Текст книги "Житие старца Серафима Саровской обители иеромонаха, пустынножителя и затворника. С приложением его наставлений и келейного молитвенного правила"

IV. Уединение и подвиги в дальней пустыне

Добровольное удаление о. Серафима в пустыню. Причины и внешний повод к удалению. Благословение настоятеля. Описание пустыни. Время провождения в ней и занятия в ней.

Отец Серафим добровольно удалился в пустыню, но не без рассуждения и не без благословения настоятеля. Мы замечали в нем склонность к уединению, когда он носил еще имя Прохора. Наклонность эта была сильна, с ней трудно было бы жить в мире, и вот она нашла себе исход и удовлетворение с поступлением Прохора в Саровскую пустынь. Здесь он увидел, что многие иноки, не довольствуясь общежитием, живут в лесу в уединенных келиях. С начала жизни своей в обители он предался совершенно монастырским правилам и стремление его к уединению еще более усилилось: ему дано было благословение из подражания старцам, уходить в лес для иноческого сокровенного доброделания. Будучи иеродиаконом, он имел уже келию в пустыне и в ней проводил целую половину обыденной жизни своей. Склонность его к уединению искала умерщвления греховных помыслов в пустынном житии. И вот о. Серафим, сделавшись иеромонахом, возымел намерение совсем поселиться в пустыне. Пустынническая жизнь была признанием его, назначением свыше. Из прежней жизни о. Серафима мы заметили еще, что в нем сильно было стремление к удалению от мира для непосредственного единения со Христом. Пребывание в общежитии научило его самопознанию: здесь, как в горниле, молодой инок познал свои немощи и, окрепнув духом к совлечению их, сделался способным вести, с помощью Божией, уединенную жизнь. Скитский житель Авва Иоанн наставляет пустынника: «Иметь ум совлеченный всего земного и сколько позволяет человеческая немощь, соединиться им со Христом» (Ин. Касс. Бесед. 19, гл. 8). Такая жизнь была вполне по духу отца Серафима в теперешнем его состоянии.

От причин пустыннической жизни, из которых одна лежала в душе о. Серафима, другая составляла цель пустынника, мы отделяем внешний повод, который высказал он, прося благословения удалиться в лес. Инок-христианин, понимающий тайну сокровенной жизни, всегда прикрывает свои цели и намерения какой-нибудь внешностью, которая, впрочем, со своей стороны бывает истинной и побуждением к цели. Так было и в настоящем случае. От непрестанного келейного бдения, от постоянного пребывания на служениях в церкви, – словом: от стояния в течение многих лет на ногах, с небольшим отдыхом во время ночи, о. Серафим впал в недуг: ноги у него опухли, открылись на них раны; он лишился на некоторое время способности священнодействовать. Болезнь эта, со своей стороны, была немалым побуждением к избранию пустыннической жизни. В братских ведомостях еще за 1796 год стояла отметка, что он по болезни не несет никакого послушания в монастыре. Но по причине болезни о. Серафиму надлежало бы просить себе отдыха от трудов иноческих поселиться в больничных келиях, которые теперь уже были отстроены; а он просил у настоятеля о. Пахомия благословения удалиться в пустыню, т. е. хотел от меньших трудов перейти к большим и тягчайшим. Семидесятилетний старец Пахомий благословил его. Это было последнее благословение, полученное о. Серафимом от мудрого, добродетельного и почтенного старца. Строитель Пахомий в это время уже был нездоров и, не видя средств возвратить здравие, готовился к смерти. О. Серафим, сохраняя в благодарной памяти, как наблюдал его в болезни старец Пахомий, теперь сам служил ему с самоотвержением. Раз о. Серафим заметил, что к болезненным страданиям о. Пахомия присоединилась еще какая-то душевная забота и печаль.

«О чем, отче святый, так печалишься ты?» – спросил его о. Серафим.

Старец Пахомий отвечал: – Я скорблю о сестрах Дивеевской общины: «Кто их будет назирать после меня?»

