Текст книги "Кавказ. Выпуск XIV. Покорение Эльбруса"

Глава девятая. Характеристика кавказцев

Спуск с Эльборуса. – Предложение Мура подняться на эту вершину на следующий день с русскими офицерами. – Спуск в долину. – Страсть кавказцев к болтовне. – Вечер после восхождения на гору. – Возвращение в Урусбиево. – Князь Магомед. – Характеристика кавказцев. – Сравнение их со швейцарскими проводниками в отношении силы и выносливости. – Кавказская одежда. – Возвращение русских офицеров и Мура. – Их путешествие на Эльборус. – Рассказ князя Магомеда о громадном лесе. – Его местонахождение. – Щекотливый вопрос между нами и нашими хозяевами. – Прощание с ними.

Из предыдущего описания видно, что восхождение на Эльборус если и утомительно, то все же не представляет никаких затруднений. Один только склон, идущий от основания ущелья до окраины кратера, требует некоторой осторожности со стороны путешественника, хотя мы и здесь не встретили никаких особенных затруднений. Не знаю, каким бы этот склон показался для человека, не привыкшего путешествовать по снегу и льду, так как трудно судить о тех способах, к которым люди неопытные прибегают для предупреждения различных препятствий. При некоторой беспечности легко было скатиться с этого склона, который, однако же, в другое время года и при других обстоятельствах представлял бы совершенно иные условия: он мог быть покрыт голым льдом или же гряды скал до самой вершины могли быть совершенно обнажены от снега и льда. Летом 1874 года на всех высоких кавказских пиках было необыкновенно много снега.

На вершине Эльборуса мы могли пробыть только двадцать минут. Относительно ясности воздуха не оставалось ничего более желать; но ветер был довольно сильный, вследствие чего на вершине, высотой 18 526 футов, по причине страшного холода, невозможно было оставаться долго. Один из нас уже пострадал от мороза. Спустившись с небольшого пика и направляясь к тому месту, откуда мы подошли к окраине кратера, мы миновали один склон и остановились отдохнуть на прежнем месте нашей остановки, которое, будучи защищено от ветра, представляло довольно теплое убежище.

Было около полудня. Начав наше восхождение на вершину Эльборуса в час ночи, мы достигли самой высокой ее точки в 10 часов 40 минут утра; следовательно, путешествие это потребовало 9 часов 40 минут. По всей вероятности, его можно было совершить и в более короткий промежуток времени, так как последняя часть нашего восхождения значительно замедлилась. Мы могли свободно располагать некоторым количеством времени, а у меня, кроме того, были свои причины не торопиться. Я полагаю, что на восхождение вполне достаточно от 8 до 8 ¹/₂ часа. Спуститься же с горы можно очень скоро, как мы сейчас увидим, после того как удастся миновать упомянутый склон, идущий от окраины кратера.

Я уже не сомневался в том, что пик, на который мы поднялись, был вовсе не тот пик, на который в 1868 году поднимался Фрешфильд с товарищами. Уокер и Гардинер разделяли мое мнение; сравнив наши путевые заметки со своими, Фрешфильд и Мур также пришли к убеждению, что вершина, на которой мы находились теперь, вовсе не та, которой им удалось достигнуть, и что можно признать за достоверный факт, что они поднимались на Восточный, а мы – на Западный пик Эльборуса. Во время путешествия Фрешфильда Западный пик был совершенно скрыт за облаками.

Судя по пятиверстной карте, последний из этих пиков превышает первый на 95 футов. Я сомневаюсь, впрочем, чтобы между пиками существовала даже и такая незначительная (для 18 526 футов) разница, так как во время нашего пребывания на Западной вершине Восточный пик казался нам на одной с нею высоте, и я полагаю, что при более точном исследовании окажется, что оба пика почти совершенно равны. В настоящее же время, за неимением более точных наблюдений, следует полагаться на пятиверстную карту, как на единственно существующую и считать Западную вершину на 95 футов выше Восточной. Отсюда наиболее высокая точка другой вершины направлялась на юго-восток; очевидно, однако, что если вершина имеет более или менее значительное протяжение, то один румб слишком недостаточен, чтобы даже приблизительно определить ее относительное положение.

Покинув место остановки у холма, мы легко и быстро спустились по обширным склонам. На схождение с горы от самой вершины потребовалось всего четыре часа; а так как свободного времени оставалось еще много, то мы и решились спуститься в долину.

