Текст книги "Ушел, вернее остался. Сборник номинантов на Премию имени Сергея Довлатова. Выпуск 2"

С Сашкой Веселковым мы были одногодки, а посему три года подряд выпадало нам быть с ним в одной группе в детском санатории во время летних каникул. Санаторий располагался на берегу таежной реки, километрах в тридцати от города.

Мы набирались сил, отдыхали, играли, купались, загорали, ходили в однодневные походы по тайге, собирали грибы и ягоды, участвовали в уборке овощей и ягод в соседнем колхозном саду и даже помогали колхозникам на сенокосе, вороша и сгребая просушенное сено. Кроме того, каждая группа, как тогда было модно и принято, готовила какие-то номера на концерты, и мы тренировались в построении пирамид, выступлении хора и даже солировали, исполняя песни и декламируя стихи.

Мама Сашки Веселкова – Людмила Михайловна, донская казачка, красивая строгая женщина с пышной черной косой, закрученной вокруг головы, – была воспитательницей в нашей группе. Она любила во всем порядок, была требовательна и справедлива; наверное, поэтому все ее как-то побаивались и очень уважали: просьбы, укоры и любые ее слова быстро доходили до адресата и еще быстрей учитывались и неукоснительно исполнялись.

Был у Сашки старший брат – Юрка, лет на пять старше нас. Он нередко появлялся на территории санатория, и я с ним был хорошо знаком, так как мы все вместе очень часто ходили на речку рыбачить, а еще чаще купались и загорали там. А еще и Юрка, и мы с Сашкой очень любили ловить раков. Благо дело их там было много: вода прозрачная, камушков на перекатах и у плесов не сосчитать, и почти под каждым камушком хвост или клешня торчит… Подкрался, приловчился, цап – и рак в ведерке. Вот наберем с полведерка или поболее раков, натаскаем валежника, разведем костер и сидим вокруг – греемся и всякие истории с анекдотами рассказываем. В общем, треплемся кто про что, ожидая, когда раки покраснеют. Ведь хоть и мало в раке мяса, но очень они вкусные – пальчики оближешь.

А чтобы не очень скучать и быть похожими на взрослых, приспособились мы жечь полусгнившие ивовые ветки и дымить ими, как сигаретами. В веточках ивы после нахождения в воде или грунте образуются дырочки, через которые проходит дым…

И вот так, потягивая эти трубочки-веточки, сидим мы около костра, рассказываем всякие небылицы про то, что где-то читали или слышали, а с кем и взаправду что-то интересное произошло. Иногда блатные песенки запоем с задором и юморком или с надеждой и скорбью…

Вот как-то сидим с ребятами таким тесным кружком, «покуривая», ведем беседу в ожидании раковых хвостиков и клешней, как вдруг за нашими спинами выросла огромная фигура Григория Ивановича Веселкова – отца Сашки и Юрки. Он был боевым отставным фронтовым офицером, ходил в начищенных хромовых сапогах, галифе и гимнастерке, туго затянутой широким блестящим кожаным ремнем. Работал он председателем колхоза, разъезжал обычно на лошади, но в этот раз почему-то был пешим.

– Так-так, значит, курите, негоднички! – громко произнес он над нашими головами.

Мы оторопели и как-то инстинктивно отбросили в костер свои «сигаретки». И только Юрка ошалело таращился на отца с трубочкой в зубах, так как руки у него оказались в этот момент заняты: в одной он держал на палке ведерко с раками, а другой палкой переворачивал валежины, чтобы они лучше горели.

Как только он закончил возиться с костром, сразу же выплюнул уже потухшую «сигаретку».

– Так-так! Вот, значит, как вы тут проводите время! – повторил свое негодование Веселков-старший.

– Да нет, мы это так, просто… балуемся, а вовсе не курим, – чуть не хором запричитали мы, а Сашка показал отцу трубочку, чтобы тот лично удостоверился, что это не табач-но-никотиновая продукция, а просто запревшая, чуть подгнившая ивовая веточка.