О. Серафим, желая успокоить старца в предсмертные минуты, обещался сам назирать их и поддерживать все так же после смерти его, как было при нем. Обещание о. Серафима успокоило и обрадовало отходящего ко Господу о. Пахомия; он поцеловал его радостно последним целованием и вскоре после сего опочил мирным сном праведника. На его место в том же 1794 году строителем определен достойный преемник старец иеромонах Исаия, бывший восприемником о. Серафима при пострижении в монашество. О. Серафим горько оплакал потерю старца Пахомия, который любил его как возлюбленное чадо свое о Господе, под руководством которого он прошел все степени монастырского жития и достиг до зрелости пустынножителя. Молитва его о своем отце, друге и благодетеле восходила к Богу, окрыляемая слезами и горячей верой. Утешением его в смертной разлуке с о. Пахомием было назначение старца Исаии, которого также глубоко любил и уважал о. Серафим.

Таким образом после смерти старца Пахомия, с благословения нового настоятеля Исаии, духовного отца своего, о. Серафим 1794 года 20-го ноября, в день прихода в Саровскую пустынь, удалился в пустынную келию. Для беспрепятственного проживания в ней ему был выдан за подписанием строителя Исаии билет, который еще доселе сохраняется в Саровской обители. Вот текст билета: «Объявитель сего, Саровской пустыни иеромонах Серафим, уволен для пребывания в пустыне в своей (т. е. монастырской) даче: по неспособности его в обществе, за болезнью и по усердию, после многолетнего искушения (т. е. искуса) в той обители и в пустыне уволен, единственно для спокойствия духа Бога ради, и с данным ему правилом, согласно святых отец положениям, и впредь ему никому не препятствовать пребывание иметь в оном месте и оное утверждаю – строитель иеромонах Исаия. 1797, ноября 20 дня. Для верности печать прилагаю при сем».

Келия, в которой спасался старец, находилась в частом сосновом дремучем лесу, на берегу реки Саровки, на высоком холме, верст за 5 от монастыря, на восход зимнего солнца. Она была построена из дерева и состояла из одной комнаты с печкой; в комнату нужно было проходить через сенцы, к которым приделано было крылечко. Вокруг келии устроен был небольшой огород с грядками. Все это пространство обнесено было забором. Сверх того у него по времени был заведен и пчельник, доставлявший мед самый вкусный. Холм, на котором стояла уединенная келия, находился в соседстве с другими возвышениями. Поблизости о. Серафима, на расстоянии двух верст ближе к монастырю, жили в уединенных хижинах другие отшельники Саровские: игумен Назарий, иеромонах Дорофей, схимонах Марк. Вся эта обстановка немного напоминала собой св. Афонскую гору, состоящую из разных возвышений, усеянную лесом, монастырями и келиями пустынножителей. Старец Серафим поэтому и назвал свой пустынный холм Афонской горой. К тому же сей холм по подобию Св. горы, на одной стороне круто опускался вниз долу. Другие самые уединенные места в лесу в духовном смысле у него назывались именами разных святых мест. Там были: святой град Иерусалим, Назарет, где Святая Дева Мария получила благовестие от архангела; Вифлеем, где Христос родился; река Иордан, где принял Он крещение от Иоанна; Фавор, на котором было чудное Преображение; поток Кедрский, через который проходил Спаситель; Голгофа, на которой Он был распят; Вертоград, в котором погребен и воскрес; гора Елеонская, с которой Он вознесся на небо и седе одесную Бога Отца. Такие названия приданы были разным местностям Саровского леса для живейшего представления событий земной жизни Спасителя, Которому решился подражать старец Серафим, и о Котором он хотел проповедовать всем, приходящим к нему ради посещения и назидания.