Два русских офицера прибыли утром, вскоре после нашего отправления. Утомленные долгим путешествием, они, конечно, не могли тотчас же снова пуститься в путь с надеждой на успех или рассчитывать вообще взобраться на более или менее значительную вершину, но, по-видимому, судьба благоприятствовала им, и погода предвещала быть хорошей на следующий день. Вся партия состояла из шести человек различных национальностей, а именно: из одного англичанина, двух русских, двух кавказцев и одного швейцарца. Подобно нам, они должны были отправиться в путь в час ночи, что, конечно, было удобно всем, кроме несчастного Петра Кнубеля, так как он страшно устал и не мог быть уверенным, что ему удастся подняться на Эльборус. Однако же он обещал употребить на это все свои усилия и, по обычаю всех проводников, улегся спать, хотя было еще очень рано; мы же направились в долину, пожелав Муру и его товарищам успеха.

Но, к сожалению, счастье, сопутствовавшее нам, изменило им. Необыкновенная ясность и прозрачность воздуха, позволявшие видеть предметы на большом расстоянии, были предвестниками скорой перемены. На следующий день погода сделалась пасмурной, и на пиках Минги-Тау поднялся сильный ветер. Мы бродили по долине и, отстав от моих товарищей, я присоединился к нашим носильщикам, вместе с которыми мы замечательно единодушно выбирали самую отвратительную дорогу. Пройдя часть долины, мы встретили двух из наших людей, посланных за провизией на их обратном пути к месту остановки. Разлученные в течение шести или восьми часов со своими товарищами, они теперь нуждались в обмене мнениями друг с другом, для чего и расселись на траве; сначала некоторое время все говорили вместе, не исключая и меня, так как я решился прибегнуть к этой мере в надежде, что она подействует на болтунов, но оказалось, что это было равносильно попытке заставить, по примеру Орфея, запеть деревья.

Громкий разговор, по мнению кавказцев, привыкших считать болтовню самой приятной вещью на свете, свидетельствует только об особенно хорошем расположении человека, который в данном случае уподобляется собаке, лающей от удовольствия, когда ее выпускают погулять. Поэтому каждый раз, как я повышал голос на носильщиков, они умолкали на минуту и обращались ко мне с самой милой и приветливой улыбкой, как бы желая показать мне, что они очень рады, что я также говорю, хотя и сожалеют, что я не могу принять участия в общей беседе.

Тогда я решился отправиться один. Сбившись с прямого пути, следовать которому было довольно трудно, мне, однако, удалось найти другую дорогу, и, побродив немного по опасным склонам, а затем перейдя реку, я вышел к небольшой хижине, от которой подымался дымок. Войдя в хижину, я застал там Уокера и Гардинера только что прибывшими; очаровательный Павел занимался уже стряпней, а добрый аульный староста и молодой Измаил следили за его работой. Откуда взялись эти последние – мы не знали, но замечательно, что все члены этой семьи обладали способностью исчезать вдруг и затем снова появляться, когда их вовсе не ожидаешь.

Восхождение на большую гору не имеет особенно важного значения и ни в каком случае не дает человеку права считать себя лучше других, подобно знанию греческого языка или знатному происхождению; тем не менее, вечером, после восхождения на высокую гору, испытываешь ощущение восторга, как будто удалось совершить какое-то великое дело. Является сознание того, что значительная часть труда выполнена и что отдых, следующий обыкновенно за совершением какого-либо важного дела, вполне заслужен.

По всей вероятности, одной из главных причин привлекательности путешествия в горах служит то, что они представляют собой в миниатюре картину громадных человеческих усилий. Человек, поднимающийся на гору, должен сосредоточить всю свою энергию, чтобы достигнуть вершины, должен во что бы то ни стало преследовать свою цель до конца, до полнейшего истощения своих сил; несмотря ни на какие неудобства, утомление и даже страдания, он не должен и помышлять о том, чтобы вернуться назад, пока есть хотя малейшая возможность идти вперед. Цепкое, даже минутное колебание должно быть инстинктивно противно путешественнику, как, по всей вероятности, оно противно людям, действительно жаждущим успеха в каком-нибудь важном предприятии.

