Текст книги "Кавказ. Выпуск XIV. Покорение Эльбруса"

Август, 2-е. Естественно, мы вообразили себе, что с дружеской помощью местных таубиев у нас не будет трудностей в приобретении лошадей, чтобы совершить поездку в Пятигорск. Но этого не случилось: старый возбудитель алчности, проникший к кавказским горцам, всплыл на поверхность. Названная цена была абсурдной. Организация отъезда была осложнена в дальнейшем необходимостью договориться с двумя или тремя людьми, ибо ни один крестьянин не имел достаточно лошадей для всей нашей компании; таубии имели влияние, но не авторитет, и с их помощью приготовления были завершены. Более богатые селяне просили узнать, нет ли у нас золота или серебра с собой, чтобы мы обменяли их на русские деньги, и получили формальный ответ от одного из слуг таубиев. Здесь каждый себе банкир и каждый носит свои ценности на себе – переплавленными в формы золотого орнамента для пояса или ножен кинжала или же вывешенными золотыми монетами на лбу жены. День был великолепен, но мы были слишком ленивы, чтобы подняться на какой-либо холм, даже для того, чтобы посмотреть на Эльбрус.

Август, 3-е. Наш отъезд должен был состояться рано утром, но, как всегда, был отложен по разным причинам. Мы хотели поблагодарить за гостеприимство, выказанное нам, но средства, бывшие в нашем распоряжении, оказались ограниченными; наконец-то мы решили успокоить наше сознание, когда хозяева пришли нас проводить, предлагая плоскую чашу Исмаилу, старшему брату. Мы уже были готовы уезжать, когда сестра таубиев послала слугу со специальной просьбой (переведенной Павлом извиняющимся тоном), чтобы мы оставили для нее предмет туалета – один из той малости, что были с нами, который она увидела и восхитилась. Желание сестры таубия, конечно, было удовлетворено. Предметом, который привлек ее внимание, была банная губка, отданная ей.

Две сестры таубиев дали нам свои визитные карточки, сделанные в Пятигорске, и получили наши в обмен. Затем, после сердечного прощания, мы уехали из Урусбиево и направились по дороге вниз по долине. Весь день наш путь проходил по берегам Баксана. Между 8:30 и 9:30 мы преодолели расстояние в 50 миль – хорошая скачка на туземных седлах для людей, которые уже несколько недель не ездили верхом. Однако прекрасная дорога позволила нам сделать это. Долина Баксана, как и многие посещенные нами на Кавказе, также скучна: ее, при всей нашей вежливости, нельзя назвать ни грандиозной, ни красивой. Ниже Урусбиево долина сохраняла свой обычный вид и свое направление: нижние склоны гор скудно заросли хвойными деревьями. Каждые полчаса встречаются усадьбы; к ним подведены ручьи. У верхнего выхода из теснины путешественник обретает последний и прекраснейший вид Донгузоруна. Теснина окаймлена с севера темно-желтыми скалами, слои которых напоминали нам картины Синая. Теснина ведет в широкий зеленый бассейн реки. Порой ландшафт был совершенно пустынный. Справа в укромных уголках мы миновали два селения; от одного из них небольшая тропа вела в долину Чегема, следующий приток Терека на востоке. Тропа выводила во второе ущелье, более длинное и более красочное, чем первое. Оно приятно взору обилием растительности, которая вдруг поднимается здесь до верхнего предела долины. Мы думали, что какая-нибудь деревушка в низовьях станет концом нашего путешествия, но оказалось, что нам предстоит еще путь в несколько часов.

