Текст книги "Любимовка.Пьесы"

ПАРЕНЬ. Девушка, можно сфотографировать ваши ноги?

МАША. Да сколько угодно.

ПАРЕНЬ. Меня зовут Иисус Христос Фиолетовый Шар.

МАША. Псевдоним?

ПАРЕНЬ. Я художник.

МАША. Я Маша…

ПАРЕНЬ. А я Юра так-то…

МАША. Да, Фиолетовый Шар поэпичнее…

ПАРЕНЬ. У меня новый проект. Я фотографирую ноги девушек нашего города, снимаю видео… А потом делаю с ними короткометражные фильмы.

МАША. У тебя девушка есть?

ПАРЕНЬ. Ну нет так-то…

МАША. Пойдем гулять?

ПАРЕНЬ. Я живу тут недалеко.

МАША. Давай сначала винчика возьмем?

Они пьют вино, гуляют, разговаривают обо всем.

МАША. Ты знаешь, что все звезды светят для нас? И только для нас?

ПАРЕНЬ. Мы еще слишком мало вина выпили для таких разговоров.

МАША. Для землян, я имею ввиду. Нет ни одной такой подобной планеты… И нигде во всей огромной вселенной нет дела до других звезд. Только у нас. Только на Земле. Здорово?

ПАРЕНЬ. Ниче так…

МАША. Ты знаешь, чего я хочу? Я хочу сказать мужчине фразу, которая бы имела тот же смысл, что и «Будь моей женой».

ПАРЕНЬ. «Будь моим мужем» не подходит?

МАША. Тут важен момент заботы. «Будь моей женой» – значит, что ты берешь эту женщину под свою заботу и опеку. Но я не хочу, чтобы меня брали под опеку. Я хочу, чтобы я взяла под опеку. А в русском языке подобных слов просто нету.

ПАРЕНЬ. Тогда придумай.

МАША. Как «Иисус Христос Фиолетовый Шар»?

ПАРЕНЬ. А почему нет?

МАША. Йонеж йеом дюб!

ПАРЕНЬ. Чего?

МАША. Я нашла. Это «Будь моей женой». Только наоборот. Представляешь? Я придумала! Я нашла! Пошли отмечать? Пожалуйста… Ты говорил, что рядом живешь?

ПАРЕНЬ. Да. Недавно начал снимать. Тут вот недалеко.

Маша с парнем проходят в очень хорошо знакомый для Маши двор. Тут была квартира Коли. И да. Опасения сбылись. Они идут в квартиру Коли. Маша молчит. Она ничем не показывает, что была тут уже не раз.

МАША. Йонеж йеом дюб… Как просто. А я ломала голову…

ПАРЕНЬ. Еще выпьем?

МАША. Давай.

Пьют. Парень лезет целоваться. Маша не сопротивляется. Они ложатся на ту самую кровать, на которой столько раз они спали с Колей.

ПАРЕНЬ. Ты прости… Я просто, чтобы сразу объяснить, что нравится там… Предпочтения… Мне нравится удушение. Ну и пожестче.

МАША. Как скажешь…

Они целуются, ложатся на кровать. Машин телефон получил сообщение.

МАША. Жив.

ПАРЕНЬ. Что?

МАША. Рома написал, что жив.

ПАРЕНЬ. Подожди, у тебя парень есть, что ли?

МАША. Он настоящий. Он должен быть настоящим.

Пауза.

МАША. Иисус Фиолетовый, скажи, как бы ты проверил, реально ли все вокруг или нет?

ПАРЕНЬ. Убил бы кого… Если умер – реальность. Выжил – нет.

МАША. Вполне так… Да…

Они очень страстно обнимаются, целуются. Маша легонечко придушивает парня, ему нравится. И тут она накидывает на него подушку, душит его. Он дергается какое-то время, потом перестает. Она снимает с его лица подушку. Долго рассматривает его лицо, гладит, целует. Смотрит на парня, затем на экран телефона. Снова на парня и снова на экран.

МАША. Жив. Рома жив. А я в реальности. Так что все хорошо.

Парень резко и глубоко вздыхает. Приходит в себя, к жизни…

ПАРЕНЬ. Офигенно… Никогда такого не было… Никогда… Маша… Ты богиня. Оставайся со мной.

МАША. Я не пойду по второму кругу. Никогда не пойду. Не пойду!

Маша выбегает из квартиры. Долго идет по прямой. Близится ночь. Близится двенадцать часов ночи. Маша идет, тихонечко бормоча себе под нос.

МАША. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя.

От этих слов вырастают новые цветы, деревья, очищается воздух. Всем становится проще жить.

МАША. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя.

Всем от этого легче жить, кроме Маши. Она одна идет по берегу Исети и бормочет.

МАША. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя.