– На, пап, посмотри, видишь, дырочка внутри – какие ж это сигареты?.. Трубочка, и все тут, – промямлил Сашка.

Мы тоже все как могли старались оправдаться, однако Григория Ивановича все наши доводы мало убеждали… Он был мрачен и сердит… Размеренным движением он достал кисет, нарезанные листочки газетной бумаги и стал сворачивать большую самокрутку. Делал он это аккуратно и не спеша; затем достал из костра головешку, прикурил и затянулся полной грудью.

– Ну-ка, сынок, – обратился он к Юрке, – на-ка, покури!

– Да что ты, папа, я не хочу.

– Нет, уж раз хотел, так кури. Давай, давай по-хорошему, кури! – продолжил грозно отец.

Юрка взял дымящуюся самокрутку и сделал затяжку. Видно, табак был ядреный и крепкий, Юрка сразу же закашлялся.

– Не буду, не могу, не хочу! – запричитал он, отдавая цыгарку отцу, но Григорий Иванович был непреклонен:

– Кури до конца, а то будет тебе плохо!..

И Юрка снова сделал затяжку и опять закашлялся, но, видя строгое лицо отца, не стал отдавать ему самокрутку.

Прошло несколько томительных минут, Юрка докурил и с облегчением выдохнул:

– Вот, все, докурил. Все!

– Добре! – произнес Григорий Иванович и стал сворачивать новую большую самокрутку.

Проделывал он это все так же тщательно и методично, то похлопывая и приминая табак, то послюнивая бумагу… И опять он достал тлеющую головешку и, прикурив и сделав полный затяг, отдал горящую «сигару» старшему сыну:

– Ну что ж, Юрок, кури еще.

– Да не хочу я, папа, не хочу! – чуть не плача, прокричал Юрка.

– Держи… кури!.. – спокойно, но настойчиво произнес Григорий Иванович и стал расстегивать широкий офицерский ремень.

Юрка понял жест отца и, сделав слишком большой затяг, закашлялся… Отец не отводил от него глаз, и Юрка снова затянулся… Все лицо его как-то посерело и выражало отвращение к выполняемому им действу. С большим трудом он докурил вторую самокрутку и с надеждой на понимание посмотрел на отца: Григорий Иванович был невозмутим.

И в третий раз Веселков-старший скрутил «сигару». Все было проделано четко, со знанием дела. И опять он отдавал дымящуюся самокрутку Юрке, который уже не мог смотреть на нее. Но отец был непреклонен: держа в правой руке офицерский широкий ремень, левой отдавал сыну горящую «сигару».

– На, бери! Бери, говорю, кури! – жестко выговаривал каждое слово Григорий Иванович, шлепнув с оттяжкой сына ремнем по спине, больше для острастки, нежели для боли.

Юрка взял, затянулся… Лицо его желтело прямо на глазах, а помутневший взор выражал крайнюю степень отвращения ко всему происходящему с ним.

– Кури! – грозно произнес Григорий Иванович. – Кури взатяжку, в полный глоток!

И Юрка опять курил…

Мы со страхом, удивлением и жалостью смотрели на Юрку, не зная, чем закончится эта история и как помочь нашему приятелю, ждали конца этому явлению.

И вдруг Юрка вскочил, подбежал к ближайшим кустам и выплюнул самокрутку. А потом его стало сильно тошнить… Он захлебывался, дрожал, всхлипывал и причитал; его выворачивало, он весь позеленел…

Прошло более тридцати лет с того памятного случая на берегу таежной реки.

Как-то я был в тех краях моего далекого детства, ехал в междугородном автобусе, и рядом со мной сидел интеллигентного вида мужчина лет сорока – сорока пяти. Каждый из нас был занят чтением своей газеты. И вдруг я, скользнув взглядом в сторону соседа, с удивлением обнаружил на первой странице его газеты карандашную надпись: «Веселков». Так пишут в деревнях на почте.