Таким образом, и мы в этот вечер ощутили в миниатюре ту радость, которая обычно следует за каждым более или менее значительным успехом, хотя наше самодовольство и было несколько возмущено одним обстоятельством. В начале нашего путешествия мы решили, что каждый из нас сам на своих плечах должен нести свою постель; но это хорошее намерение не было приведено в исполнение, так как мы поручали их проводникам или же навьючивали на лошадей. В этот вечер багаж наш находился у болтунов, оставленных мной на склоне горы, и мы не знали, когда они появятся и появятся ли еще в эту ночь. Отдых же на холодном, да притом еще болотистом, грунте гораздо приятнее в рассказе, чем в действительности. Через два часа после моего прихода появились, однако, и носильщики, готовые, по крайней мере на словах, продолжать путь.

На следующий день мы встали на рассвете и вскоре уже были на обратном пути к Урусбиево; здесь нам пришлось проходить по прелестным лесам, пересечь шумящий поток и снова любоваться из боковых долин очертаниями пиков, по-видимому недоступных. Мы остановились ненадолго в одном месте, чтобы насладиться величественным видом западной оконечности Тенгсоруна, имеющего для верхней долины Баксана такое же значение, какое гора Брейтгорн имеет для долины St. Nicolas-Thal.

За лесом следовали луговые пространства, миновав которые мы подошли к хутору, чтобы выпить кислого молока за здоровье любезного хозяина. Жена его прогуливалась взад и вперед по крыше дома, разодетая в желтую шелковую кофту; старшая же дочь, прелестный ребенок двенадцати или тринадцати лет, вышла к нам вместе с хозяином почти без всякой одежды. Осушив чашу, мы распростились с добродушным отцом девочки и продолжали наш путь по долине, пересекли старую морену и в час были уже в Урусбиево.

Утро было прекрасное, по крайней мере в долине, но ясности прошлого дня не было и следа. Кучевые облака, предвестники дурной погоды, носились по небу с особенной быстротой, что свидетельствовало о сильном ветре в верхних слоях атмосферы. Не успели мы добраться до Урусбиево, как начался небольшой дождь. День, казалось, переходил к дурной погоде, но пока еще, по-видимому, можно было подняться на гору, и мы надеялись, что Муру и его спутникам удастся достигнуть вершины Эльборуса до наступления дурной погоды. Ветер, однако, как будто усиливался, и мы побаивались, что им придется пострадать от него при схождении с горы, так как сильный ветер на горе, подобной Эльборусу, производит страшный холод.

Любезный староста и молодой князь Измаил отправились вперед, чем дали поселянам возможность достаточно приготовиться для своих усердных наблюдений над иностранцами. Обычная толпа последовала за нами в дом и смотрела на нас с таким напряженным любопытством, как будто мы сейчас в первый раз только появились в ауле. Подобным образом нам уже в Безинги пришлось убедиться, что вторичное появление после некоторого отсутствия еще более возбуждает, насколько это только возможно, внимание туземцев. Поселяне интересовались Эльборусом, так как разговор их был особенно оживлен, причем постоянно повторялось слово «Минги-Тау».

К нам в комнату вошел староста, которого нам не пришлось видеть прежде. Это был Магомед, младший брат старшего Измаила, один из трех урусбиевских князей; он возвратился во время нашего отсутствия. Подобно всем местным аульным аристократам, это был человек очень приятной наружности, которого даже кавказцы считали красивым. Его очень занимало все, что касалось Эльборуса, о котором он, по-видимому, знал более, чем другие жители Урусбиево, хотя сам никогда и не пытался подыматься на эту гору. Он оставался у нас недолго, так как, обладая тактом, не всегда встречающимся даже и у более образованных людей, он отлично видел, что мы были утомлены и нуждались в отдыхе.

Собираясь уйти, он грациозно поклонился нам по-восточному обычаю и сказал:

– Я очень сожалею, что меня не было здесь во время вашего прибытия, я бы, конечно, попросил вас оказать мне честь войти в мой дом.

Подобная речь, по меньшей мере, была очень любезна, по всей вероятности, она была и искренна, так как, подобно двум другим братьям, и этот староста казался очень милым и гостеприимным человеком.

Посещение этого благородного старосты навело меня на рассуждения о странном характере расы, среди которой мы находились. Действительно, много интересного представляют эти жители Северо-Западного Кавказа, ведущие самую первобытную жизнь, хотя и далеко ушедшие от варварства; это просто пастушеская раса, которой жители Запада кажутся тем же, чем нам кажутся существа, населяющие другую планету.