Тихонечко. Чтобы никто-никто не услышал. Не услышат, но почувствуют. Главное – почувствовать, а не услышать.

МАША. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя…

У Маши начинает звонить телефон. Почти без перерывов – у Маши только что начался День рождения. И теперь ей 24.

МАША. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя.

И где-то на другом конце Земли кто-то другой также под нос себе говорит: «Я люблю тебя». Когда-нибудь они встретятся. И будет только одна большая любовь. И только одна большая любовь будет расти от Земли до далеких галактик. И на нее не получится повесить красные лампочки. И ее не получится разрушить. Потому что любовь – это не стены, а энергия, которая вокруг нас.

МАША. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя.

Март 2018 года.

Полина Бородина
Исход

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

МОИСЕЙ

ПРОРАБ

МАРИНА

ВАЛЯ

ТОЛСТЫЙ

ГЛАВВРАЧ

КИРЬЯКОВА

ВИШНЕВ

НАТАША

СТУДЕНТЫ

0

Господь воззвал к нему из куста и сказал: «Моисей! Моисей! Я Бог отца твоего!» И ответил Моисей: «Надо линзы в очках поменять, ни хера не видно, когда в интернетах сидишь.» И сказал Господь: «Я увидел страдание народа Моего в Египте и услышал вопль его от приставников его.» И взвопил Моисей: «Сгорела путевка в Каир оллинклюзив с семьей, семь ночей, ночная жизнь бьет ключом, отель 220 метров от собственного пляжа!» Сказал тогда Господь Моисею: «Освяти Мне каждого первенца, разверзающего всякие ложесна между сынами Израилевыми, от человека до скота.» И сказал Моисей: «Логопед три с половиной тыщи, рюкзак две восемьсот, обувь еще, спортивный костюм, даже ластик, блин, нормальный от пятидесяти начинается, ты же не будешь родному сыну херовый ластик покупать. А она второго хочет!» И сказал Господь: «Если ты будешь слушаться гласа Господа Бога твоего, и делать угодное пред очами Его, и внимать заповедям Его, и соблюдать все уставы Его, то не наведу на тебя ни одной из болезней, ибо Я – Господь целитель твой.» И сказал Моисей: «Маму с инсультом положили в больницу в одну палату с туберкулезной, теперь у нее тубик, она плачет, говорит – ты меня не целуешь, я заразная.» И сказал Господь Моисею: «Долго ли будете вы уклоняться от соблюдения заповедей Моих и законов Моих?» И сказал Моисей: «Я думал, буду жить как человек – все будет, другим зла не делай – они не сунутся, я думал, даешь соседу шуруповерт – он на твоей лестничной клетке не смолит, я думал, бери от жизни все, я думал, мечты сбываются и будущее зависит от меня, я думал, живи на яркой стороне и жизнь – хорошая штука.»

1

6:30

Глухая темнота. Чья-то невидимая рука включает свет – противно-голубой. Моисей открывает глаза, щурится от боли, закрывает лицо рукой. Начинается копошение – другие скрипят пружинами кровати, издают гортанные звуки, зевают. Моисей опять открывает глаза, смотрит долго-долго на потолок, на знакомую щербинку, напоминающую голову пса. Спускает ноги с кровати, задевает неприятно холодный ламинат, влезает в тапки. Встает. Поворачивается к голому, без штор, окну – он к нему ближе всех. В окне отражается лампа, но если сильно постараться – можно увидеть дым мусоросжигательного завода. Моисей старается. Непрерывно, как время, идет этот дым из труб – вот и сейчас. Моисей отворачивается от пейзажа и заправляет кровать: сначала надо постелить одеяло, потом взять колючую пуховую подушку, ударить этой подушке кулаком в живот и поставить, чтобы торчало два уха. Только так, иначе не примут.

12:00

Пустой актовый зал, пол накрыл пленкой, запах краски и сигарет. Прораб и Моисей стоят и смотрят на стену, от пола и до потолка расписанную. На стене чего только нет: белые облака, синие голуби, красные мухоморы, широкий бульвар, скамейки-прямоугольники, серый скворечник, высокий крест, толстая гусеница, сплющенное красное солнце, радуга с черным вместо фиолетового.

ПРОРАБ. Моисей, а че вы здесь крест нарисовали?

МОИСЕЙ. Пустота была.

ПРОРАБ. А вот это что, с крестом рядом?

МОИСЕЙ. Это скамейка.

ПРОРАБ. На гроб похоже.

МОИСЕЙ. Да ну, скамейка это.

ПРОРАБ. Я не вкуриваю, даже если это скамейка, крест зачем?

МОИСЕЙ. Не знаю.

ПРОРАБ. Моисей, ради бога, это же детский сад. Вы стену для козявок пятилетних расписываете. Какие к черту кресты. Шарики – хорошо, арка пойдет, только цвета радуги уберите, пожалуйста, у них в современном мире есть лишние коннотации, собачка мне тоже нравится.