Мы дважды переехали речку по новым, хорошо сбитым мостам. Дорога вела по широкой травянистой долине, окруженной хребтами, едва заслуживающими названия гор. Обильные источники чистейшей воды пробиваются из земли и питают высокие и пышные травы. Это жилище мириад насекомых, которые нещадно кусали как нас, так и наших лошадей. Целый рой слепней облепил нас. Наши спины были покрыты таким толстым слоем насекомых, что даже материал едва был виден. В нижней части этой равнины значительный приток вливается в Баксан. Слева, близ слияния, – группа старых надгробных памятников, о которых туземцы рассказывают многочисленные легенды. Перейдя вброд приток, нам пришлось ехать по кукурузному полю до селения Атажукиных. Наступила ночь. Взошла луна. Прохлада, избавившая нас от мучивших насекомых, была приятна.

Наконец-то появились огни, и мы ехали по окрестностям больших и разбросанных селений, представляющих собой ряд низких домов, стоящих обособленно от соседей в окружении собственных садов.

Теперь мы уже въехали в страну черкесов – наиболее известного племени Кавказа. От них весь горный район между Черным и Каспийским морями часто неопределенно и неверно называют Черкесия.

Мы должны были расположиться в доме князя на окраине селения, огражденном сараями и хозяйственными помещениями. Внутреннее убранство дома имело отпечаток русского влияния. С тех пор как мы уехали из Коби, мы впервые увидели стол и стулья, ножи и вилки, и другую роскошь западной жизни. Комната, в которой мы спали, была полностью европейской по внешнему виду, однако на стенах висели цветные иллюстрации из Корана. Князь был молодым красавцем, с явно менее чем средним умом. Он вмешивался в наши дела и создавал лишь беспорядок. Наши конюхи, недовольные сделкой с Урусбиевым, в которую он их вверг, начали настаивать на более высокой оплате, которую мы отказались дать, опрометчиво веря, что найдем других без затруднений. Утром князь, казалось, ничем не мог нам помочь и заявил, что незанятых лошадей нет, а, когда это было высказано, мы увидели табун, по крайней мере, в две сотни лошадей на противоположном берегу реки.

Какой-то крестьянин предложил арбу и лошадь, чтобы довезти нас до Зольской, ближайшей почтовой станции в сорока верстах отсюда. Мы приняли его предложение как простейший способ избежать трудности и отправились в этом непривычном нам сооружении. Дорога вела многие мили по череде холмов, покрытых роскошными травами, которые можно было принять за южные низовья Сассекса. Степь вдали смотрелась схожей с морем. На юге сквозь облака порой мы видели снежную цепь гор, от которой мы удалялись. Поломка арбы вызвала задержку. Хозяин удачно сменил эту арбу на другую, попавшуюся нам на дороге. Мы ехали часами то вверх, то вниз по той же местности, минуя луга огромных дикорастущих растений; среди них возвышался одичавший подсолнечник. Ланч[40]40
  Второй завтрак у англичан, который обычно бывает в 11 часов.


[Закрыть] прошел в тени арбы, рядом с мутным ручьем; это была единственная вода, которую мы видели на протяжении нескольких миль. В течение дня мы продвигались очень медленно: ехали верхом по очереди, другие – то шли пешком, то пользовались арбой, которая, поскрипывая, медленно двигалась по две мили в час.

Мы хорошо посмеялись, прерывая скуку езды. Франсуа, чьи знания коневодства были практикой, а не научными, почти уже взобрался на лошадь, когда почувствовал, что стремя слабое. Этого неудобства он решил избежать, не колеблясь ни минуты. Обойдя лошадь с другой стороны и встав на стремя левой ногой, он оказался лицом к хвосту. Результат был вполне предвидим. С проворством, к которому мы не были готовы, наездник вертелся в седле, совершенно не осознавая забавность своего поведения для его спутников в арбе.