– Извините, пожалуйста, у меня к вам вопрос: это ваша фамилия карандашом написана на первой странице газеты или нет? – проговорил я.

– Да, моя, а что такое? – спросил в ответ сосед.

– А вы не Александр Григорьевич?

– Да, а вы что, меня знаете? Лечились у меня, да?

– Нет-нет! Я у вас не лечился, я с вами в детстве отдыхал в санатории. – И я назвал себя.

Мы пожали друг другу руки, обнялись, как прежде, тепло и душевно. Рассказали каждый о себе, о своих жизненных путях и перипетиях. Вспомнили всех тех, кого когда-то знали и помнили…

– Саш! Один вопрос всю мою сознательную жизнь не дает мне покоя: Юра, твой старший брат, как после того эпизода на берегу реки, когда раков ловили и отец его до одури накурил, помнишь? Курит он или нет?

– Конечно помню… Нет! Ни он, ни я, ни наши дети – никто не курит! Вот был батяня у нас так батяня – всем отцам пример! Умел воспитывать и добиваться требуемого результата.

Каждая группа студентов любого вуза выбирает себе какого-либо наиболее эрудированного и яркого преподавателя для более тесного общения с ним и получения от него более полной информации по каким-либо интересным и волнующим вопросам. Вот и мы как-то незаметно со второго курса очень по-доброму подружились с преподавателем архитектуры Евгением Васильевичем Алексашиным. Он вел у нас практические занятия. Генпланы и перспектива, акустика и теплофизика, инсоляция и тектоника, золотое сечение и… многое-многое другое. Обо всем он нам рассказывал очень увлеченно, с вдохновением, азартом и глубоким знанием дела.

И хотя ему было уже за шестьдесят и он перенес несколько сложных операций, ходил прихрамывая на левую ногу, он всегда и со всеми был приветлив, доброжелателен и участлив.

Даже в периоды весеннего обострения всех своих болячек Евгений Васильевич, ковыляя с палочкой, оправдывался, подшучивая сам над собой: «Вот, весной третью ногу беру с собой в дорогу!» При этом заразительно смеялся… И никто не догадывался, как на самом деле чувствовал себя этот стареющий, интересный и многоопытный человек.

А ведь Алексашин действительно был весьма интересным и содержательным человеком и настоящим гражданином своей страны! Ровесник века, он в голодные годы Гражданской войны умудрился окончить Строгановское училище и получить диплом художника, а затем выучился на архитектора. Его проекты, реализованные в камне, стекле и бетоне, стоят в Москве и Риге, Костроме и Владивостоке, Ярославле и Иваново и многих других городах России. Множество раз он участвовал в выставках и выигрывал призы на престижных конкурсах, был дипломантом, лауреатом и заслуженным архитектором. Много лет Евгений Васильевич работал главным архитектором городов Иваново, Риги и Владивостока.

Но годы брали свое, и он, получив персональную пенсию, стал преподавать доцентом у нас в институте.

Поэтому мы все с большим желанием и неиссякаемым интересом всегда слушали его рассказы по истории архитектуры, об оригинальных конструктивных и архитектурных решениях, удачных композициях и творческих находках. Все это преподносилось нам не просто как предмет «Архитектура», а как увлекательное повествование, открывающее окно в новый, неповторимый и непознанный мир. При этом часто он выспрашивал наше мнение по тому или иному вопросу, после чего анализировал все услышанное, делал выводы и заключение, аргументируя все за и против, и ненавязчиво прививал и воспитывал в нас чувство прекрасного, меры в оформлении, архитектурного вкуса и взвешенного подхода во всем.

Прошли годы. Мы окончили институт…

Однажды, как-то весной, мы с приятелем-однокашником узнали, что Евгений Васильевич тяжело заболел: лежит в больнице парализованный, и, видимо, неизбежная развязка – дело ближайших дней. Мы кинулись к нему домой, но дома никого не оказалось. Поехали наугад в городскую больницу, но к ним больной по фамилии Алексашин не поступал.

