романова!

И искомое было найдено в карманах рассеянного чиновника.

В большой дружбе был Витте со своим начальником по Одесской железной дороге Б. А. Магнером и сослуживцем Ф. К. Штерном. Магнер оказался впоследствии в подчинении у своего бывшего подчиненного, то есть у Витте, но отношения обоих были всегда самые дружеские и близкие. Еще за две недели до кончины своей Витте хлопотал об освобождении Магнера из австрийского плена, а когда тот, не выдержав военнопленного режима, умер в пути, в Бухаресте, Витте хлопотал о перевезении его тела в Одессу.

Любил Витте одесситов и самую Одессу, свою «вторую родину», как он называл ее. Он выработал в бытность свою министром путей сообщения весьма выгодные для одесской торговли и промышленности тарифные ставки, содействовал устройству портовой эстакады и всяких усовершенствованных оборудований для одесского порта.

Много десятков лет подряд одесские лорд-мэры и высшая администрация тщетно ходатайствовали об открытии при Новороссийском университете медицинского факультета, столь важного в курортном городе. С. Ю. Витте сумел преодолеть все препятствия[63]63
  Факультет был открыт в 1900 г.


[Закрыть]. В награду за это его избрали почетным гражданином и присвоили его имя Дворянской улице, где университет расположен[64]64
  С. Ю. Витте стал почетным гражданином Одессы в 1894 г., улица Витте появилась в 1902 г.


[Закрыть].

Однажды Витте отправился с городским головою П. А. Зеленым в университет.

– На Дворянскую улицу! – крикнул Витте кучеру.

– На улицу Витте! – поправил его Зеленый[65]65
  Правильно – П. А. Зеленой. – Примеч. ред.


[Закрыть].

Витте словно предчувствовал, что «улица Витте» недолго просуществует: черносотенная одесская дума поспешила отменить постановление своей предшественницы с благословения градоначальника, известного генерала Толмачёва[66]66
  19 июня 1909 г. улица Витте получила имя Петра Великого под благовидным предлогом – в ознаменование 200-летия Полтавской битвы.


[Закрыть].

Когда одесситу нужна была протекция, он смело шел к министру из одесситов, в полной уверенности, что добьется желаемого.

Представители торгово-промышленного класса хлопотали о разных льготах. Родители-евреи – о приеме их детей в учебные заведения сверх процентной нормы и т. д.

Старый одесский нотариус Гурович, имевший какую-то тяжбу с казной, вел оживленную переписку по этому поводу с С. Ю. Витте, который охотно принял на себя хождение по делу своего земляка.

Когда исполнилось какое-то «-летие» государственной деятельности Витте, редактор газеты, в которой я работал, обратился ко мне с такою просьбою:

– Витте – одессит, и вы – бывший одессит. Попробуйте-ка отправиться к нему и побеседовать кое о чем!..

И действительно, одного упоминания по телефону, что я одессит, было достаточно, чтобы через полчаса я сидел в хорошо знакомом виттевском кабинете в «Белом доме» и беседовал с бывшим премьером. Значительная часть беседы, помню, была посвящена расспросам Витте об общих одесских знакомых и воспоминаниям о пребывании в Одессе, о бегстве, вопреки родительскому запрету, в Кишинев, где не окончивший гимназии в Тифлисе молодой Витте предполагал сдавать экзамены.

С. Ю. Витте любил Одессу, но еще больше любили его одесситы, среди которых он был крайне популярен. Его не называли ни Витте, ни графом, а просто – «Сергеем Юльевичем».

Каждый новый этап на пути государственной деятельности бывшего одессита сопровождался посылкой ему одесским муниципалитетом и его земляками самых горячих приветственных телеграмм и поздравлений.

С. Ю. Витте часто заезжал в Одессу, где служил покойный его брат Борис – сначала прокурором, а затем председателем судебной палаты и где и посейчас проживает его любимая сестра.

Одесситы, знавшие выдающегося государственного деятеля, когда он еще был простым конторщиком и газетным сотрудником, с удовольствием отмечали всегда, что он «ничуть не переменился». Те же чуждые всякой претензии на аристократизм манеры, та же неуклюжая и несколько грубоватая речь, те же усвоенные в Одессе неправильные обороты.