Многие действительно стали посещать о. Серафима в пустынной келии. Приходили и женщины… Начинающий строгую пустынническую жизнь, посещение женского пола считал для себя неудобным в том смысле, что иным из братий, а еще более из мирян, оно могло служить камнем претыкания и соблазна. Но и отказать женщинам в назидании, ради которого они приходили к пустыннику, могло быть делом неугодным Богу. И так о. Серафим на том видимом и совершенно случайном основании, что женскому полу возбранен вход на св. Афонскую гору, решился распространить это запрещение на свой холм, названный Афонским. Он просил Господа Бога и Пресвятую Богородицу, чтобы его желание состоялось, и чтобы Господь, если оно не противно Его воле, дал Свое знамение на то преклонением древесных ветвей по Его изволению. Сколько он просил о том Господа, как глубока была его молитва, сколь сильно и искренно было самое желание – то известно одному Богу да Пречистой Деве Марии, и еще самому старцу Серафиму. В преданиях же, записанных в свое время, есть сказание, что Господь Бог действительно дал ему знамение Своего изволения. Рассказ сей мы приведем в том виде, как он дошел до нас в письмени.

Дальняя пустынька (в настоящем виде)

«Наступил праздник Рождества Христова, 25-го декабря. Старец Серафим, пришедши к празднику в монастырь, стал у поздней литургии в храме Живоносного источника и причастился св. Христовых Таин. А после обеда, приняв пищу в монастырской келии, благополучно отправился ночевать в пустыню. На 26-ое число на праздничный день Собора Пресвятой Богородицы ночью он пошел в обитель к литургии и дошел до места, где грунт земли круто спускается вниз долу, отчего гора и названа Афонской, увидел, что с обеих сторон тропинки огромные сучья с вековых сосновых дерев завалили дорожку и ходу нет, а с вечера ничего такого не было. Но Богу все возможно! Первая мысль родилась у него о благодарности: старец Серафим упал на колени и благодарил Бога за данное по молитве его, знамение, уразумел отсюда, что Господу угодно, чтоб женам на его гору не было входа. Кое-как перелез он сучья, завалившие тропу, пришел в обитель, поспел к самой литургии и пошел в церковь Живоносного Источника».

Так рассказывает о сем летописец времен Серафима. В тот день в храме Живоносного источника литургию служил собором строитель старец о. Исаия. Пустынножитель Серафим стоял в алтаре. По перенесении св. Даров на престол, когда была пропета вторая половина Херувимской песни, о. Серафим, приблизившись благоговейно к престолу, сказал отцу строителю Исаии:

«Батюшка, отец строитель! Благослови чтобы на мою гору, на которой живу теперь, женам не было входу».

Строитель, намереваясь читать молитву предложения, по перенесении св. Даров на престол, отвечал на это с некоторым оттенком негодования:

– В какое время и с каким вопросом подошел ты, отец Серафим!

«Теперь-то и благослови, батюшка», – просил о. Серафим.

– Да как я могу, – сказал строитель, – за пять верст смотреть, чтоб женам не было входа?

– Вы только благословите, батюшка, – сказал о. Серафим, – и уже никто из них не взойдет на мою гору.

Тогда подали образ Пресвятой Богородицы: «Блаженное чрево». Старец Исаия, благословляя о. Серафима святой иконой, сказал:

– Благословляю чтоб не было женам входу на твою гору, а ты сам охраняй.

Приложившись к святой иконе, о. Серафим отошел спокойно на свое место, и в обычное для священнослужителей время причастился св. Таин. После обеда, возблагодарив старца Исаию за данное благословение, на ночь опять возвратился в свою пустынную келью.

Рассказ о сем до настоящей поры сохраняется с небольшими изменениями в самой Саровской обители. Знавшие лично о. Серафима говорят, что разговор со старцем Исаией происходил не во второй день Рождества Христова, а на пятой неделе Великого поста в субботу, в день Похвалы Пресвятой Богородицы; что уже через неделю после благословения о. Серафим, сходя с своей горы через овраг, нашел будто бы кто нарочно сбил с дерев сучья и завалил ими тропинку; что это обстоятельство он принял за изволение Божие на свою молитву. Разности в двух этих сказаниях так маловажны, что не уничтожают существо самого события. Устранивши разноречия, мы должны оставить за несомненное, что о. Серафим молил Бога и Пресвятую Богородицу о запрещении женщинам восходить на его гору; что было дано какое-нибудь знамение на его молитву; что настоятель со своей стороны благословил образом Пресвятой Богородицы его желание. Тогда о. Серафим сам завалил колодами тропинку к себе и не только женщинам, но и вообще сторонним людям вход к нему совершенно закрыт был.

