Текст книги "С. Ю. Витте"
Автор книги: Сборник
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 15 (всего у книги 47 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]
С. И. Шидловский
Воспоминания
<…> Начальством моим бывали самые разнообразные люди, сменявшиеся чуть не каждый месяц, и каждый из них имел свои приемы и свой способ ведения дела, к которому нужно было применяться, для того чтобы дело мало-мальски шло вперед. Положение было, с моей точки зрения, нормальным только во время краткого управления министерством Кривошеина. Он вызвал меня и сказал мне, что знает меня и верит мне, и поэтому просит меня действовать самостоятельно, хотя бы от его имени, и испрашивать его указаний только в тех случаях, когда я это найду нужным. Эти директивы, данные способным администратором, очень напоминают мне разговор С. Ю. Витте с одной барыней, которая, встретясь с ним где-то в обществе, стала умиляться над тем количеством работы, которую ему приходится брать на себя, стоя во главе такого обширного ведомства, как Министерство финансов. Витте ей ответил, что она ошибается и что работы у него вовсе не так много, причем перечислил все отдельные отрасли, ему подчиненные, каковых оказалось, если не ошибаюсь, восемь. Поставленные мною во главе каждой отрасли лица пользуются полным моим доверием, сказал Витте, каждый из них имеет у меня еженедельный доклад, длящийся полчаса, таким образом у меня занято четыре часа в неделю, а в остальное время я свободен. Конечно, в таком ответе есть доля преувеличения, но по существу он правилен, только таким образом можно разумно вести дело, имея на руках большую и сложную машину. <…>
Шидловский С. И. Воспоминания. Т. 1. Берлин, 1923. С. 80–81.
В. Н. Коковцов
Из моего прошлого
Часть шестая. Моя отставка 29 января 1914 гГлава III. Главные участники действовавшей против меня коалиции
Начало наших взаимных отношений с гр<афом> Витте было не совсем обычное.
Мы встретились впервые задолго до той поры, которой посвящены мои воспоминания. Это произошло в стенах Государственного совета прежнего устройства осенью 1892 года, вскоре после того, что С. Ю. Витте после короткого времени управления Министерством путей сообщения был назначен в августе этого года министром финансов, на смену тяжко заболевшего И. А. Вышнеградского. В начале того же года я был назначен статс-секретарем Департамента государственной экономии по сметной части.
Таким образом, начало осенней сессии Государственного совета 1892 года и, в частности, сметной его работы, было порою первого применения С. Ю. Витте его взглядов на вопросы бюджета и финансового управления. Для меня это был также первый год моего близкого участия в качестве докладчика Департаменту экономии вносимых министрами смет и в предварительной разработке возникающих по ним вопросов.
В этот год ввиду смены руководителя финансового ведомства члены Департамента экономии выразили пожелание, чтобы канцелярия несколько отошла от несвободных, до известной степени рутинности, прежних методов подготовления смет к докладу и развила составление справочного материала, облегчающего департаменту проверку сметных исчислений. <…>
Составленные Государственною канцелярией подробные справки, заимствованные исключительно из отчетов Государственного контроля и сведений самого Министерства финансов, были подробно рассмотрены департаментом в присутствии заменявшего министра его товарища А. П. Иващенкова, хорошего знатока сметного дела, и послужили поводом к некоторому увеличению ожидаемого дохода. Заключения департамента были подробно мотивированы и прошли все инстанции, не встретив никаких замечаний ни по существу, ни по изложению основных соображений.
Но представленный министру для подписи журнал департамента им не был подписан и вернулся к государственному секретарю при особом письме С. Ю. Витте, в котором в выражениях величайшей резкости содержалось обвинение чинов Государственной канцелярии в неправильном составлении справок, «несомненно введших департамент в полное заблуждение и притом неизвестно откуда заимствованных». Письмо заканчивалось просьбою сообщить, откуда именно взяты неверные сведения.
Недоставало только обвинения чинов Государственной канцелярии, и в первую голову меня – так как моя фамилия была даже упомянута в тексте письма – в совершении служебного подлога.