Известно, что на первых порах своей государственной деятельности в столице Витте немало шокировал своих коллег простотой и демократичностью. На какое-то торжественное собрание С. Ю., занимавший тогда уже довольно высокий пост, явился без знаков отличий и ленты. Это отнесли к его демократизму, и ему сделано было замечание.

– Я не ношу орденов и ленты потому, что я их не имею! – был ответ!

Хорошо относился С. Ю. Витте к одесситам, но не могут жаловаться на него и деятели печатного слова.

– Печать, – говорил Витте, – есть могучая сила, с которой должен считаться весь мир…

И граф Витте и на заре своей служебной деятельности, и по достижении им высокого положения на государственной иерархической лестнице, и на закате своей жизни, находясь уже не у дел, «считался с печатью»; он принимал и сам в ней участие своими статьями, доставлявшимися им материалами и постоянными беседами с журналистами, для которых он был доступен во всякое время дня и даже ночи – в экстренных случаях.

Деятели печати отнюдь не избалованы благожелательным к ним отношением наших государственных людей. «Газетчиков», кроме разве заморских, часто не подпускают на пушечный выстрел туда, где вершатся и не столь важные государственные дела.

Граф С. Ю. Витте составлял всегда счастливое исключение среди «власть имущих» своим отношением к деятелям печатного слова.

В министерском коричневом доме на Мойке, в Белом доме на Каменноостровском и в отведенных для Витте апартаментах в Зимнем дворце в бытность его премьер-министром можно было встречать и именитых писателей, и скромных журналистов, и газетных работников. Со многими из них граф Витте был в самых дружеских отношениях.

Однажды на прием в Министерстве финансов записались несколько десятков человек. Были тут и губернаторы, даже один министр, были и журналисты.

Просмотрев список с именами явившихся, Сергей Юльевич отметил карандашом тех, кого он желал принять в первую голову, без соблюдения обычной очереди.

– Вас просит министр! – обратился дежурный чиновник к находившемуся в приемной издателю столичной газеты, явившемуся на прием позже других.

Ожидавший в приемной курский губернатор граф Милютин, едва за издателем закрылась дверь министерского кабинета, стал громко выражать свое неудовольствие:

– Помилуйте, разве это порядок! Летишь сюда из-за тридевяти земель по не терпящим отлагательства административным делам, в которых заинтересована целая губерния, а ты вдруг изволь ждать тут в приемной, пока окончится беседа с каким-то газетчиком!..

Граф Милютин выразился несколько резче насчет «газетчика»…

Но вот на пороге появился издатель, и дежурный чиновник подмигнул другому причастному к печатному слову деятелю —

В. А. П-ву, до которого не дошла еще очередь. П-в был некогда одесским корреспондентом большой петроградской газеты, когда Витте служил на Юго-Западных железных дорогах.

– Я вас, Сергей Юльевич, – начал было П-в, – не задержу, так как у вас там в приемной масса народа. Кто-то высказал даже неудовольствие по поводу несоблюдения очереди…

– А мне в высокой степени наплевать! – ответил Витте, выражавшийся всегда несколько резко. – Мне-то самому лучше знать, когда кого принимать!..

И он стал забрасывать П-ва вопросами об интересовавших его в то время предметах, а попутно делился своими замыслами и планами. Витте был тогда поглощен сберегательными кассами, которыми его собеседник мало интересовался.

– Столько в наши кассы потечет народных сбережений, – хвастал министр финансов, – что мы выдержим самую большую войну, если, Боже упаси, вынуждены будем воевать…

<…>

Уезжая летом на воды, Витте и там не расставался с «братьями-писателями». В Биаррице его можно было встречать прогуливающимся с В. М. Дорошевичем, которого, между прочим, расспрашивал об общих знакомых – «одессистах», как он выражался.

В каждом городе, где он жил, Витте имел своих знакомых и друзей среди журналистов. В Киеве он сблизился с редакторами «Киевлянина» Д. И. Пихно и «Киевского слова» – Антоновичем, у которого печатал свои статьи по железнодорожным и финансовым вопросам. И Антонович, и Пихно при содействии Витте сделали государственные карьеры, получив посты товарищей министра.