В этот период подвижничества о. Серафим носил постоянно одну одежду, самую простую, и так сказать, убогую: на голове была поношенная камилавка, на плечах балахон из белого полотна, руки в кожаных рукавицах, ноги обуты были в кожаные бахилы, вроде чулок, поверх которых надевались еще лапти. На балахоне висел крест, тот самый, которым благословила его благочестивая мать, отпуская из дома, а за плечами лежала сумка, в которой подвижник неразлучно всегда носил при себе св. Евангелие.

Не было ли это в мыслях о. Серафима видимым знамением и научением его в том, что он, как добрый подвижник Христов, всегда должен носить крест свой, отрекшись от мира, и что изображенное в Евангелии иго Христово благо и бремя Его легко есть? Изображая подвижническую жизнь о. Серафима, мы не сомневаемся, что ношение креста и Евангелия не имело другого смысла.

Какие подвиги нес о. Серафим в своей пустынной кельи; сколь разнообразны и тяжки они были; в какой мере они высоки были и спасительны – вполне то известно Господу Богу; то осталось глубокой тайной сокровенного сердца подвижника. Мы изобразим здесь лишь те деяния и труды, которые усмотрены были современниками, так сказать, сквозь ограду его пустыни. Но и в этих подвигах усматривается связь и последовательность: о. Серафим от меньших духовных дел и легчайших переходил к большим и труднейших, пока наконец не принял нового направления жизни, состоявшего в совершенном затворничестве.

Видимые подвиги о. Серафима в это время состояли из трудов телесных, чтения книг и молитвословий.

Телесные труды, по различию времени теплого и холодного, были различны. В холодную пору нужно было отапливать келью; старец своими руками приготовлял дрова, носил в хижину и согревал ее. Кроме труда телесного в этом случае он добровольно переносил холод и мороз; ибо одежда у него и на зимнее время оставалась та самая, в которой мы уже видели его. Летом же он возделывать гряды на своем пустынном огороде. Чтобы удобрить землю, он ходил в жаркие дни на болотистые места, там собирал мох и носил на гряды. Так как в низменные места он входил без одежды, препоясав лишь чресла свои, то насекомые жестоко уязвляли тело его, отчего оно опухало, по местам синело и запекалось кровью. Старец добровольно терпел эти язвы, Господа ради, имея на то примеры в деяниях св. подвижников древнего времени Православной церкви. Каждое лето, удобряя землю мхом, о. Серафим возделывал без стороннего пособия гряды, сажал на них семена, поливал землю, очищал от худой, в пищу негодной, травы и произращал некоторые овощи, употребляя их для подкрепления сил своих. В жизни старого подвижника эти занятия, упражняя тело, имели притом нравственное значение: они послужили старцу к уврачеванию боли в ногах, которая выставлена была поводом к удалению в пустыню. С телесным упражнением сил старец входил в состояние благодушия, которое изливалось в пении священных песней. Бывши всегда внимательным, владея счастливой памятью, он знал наизусть множество церковных песней, которыми и освежал свой дух среди однообразия телесных занятий.