Нетрудно представить себе, каково было отношение к возникшему инциденту не только сметного отделения Государственной канцелярии, но и всего состава департамента, в котором заседали тогда такие выдающиеся государственные люди, как генерал-адъютант М. П. Кауфман, В. М. Маркус, М. С. Каханов и др.
Они приняли возведенное на канцелярию обвинение обвинением против них самих, так как они взвесили весь справочный материал с величайшим вниманием, а основанное на нем заключение выражало только безупречное изложение высказанных ими суждений.
Письмо министра финансов дошло до сведения председателя Государственного совета великого князя Михаила Николаевича, который поручил государственному секретарю произвести самый тщательный разбор всего дела и, не сомневаясь в безупречности работы чинов канцелярии, высказал, что им должно быть дано полное удовлетворение.
Расследование было возложено на товарища государственного секретаря, известного криминалиста Николая Андриановича Неклюдова. Немного времени потребовалось ему, чтобы сличить составленные справки с документами, на которых они были основаны, просмотреть записи суждений департамента и вынести самое лестное для канцелярии заключение об исполненной ею работе.
По указанию великого князя Михаила Николаевича государственный секретарь Н. В. Муравьев, впоследствии министр юстиции и затем посол в Риме, написал министру финансов ответное письмо, в котором в выражениях, не оставляющих места какому-либо недоразумению, заявил, что чины канцелярии не заслужили того упрека, который им столь несправедливо сделан, что они не вышли за пределы их служебного долга и что члены Департамента государственной экономии всецело разделяют его заключение и могут только отнестись к работе чинов канцелярии с величайшею признательностью за ту помощь, которую они оказывают департаменту в разработке сметного материала.
Лично мне Муравьев сказал, что если министр финансов не сочтет возможным сознаться в допущенной им несправедливости по отношению к чинам Государственной канцелярии, то председатель Государственного совета, вероятно, доведет о случившемся до сведения государя. Ответ С. Ю. Витте не замедлил прийти. В нем министр финансов выразил свое сожаление о случившемся недоразумении и сообщил, что оно произошло вследствие того, что он был введен в заблуждение неосновательным докладом директора Департамента окладных сборов И. Д. Слободчикова, недостаточно внимательно сверившего журнал департамента с отчетными данными, на которых он основан. Впоследствии стало известно, что директору департамента просто пришлось взять на себя чужую вину.
На этом и закончился весь этот конфликт. Министр финансов подписал журнал, Департамент экономии ни в чем не изменил своего решения и его обоснования, и только долгое время хранилось у него воспоминание о бесцельно возникшем столкновении. При первой моей встрече с С. Ю. Витте после этого эпизода он молча поздоровался со мною и никогда более к этому эпизоду не возвращался.
Возобновление наших нормальных отношений произошло уже в следующем, 1893 году.
На должность своего второго товарища министра С. Ю. Витте пригласил своего близкого знакомого по Киеву и, кажется, даже его личного друга А. Я. Антоновича. Никто его в Петербурге не знал, и ни о чем, относящемся до столичной жизни и до работы в центральных и высших государственных управлениях, он не имел ни малейшего понятия. Быть может, он был и прекрасным профессором и выдающимся ученым, но появление его на петербургском горизонте произвело на первых же порах одно сплошное недоумение не только его своеобразною речью и, как говорили тогда, с каким-то особенным «юго-западным» жаргоном, но и полнейшим неумением разобраться в самых простых вопросах и ответить на самое простое деловое замечание каждый раз, как он появлялся в Государственном совете.
Сначала его министр пытался оправдывать его новизною обстановки, в которой ему пришлось появиться, выражая уверенность в том, что при его высоких дарованиях он скоро найдет свое равновесие, но затем и ему пришлось убедиться в неудачном своем выборе, и даже в ответ на недоуменные рассказы о его выступлениях сам он начал рассказывать о том, что и в Киеве с ним случалось немало анекдотов.
Попробовал было министр финансов попросить меня помочь Антоновичу перед заседаниями совета указаниями, по каким делам ему лучше не настаивать на мнениях своего ведомства и по каким он может и в каком объеме рассчитывать на поддержку департамента, но из этого тоже ничего не выходило при самом моем добросовестном желании исполнить эту просьбу.