На следующий день на кафедре архитектуры мы узнали, что Евгений Васильевич лежит в спецполиклинике, в кардиологическом отделении, но к нему никого, кроме жены, не пускают…

Было грустно на душе и как-то обидно, что вот такие хорошие люди так мало живут на белом свете…

Лето промчалось в заботах и проблемах: сперва на практике со студентами, потом отпуск в тайге на заработках, затем целый месяц опять со студентами на осенних сельхозработах, на уборке овощей и картофеля.

И вот я уже отмыт и наглажен и опять в институте. Захожу в буфет перекусить и… О боже! Евгений Васильевич сидит за столом. Жив-здоров, жует бутерброд с колбасой и запивает кофейным напитком. Я даже оторопел и потерял дар речи! Но, кое-как справившись с нахлынувшими чувствами, я подошел поприветствовать моего любимого и уважаемого преподавателя.

– Здравствуйте, дорогой Евгений Васильевич! Как ваше здоровье? – выпалил чуть ли не скороговоркой я.

– Да сейчас уже получше, а то было совсем нехорошо. Так что очень даже лучше, чем было, молодой человек! – ответствовал Алексашин.

Я не верил своим глазам. Выглядел он бодрым и подтянутым, так же был светел и шутлив его взгляд, так же, как всегда, был улыбчив и радостен, только несколько новых морщинок залегло вокруг глаз и у губ.

– Ну что, вы не верите, что это я, да? – с улыбкой задал мне вопрос старый архитектор. – Мы еще повоюем! А знаете, как я выкарабкался из этой злой ямы под названием «болезнь» почти с полным параличом? Хотите, расскажу?

– Конечно хочу! Вы знаете, я так рад видеть вас живым и невредимым, что все слова разбежались. Как хорошо, как здорово! Расскажите, пожалуйста, Евгений Васильевич, как вы избавились от этого страшного недуга, или диагноз был поставлен неверно? – произнес я, более внимательно разглядывая лицо чуть-чуть постаревшего, но очень близкого мне по духу человека, по-прежнему обаятельного и привлекательного преподавателя.

– Нет-нет, диагноз и состояние – все соответствовало реалиям. Единственное, что не умеет делать наша медицина, – учитывать наличие чувства юмора и его роль в выздоровлении. Ха-ха! – произнес он. – А юмор, между прочим, великая вещь!

Так вот, был я действительно очень плох, пролежал парализованным больше трех недель без видимого улучшения, и выписали меня домой, стало быть, чтобы похоронить. Ну, чтоб я им там в спецполиклинике статистику не портил. Забирала меня жена. На прощание и добрую память попросил я ее принести мои книжки по архитектуре и истории застройки городов. Сам подписать я не мог, так ее заставил. Нас в палате было пятеро, вот четверым и раздала мои книжицы, да еще лечащему врачу. «Пусть, – думаю, – вспоминают такого архитектора Алексашина!»

Вроде распрощались, положили меня на каталку, чтобы на неотложке довезти до дому. И тут один из лежащих со мной в палате говорит: «Евгений Васильевич! У меня тут есть комплекс упражнений по системе йогов, возьмите себе. Вы юморист и оптимист, у вас должно получиться!» И передал мне штук шесть листочков с машинописным текстом и рисунками… Поблагодарил я его как мог через жену, так как сам был действительно слишком слаб, и поехал умирать домой.