Когда мы приблизились к реке Малке, холмы сгладились, земля была возделанной, и зерно хорошо вызрело. От бровки некрутого спуска к броду вид был поразительный. На берегу реки – большое селение, а перед нами широкая равнина, золотившаяся местами от неубранной пшеницы и пятнистая от небольших копен, которые крестьяне скирдовали и расставляли на горизонте. Группа голых холмов, как острова, поднялась вдали. В самом высоком из них мы узнали Бештау (4594 фута). Отдельная вершина стала знаменитой, благодаря давним путешественникам по этой местности, и была не такой уж и дальней целью для нас – Пятигорск. Только десять верст лежало между нами и Зольской, зеленый купол церкви которой выказывал свое местоположение задолго до нашего приезда. Здесь нетрудно было взять тройку, хотя здесь не было почты и почтовыми делами занимался школьный преподаватель. Мы были взволнованы нашим постепенным возвращением к цивилизации. Обнаружив лавку, мы опрометчиво заказали бутылку вина, но едва смогли проглотить этот уксус, называемый вином. Во время закладки наших колясок (хорошо запомнилось название «перекладная») мы сидели в хозяйском дворе, где довольствовались чаем и хлебом, предложенным забавной русской старушкой, чья жизнь, казалось, проходила в хлопотах о свиньях – худых и голодных животных, которые собрались вокруг нас в ожидании крошек от пищи. Когда мы стали отъезжать от Зольской, красные и багряные тона ярко окрашенного заката начали увядать. Симметричные формы Бештау проявились, словно темная масса в глянцеватом небе. Прежде чем закатный свет исчез, мы уловили взором Эльбрус, неясно мерцающий, как огромная бледная тень на южном горизонте. Когда сумерки спустились, взошла луна и осветила нас на пути по степи. Несмотря на тряску, мы продремали в перекладной три часа. Очнувшись, мы обнаружили, что находимся на широкой улице какой-то деревни, поначалу принятой нами за Пятигорск. Это были всего лишь окрестности – казачья станица Горячеводская. Ни одного моста не было на каменистых берегах Подкумка – притока Кумы, одной из тех речек, что противоречат утверждению поэта:

 
Даже скучная река
К морю вьется осторожно… –
 

своим жалким исчезновением в широкой степи, которая тянется от северо-западных берегов Каспия. Мы направили перекладную вброд, рассматривая удивленным взглядом то, что нам представилось: те постройки, какими не пользовались в татарских аулах: церкви и дворцы покрывали противоположный склон. Наш возница подгонял лошадей для последнего рывка, а затем пустил их галопом по улице, вдоль которой протянулись двухэтажные европейские дома. Мы проехали дюжину вывесок магазинов, а потом обогнули острый угол, где голубые купола собора, увенчанные золотыми маковками на цепях-растяжках, сверкали в лунном свете. К нашему удивлению, лошади повернули к постоялому двору – массивному зданию с ионическим портиком. Мы узнали, что дворцовое огромное здание является гостиницей. Вероятно, прежде никогда еще ни одну ночь не проводила здесь такая странная команда, требовавшая приема мадмуазелью Каруты, дочерью богатого итальянца, который приобрел это заведение. С проницательностью, что было обусловлено ее доверием, она вскоре догадалась о нашем истинном происхождении. Она показала нам комнаты и тоном Цирцеи поинтересовалась, не откажемся ли мы от ужина. Было уже 11 часов ночи, и мы решили, что наши дорожные халаты не подобает выставлять напоказ публике до следующего утра, когда мы сами, в какой-то степени, приведем их в порядок. К нашему удивлению, ресторан был полон русских офицеров в военной униформе (а когда они бывают не в ней?), и что хуже того: дамы – в вечерних нарядах. Уставившись на мерцание свечей и зеркал, озадаченные изобилием полезных вещей, вдруг оказавшихся в нашем распоряжении, мы спешно отошли к ближайшему столу и, заказав еду, попытались делать вид, будто мы не замечали своих пыльных, испачканных в пути и почти красных, как у индейцев, лиц.