Краткий очерк всего, что поражает путешественника и может служить до некоторой степени характеристикой народа, осужденного в скором времени подпасть под влияние цивилизации, я полагаю, не будет излишним. Народ этот замечателен во многих отношениях; его добродушие и хороший нрав, полнейшее отсутствие в нем ненависти и подозрительности должны быть вполне оценены путешественником, который если иногда и возмущается крайним его любопытством, но тем не менее должен считать себя вполне счастливым, если, кроме этого, ему не на что больше жаловаться в такой дикой стране, где путешественники встречаются реже, чем акулы в Английском канале.

Гостеприимство и любезность старшин я уже пытался описывать раньше, и я надеюсь, что хлопоты прелестной невидимой княгини Безинги, в отсутствие ее мужа, отлично свидетельствуют о том, насколько строго соблюдаются на Кавказе принятые традиции относительно гостеприимства, влияние которых сказалось также и на стараниях юного Измаила принять иностранцев по возможности лучше.

Еще большего восхищения заслуживает полнейшее отсутствие в среде этого народа воровства и разного рода насилий и жестокостей, в особенности при сравнении его с племенами, живущими по южную сторону цепи Кавказских гор. Во все время нашего пребывания в долинах Северо-Западного Кавказа у нас не было украдено ничего, хотя некоторые вещи нашего небольшого багажа и должны были казаться весьма соблазнительными для туземцев.

Опасаться здесь каких-нибудь жестокостей, кажется, не приходится. Правда, жители сохранили некоторые обычаи прежних воинственных времен: так, например, они почти постоянно носят при себе большой кинжал, а иногда даже и пистолет; но мне не удавалось слышать, чтобы кто-нибудь из них употребил свое оружие для какой-нибудь более жестокой цели, как убиение козы; пистолет же, как нам показалось, они носят только напоказ. Мне случилось наблюдать несколько горячих ссор, но никогда я не видел, чтобы кто-нибудь из противников обнажил свое оружие. Таким образом, из тех наблюдений, которые я мог сделать над жителями Северо-Западного Кавказа, я должен заключить, что это совершенно мирный народ и замечательно честный, насколько дело касается воровства.

Не следует, однако, думать, что эта страна – Аркадия или что эти пастухи и охотники переживают золотой век. В некоторых отношениях эти же самые кавказцы являются обманщиками, и доверять им вполне не следует ни в каком случае. Во-первых, они страшно ленивы; сильные и здоровые по большей части, способные совершить трудную работу без малейшего утомления, они являются несносными во время путешествия по причине их крайне частых и продолжительных остановок. Их медлительность и постоянные отлагательства просто возмутительны. Вследствие этого очень трудно путешествовать с кавказскими проводниками. Они постоянно находят различные поводы к остановкам. Не все ли равно, отправиться через час или теперь, в полдень или утром, завтра или сегодня – такова их логика при начале каждого путешествия.

Иногда они прибегают к самым ребяческим, глупым уловкам и вранью, чтобы хоть ненадолго избавиться от труда; так, например, чтобы закончить дневное путешествие еще в разгар дня, они уверяют, что уже достигли предполагаемого места ночевки. Они отлично знают, что настоящее место остановки находится гораздо дальше и что таким образом упущенные часы они должны будут наверстать на следующий день, но это их нисколько не смущает, только бы в настоящее время не работать.

Затем при подобных столкновениях, как наем проводников, лошадей, покупка провизии, кавказцы всегда пытаются воспользоваться незнанием путешественника и взять с него по возможности дороже. Интересно, однако, знать, существует ли хоть один народ – образованный, полуобразованный или дикий, – о котором нельзя было бы сказать того же. В этом отношении все люди равны. Описания различных путешествий свидетельствуют о жадности варваров, тогда как газеты зачастую наполнены заявлениями о торговых злоупотреблениях. Несправедливо, следовательно, нападать на бедных кавказцев за желание получить возможно большую плату за свой труд и имущество, так как повсюду мы видим то же самое.

Обман, впрочем, редко доходит до слишком больших размеров; старосты же никогда не прибегают к нему. В одном только местечке, а именно в Уч-Кулане, нам пришлось значительно потерпеть от подобных злоупотреблений, но сделанный мной краткий очерк ни в коем случае не относится к жителям того селения, представлявшим действительно шайку мошенников. Из моего личного опыта и из всего, что мне приходилось слышать об обитателях Северо-Западного Кавказа, я убедился, что жители Уч-Кулана представляют жалкое исключение из общего местного типа и что их ни под каким предлогом нельзя принимать за образец.