Вот в домашней обстановке как-то вроде бы получше почувствовал я себя. Е1оспал немного, отошел от больничного запаха, лежу вечерком в спокойном, умиротворенном состоянии… Подошла жена, спросила, что подать или убрать, а я ее и попросил почитать мне тот комплекс по системе йогов. Листает она странички, читает, показывает рисунки и упражнения… А там такие позы, что разве что меня разобрать сперва надо по запчастям, а уж потом из этих частей сложить асану. Е1олистали мы с женой, посмотрели и выбрали два упражнения на дыхание, которые я мог бы сам, без посторонней помощи делать. А еще два – с поднятием рук и ног – выполнять с помощью жены…

Вот и пошло-поехало. Через неделю уже сам начал руки подымать, а через три недели заставил жену страховать себя при постановке на голову. Сперва три-пять минут, а потом десять-двадцать. После этих упражнений чувствую себя как молодой, как будто вновь народился. Постепенно стал осваивать другие упражнения. Сейчас из комплекса стал делать ежедневно десять-двенадцать упражнений, а на голове стою до тридцати минут. Работоспособность появилась невероятная, голова работает четко, ноги-руки шевелятся в нужном направлении, бодрость духа в полном объеме и в надлежащем порядке, а все болезни неизвестно куда пропали! Вот так-то, молодой человек!

А сколько новых планов и задумок! Я ведь пересортировал все свои архивы, сейчас подготовил серию публикаций… На очереди защита кандидатской диссертации и издание большой монографии по теории застройки городов. Хватит хандрить! Надо работать, и много работать! Да, еще, чуть не забыл, мне надо человек пять-шесть толковых ребят, лучше выпускников или уже поработавших в проектных институтах. Если есть кто на примете, пусть подойдут ко мне или позвонят домой. Создаю сейчас общегородское бюро фасадной архитектуры – нужны активные, ищущие и инициативные специалисты. Портфель заказов уже забит до предела – не хватает рабочих рук…

Евгений Васильевич в шестьдесят восемь лет защитил кандидатскую диссертацию, а в семьдесят лет – докторскую. Получил аттестат профессора, а бюро фасадной архитектуры, благодаря неутомимой энергии своего создателя, просуществовало более двадцати лет. И только после смерти Алексашина в 1990 году и кризиса всех наших жизненных приоритетов оно распалось на несколько архитектурных мастерских. Однако каждая из них по-прежнему чтит память Евгения Васильевича и считает себя продолжателем его начинаний и дел.

Ну а жизненный путь этого замечательного человека и его жизнелюбие – хороший пример всем тем, кто живет в тоске и хандре, без искорки в глазах и без юмора. Выше голову, друзья! Или, наоборот, встаньте на голову! Мир ждет от вас новых ярких дел и свершений!

Тот 1985 год сложился крайне тяжелым и напряженным: сперва ранней весной умерла мать моего друга Игоря – Вера Николаевна – старший и мудрый наставник и душевный друг нашей компании. Эта утрата была первой в долгой череде других. Не прошло и двух недель, как новая трагедия: разбился на автомобиле еще один мой хороший друг, а следом за ним пришлось хоронить его мать – Александру Сергеевну… А потом пришла телеграмма из Волгограда: умер мой родной дядька – дядя Коля. Пришлось срочно лететь на Волгу и там испить эту чашу горечи утраты замечательного человека – боевого полковника, полного кавалера орденов Славы. Только вернулся с одних похорон, попал на другие: на этот раз скоропостижно скончался сосед Виктор Васильевич – здоровяк, добряк, юморист и добропорядочнейший человек. Вот так-то жизнь распоряжается нами!.. Но, как выяснилось, это было не все. Не прошло и месяца, как соседи передали телеграмму: тяжело заболела моя мама – обширный инфаркт… И опять я в пути, теперь уже на восток… В живых я ее не застал, и от этого было очень горько и муторно на душе.

Вот в конце августа, после возвращения из Владивостока, и стало у меня пошаливать сердце… То сдавит, то сожмет, то как-то подозрительно защемит и долго-долго не отпускает, а тает с каким-то сладковатым привкусом.

Кое-как отработал месяц и в конце сентября отправился по врачам обследоваться и, если надо, подлечиться, так как силы были на исходе.