Антонович перепутывал все дела, и для самого министра стало очевидным, что проще всего ему вовсе не появляться в Государственном совете.
Не лучше была его участь и в Сенате. Там он безнадежно проигрывал все дела. Ему не осталось ничего иного, как и самому убедиться в непригодности своей к новой для него деятельности, и скоро он стал заниматься внутреннею работою в министерстве, на которой удача его была не больше, чем в его внешней деятельности.
Время шло, наступил 1895 год, и стало известно, что Антонович взял продолжительный отпуск и уехал в Киев, а министр начинает приискивать себе нового товарища.
Мне неизвестно, к кому именно он обращался, но как-то в начале 1895 года на одном из моих докладов перед очередным заседанием Департамента экономии председатель его гр<аф> Сольский сказал мне, что С. Ю. Витте говорил ему, что он хотел бы предложить мне принять должность его товарища, но не знает, приму ли я ее и не сохранилось ли у меня до сих пор воспоминания о столкновении с ним в конце 1892 года.
Гр<аф> Сольский прибавил, что он горячо поддерживал намерение Витте и даже предложил переговорить со мною и передать ему мой ответ.
Я ответил гр<афу> Сольскому, что чувствую себя совершенно удовлетворенным моим служебным положением, не ищу никакого улучшения и, хотя и имею склонность к более активной работе, но в особенности опасался бы перехода в Министерство финансов при близко мне известном теперь резком и невыдержанном характере министра, что для меня тем более чувствительно, что я давно избалован отношением ко мне целого ряда моих непосредственных начальников, начиная от статс-секретаря Грота в пору моей молодости, а затем и строгого и требовательного А. А. Половцова и, наконец, его самого.
На этом и остался возбужденный вопрос в ту пору. Он возобновился в самом начале осенней сессии Государственного совета 1895 года. Гр<аф> Сольский снова заговорил о продолжающемся желании С. Ю. Витте предложить мне место своего товарища и сказал, что еще на днях об этом зашла беседа и Витте в ответ на мои слова, сказанные весною, просил передать мне, что он готов дать мне какие я захочу гарантии в том, что я никогда не встречу с его стороны ни малейшей неприятности, тем более что, по его словам, «его сотрудники часто больше ругают его, чем он ругает их».
Тем временем совершенно неожиданно для меня последовало назначение меня на должность товарища государственного секретаря, и я перестал думать о существующем предположении, хотя характер работы по этой последней должности совершенно не отвечал моим вкусам.
В начале 1896 года как-то утром без всякого предупреждения заехал ко мне на квартиру С. Ю. Витте и в самых простых и даже дружеских выражениях предложил мне занять должность его товарища, пояснив заранее, какие части ведомства предполагает он поручить моему заведованию. При этом, в ответ на переданные ему гр<афом> Сольским мои опасения, он сказал, что дает мне слово, что я никогда не услышу от него ни малейшей резкости, и в качестве «вещественной» гарантии предлагает обеспечить мне назначение меня в Сенат, если только я сам пожелаю расстаться с ним, по каким бы то ни было причинам. В то время сенаторское кресло составляло предмет желаний всех статс-секретарей Государственного совета, даже прослуживших в этой должности до 10 лет.