МОИСЕЙ. Это крот.

ПРОРАБ. Хорошо, крот. Пусть будет крот. Крест уберите.

МОИСЕЙ. Я могу его украсить.

ПРОРАБ. Украсить? Крест? Да замажьте и все.

МОИСЕЙ. У меня краска голубая закончилась. Че, по новой что ли теперь?

ПРОРАБ. Моисей, понимаете, я по специальности вообще филолог. Тема диплома «Магический реализм как художественный метод в прозе Павича».

МОИСЕЙ. Магический реализм это как?

ПРОРАБ. Да вот примерно как на вашем рисунке.

МОИСЕЙ. Божьей коровки не хватает.

ПРОРАБ. Смысла, блять, не хватает. Ни в чем. Я раньше в школе преподавал. Знаете, за что меня из школы выгнали? Я вам скажу. У меня роман случился со школьницей. Не подумайте ничего, со старшеклассницей. Сэ ля ви. То есть я добровольно, в смысле, мы добровольно, но как-то информация дошла до учительской. Информация, она если пошла, она всегда куда ей надо доходит. Вот мне и приходится руководить такой вот росписью, блин, народной.

МОИСЕЙ. Сочувствую.

ПРОРАБ. А потом приноровился дебилам писать курсовые на заказ, но тоже не получилось. Написал одному из горного доклад по культурологии, хорошо написал и еще список литературы на английском зафигачил, а тот по-английски знает только «лондон из э кэпитал оф грейт британ». Короче, ему незачет поставили. И он меня побил.

МОИСЕЙ. А я никого никогда не бил.

ПРОРАБ. Откуда вы знаете, Миша, вы же все забыли!

МОИСЕЙ. Я не Миша. Я Моисей.

ПРОРАБ. Хорошо с вами разговаривать, приятно. Говоришь, а в вас все как вода в губку.

2

6:30

Глухая темнота. Чья-то невидимая рука включает свет – противно-голубой. Моисей открывает глаза, щурится от боли, закрывает лицо рукой. Начинается копошение – другие скрипят пружинами кровати, издают гортанные звуки, зевают. Моисей опять открывает глаза, смотрит долго-долго на потолок, на знакомую щербинку, напоминающую голову пса. Спускает ноги с кровати, задевает неприятно холодный ламинат, влезает в тапки. Встает. Поворачивается к голому, без штор, окну – он к нему ближе всех. В окне отражается лампа, но если сильно постараться – можно увидеть дым мусоросжигательного завода. Моисей старается. Непрерывно, как время, идет этот дым из труб – вот и сейчас. Моисей отворачивается от пейзажа и заправляет кровать: сначала надо постелить одеяло, потом взять колючую пуховую подушку, ударить этой подушке кулаком в живот и поставить, чтобы торчало два уха.

11:12

Университет. Просторный лекторий с высоким потолком. В ряд составлены серые стулья с мягкими спинками, на них – студенты, лаборанты и преподаватели. В основном, конечно, студенты. Кто-то с планшетом, кто-то с тетрадкой, кто-то с головой в телефоне. На ступеньке перед аудиторией на фоне бордовых тяжелых штор стоит Марина, на ней черный костюм, купленный когда-то по скидке в заре и тельняшка – собственность модели, в руке маленький пульт управления, чтобы переключать слайды. Чуть справа от нее стоит большой экран для проектора на ножке. На экране – непонятный нормальному человеку график.

МАРИНА. Зависимая переменная в нашем случае – степень занятости. Независимая переменная – социализация. Понимаете, не всех людей с этим диагнозом можно вернуть к прежней жизни. Но к жизни – вообще – возвращать надо. Иначе они просто будут пополнять ряды так называемых бомжей, простите за лексику. Или контингент интернатов. Как вы видите на графике, группа испытуемых в рамках стандартной реабилитации, без трудоустройства, показывает куда более слабую выраженность стратегий совладания со стрессовой ситуацией. Вот, например, показатели самоконтроля. Немаловажно упомянуть, что среди испытуемых были люди исключительно в диссоциированном состоянии. Людей с более острыми вариантами болезни мы не брали, там, понимаете, сначала надо базовые навыки развивать – ручку учить держать, считать, речь восстанавливать, иногда с нуля. Щелкает слайдом.

Смотрите, какая медиана принятия ответственности: все-таки большая разница, да? Это уже после терапии, разумеется, первичные замеры оставляли желать лучшего. Испытуемые, если к метафорам обращаться, говорили о состоянии «Алисы в Зазеркалье». Зазеркалье со знаком минус, конечно. Эти результаты мы подтвердили с помощью феноменологических интервью. Чтобы вы сами смогли убедиться, что это не голословно, мы пригласили одного из наших испытуемых, Моисея. Вы сами можете задать ему свои вопросы. Моисей, идите к нам сюда.