Лежал я на обследовании в кардиологическом отделении знаменитой клиники. Условия были замечательными. Большая палата на двоих с телевизором, холодильником и даже письменным столом. Отношение медперсонала было на удивление предупредительным и доброжелательным. Нас поили настоями из трав, методично исследовали все органы. Занимались мы лечебной гимнастикой, аутотренингом. И вообще создавали благоприятную обстановку для нашего здоровья, для нашего настроения. Клиника была расположена в живописном лесном пригороде, поэтому мы часто выходили за ограду и гуляли по осеннему лесу. Стояла золотая осень.

Пролетела пара недель. Я окреп, отоспался, перезнакомился со всем лежащим и обслуживающим населением клиники. Часто по вечерам мы собирались на четвертом этаже в конференц-зале у пианино и пели романсы и разные песни. Музыка не только лечит, но и сближает, способствует взаимопониманию и взаимоуважению. Поэтому, видимо, люди, знающие слова и исполняющие песни, пользуются всегда такой популярностью в любой компании.

В середине октября – как-то само собой получилось – выпало мне отметить свой день рождения. Немного с лечащими докторами, понемногу со средним медперсоналом, по чуть-чуть с коллегами и соседями по палатам. Ну а потом поехал домой, где собрались родные и друзья… Особенностью того времени было то, что по молодости – нет, хотя уже было сорок – я полагал, что самый достойный напиток – это коньяк. А другие жидкости не рассматривались даже как альтернативные. Поэтому насытился в тот день коньяком до предела.

Утром следующего дня я уже был в клинике, и все пошло своим чередом… Опять фиточай, опять процедуры и обследования, одно из которых называлось каким-то сканированием.

Прошло еще несколько дней… Вдруг стук в дверь палаты. Мы с приятелем, соседом по палате, хором кричим: «Войдите!»

Заходит мужчина лет пятидесяти пяти в белом халате, белом колпаке и говорит:

– Я могу видеть Анатольева?

– Вот он я, слушаю вас, – отвечаю я.

– Меня зовут Геннадий Григорьевич Соболев. Я заведую отделением диагностики. Мне необходимо поговорить с вами тет-а-тет, – произнес медицинский работник.

.. Хотя холл был большой и стояло много диванов и кресел, но моему новому собеседнику не нравилось, что везде хотя бы по одному человеку, но кто-то был рядом. Мы спустились этажом ниже, в другое отделение, и там удобно разместились в уголке, подальше от посторонних глаз и ушей.

– Так я слушаю вас, Геннадий Григорьевич, – еще раз выразил я желание узнать, что же привело этого солидного доктора к желанию побеседовать со мной наедине.

– Нет-нет, это я вас слушаю. Скажите, как вы себя чувствуете? Что-нибудь тревожит вас или нет? На что жалуетесь?

– Да нет, спасибо, все в порядке. Жив-здоров. Было немного с сердцем плоховато, но сейчас уже отошло.

– Э нет. Вы мне правду, правду говорите. Как, к примеру, печень, почки, селезенка? А? Неужели никаких нет нареканий? – изумился он.

– Да нет, все в порядке – спасибо зарядке! – сказал я.

– Конечно, по вашему внешнему виду я тоже бы дал заключение, что вы здоровы… – Мой собеседник задумался и замолчал на некоторое время. – Понимаете, я больше тридцати лет работаю в этой сфере, и ошибки здесь практически исключены.

– Так что же такое случилось? – уже с большей заинтересованностью спросил я.

– Ой нет, подождите. Еще один вопрос вам задам, а потом все расскажу: вы курите?

– Нет, не курю, – честно ответил я.

– Может, какой наркотик употребляете?

– Да господь с вами, еще чего! Что же все-таки такое случилось?! – чуть не закричал я.

– Ой, тише, тише. Сейчас я вам все расскажу. Понимаете, вы на прошлой неделе прошли сканирование печени, и оказалось, что у вас ее совсем нет.

– Вот те раз, куда же она подевалась? Вроде никогда не болела.