Попросив несколько дней на размышление, посоветовавшись со статс-секретарем Гротом, я принял сделанное мне предложение и в нем никогда не раскаивался. Я оставался в должности товарища министра в течение шести лет, и С. Ю. Витте в точности исполнил данное им обещание. За весь этот немалый срок между нами не было самого ничтожного недоразумения, самого мелкого расхождения во взглядах, и ни разу С. Ю. Витте не сказал мне, что, ведя с полною самостоятельностью все сложное дело винной монополии, только в самых общих чертах начатое до моего вступления в должность и проведенное всего в четырех губерниях востока России, – что я в чем-либо отошел от намеченных им оснований. Я не говорю уже о проведении бюджетов, которые были отданы им целиком в мои руки, и только в заключительном общем собрании Государственного совета он ежегодно выступал лично, предоставляя мне вести всю сложную борьбу со всеми ведомствами. <…>
Часть первая. На посту министра финансов до моего первого увольнения, 1903–1905Глава I. Отставка С. Ю. Витте и назначение управляющим министерством финансов Э. Д. Плеске
Помню хорошо, что я приехал домой в воскресенье; в то же утро, несколькими часами раньше меня, приехала жена из деревни, и мы сидели дома, когда около трех часов к нам приехал в мундире и ленте Э. Д. Плеске, делавший в этот день официальные визиты. День был очень жаркий и душный. Когда он вошел ко мне в кабинет, мы оба с женою не могли удержаться от вопроса, что с ним, настолько нас поразил его внешний вид: бледный, с бескровным лицом, покрытый потом, он едва держался на ногах и с трудом опустился в кресло, ища какого-то положения, при котором он меньше бы страдал. Он ответил нам, что устал от разъездов по городу и его окрестностям, но что это только минутное утомление, которое, вероятно, скоро пройдет. Тут же он рассказал нам, как состоялось его назначение, которого он никак не ожидал, как не ожидал своего увольнения Витте, несмотря на то что разговоры об этом уже ходили в городе. До меня они не дошли. Я помню хорошо этот рассказ и воспроизвожу его со всею точностью, так как он представляется во всех отношениях весьма характерным. Вот как передал мне покойный Плеске этот инцидент.
В конце июля он доложил своему министру, что никогда не бывал в Сибири и находил крайне полезным для дела побывать там и направить работу отделений Государственного банка, в которых замечалось чрезвычайно резкое повышение всех активных операций под влиянием большого оживления всей экономической жизни края. В особенности его заботил личный состав отделений, мало приспособленный к новой обстановке. Жаловался также торговый класс на то, что Государственный банк мало реагирует на требования жизни и на то, что частные банки пользуются этими недостатками и жмут торговлю своими тяжелыми условиями.
Витте отнесся к этому предположению очень сочувственно и поставил только два условия: чтобы поездка произошла одновременно с его собственным отъездом на юг и не заняла более одного месяца, так как к началу хлебной кампании он желал бы, чтобы Плеске вернулся из поездки. Предложение это было доложено им государю, не встретило никаких с его стороны возражений, и Плеске стал готовиться к отъезду около 15 августа. Все было уже приготовлено, найден удобный салонный вагон, подобраны спутники из состава ближайших сотрудников по Государственному банку, испрошены путевые пособия и оставалось только выждать отъезда министра и отправиться в путь следом за ним.
Поздно ночью 14 августа, когда все на парголовской даче Плеске спало уже мирным сном, раздался стук в двери, и появился курьер министра Жуковский с запискою Витте, набросанной карандашом: «Сейчас получил приказание государя привезти вас завтра с собою на доклад. Будьте на Петергофской пристани к 9 часам». Пришлось разбудить прислугу, послать в город за мундиром, и только под утро удалось все наладить, так как передвижение между Парголовом и городом на лошадях потребовало немало времени. Во время совместной с Витте поездки на пароходе Плеске ничего не узнал, так как Витте сказал ему только, что, вероятно, государь желает видеть его перед его отъездом в Сибирь, так как всегда интересуется Сибирью, тем более что и сам государь собирается через несколько дней выехать в Крым. Тут же Витте повторил Плеске, что просит его постоянно сноситься с ним по телеграфу шифром, и сказал, что Путилову (директору Общей канцелярии) передано уже распоряжение о снабжении его новым шифром. Во время доклада Витте государю Плеске сидел в маленькой приемной с дежурным флигель-адъютантом и вел самый обыкновенный разговор. Доклад длился очень долго, и собеседник Плеске заметил даже: «Как бы не задержал ваш министр государя с завтраком, этого здесь не любят». Витте вышел из кабинета государя с весьма смущенным лицом, подал Плеске руку и сказал ему только: «Я подожду вас на пароходе». Когда Плеске вошел в кабинет, государь посадил его против себя к окну и без всякого вступления, самым простым тоном сказал ему: «Сергей Юльевич принял пост председателя Комитета министров, за что я ему очень благодарен, и я решил назначить вас управляющим Министерством финансов». Смущенный такой неожиданностью, Плеске несколько времени молчал, а затем сказал, что он не имеет достаточно слов, чтобы выразить свою благодарность за оказываемое доверие, но очень опасается, что не сумеет его оправдать, так как здоровье его очень неважно, да он и не обладает многими свойствами, без которых пост министра ему будет не под силу. На это государь сказал ему: «Но вы обладаете тем преимуществом, которым не обладают другие, – моим полным к вам доверием и моим обещанием во всем помогать вам. Я думал сначала дать вам возможность побывать в Сибири и назначить вас уже после вашего возвращения, но так будет лучше, вы успеете съездить в Сибирь и в качестве министра, когда сами выберете подходящий момент».