Жители Северного Кавказа отличаются громадным ростом, силой и грациозной поступью, которая является следствием здорового и хорошо развитого организма. Они обыкновенно очень стройны; во все время нашего пребывания в северной части Кавказа мне пришлось встретить только одного толстого мужчину, но и тот был священником и, следовательно, принадлежал к классу людей, который почти повсюду считается наиболее полным. Употреблению преимущественно мясной пищи кавказцы обязаны своей стройностью, придающей им особенную красоту.

Судя по страшной лености кавказцев, очень трудно составить себе понятие об их силе и степени их выносливости. Швейцарский проводник, останавливающийся также часто во время путешествия, конечно, не мог бы считаться достойным представителем своей расы, но относительно кавказцев все мы были того мнения, что подобные частые остановки были следствием лености, а не изнеможения. Один или два раза, когда они действительно были в расположении сделать большой переход, оставалось удивляться только их неутомимости: так, например, при переходе из Безинги они превзошли швейцарцев своей выносливостью. Те, кому приходилось путешествовать в Альпах, знают, какое громадное количество пищи требуют швейцарские проводники и как они изнуряются в случае неправильного получения ее. Кавказцы же, далеко опередившие диких людей, сохранили, однако же, свойственную этим последним способность совершать большие переходы без пищи.

При необходимости они могут идти целый день без крошки хлеба и после подобной прогулки не будут казаться изнуренными или даже слишком голодными. Так, например, два проводника лошадей, нанятых нами от Урусбиево до Уч-Кулана, отправились не позавтракав и в течение двенадцатичасовой ходьбы не ели ничего, кроме средней величины ломтика сыру. Добравшись до места ночевки, они вовсе не обнаружили обжорливости и, приготовив нам все, что было нужно, поболтали еще, пока Павел стряпал для нас, затем уже они, нисколько не торопясь, стали приготовлять и себе пищу.

Говоря о силе кавказцев, следует помнить, что они вовсе не привычны к большим переходам. Почти все они, за исключением самых бедных, имеют лошадей, и по всему Кавказу вообще принято путешествовать верхом. Итак, что касается навыка путешествовать пешком, то в этом отношении кавказцев нельзя сравнивать с жителями гористых стран Западной Европы.

Вообще я пришел к заключению, что кавказцы, хотя часто и кажутся слабыми вследствие их страшной лености, тем не менее, на самом деле, люди дюжие, едва ли уступающие в силе жителям Шотландии и Швейцарии, и превосходящие тех и других своей способностью совершать большую трудную работу, не подкрепляя себя пищей. Этот факт заслуживает еще большего внимания, если принять в соображение, что кавказцы не употребляют никаких спиртосодержащих напитков. Если только алкоголь действительно вреден, то в этом отношении кавказцы освобождены от одного могущественного врага здоровья и продолжительности жизни человека. Их диета, лишенная, как я уже сказал, алкоголя и сахара, конечно, значительно разнится от того, что мы встречаем на Западе.

С вопросом о диете связан вопрос об одежде, относительно которой кавказцы, по-видимому, сумели соединить изящество с полезностью: национальный костюм их и красив, и удобен. Различаясь по материалу, из которого он сделан, кавказский костюм почти у всех одного покроя и состоит, главным образом, из длинного кафтана, спускающегося ниже колена, с перевязью на груди для патронташа, с порохом и пулями. У богатых эти патронташи делаются из серебра. Под кафтан обыкновенно надевается короткая одежда или блуза, шаровары, наподобие knicker-bockers, и штиблеты из тонкой кожи.

Башмаки их особенного фасона: они делаются из тонкой кожи и зашнуровываются под ступней, что кавказцы делают очень ловко, подкладывая вниз сено или траву. Постоянное поправление этой неудобной обуви служит одной из причин частых остановок и замедлений во время ходьбы.

Шапка составляет наиболее замечательную часть кавказского костюма. Чаще всего употребляется шапка, состоящая из широкой барашковой опушки и матерчатого верха. Этот теплый и тяжелый головной убор почти никогда не снимается, даже при входе в дом. Один или два раза, когда мы снимали шляпу, старосты подражали нам из желания показаться не менее нас приличными, но по той неловкости, с какой они это делали, было очевидно, что подобное выражение вежливости не было в их обычаях.

Кавказцы-магометане обыкновенно совершенно коротко обстригают волосы или даже бреют голову.