С первого ряда поднимается Моисей в сером костюме и белой рубашке, весь прилизанный, накрахмаленный, с волосами, гладко уложенными по обе стороны четкого пробора. Идет к Марине, спотыкается о ступеньку, неслышно, одними губами ругается и встает рядом с ней. Улыбается беспомощно, не знает куда деть руки, пробует сунуть их в карманы пиджака – карманы зашиты. Переключается на пуговицу на манжете и теребит ее.

МАРИНА. Моисей, расскажите про вашу трудотерапию.

МОИСЕЙ. Про работу что ли?

Марина кивает.

МОИСЕЙ. У меня нашелся талант к живописанию. Кто-то смеется.

МОИСЕЙ. А что, так врачи говорят.

МАРИНА (аудитории). Давайте как-то посерьезнее, ладно? (Моисею). Расскажите, что вы конкретно делаете.

МОИСЕЙ. Я эти, стены расписываю. И колонны. Лестницы еще. Как-то попросили туалет тоже, значит, раскрасить. Я раскрасил. Нарисовал на двери сову. Она, значит, смотрит на вас, пока вы это… делами в туалете занимаетесь.

Все смеются. Марина краснеет.

МАРИНА. Моисей расписывает детские сады. Вам, наверное, объяснять не надо, как положительные образы и яркие краски воздействуют на детей. У нас вопрос, пожалуйста.

СТУДЕНТКА (вставая со стула). Здравствуйте. Ольга, 4 курс, факультет когнитивной психологии. А как вы поняли, что потеряли память?

МОИСЕЙ (Марине). Я не понял вопроса.

СТУДЕНТКА. Ну то есть когда вы конкретно осознали… ээ… вашу специфическую ситуацию?

МОИСЕЙ. Я не сообразил, что я чего-то не помню. Я сначала сообразил, что не знаю, куда идти.

СТУДЕНТ. Дмитрий, магистратура, психологическая диагностика. А как вы вспомнили свое имя, уже в процессе терапии? Спасибо.

МАРИНА. Моисей сам выбрал себе имя, да, Моисей?

СТУДЕНТКА-2. То есть, вы, извините, поняли, что вы еврей?

МОИСЕЙ. Нет, мне просто имя понравилось. В книжке увидел.

СТУДЕНТКА-2. То есть вы не еврей?

МАРИНА. Какое это сейчас имеет значение, простите?

МОИСЕЙ. Вообще мне кажется, что я грузин. Я люблю хачапури и слова, которые кончаются на «и». Например, хачапури.

СТУДЕНТКА. А у вас есть мечта?

МОИСЕЙ. Я мечтаю найти женщину, которая тоже ничего не помнит.

От рукава Моисея отрывается пуговица, и под сухие аплодисменты аудитории он пытается ее найти.

12:32

Буфет в универе, царство столов и стульев. Пахнет тестом, фейри и мокрыми тряпками. В углу, облокотившись на пустую столешницу, сидят Марина и Моисей.

МАРИНА. Так и не нашли пуговицу?

МОИСЕЙ. Не нашел.

МАРИНА. Попросите санитарку, она пришьет. Вам чего взять?

МОИСЕЙ. Да ничего, наверное.

МАРИНА. Слойку с вишней будете?

МОИСЕЙ. А можно я сам куплю?

МАРИНА. У меня именной талон.

МОИСЕЙ. Понятно.

МАРИНА. Так купить вам, нет?

МОИСЕЙ. Ну купите.

МАРИНА. Вы давайте пободрее, нам еще в две точки ехать, о результатах исследования отчитываться.

МОИСЕЙ. Вы Дед Мороз, а я Снегурочка.

МАРИНА. То есть?

МОИСЕЙ. Вы сказки рассказываете, а я так, рядом варежки потираю…

МАРИНА. Кстати, о сказках. Сегодня у нас с вами еще интервью на телевидении.

МОИСЕЙ. Вы не говорили.

МАРИНА. Сейчас говорю.

МОИСЕЙ. Во сколько?

МАРИНА. В четыре.

МОИСЕЙ. У меня капельница в четыре.

МАРИНА. Или в пять, я не помню.

МОИСЕЙ. В пять ужин.

МАРИНА. Я вас накормлю.

МОИСЕЙ. Я хочу с коллективом.

МАРИНА. С коллективом? Ну как хотите. Я одна схожу.

Марина кладет сумку на стул рядом с Моисеем, берет из нее кошелек.

МАРИНА. Сторожите сумку.

Марина тяжело шаркает к стойке – натерли туфли. К Моисею подходит студентка.