Никаких разговоров больше не было, и государь простился со словами: «До будущей пятницы, после чего я сам скоро уеду на отдых в Крым».
На пароходной пристани Плеске застал Витте мирно беседовавшим с кем-то из моряков, но когда они вошли на яхту и сели в каюту, Витте не удерживался более и разразился нимало не скрываемым неудовольствием. Плеске не передал мне отдельных слов и выражений, но я хорошо помню из его рассказа, что Витте и не подозревал об увольнении его от должности министра и совершенно не был к этому готов. Он сказал Плеске, что весь его очередной доклад был выслушан с полнейшим вниманием, все одобрено и утверждено. Витте закончил все очередные вопросы испрошением указаний решительно обо всем и представил государю отдельный экземпляр шифра для сношения с ним во время пребывания его в Ливадии, просил разрешения телеграфировать по всем срочным вопросам и уже собирался встать и откланяться, как государь в самой спокойной и сдержанной форме сказал ему: «Вы не раз говорили мне, что чувствуете себя очень утомленным, да и немудрено устать за 13 лет. Я очень рад, что имею теперь возможность предоставить вам самое высокое назначение и сделал уже распоряжение о назначении вас председателем Комитета министров. Таким образом, мы останемся с вами в постоянных и самых близких отношениях по всем важнейшим вопросам. Кроме того, я хочу показать всем мое доверие к вашему управлению финансами тем, что назначаю вашим преемником Плеске. Надеюсь, что это доставит вам только удовольствие, так как я хорошо помню, как часто вы говорили о нем в самых сочувственных выражениях, да и со всех сторон я слышу о нем только одно хорошее. Его очень любит и моя матушка».
– Вы понимаете, – сказал Витте, – что меня просто спустили. Я надоел, от меня отделались, и мне следует просто подать в отставку, что я, конечно, и сделаю, но не хочу сразу делать скандала.
В конце сентября или в самых первых числах октября того же года, под конец нашего пребывания в Париже, мы с женою собирались уже в обратный путь домой. За день или за два до отъезда – мы жили тогда в отеле д'Альбани на рю де Риволи – к нам зашел покойный Я. И. Утин и сказал, что только что встретил на улице Витте, который, узнавши, что я здесь, сказал ему, что очень хотел бы меня видеть. Я отправился по указанному мне адресу, в отель Вестминстер на rue de la Paix, где жил и Утин, и спросил консьержа, дома ли Витте. Тот ответил мне, что никакого Витте у них нет, но есть господин Еттив (те же буквы, читаемые с конца) – «что, впрочем, – прибавил он, – одно и то же». Я застал его дома, также как и его жену, и его беседа носила характер прямого обвинения государя в неискренности и самого раздраженного отношения к увольнению его с поста министра финансов. На мой вопрос, когда думает он вернуться обратно, он сказал мне, что не принял еще никакого решения, так как ждет некоторых разъяснений о своем увольнении, ибо, прибавил он, «до меня доходят слухи о возможности моего ареста по требованию Плеве, благодаря проискам которого я и уволен». Я старался обратить весь разговор в шутку, в него вмешалась М. И. Витте и сказала между прочим: «Как вы должны благодарить судьбу за то, что не попали в министры финансов и остались на таком прекрасном, спокойном месте, как должность государственного секретаря». Витте прибавил к этому: «Если бы я только предполагал, что меня уволят, – я, конечно, указал бы государю на вас как на единственного подходящего кандидата, так как Плеске не справится, и ему все равно сломят шею, да к тому же он тяжко болен и не сможет оставаться на этой должности». Я нимало не сомневаюсь, что он поступил бы как раз наоборот и ни в каком случае не сказал бы ни одного слова в мою пользу, как не говорил, вероятно, ничего доброго про меня, когда я занимал пост министра финансов. Мы расстались на том, что я сказал, что чувствую себя прекрасно на своем месте, никуда не стремлюсь и буду рад помочь Плеске во всем, в чем это окажется для меня возможным, – по Государственному совету. <…>
Глава VI. Финансовая ликвидация войны