Контраст, характеризующий русских, между избытком роскоши и недостатком обычных предметов цивилизации заметен в наиболее преувеличенной форме в кавказских провинциях. Когда мы сидели, окруженные роскошью цивилизации и обслуживаемые усердными официантами, с прекрасно приготовленными блюдами и сверкающими бокалами, из которых шампанское благодатно лилось в наши глотки, приключения прошедших четырех недель казались нам уже рассказанной сказкой. Мы едва могли поверить, как быстро прошло то время, когда мы считали деликатесом бараньи мозги, а пару охотничьих сапог и револьвер – роскошной подушкой.

Лондон, 1869.

Фрешфильд Д. Исследование Кавказа. Нальчик: Издательство М. и В. Котляровых, 2009.

Флоренс Гроув (Грове). Холодный Кавказ

Английский альпинист Флоренс Кроуфорд Гроув (1838–1902) в 1874 году побывал на Кавказе, отразив свои впечатления в книге «Холодный Кавказ», вышедшей в Англии. Редакция санкт-петербургского журнала «Природа и люди» выпустила ее отдельным изданием в своем приложении за 1879 год.

Вот как отозвалась на эту публикацию редакционная коллегия «Известий Кавказского отдела Императорского Русского географического общества»: «Описание Грове знакомит довольно обстоятельно с пройденными им местностями и нравами обитателей. Нельзя не поблагодарить редакцию журнала «Природа и люди» за обогащение русской географической литературы переводом сочинения, посвященного описанию довольно значительной части горной зоны Кавказа, так мало еще исследованной».

В отклике, опубликованном в ИКО ИРГО, говорится о небрежности перевода. Действительно, он оставляет желать лучшего. Поэтому в издательстве была осуществлена значительная литературная доработка имеющегося перевода, не затронувшая авторского стиля и фактологической основы текста.

Глава восьмая. Восхождение на Эльборус

Долина Адуль-Су. – Ахиа и молодой Измаил. – Необходимость предпринять путешествие к Эльборусу ранее, чем мы предполагали. – Время, потребное на это предприятие. – Минги-Тау – настоящее имя горы. – Решимость старосты отправиться с нами. – Затруднения при заготовлении запаса провизии. – Неудобства относительно прислуги на Кавказе. – Прогулка по долине. – Напрасная тревога. – Остановка в лесу. – Вид обоих пиков Эльборуса из боковой долины. – Проход в Карачайскую страну. – Дикая коза, выслеженная Ахией. – Восхождение на нагорную равнину на склонах Эльборуса. – Прибытие охотника с письмом от русских офицеров. – Разрешенное затруднение. – Гора Тенгсорун. – Закат солнца с места нашей остановки. – Путешествие к вершине. – Относительное положение обоих пиков горы. – Обширные снежные склоны. – Восхитительный восход солнца. – Холм, возвышающийся между обоими пиками. – Последний склон Западной вершины. – Пик, на который Фрешфильду удалось подняться в 1868 году, оказывается Восточным пиком. – Потухший вулкан. – Сомнение относительно действия разреженного воздуха. – Вершина и вид оттуда.

Следующий день, 26 июля, был посвящен прогулке по прелестной долине Адуль-Су в сопровождении Ахии и нашего хорошего приятеля, юного Измаила. В этой долине сохранилось еще значительное количество леса, хотя вырубка его и здесь производится с удивительною быстротою, вследствие чего, конечно, в весьма непродолжительном времени и эти склоны будут настолько же голы, как и многие другие склоны гор этой страны. Стены домов в Урусбиево строятся не из камня, как это делается в других местах Северного Кавказа, но из крупного строевого леса, спрос на который велик, вследствие чего ближайший лес долины Адуль-Су уничтожается безжалостно. На одном значительном склоне за последнее время были срублены все деревья.