СТУДЕНТКА. Здрасьте. А можно вы мне распишитесь?

МОИСЕЙ. Я?

СТУДЕНТКА. Ну да, у вас история такая прикольная. То есть печальная, конечно, но прикольная.

МОИСЕЙ. Давайте. А где?

СТУДЕНТКА. Эээ… (достает из сумки книжку, открывает). Да вот тут прям.

МОИСЕЙ. Как вас зовут?

СТУДЕНТКА. Оля.

МОИСЕЙ (вслух, медленно повторяя за написанным). Олечке на долгие счастливые годы. (Отдает книгу).

СТУДЕНТКА. Супер, спасибо!

МОИСЕЙ. А что за книжка?

Студентка показывает обложку.

МОИСЕЙ (читает). Душевнобольные или сумасшедшие? Путеводитель по редким неврологическим заболеванием. (Погрустнев). Понятно. (Пауза). А дайте мне свой телефон, Оля, я вам смски буду писать.

СТУДЕНТКА. Вы больной что ли?

МОИСЕЙ. Вообще-то да.

С пластиковым подносом возвращается Марина.

МАРИНА. Вот вам яблочная, вишневой не было. И запеканку, берите-берите. Я знаю, чем вас там кормят. Я себе тоже взяла. Вкусно?

МОИСЕЙ. Вкусно. Марина, я в интернате команду футбольную собрал. Мы играть хотим.

МАРИНА. Запеканка какая-то несоленая, да?

МОИСЕЙ. Главврач не одобряет.

МАРИНА. Моисей, мне ваша подпись нужна, что вы не против использования интервью в научных целях.

МОИСЕЙ. Я больше не хочу сады красить.

МАРИНА. Что?

МОИСЕЙ. Не буду больше сады красить.

МАРИНА. А, это. Так и не придется. Институту на будущий год грант на исследование не дали.

МОИСЕЙ. Как не дали?

МАРИНА. До конца месяца доработаете и все.

МОИСЕЙ. А если я просто так ходить буду?

МАРИНА. Куда ходить?

МОИСЕЙ. Куда-нибудь. На работу.

МАРИНА. Под вас же специально места рабочие выделяли, просто так вас кто возьмет? В смысле… Может, конечно…

МОИСЕЙ. Давайте вы еще какое-нибудь расследование придумаете.

МАРИНА. Я не только людьми с амнезией занимаюсь, бумажной работы у меня знаете сколько? Я диссертацию, между прочим, пишу.

МОИСЕЙ. А мне что теперь в смысле?

МАРИНА. А что вам? В интернате лежать, вспоминать.

МОИСЕЙ. Так вы же сами говорили, что когда работаешь, лучше вспоминается?

МАРИНА. Говорила. У вас же там есть работа.

МОИСЕЙ. Есть. Шить носовые платки.

МАРИНА. Ну и отлично.

МОИСЕЙ. Марина, а вы носовыми платками пользуетесь?

МАРИНА. Я как-то не задумывалась.

МОИСЕЙ. Вот и я не пользуюсь.

МАРИНА. Слушайте, Моисей, ну что я сделаю? Ну вот так. Хотите, я действительно с главврачом поговорю про футбол?

МОИСЕЙ. Не хочу уже.

Марина вздыхает и впивается зубами в слойку.

3

6:30

Глухая темнота. Чья-то невидимая рука включает свет – противно-голубой. Моисей открывает глаза, щурится от боли, закрывает лицо рукой. Начинается копошение – другие скрипят пружинами кровати, издают гортанные звуки, зевают. Моисей опять открывает глаза, смотрит долго-долго на потолок, на знакомую щербинку, напоминающую голову пса. Спускает ноги с кровати, задевает неприятно холодный ламинат, влезает в тапки. Встает. Поворачивается к голому, без штор, окну – он к нему ближе всех. В окне отражается лампа, но если сильно постараться – можно увидеть дым мусоросжигательного завода. Моисей старается. Непрерывно, как время, идет этот дым из труб – вот и сейчас.

9:30

Лечебно-трудовая мастерская. Тусклый свет, на полотке трещат старые длинные лампы. Голубые волнистые шторы едва прикрывают окна, стянутые решетками. Напротив висит пробковая доска, которую украшают радостная аппликация из цветного картона «Наши работы» и пригвожденные булавками под ней кусочки шитья – носовой платок, фрагмент наволочки с вышивкой, страшный заяц с выпученными глазами-пуговицами, кружевная салфетка. В ряд составлены синие столы с врезанными в них серыми швейными машинками. За ними сидят мужчины и женщины, парни и девушки. Возле стола в крайнем правом ряду, за которым работает улыбчивый Вишнев, стоит трудинструктор в синем халате – молодая, красивая и здоровая Альмира Тальмыровна.