После первого моего свидания с С. Ю. Витте наши встречи становились все более и более редкими. Витте не раз уклонялся от моего желания видеться с ним, ссылаясь на множество занятий, я старался не искать встреч, но каждый раз становилось ясно, что наши отношения принимают все более и более напряженный и даже недопустимый с его стороны характер. Начались заседания Особого совещания под председательством графа Сольского по выработке проекта объединения деятельности отдельных министерств. Инициатива такого проекта принадлежала, разумеется, гр<афу> Витте, хотя письменного его доклада я никогда не видел, но знал от гр<афа> Сольского, показавшего мне собственноручную записку государя, в которой было сказано, что он не раз убеждался в том, что министры недостаточно объединены в их текущей работе, что это совершенно недопустимо теперь, когда предстоит в скором времени созыв Государственной думы, и потому он поручает гр<афу> Сольскому в спешном порядке выработать проект правил о таком объединении и представить на его утверждение. В записке было сказано, что председатель Комитета министров имеет уже проект таких правил, который представляется государю вполне разумным, и затем указан и самый состав совещания, со включением в него и меня.
Начались почти ежедневные заседания, и с первых же шагов мое положение стало для меня просто непонятным, а вскоре и совершенно невыносимым. Стоило мне сделать какое-либо замечание, как бы невинно и даже вполне естественно оно ни было, чтобы гр<аф> Витте не ответил мне в самом недопустимом тоне, какого никто из нас давно не слышал в наших собраниях, в особенности такого малочисленного состава людей, давно друг друга знающих и столько лет работавших вместе. Первые приступы такого непонятного раздражения вызывали полное недоумение со стороны всегда утонченно вежливого и деликатного гр<афа> Сольского. Он боялся, чтобы я не вспылил и не наговорил Витте неприятностей, и когда первое заседание кончилось, он попросил меня остаться у него, благодарил за мою сдержанность и выразил полное недоумение тому характеру возражений, который так изумлял всех. Я рассказал ему все, что произошло между мной и Витте с самого его возвращения, упомянул о разговоре с Шиповым и, ссылаясь на нашу давнюю близость, просил его разрешить мне при первом повторении таких выпадов обратиться к нему, как к председателю, с просьбой разрешить мне выйти из состава совещания, доложивши государю, что я вынужден сделать это по совершенной невозможности продолжать работу при том настроении враждебной раздраженности, которое проявляется со стороны гр<афа> Витте. Сольский просил меня этого не делать, обещал переговорить с Витте наедине и уговорить его сдерживать его несправедливое отношение ко мне. Я не знаю, исполнил ли он данное мне обещание, но практического результата это обещание не имело.
В следующем же заседании столкновение приняло еще более неприличный характер. Помню хорошо его повод. В проекте гр<афа> Витте стояла между прочим статья, по которой все доклады министров у государя должны были происходить не иначе, как в присутствии председателя Совета министров, и при том условии, чтобы всякий доклад предварительно рассматривался и одобрялся председателем.
Перед самым заседанием ко мне подошел Ермолов и заявил, что он станет самым решительным образом возражать против этой статьи и даже останется при особом мнении, спрашивая, присоединяюсь ли я к нему. Э. В. Фриш, почти всегда старавшийся примирять резкости Витте и искать компромисса при разногласиях, также находил недопустимым ставить доклады министров в такие неисполнимые условия. Гр<аф> Сольский также сказал нам, что он считает неосторожным создавать такую искусственность и надеется уговорить Витте не настаивать на ней. Обращаясь к Фришу, он сказал, что эта статья вводит в наше законодательство небывалый институт «великого визиря», на что едва ли и государь согласится. Он прибавил: «Вот, В<ладимир> Н<иколаевич>, прекрасный случай для вас возражать гр<афу> Витте. По крайней мере, на этот раз вы не останетесь в меньшинстве». Я тут же заявил, что пришел с твердым намерением возражать, приготовился к этому и прошу только оградить меня от несомненных выходок личного свойства, обещая не дать никакого повода к ним в самом способе заявления моего отрицательного отношения.