Долина эта очаровательна и, по словам Ахии, несмотря на близость аула, она изобилует дичью, следы которой он усердно наблюдал; мы же со своей стороны мало заботились о следах диких коз, оставленных за два или за три часа, так как были вполне уверены, что, находясь даже на более близком расстоянии от животного, нам не удастся овладеть им, а потому мы обратили все свое внимание на исследование долины Адуль-Су, которая нам показалась наилучшею из долин Северного Кавказа после долины Верхнего Терека. Громадные отвесные пики возвышаются на западной ее стороне; основание и склоны покрыты богатым лесом, а у верховья находится высокий, крутой, покрытый снегом кряж. От этой долины через Главную цепь гор пролегает проход в Сванетию.

После непродолжительной и легкой прогулки мы рано вернулись в аул, оставив Ахию и молодого Измаила сзади нас, чтобы доставить им удовольствие отыскать следы коз и поохотиться за любимой ими дичью.

Во время их напрасных поисков мы спокойно посоветовались между собою относительно нашего дальнейшего путешествия и решили отправиться к Эльборусу на следующий же день, в пятницу, 26 июля, несмотря на первоначальное наше намерение оставить аул Урусбиево только 28-го числа. Больших затруднений стоило бы нам добраться до Сухум-Кале к 8 августа, ко времени отплытия парохода, если бы мы действительно отложили наше путешествие к горе до 28 июля. По нашему расчету, на эту экспедицию требовалось четыре дня: один день на путешествие от Урусбиево до хижины у верховья долины; второй – чтобы пройти от этой хижины до скал на склонах Эльборуса; третий – чтобы подняться на вершину горы (на что мы надеялись) и затем спуститься к упомянутой хижине, и, наконец, четвертый день – на обратное путешествие к Урусбиево.

Поручик Бернов обещал прибыть в Урусбиево 26-го числа. В случае, если бы он запоздал и приехал после нашего отправления, то он легко мог бы догнать нас верхом на лошади, так как на подобное путешествие потребовалось бы немного времени; наше же странствование в сопровождении толпы безалаберных туземцев, по необходимости, должно было совершаться медленно. Со швейцарскими проводниками предполагаемая экспедиция потребовала бы не более трех или даже двух с половиною дней, так как в течение одного дня весьма возможно было пройти расстояние от аула Урусбиево до упомянутых скал на склонах горы, к чему, однако же, нельзя было принудить наших кавказских спутников; поэтому мы непременно должны были посвятить четыре дня на путешествие к вершине Эльборуса и обратно в аул.

Делом Павла было нанять необходимое число проводников, тогда как на обязанности старшего брата старосты лежало заготовление достаточного количества хлебов. Он обещал приготовить двадцать хлебов; кроме того, он заявил, что он сам и один из его братьев намерены отправиться вместе с нами, так как им хотелось бы подняться на Минги-Тау. Кстати, я должен заметить, что Минги-Тау – это правильное название горы; под этим именем она известна по всему Северо-Западному Кавказу. Эльборус – это иностранное название, которое, как кажется, на персидском языке означает просто снежную вершину. Как ни странно, что самая высокая гора в Европе носит не свое правильное название, тем не менее и я в свою очередь буду называть ее Эльборусом, так как под этим именем она повсюду известна.

Мы были в восторге, что староста намеревался отправиться с нами, поскольку он нам нравился, да к тому же мы полагали, что, отправляясь с нами, он позаботится, чтобы провизия была готова вовремя. Успокоившись таким образом на этот счет, мы провели вечер в отличном настроении и принимали посетителей до поздней ночи, будучи хорошо расположенными к жителям Урусбиево и думая, что все делается к лучшему в этом лучшем из миров.

Но надежды человека не всегда сбываются: когда мы встали на следующее утро, погода была прелестная, но проводники, нанятые Павлом, явились на полтора часа позже назначенного времени, а провизии для путешествия совсем не было. Самый ярый горец не может в течение четырех дней довольствоваться одним горным воздухом, как бы велико ни было количество содержащегося в нем озона, и мы усердно стали требовать хлеба, без которого немыслимо было путешествие к Эльборусу. По временам нас успокаивали тем, что хлеб готов и мы получим его через несколько минут; но проходили целые часы и не появлялось ничего, кроме четырех небольших, наполовину недопеченных хлебов.