В Одессе Витте, занимая место конторщика на железной дороге, принимал участие и в местной печати. В прогрессивной газете «Правда» появлялись время от времени злободневные фельетоны за подписью «Зеленый Попугай», и товарищи по перу автора этих фельетонов не подозревали, что их сосед по газете променяет впоследствии редакционный портфель на портфель министра, и они, как некий одесский журналист С. Г. Ярон, смогут называть себя «товарищами министра».

В другой одесской газете, «Новороссийском телеграфе», Витте выступил с горячо написанною статьей по славянскому вопросу. Этому же вопросу посвящались его статьи в аксаковских изданиях – «Дне» и «Руси».

Славянолюбие Витте берет начало от дяди по матери, генерала Фадеева, известного патриота и военного писателя. Тяготением к литературе С. Ю. обязан был, по его словам, своей тетке – известной писательнице Елене Ган, писавшей под псевдонимом Зинаида Р., и родственным отношениям с писательницей Желиховской и теософкой Блаватской.

В Одессе на заре своей служебной и газетной деятельности Витте сблизился с «дедушкой одесских фельетонистов» бароном Иксом – С. Т. Герцо-Виноградским. Он не порывает с ним даже тогда, когда барон Икс, вернувшись из ссылки, находился под надзором.

Частые переходы фельетониста из газеты в газету обрекали его на денежные затруднения, и Витте сначала устраивает его на должности на Юго-Западных железных дорогах, а когда Герцо-Виноградский потерял службу и журнальная работа стала его плохо кормить, С. Ю. устроил ему пенсию из учрежденного по его инициативе при Академии наук фонда имени императора Николая II для выдачи пособия литераторам, публицистам и ученым.

На Юго-Западных железных дорогах Витте устроил другого одесского журнального ветерана, талантливого критика и шекспиролога С. И. Сычевского, который, страдая известным пороком, вечно нуждался.

И не один деятель печатного слова, обреченный на склоне дней своих на всякие лишения, помянет добрым словом инициатора хорошего дела.

Когда провинциальные редакторы страдали от гнета местных администраторов и цензуры или существованию их изданий угрожала какая-либо опасность, они искали защиты у Витте – и не без успеха. Закрыли однажды «Одесский листок», кажется, за статью В. М. Дорошевича, о притоне в доме одесского судебного деятеля Шимановского – и Витте добился снятия этой кары и возобновления газеты.

Ходатайствам Витте многие органы печати обязаны своим возникновением в те времена, когда разрешения на новые газеты выдавались с большим трудом.

Провинциальные журналисты любят часто справлять свои юбилеи, празднуя их «на Антона, и на Онуфрия». И Витте аккуратно посылал юбилярам свои поздравления и юбилейные приветствия.

Посещая Одессу, Витте не забывал своих старых знакомых из журнального мира.

И в столице были журналисты и издатели, которым Витте оказывал содействие «в минуты жизни трудные».

Разрешение на довольно распространенную газету, в котором многократно отказывали издателю, было добыто бывшим министром финансов. Это не помешало тому же издателю на столбцах разрешенной при содействии Витте газеты разделывать последнего под орех.

Во «дни свобод», когда к бывшему премьеру явилась депутация журналистов, которых он призывал поддерживать его начинания и успокаивать умы, издатель, являвшийся, по словам Сергея Юльевича, его неоплатным должником, разразился довольно резкою филиппикою.

– Ну, и отплатил же мне ваш патрон! – заявил Витте журналисту Р<уманову>. – Не ожидал я от него такой прыти!..

Другому журналисту г-н Витте заявил, что в имеющих появиться после его смерти мемуарах он охарактеризовал по достоинству черную издательскую неблагодарность…

Ко всякому печатному слову Витте относился очень чутко. Когда он, живя еще на юге, занял уже видное положение, «Новое время» отметило его нерусскую фамилию. С. Ю. разыскал корреспондента газеты В. А. П-ва и просил его протелеграфировать от его имени лично А. С. Суворину, что в его, виттевских, жилах течет кровь русского архипатриота генерала Фадеева.

На критику его деятельности бывший премьер смотрел как на явление вполне законное и нормальное. Брань по его адресу в известной части печати он оставлял без внимания, особенно в последнее время. К цензурным скорпионам Витте никогда не прибегал. Но были обвинения, с которыми он не мог мириться.