Случилось то, что так часто бывало в наших собраниях. Ермолов был очень слаб в своих возражениях и при первом же окрике Витте просто стушевался, заявивши, что будет голосовать против статьи. Фриш исполнил свое обещание и, несмотря на такие же резкости со стороны Витте, ответил ему очень вескими аргументами, которые еще больше раздражили Витте. Едва сдерживая себя, он предложил высказать свое мнение после всех, прибавивши, что «не сомневается, что многое будет ему высказано другими участниками совещания; один министр финансов чего стоит!» Во время моих объяснений, продолжавшихся всего несколько минут, так как я коснулся лишь тех аргументов, которых не привели другие, Витте не мог сидеть спокойно на месте, вставал, ходил по комнате, закуривал, бросал папироску, опять садился и, наконец, на предложение гр<афа> Сольского высказать его заключение, почти истерическим голосом стал возражать всем говорившим и отдал особенную честь мне, сказавши, что немало глупостей слышал он на своем веку, но таких, до которых договорился министр финансов, он еще не слыхал и сожалеет, что не ведутся стенографические отчеты наших прений, чтобы увековечить такое историческое заседание.
Всегда сдержанный и обычно державший сторону Витте гр<аф> Сольский на этот раз не выдержал и, обращаясь ко мне с просьбой оставить оскорбительную выходку гр<афа> Витте без личного моего возражения, сказал: «Я полагаю, что многие участники нашего совещания вполне разделяют ваш взгляд, который выражен не только сдержанно по форме, но и совершенно правильно по существу, так как он сохраняет должную самостоятельность за министрами как докладчиками у государя и в то же время обеспечивает за правительством должное единство, обязывая всех министров проводить через Совет министров все проекты их всеподданнейших докладов, имеющих общее значение и затрагивающих сферу деятельности других ведомств». Витте замолчал и проговорил только в заключение: «Пишите, что хотите, я же знаю, как я поступлю в том случае, если на меня выпадет удовольствие быть председателем будущего Совета министров. У меня будут министры – мои люди, и их отдельных всеподданнейших докладов я не побоюсь».
Все переглянулись, я не ответил Витте ни одним словом, задержался несколько минут у гр<афа> Сольского после разъезда и сказал ему, что для меня совершенно очевидно, что как только Витте будет назначен председателем Совета министров – в чем не может быть ни малейшего сомнения, – я немедленно подам в отставку. Сольский опять просил меня этого не делать, ссылаясь на то, что Витте быстро меняет свои отношения и столь же скоро переходит от вражды к дружбе, как и обратно.
Ожидания гр<афа> Сольского, однако, совершенно не сбылись. Наши встречи продолжались и после этого острого столкновения в той же напряженной атмосфере, и каждая из них приносила только новое обострение. Я кончил тем, что перестал возражать Витте открыто и заменял мои словесные выступления предложениями письменного изложения новой редакции тех статей, которые вызвали мои возражения. В одних случаях я был поддержан другими участниками совещания, в других мне приходилось уступать, но споры между мной и Витте прекратились, и наши отношения приняли даже наружно такую форму, что для всех стало ясно, что между нами произошел полный разрыв. Я решил совершенно определенно уйти с моего поста, как только выяснится вопрос о составе нового Совета министров, и заготовил даже заблаговременно мое письмо к государю, решивши представить его тотчас же по назначении Витте председателем Совета министров. Мое решение окончательно укрепилось вечером 18 октября, когда мои отношения к гр<афу> Витте стали совершенно невозможными.
В этот день утром был опубликован знаменитый Манифест 17 октября, в составлении которого я не только не принимал никакого участия, но даже и не подозревал о его изготовлении. <…>
Коковцов В. Н. Из моего прошлого: Воспоминания, 1903–1919. Кн. 2. С. 269–274; кн. 1. С. 28–31, 91–94. М., 1992.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?