АЛЬМИРА. Ну что это за буква, это не «х», это «у» какая-то. Старайся, пожалуйста, лучше, Вишнев.

Альмира Тальмыровна делает пару проходов между рядами и возвращается на свое место – школьную парту. Достает из сумки телефон, пишет кому-то сообщение, загадочно улыбается.

КИРЬЯКОВА. Альмира Тальмыровна!

АЛЬМИРА. Что, Кирьякова?

КИРЬЯКОВА. Я, по-моему, палец себе прошила.

АЛЬМИРА (не поднимая глаз от телефона). Молодец, Кирьякова.

КИРЬЯКОВА. У меня кровь идет.

АЛЬМИРА. Помогите кто-нибудь Кирьяковой, я крови боюсь. Коновалова, иди посмотри, что там.

ВАЛЯ. Дырка в пальце.

АЛЬМИРА (не отвлекаясь от телефона). Глубокая?

ВАЛЯ. Да нет.

АЛЬМИРА. Перевяжи платком. Можешь сегодня просто так посидеть, Кирьякова.

КИРЬЯКОВА. Альмира Тальмыровна, она мой платок испортила.

Альмира Тальмыровна взбивает рукой волосы, улыбается, делает селфи.

ВАЛЯ. Я перевязала.

КИРЬЯКОВА. Там было хэ вэ, как вы сказали, в честь пасхи, а теперь там кровь.

АЛЬМИРА. Ничего страшного, Кирьякова, нашьешься еще платков в своей жизни. Не страдай.

КИРЬЯКОВА. Иисус тоже страдал.

АЛЬМИРА. Да, Кирьякова, страдал, за нас всех. Поэтому ты давай не страдай и Владиславу Павловичу про палец не рассказывай, а то мне придется страдать.

ТОЛСТЫЙ. Я не думал, что он, СУКА! и за вас страдал.

АЛЬМИРА. С чего это, Силин?

ТОЛСТЫЙ. У вас имя, кажется, татарское. (Непроизвольно корчится).

АЛЬМИРА. А ты что такое расизм, Силин, знаешь?

КИРЬЯКОВА. Расизм. А. Муж. Реакционная теория и политика, утверждающая превосходство одной расы над другой. Проповедники расизма.

АЛЬМИРА. То, что ты знаешь, Кирьякова, я и не сомневалась.

КИРЬЯКОВА. Я умная, Владислав Павлович сказал.

АЛЬМИРА. Не думаю. Твоя память, Кирьякова – побочный продукт аутизма.

КИРЬЯКОВА. Аутизм. А. Муж. Погружение в мир личных переживаний с активным отстранением от внешнего мира.

АЛЬМИРА. Вот именно. Все доделали образец? Хв, повторяю, надо строчить гладью, как на схеме, а не просто стежками. Образцы передаем мне и, если все нормально, каждый делает сегодня минимум тридцать штук. Кто сделает сорок, я поставлю отметку, у санитарки получите дополнительную сигарету.

КИРЬЯКОВА. Я не курю.

АЛЬМИРА. Молодец, Кирьякова. Давайте, давайте, передаем на первый ряд. (Рассматривает платки). Грязно, очень грязно, Силин. Как будто это, прости господи, не христос воскрес, а хрен вам. Коновалова, ну ты-то как самая верующая могла бы постараться!

ВАЛЯ. У меня пальцы толстые.

АЛЬМИРА. Для шитья на машинке это не принципиально. Спирина, хорошо. Учитесь все у Спириной. В апреле мы отправим работы Спириной в городскую библиотеку на фестиваль «Творчеством согреется душа».

СПИРИНА. А мне можно поехать?

АЛЬМИРА. Посмотрим, что опекун твой скажет. Это чье? (Демонстрирует всем платок, на котором вышито «помогите»). Чье, я спрашиваю.

МОИСЕЙ. Мое.

АЛЬМИРА. Моисей, ты считаешь, это смешно? Вроде взрослый мужик так с виду. Думаешь, если тебя в программу в институт определили и ты там говно, извиняюсь, пинал и раздавал интервью, ты как-то в статусе что ли поднялся? Ты все еще новенький, не забывай.

МЕТАЛЛИЧЕСКИЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Внимание! Сработала пожарная сигнализация! Внимание! Сработала пожарная сигнализация!

АЛЬМИРА. Сидите, сидите. Это что-то поломалось у них, наверное.

МЕТАЛЛИЧЕСКИЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Внимание! Сработала пожарная сигнализация! Внимание! Внимание!

АЛЬМИРА. Учебная по-любому.

МЕТАЛЛИЧЕСКИЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Пожарная сигнализация! Внимание! Сработала…

АЛЬМИРА. Ладно, давайте, гуськом встаем, сначала задние столы.

МЕТАЛЛИЧЕСКИЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Внимание! Сработала пожарная…

ТОЛСТЫЙ. У нас там четверо на капельницах, сгонять?

МЕТАЛЛИЧЕСКИЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Внимание! Внимание!

АЛЬМИРА. Пусть лежат.

4

6:30

Глухая темнота. Чья-то невидимая рука включает свет – противно-голубой. Моисей открывает глаза, щурится от боли, закрывает лицо рукой. Начинается копошение – другие скрипят пружинами кровати, издают гортанные звуки, зевают. Моисей опять открывает глаза, смотрит долго-долго на потолок, на знакомую щербинку, напоминающую голову пса. Спускает ноги с кровати, задевает неприятно холодный ламинат, влезает в тапки. Встает. Поворачивается к голому, без штор, окну – он к нему ближе всех. В окне отражается лампа, но если сильно постараться – можно увидеть дым мусоросжигательного завода.

16:09

Комната отдыха. Бумажные, посеревшие от пыли и времени снежинки, забытые здесь на целый год. Книжный шкаф подпирает холодильник, все книжки кто-то обсессивно сложил согласно цветам и размерам. На тумбочке бубнит старый, зато большой телевизор. Моисей сидит напротив него в зеленом кресле. Незаметно – дверь вынесли пять лет назад – входит Валя.

ВАЛЯ. Моисей, айда целоваться.

МОИСЕЙ. Отстань, Валя.

ВАЛЯ. Ты жених мой.

МОИСЕЙ. Ты почему не в молельной комнате?

ВАЛЯ. Я уже помолилась. И за тебя помолилась.

МОИСЕЙ. Че-то не помогло.

ВАЛЯ. Любимый!

МОИСЕЙ. Валя, тебе шестьдесят, а мне сорок три. Ты это, почувствуй разницу.

ВАЛЯ. Ты же не помнишь, сколько тебе.

МОИСЕЙ. Да еб твою мать, Валя! Я смотрю развлекательную передачу.

ВАЛЯ. Все равно тебе здесь до гробовой доски лежать, надо как-то жизнь личную устраивать.

МОИСЕЙ. Это тебе до гробовой, Валя. Ты – недееспособная.

ВАЛЯ. Поди думаешь, приедет принц за тобой на белом коне, заберет тебя в царский чертог? Я тоже так думала. Лет двадцать назад. Я знаешь какая красивая была? У меня рыбки были золотые, три штуки. Ева, Надежда, Любовь.

МОИСЕЙ. Почему Ева, не Вера?

ВАЛЯ. Я люблю все необычное.

МОИСЕЙ. А рыбки где – съела?

ВАЛЯ. Не смешно. Меня Гад Павлович в карцер посадил. За то, что я губы красила. Пока я сидела там, рыбки сдохли. Ума покормить ни у кого не хватило. Я с того света вернулась, с карцера то есть, коробка с кормом так и стоит возле аквариума цельная, как не трогали. И рыбки – пузом кверху. Я три желания загадала и смыла их в унитаз. Даже почти не плакала. Сильные женщины не плачут.

В комнату входит главврач – худой высокий мужчина с незапоминающимся лицом.

ГЛАВВРАЧ. Как самочувствие?

МОИСЕЙ. Владислав Павлович, на меня сегодня Валя сок пролила, и я все вспомнил.

ГЛАВВРАЧ. Интересно.

МОИСЕЙ. Я вообще все-все вспомнил. Я вспомнил как сок этот пил на улице Чкалова, дом пять, квартира сто двадцать один. Клеенка такая с шишечками на столе кухонном, я пью сок, разбавленный, потому что изжога – стопроцентный нельзя, жена не разрешает. Я пью, и телевизор работает, «утренний экспресс» передача. И там в конце всегда конкурс на три вопроса, можно позвонить и выиграть билет в кино. И я ответ на первый вопрос знаю, на второй знаю. И вот уже третий, но надо на работу – у нас в бюро вход по пропускам, и там время отмечается, а потом из зарплаты могут вычесть, если три раза позже восьми пришел.

ГЛАВВРАЧ. Интересно.

МОИСЕЙ. Меня все заждались уже, наверное, Владислав Павлович. Ну, я пошел?

ВАЛЯ. Никакой сок я на него не проливала. Я сок не пью, тама консерванты.

ГЛАВВРАЧ. Моисей, понимаете, это в любом случае – освидетельствование, справки, что вы – это вы, от жены, от знакомых… (Пауза). Да и сок на вас никто, оказывается, не проливал. (Подмигивает «невесте» Моисея).

МОИСЕЙ. Ну и сука ты, Валя.