Чтобы осведомлять печать о своих реформах, вызывавших всегда сильную оппозицию, Витте отдавал распоряжения своим подчиненным – не отказывать журналистам в сведениях, и сам часто делился с ними всем, что могло их интересовать.

Когда в Одессе введена была казенная продажа питей, Витте, приехавший ознакомиться на месте с только что введенной реформой, выразил пожелание, чтобы при осмотре им казенных лавок и мест для распивочной продажи спиртных напитков ему сопутствовали представители печати. В гавани он расспрашивал портовых рабочих о качествах «казёнки». Сопровождавший его пристав Чебанов стал было подсказывать рабочим приятные творцу реформы ответы, но Сергей Юльевич решительно запротестовал:

– Нам нужна одна правда, а не ложь! – заметил он приставу.

Превратное толкование его проектов и реформ вызывало со стороны бывшего министра самые энергичные возражения, с которыми он выступал лично или при посредстве знакомых журналистов.

Когда творец 17 Октября находился уже не у дел, при нем состояли два лейб-журналиста, выступавшие в печати истолкователями взглядов и деятельности экс-премьера: это были публицист, писавший под псевдонимом Морской, и информатор большой московской газеты Р<уманов>, к которому Витте относился с большим доверием.

Особенно негодовал С. Ю. Витте, когда критика исходила от его недавних друзей. Я помню, как он волновался при одном моем посещении его, когда зашла речь о Пихно.

– Какой же я хамелеон, как называет меня Пихно! Как министр и верноподданный своего государя, я счел своим долгом в своей записке о земстве высказать, что введение в стране широкого самоуправления повлечет за собою установление конституционного режима. Хотите дать конституцию – дайте земство с самыми широкими правами! – говорил я. – Но правительство не было еще подготовлено к дарованию конституции, а потому опасно было вводить широкое самоуправление. Вот и всё! Не я хамелеонствовал, а Пихно и компания прыгали через мою голову! – воскликнул Сергей Юльевич, вытянувшись во весь свой длинный рост и показав мне, что через его голову мудрено было прыгать такому маленькому человеку, как покойный Пихно…

Превратной критики Витте терпеть не мог, а за поддержку его политики умел выражать свою признательность.

Когда С<ергей> Ю<льеви>ч был министром финансов, О. К. Нотович вел одно время в «Новостях» упорную борьбу с биржевым ажиотажем и с игрецкими страстями средней публики. Прибыв на несколько дней в Петроград из Одессы, я посетил своего прежнего редактора-издателя, который с места в карьер объявил мне:

– Вот вы там в провинции все пишете о школах, библиотеках, о борьбе между книгою и штофом, о телесных наказаниях и т. п. оскомину набивших вещах! А вот «Новости» борются с биржевыми спекуляциями, которыми увлеклись даже швейцары и кухарки, и много тысяч людей спасены нами от разорения. Министр финансов Витте в самой лестной форме выразил мне за это свою признательность, а он знает, что делает…

Мне оставалось тогда только позавидовать редактору «Новостей»: провинциальные журналисты далеки от министров и благодарности от них не получали.

Издатель «Русского дела» Шарапов поднял целый поход против золотой валюты. Прошло некоторое время, и Шарапов, получив «золотую валюту» на усовершенствование изобретенного им плуга, переложил гнев на милость[67]67
  Газета С. Ф. Шарапова «Русский труд» во второй половине 1890-х гг. постоянно выступала с резкими нападками на золотую реформу С. Ю. Витте, настаивая на сохранении серебряного стандарта рубля и возможности неограниченной эмиссии. Это происходило при закулисной поддержке политических противников С. Ю. Витте – министра внутренних дел И. Л. Горемыкина и великого князя Александра Михайловича. Однако летом 1902 г. публицист и министр неожиданно помирились: С. Ю. Витте организовал посещение Николаем II показательной пахоты шараповским плугом и приобрел за счет казначейства на 50 тыс. руб. акций предприятия, выпускавшего плуги, после чего критика золотой реформы немедленно прекратилась.


[Закрыть].

Со всем тем, что о нем писали, Витте был всегда досконально знаком, ибо редкий государственный деятель так следил за текущею журналистикою, как он. На его столе в кабинете всегда лежали последние номера газет и свежие выпуски журналов.

Зашла однажды речь при Витте об одном министре, и он дал о нем весьма нелестный отзыв.