Потеряв, наконец, всякое терпение, Мур напустился на старшего брата старосты, который обещал нам наготовить все необходимое, но получил от него следующий достойный внимания ответ:

– Хлеб, правда, не готов, что меня очень огорчает; но я тут ни при чем; виною всему беспечность моих слуг. Прежде, когда у нас были рабы, мы могли заставить их работать; теперь же у нас свободные слуги, которые могут и не работать, если не пожелают. Вчера вечером и сегодня утром слуги мои были в ленивом настроении и не хотели ничего делать.

Мур, пораженный этим ответом, принужден был замолчать, сознавая, что и в его родной стране могут случаться подобные же вещи. Для людей, которым приходится бороться с разными хозяйственными дрязгами, может служить до некоторой степени утешением то, что даже в такой первобытной стране, как Кавказ, приходится иметь те же неприятности с прислугою, которые мы обыкновенно склонны приписывать развращающему действию цивилизации.

Я привел этот случай, для того чтобы указать на ничтожное, но, на самом деле, чрезвычайно важное неудобство, сопряженное с путешествием в Кавказских горах. Для такого богатого аула, как Урусбиево, где съестные припасы находились в изобилии, двадцать хлебов было вовсе не большим требованием, но заготовление большего количества провизии, чем непосредственно требовалось, было против обыкновения туземцев, вот почему весьма невероятным казалось нам получить желаемое.

Наконец, было решено, что Уокер, Гардинер и я отправятся в путь, чтобы показать туземцам, что мы действительно намерены оставить аул в этот день, тогда как Мур и Павел должны были остаться на время, чтобы запастись во что бы то ни стало провизиею и вечером уже последовать за нами. Итак, мы отправились в сопровождении Ахии. Старшины, намеревавшиеся вместе с нами подняться на Минги-Тау, остались в ожидании Мура; третий же брат, прекрасный наездник и добродушный аульный староста, а также юный Измаил отправились вместе с нами.

Сначала мы шли по ровным лужайкам подошвы долины, пока, наконец, через полтора часа после отправления из Урусбиево не приблизились к обширной морене, служившей некогда оконечностью громадного ледника. Перейдя ее и продолжая наш путь далее, мы подошли к большому хутору, где Ахиа намеревался переночевать, судя по делаемым знакам.

Это может служить отличным примером только что указанной лени и видимой неспособности думать о чем-нибудь, кроме удобства настоящего дня, так часто проявляющихся в кавказцах. Ахиа отлично знал, что мы находились в трехчасовом расстоянии от настоящего места остановки. Хотя путь, сокращенный таким образом для одного дня, несомненно, должен был быть на столько же увеличен на следующий день, тем не менее Ахиа, который в другое время мог без устали сколько угодно бродить по самым обрывистым склонам, в настоящее время не мог устоять против искушения отдохнуть после легкой двухчасовой прогулки, так как был в ленивом настроении, а под рукою находилось удобное место для остановки; вследствие этого, конечно, он был крайне огорчен, когда мы принудили его продолжать путь.

Далее на некоторое расстояние путь наш пролегал по обработанным лугам, и нам пришлось пройти мимо другого большого хутора. По мере нашего путешествия долина становилась все ýже и поразительнее: по сторонам местами встречались ущелья и снежные вершины, настолько высокие, что оставалось только удивляться, каким образом их основания могли поместиться на таких, по-видимому, узких долинах, над которыми они возвышались. Затем мы подошли к месту, где весь лес был истреблен частью порубкою, частью огнем, который уничтожил также и стоявшую здесь хижину. Несколько выше на склоне были очевидные доказательства безжалостной вырубки деревьев.