Осталось описать одну выдающуюся часть кавказского костюма, а именно бурку, защищающую от дождя и холода, и в этом отношении, по моему мнению, не уступающую никаким подобного рода изделиям Запада. Эта прелестная верхняя одежда имеет форму громадной мантии и делается из толстой грубой бараньей шкуры, косматой снаружи, где оставлена шерсть. В течение нескольких часов дождь не в состоянии промочить бурку насквозь, так как вода стекает вниз по верхней стороне меха, а шкура так толста, что человек в ней спокойно может спать на земле без всякого опасения сырости, так вредно влияющей ночью на здоровье охотников и путешественников. Я полагаю, что лучшим разрешением вопроса относительно верхней одежды для солдат, которая бы в одно и то же время была тепла, непромокаема и удобна, было бы введение в рядах войск плащей, подобных буркам, вместо плохо защищающих и крайне неудобных макинтошей. Должно заметить, однако, что бурка довольно тяжела.

Покончив с одеждой, я должен сказать несколько слов и об оружии. Кавказцы почти всегда вооружены. Еще вблизи Кутаиса многие туземцы не носят при себе кинжала, но по северную сторону кряжа нигде мы не встречали человека без этого оружия. Обыкновенно кинжал спускается от самой средины талии, что, по-видимому, должно быть очень неудобно, но «привычка – вторая натура» и, следовательно, то, что смущало бы англичанина, нисколько не беспокоит кавказца. Туземцы очень любят красивые кинжалы, ценность которых часто обозначает у них общественное положение людей. Так, богатый староста носит кинжал с серебряными ножнами и рукояткой, украшенными чернью; кинжалы более бедных поселян не так роскошны, а кинжалы самых бедных людей и вовсе без украшений. Перевязь, на которой висит кинжал, иногда тоже из серебра. Перевязи эти изготовляются в Тифлисе и, украшенные чернью, подобно ножнам и рукояткам, довольно изящны. Иногда, но не часто, жители северных долин носят пистолеты. Ружья здесь также в большом употреблении.

Теперь я намерен вернуться к моему рассказу, который я оставил на время, чтобы дать краткий очерк жителей Северного Кавказа.

Около трех часов пополудни, когда по нашему расчету Мур с товарищами должны были спускаться с последних склонов Эльборуса на обратном пути с вершины, Бернов, сопровождаемый Квитко, въехали в аул и сообщили нам о постигшей их непоправимой неудаче. Вот в кратких словах то, что они и Мур по своем прибытии передали нам.

Два русских офицера, Мур, двое кавказских старост, охотник Ахиа и Петр Кнубель покинули место остановки в час ночи, чтобы начать восхождение на Эльборус, несмотря на зловещий ветер; ночь, однако, была ясна. Достигнув окраины громадного снежного поля, они увидали, что оба пика горы были покрыты чем-то, что они сначала приняли за облако. Рассчитывая, что оно рассеется к восходу солнца, они стали подниматься выше. Пройдя по леднику около двух часов, русские офицеры не в состоянии были более бороться с постоянно усиливающимся изнеможением и должны были остановиться отдохнуть. В этом, конечно, нет ничего особенного, так как путешествие по снежным склонам на значительной высоте крайне утомительно для людей непривычных. Русские офицеры, эти отличные и храбрые наездники, могущие пробыть в седле в течение четырнадцати или пятнадцати часов, оказались неопытными в путешествиях по горам, и изнеможение сказалось на них так сильно, что, наконец, они положительно не в состоянии были идти далее и принуждены были вернуться назад, тогда как Мур, кавказцы и Петр Кнубель продолжали восхождение.

Но в этот день вершина Минги-Тау оказалась одинаково недоступной для всех. С приближением рассвета кажущееся облако распространялось все более и более по склону горы, и при восходе солнца Мур увидел, что это было не что иное, как снежный вихрь, и что на верхних областях Эльборуса господствует страшная буря. Мур и спутники подошли к самому вихрю, но так как пробраться через него не было никакой возможности и, в случае попытки зайти в его пределы, можно было рисковать совсем не вернуться обратно, то оставалось только расстаться с мыслью о дальнейшем восхождении и начать спускаться с горы, что они и сделали.