– Вот я и сам мучаюсь в догадках, что же такое с вами произошло? – как-то отрешенно прошептал доктор.

– А ошибки быть не может? Ну, кто-то там что-то перепутал… – бросил я тень сомнения на результаты обследования.

– Нет, все проверено, все точно. Это ваша диаграмма. – И он развернул свернутую трубочкой широкую ленту с синими и красными крестиками. – Вот, видите, от вашей печени остались одни лишь контуры, только оболочка, – грустно изрек врач.

– Да, вижу, но кровь-то у меня в порядке и цвет лица не синюшный, – парировал я в тон Геннадию Григорьевичу.

– Вот это-то меня и удивляет больше всего. По нашему заключению, вы уже не жилец. А на поверку вроде еще молодец! – непроизвольно зарифмовал свой ответ доктор.

– Может, ошибка какая-нибудь вышла? – опять попытался я засомневаться в результатах обследования.

– Нет, что вы! Не вы же один обследуетесь, – мрачнея и как-то вбирая голову в плечи, произнес Геннадий Григорьевич.

– Ну и дела! – выдохнул я.

– Да, уж и не знаю, что мне делать с вашими результатами… Вот вспомните, накануне этого сканирования вы какие-нибудь сильно действующие лекарства не принимали? А грибы не ели? – вопрошал меня с надеждой врач.

– Нет-нет, грибов я точно не ел, – ответил я.

– А вот вы помните, что вы вообще-то ели, пили в этот день – четыре дня назад, накануне обследования?

– Конечно помню! У меня был день рождения. Мы пили коньяк, закусывали шоколадом, колбасой, сыром и разными фруктами, – подробно описал я меню моего дня рождения.

– Ну и много вы выпили? – приободрившись, спросил Геннадий Григорьевич.

– Да как вам сказать… Немало! Наверное, грамм пятьсот-семьсот, а может быть, и больше. Я ведь не мерил и не считал… – И я описал все застолья того памятного дня.

– Ну вот, теперь-то я все понял! Как же я сразу-то не догадался! Конечно, это ж только коньяк и мог дать такую реакцию. Ну балда я, балда! Не мог додуматься сразу… Вот теперь все встало на свои места! А я-то мучился, не знал, что и сказать вам. Вот-вот! Правильно! – долго причитал доктор Соболев, сопоставляя все факты и весь жизненный опыт, что-то соображая и анализируя. – Ну вы-то, дорогой друг, зачем же эту гадость пьете? – обратился ко мне врач.

– Так день рождения же! Надо ж было отметить! – оправдывался я. – Уж так у нас заведено – отмечать.

– Да я не про то. Надо так надо, отмечайте! Только зачем эту гадость-то пить?

– Так что ж вы предлагаете? Молоком или кефиром, что ли, отмечать? – наступательным тоном произнес я.

– Ой, вы опять меня не поняли! Я же коньяк имею в виду. Лучше три бутылки водки выпить, чем одну коньяка, – вот о чем я хотел сказать.

– Я учту ваше пожелание, спасибо! – с улыбкой отреагировал я на его поучение.

– Понимаете, в этом вами любимом дерьмовом коньяке столько сивушной гадости, что всегда печень работает на пределе и может в один прекрасный день просто не выдержать и развалиться. Это-то, надеюсь, вы понимаете?

– Конечно, конечно! Теперь я вас понял, Геннадий Григорьевич, – с нескрываемой улыбкой вымолвил я.

– Вы зря иронизируете! Говорю вам вполне серьезно. Я на своем веку столько повидал разрушенных человеческих органов… Я вас просто заклинаю, никогда не пейте эту сивушную гадость! – с пафосом закончил беседу заведующий отделением.

Мы расстались… Но с той поры я уже много лет не пью коньяк, а при случае особо любящим этот крепкий напиток рассказываю эту поучительную историю. И многие меня понимают так же хорошо, как я когда-то понял доктора Соболева.