Продолжая наш путь, мы очутились в очаровательном лесу и, идя некоторое время по берегу шумящего Баксана, подошли к опустошенному хутору с запущенным, наводящим уныние садом, в котором юный Измаил вытащил какое-то растение, по виду похожее не то на репу, не то на редис, и чрезвычайно едкое на вкус.

Пройдя лесом еще три четверти часа, мы, наконец, приблизились к месту, где предполагали переночевать. Это небольшое открытое пространство в лесу, поросшее густой травой, или, как называют французы, лужайка (pelouse), представляло чудесный уголок для взора путешественника и очень удобное место для остановки, так как поверхность лужайки была совершенно ровная, а поблизости находилось множество сухих сучьев и ручейков. Развалины хижины могли служить до некоторой степени убежищем, но, хотя это жилье давно уже было оставлено людьми, тем не менее обитатели иного рода находились здесь в таком количестве, что мы решили спать на открытом воздухе.

С нами были Ахиа, несколько проводников, молодой Измаил и аульный староста. Беседовать с ними мы не могли за отсутствием многоязычного Павла, оставшегося с Муром. Усевшись вокруг костра, разведенного нашими людьми, мы пытались объясняться знаками, но по обыкновению не понимали один другого и, во избежание мелких затруднений, мы по временам пожимали друг другу руку, как бы в доказательство взаимной дружбы и доброго расположения. Таким образом, время прошло довольно приятно.

Ночь уже давно наступила, и некоторых из нас уже одолевал сон, когда Ахиа, растянувшийся во весь свой рост на траве, вдруг вскочил быстро, но без шума, подобно борзой собаке, и сделал несколько шагов, вглядываясь в темноту. Я прислушивался, но не слышал ровно ничего, тогда как его удивительное ухо уловило звук отдаленных голосов; товарищи его моментально вскочили со своих мест, недоумевая, чьи голоса мог слышать Ахиа. Это могли быть или наши товарищи, идущие по долине, или же сваны, пересекающие проход Накра, чтобы пробраться в Урусбиево.

Сваны – это дети природы, в том смысле, как понимал это слово Милль, и, следовательно, в этой отдаленной долине они могли обратить на нас особенное внимание, к которому и нужно было приготовиться. Этим я вовсе не хочу сказать, что в долине Баксана часто случались неприятельские нападения, и что сваны непременно захотели бы убить нас; но, с другой стороны, такое хорошее убежище, каким пользовались мы в данную минуту, и притом вблизи их страны, конечно, могло послужить соблазном, против которого трудно было устоять слабой человеческой натуре, а потому как нравственный долг, так и инстинкт побуждали нас рассчитывать на худшее и на всякий случай приготовиться.

Я понял, в чем дело, услышав туземное название сванов, произнесенное нашими проводниками.

Возможность близкой смертельной борьбы производила странное ощущение. Я полагаю, что те, которым приходилось испытывать это чувство, сознаются, если только они будут искренны, что оно далеко не приятно.

Еще давно один английский мореплаватель по-своему объяснял мне ощущение, испытываемое многими вовсе не трусливыми людьми во время приготовления к борьбе. Во время Крымской войны я был мичманом на фрегате, крейсировавшем около острова Сахалин, в Охотском море. Мы отправились на поиски военного английского судна «Encounter», находившегося в водах этого моря, причем мы могли, конечно, встретить и русский фрегат. Однажды утром, около пяти часов, при густом тумане, мы разглядели вдали большое судно. Судов в то время в этих морях было очень мало, так что это должен был быть или «Encounter», или русский фрегат.

Не зная наверняка, идем ли мы навстречу своему судну или же неприятельскому фрегату, с которым нам предстоит борьба, офицер, управлявший одним из орудий, сказал мне:

– Я не знаю, что вы чувствуете, мистер Гроув, но я страшно боюсь (Y feel a blasted funk), несмотря на это, однако, я думаю, что буду в состоянии отлично управлять моим орудием.