Странно, что в то время, когда на Эльборусе господствовала такая сильная буря, остальная часть цепи была ясна, и путешественники со значительной высоты могли видеть лежащие внизу долины, как будто дурная погода была только на одной этой вершине. Может быть, благодаря большой высоте и открытому положению, Эльборус, действительно, более других пиков подвержен влиянию бурь.

В то время, когда Мур и его спутники спустились в долину, небо покрылось густыми облаками и пошел сильный дождь, прежде чем они успели добраться до Урусбиево.

Мур, пришедший пешком, явился вскоре после Бернова и Квитко, и нам оставалось только приготовиться к отправлению на следующий день рано утром, так как из-за недостатка времени невозможно было сделать вторичной попытки подняться на Минги-Тау. Один из вожаков лошадей, из Кунима, выразил желание сопровождать нас до Уч-Кулана, а другого проводника с лошадью мы наняли в Урусбиево и, таким образом, рассчитывали встать утром на рассвете, а пока с терпением выносили докучливые взоры толпы, собравшейся взглянуть на нас в последний раз.

Вечером зашел к нам Магомед с целью поболтать на прощание и с любезностью, свойственной его семье, серьезно просил нас побывать в Урусбиево.

– Вблизи этой долины, – говорил он, – есть чем полюбоваться; недалеко отсюда много дичи. Между Сванетией и Карачайской страной находится величественный лес, наиболее замечательный из всех когда-либо виденных мной лесов. Деревья в нем громадны, а цветы, образующие местами сплошные ковры, удивительно красивы. Кроме того, лес изобилует дичью; там в большом количестве водятся олени, кабаны, дикие козы и серны. Хороший охотник может легко настрелять много дичи. В течение лета отсюда постоянно отправляются в этот лес двое или трое охотников.

Я спросил:

– А есть там строения и жители?

Магомед ответил:

– Нет, это совершенно пустынная местность. Отправляясь туда, человек должен запастись всем, что ему нужно, за исключением дичи, которой он может настрелять. Вы бы пришли в восторг от этого действительно очаровательного леса.

И в самом деле, что это была за прелестная картина! Громадный первобытный лес, очень красивый и изобилующий дичью; место, где можно вести самую идеальную пастушескую жизнь, странствуя изо дня в день под бесконечными сводами громадных деревьев, не встречая ни одного человека, за исключением нескольких спутников, и наслаждаясь чудным уединением леса.

К сожалению, из неясных показаний Магомеда мы не могли составить понятия относительно точного положения этого леса. По его словам, лес находился между Сванетией и Карачайской страной, но так как эти две местности отделяются Главной цепью гор, то я не мог уяснить себе – на южном или на северном склоне гор находится этот лес. Чтобы попасть в него, нужно было пройти снеговой проход, который, однако, мог пролегать как через горы, соединяющие Эльборус с Главной цепью, так и через саму эту цепь. Ясно было одно – что пробраться в этот лес из Урусбиево стоило немногих трудов, а при тщательном исследовании карты после беседы с Магомедом я убедился, что он говорил о долинах, лежащих западнее реки Верхний Ингур, местности, по-видимому, незаселенной и покрытой величественным лесом.

Следует надеяться, что вскоре путешествующие по Западному Кавказу попытаются проникнуть и в эти прелестные уединенные леса, которые должны быть настолько же заманчивыми для исследователя, насколько они полны обещаний для охотника.

Внимание наше в это время было отвлечено от этой дивной, по словам Магомеда, страны вопросом гораздо более щекотливым, чем определение местоположения и границ. В качестве гостей сначала любезного аульного старосты, а затем старшего его брата мы истребили у них большое количество хлеба и мяса и выпили много кувшинов кислого молока (bumpers). Одной благодарности за подобный прием, нам казалось, слишком мало; здесь, как и в других местах нашего пребывания, мы хотели вознаградить хозяев так, чтобы они не были в убытке. Но старосты Урусбиево считались людьми высокопоставленными, и вопрос об уплате им сильно смущал нас. Если бы англичанин, остановившийся на время в каком-нибудь поместье, счел бы своим долгом отблагодарить хозяина, то он, по всей вероятности, очутился бы в крайне неловком положении и, конечно, пожалел бы, что при нем нет ящика с вином или ружья, которое он мог бы предложить в подарок вместо объявленной денежной платы. В подобном же положении находились и мы: опасаясь, что старшины не захотят брать денег, мы, к сожалению, ничего больше не могли предложить им, так как мы ограничили наш багаж, насколько было возможно, не подумав при этом, что необходимо захватить несколько подарков.