5

6:30

Глухая темнота. Чья-то невидимая рука включает свет – противно-голубой. Моисей открывает глаза, щурится от боли, закрывает лицо рукой. Начинается копошение – другие скрипят пружинами кровати, издают гортанные звуки, зевают. Моисей опять открывает глаза, смотрит долго-долго на потолок, на знакомую щербинку, напоминающую голову пса. Спускает ноги с кровати, задевает неприятно холодный ламинат, влезает в тапки. Встает.

16:03

Моисей и Прораб курят на детской площадке возле детского сада. Оба сидят на двух больших мухоморах, с пеньком-ножкой и шляпкой из раскрашенного тазика. Моисей докуривает и, в поисках необычных ощущений, идет к высокой горке, спускается с нее, доезжает до середины железного склона и дальше помогает себе ладошками.

МОИСЕЙ. Ты принес?

ПРОРАБ. Принес. (Шуршит пакетом, достает двухлитровое «Жигулевское» и два пластиковых стаканчика).

МОИСЕЙ. А другого не было?

ПРОРАБ. Ты же вкус пива вспомнить хотел, какая тебе разница какого?

МОИСЕЙ. Если вспоминать, то только хорошее. Ладно, давай сюда.

Чокаются. Отпивают.

ПРОРАБ. Семь садов за месяц отделали, я считаю, неплохо.

МОИСЕЙ. Слон одна штука, два пейзажа, сказочный город, композиция из воздушных шариков разных цветов, избушка деревянная обыкновенная, правила дорожного движения в картинках и загадках.

ПРОРАБ. Заметил, пэдэдэ рисовали в саду, где рядом шоссе и светофора нет. Ты куда дальше? Обратно?

МОИСЕЙ. Да. Машина должна подойти. Мне на маршрутке ездить не дают – вдруг забуду, куда.

ПРОРАБ. Я тоже хочу с тобой. А что, хорошо – кормят, одежду выдают. Как в санатории. Можно книжки читать весь день. Бояться никого не надо, унижаться перед начальством, на людей кричать. Ты даже не представляешь, как я не люблю кричать на людей. Но это входит в мои обязанности.

МОИСЕЙ. Так ты не кричи.

ПРОРАБ. Я пробовал. Не получается.

МОИСЕЙ. Зато ты можешь что хочешь есть и когда хочешь. У нас строго с этим. График кормления называется. Завтрак в семь пятнадцать, обед в час пятнадцать, ужин в пять. И руки надо показать, что помыл, а то не пустят. И ты в человеческой одежде. У нас там в халатах все – женщины, мужчины. Все в халатах в цветочек, как матрешки.

ПРОРАБ. Мне сегодня сказали, что моя девочка на филфак поступила. По моим стопам пошла. Дурочка, нет чтобы на какого-нибудь айтишника идти, у нее голова варит.

МОИСЕЙ. Поздравил?

ПРОРАБ. Я исчез. Я для нее старый.

МОИСЕЙ. Тридцать лет теперь старый?

ПРОРАБ. Хватило с нее заканчивать школу в этой нездоровой атмосфере – меня сняли, слухи пошли. У учителей языки длинные, представляю как на каждом шагу обсуждали все это, в красках. У нее потом депрессия была. Это я уже по статусам Вконтакте понял.

МОИСЕЙ. Ты пойди, объясни ей. Она же ничего не понимает. Представляешь, человек взял и исчез. Считай, что умер. Страдаешь как умер. Наверное.

ПРОРАБ. Ты думаешь? Ты такой добрый, мне кажется, у тебя жена хорошая была. Может у тебя и дети! Интересно, мальчик или девочка? Мне почему-то кажется, что мальчик. Где-то там ждут тебя, любят. Такой ты счастливый, Моисей.

18:05

Молельная комната. На фоне бледно-зеленой стены висят иконы с изображением Иисуса, Богоматери и других святых. На тумбочке, покрытой кружевной скатертью, деревянный крест и лампадка. Валя стоит на коленях, крестится. В комнату входит Моисей, садится на скамейку у входа. Валя встает, целует крест, приподнимает белую скатерть, открывает дверцу тумбочки, достает оттуда маленькую бутылку коньяка, выпивает, находит в кармане халата кусочек хлеба, закусывает.

МОИСЕЙ. Закурить дать?

ВАЛЯ (оборачиваясь и пряча бутылку). Господи!

МОИСЕЙ. А я думал, ты верующая.

ВАЛЯ. Одно другому не мешает. Ты как зашел?

МОИСЕЙ. Открыто было.

ВАЛЯ. От дура!

Валя ставит коньяк на алтарь, достает из халата ключ, запирает изнутри комнату, садится рядом с Моисеем на скамейку.

ВАЛЯ. Хочешь?

МОИСЕЙ. Не надо.

ВАЛЯ (делая глоток из горла). Брезгуешь?

МОИСЕЙ. Не мешаю.

ВАЛЯ. Капельницу с коньяком?