Судно оказалось «Encounter», так что офицер был избавлен от необходимости действовать орудием; но я полагаю, что в случае нужды слова его оправдались бы.

Я надеюсь, что и мы достойно выдержали бы борьбу со сванами, но убедиться в том нам не пришлось, так как вскоре уже Ахиа мог различить голоса своих соотечественников, и через некоторое время к нам действительно подошел Мур с несколькими кавказцами, из которых многие несли столь ожидаемые хлебы. С Муром были старший брат аульного старосты, два других его брата и несколько проводников, так что нас составилось большое общество.

Кавказцы думали переночевать в кишащей насекомыми хижине, но, узнав о нашем намерении спать на траве, они также последовали нашему примеру и, расположившись около громадного костра с особенной грацией, о которой не подозревали сами, на некоторое время предались своей обычной неумолкаемой болтовне.

Этот ночной бивуак представлял странную и вместе с тем прелестную картину. Крошечная лужайка посреди темного леса; красивые кавказцы, окружившие костер в различных положениях – все это вместе представляло такую живописную и очаровательную картину, что трудно было поверить, чтобы это была не бьющая на эффект простая, случайная ночевка диких охотников и путешественников, которые меньше всего заботились о том, какими они кажутся со стороны. Невольно казалось, что сцена эта была делом рук какого-нибудь знаменитого художника.

К вечеру склоны гор покрылись густым туманом, который, однако, ночью совершенно прочистился, и восход солнца был как нельзя более ясен. Мы поднялись с рассветом и отправились в дальнейший путь, пролегавший местами по лесу, местами по открытому пространству, к верховью долины. Недалеко от места нашей ночевки мы пересекли тропинку, ведущую к проходу Накра, который служит главным средством сообщения между верхней долиной Баксана и Сванетией. Путь этот пролегает через снежную вершину, но, по-видимому, не представляет больших затруднений. В 1868 году Фрешфильд с товарищами следовал этим же путем, и мы в свою очередь также намеревались пройти этим проходом в долину Баксана, если бы погода позволила нам пробиться в Сванетию из долины Безинги. Проход Накра часто посещается сванами.

Через час с четвертью ходьбы от места остановки мы пришли ко входу в боковую долину, откуда увидели оба пика Эльборуса; они, казалось, находились от нас в двухчасовом расстоянии, что часто бывает с горами, открывающимися из долины. Восточный пик, ближайший к нам, имел вид большой горы, как и следовало ожидать от вулкана; дальнейший же пик, видимый сравнительно меньше, казался плосковершинным.

Следуя по этой долине, в которую спускается юго-восточный ледник Эльборуса, Фрешфильд с товарищами в 1868-м достигли скал, где и провели ночь до восхождения на гору. Ахиа, однако, утверждал теперь, что к тому же месту удобнее пройти по следующей долине, которая пролегала по другую сторону кряжа, образующего правый склон первой долины. Таким образом мы продолжали наш путь по долине в течение двадцати минут или около этого, пока не подошли к небольшой простой хижине, находящейся на открытом месте у подошвы ледника, наполняющего верховье долины Баксана.

Мы преднамеренно прошли несколько далее входа в долину, по которой нам предстояло подняться, так как здесь удобнее было оставить лошадей, взятых кавказцами. Через ледник пролегает проход в Карачайскую страну, которую мы предполагали посетить после Эльборуса; но узнав, что там очень трудно достать проводников, за недостатком времени мы должны были отказаться от такого рискованного путешествия, вследствие чего решили пройти к северу от Эльборуса по луговым пространствам.

Проход казался легкодоступным для человека; что же касается лошадей, то Ахиа сказал нам, что их можно было бы провести, если холодный ветер укрепил снег; если же снег рыхлый, то лошади, по всей вероятности, не вынесут подобного перехода.