В разные церковные праздники и воскресные дни, воспоминая священные события, он певал разные священные песни. Но близкие к о. Серафиму замечали, что некоторые песнопения, имеющие наибольшее приложение к местности и уединенному его доброделанию, слышались чаще других и были любимым его пением. Таковы, например: а) «Всемирную славу», песнь, который о. Серафим певал в честь Пресвятой Богородицы, считая Ее покровительницей своей пустыни; б) Пустынным непрестанное Божественное желание бывает, мира сущим суетного кроме, – чудный антифон, в прекрасной картине представляющий пустынную жизнь и воскриляющий душу пустынника к небесным вещам; в) Иже от несущих вся приведый, Словом созидаемая, совершаемая Духом, – песнь, возносящая душу к великому делу любви Божией, творению мира и человека; г) Водрузивый на ничесом же землю повелением Твоим и т. п. Так самые простые занятия возвышали дух подвижника в нравственному настроению и церковнобиблейскому миросозерцанию. В каждом предмете, в каждом делании он видел сокровенное отношение их к духовной жизни и поучался. Отсюда замечались явления такого рода. Отец Серафим, занимаясь какой-либо работой в огороде или на пчельнике, или в лесу, незаметно для себя, на некоторый срок, прерывал ее; орудия работы падали из рук; руки опускались; глаза придавали лицу чудный характер самоуглубления; старец всей душой погружался в самого себя, умом уходил в небо и витал в Богосозерцании. Никто не смел в эти вдохновенные минуты нарушить его сладкой тишины; с благоговением каждый взирал на старца и тихо скрывался из очей его.

Какой же, стало быть, религиозно-целостный взгляд на природу выработал в душе своей старец Серафим в своей иноческой жизни? И не был ли он, по всей точности, в наше время представителем самого существа древлеправославного иночества, которое значительную часть своего духовного дела поставляло в духовных умосозерцаниях, так много способствующих к очищению ума и сердца?

Чтобы постоянно держать себя на степени пустыннического созерцания, чтобы простираться все выше и выше в духовном совершенствовании, о. Серафим сверх телесных трудов предавался возвышеннейшим занятиям ума и сердца и читал много книг. Самой первой книгой для него было теперь Священное Писание, и в нем св. Евангелие, которое он и носил всегда при себе. Постоянная подвижническая жизнь, чтение многих отеческих писаний, изучение содержания богослужебных книг, молитвенное собеседование с Богом, озарили ум его таким светом, что он ясно понимал смысл слова Божия. Постоянным правилом его в пустыне было ежедневно прочитывать с изъяснением для себя по несколько зачал из Евангелия и Апостола. Любил он также для живейшего представления событий читать св. Евангелие на тех местах, которые, как мы видели, носили в пустыне его название святых мест. Так, в Вифлеемском своем вертограде, созерцая умом Богомладенца, повитого в яслях нас ради, он пел, подражая силам небесным: слава в вышних Богу, и на земли мир в человецех благоволение. Остановившись на берегу Саровки, как бы при водах Иордана в Вифаваре, о. Серафим читал об Иоанне Крестителе, внимал проповеди его о покаянии и приближении царства Христова и воспоминал крещение Спасителя во Иордане. Нагорную беседу Христа Господа о девяти сладчайших обетованиях блаженства он слушал на одной горе, лежащей у Саровской реки, а там на другой возвышенности, названной горой Преображения, он созерцал в мысленном соприсутствии со св. апостолами славу преобразившегося Господа. Забравшись в густоту дремучего Саровского леса, он воспоминал по Евангелию моление Господа о чаше и тронутый до глубины души внутренними Его страданиями, проливал слезные молитвы о своем спасении. В одном месте при значительном разливе Саровки, как бы на берегу Тивериатского озера, он читал Евангелие о явлении Господа по воскресении ученикам, беседе с ними и о чудной ловитве рыб (Ин. 21, 1-14). На так названной горе Олеанской он созерцал славу Вознесения Христова на небо и Его седение одесную Отца. Так и естественное откровение Божие или природа, вместе с богооткровенным глаголом св. Троицы, служило благочестивому подвижнику в своей мере путем к духовному восхождению и совершенству. Тот не подивится нимало настоящему сказанию, кто знает что природа со всеми ее явлениями получила бытие свое от Бога и что в числе ее назначений лежит мысль Божия – способствовать восхождению людей к Господу. Кроме св. Писания о. Серафим искал себе мудрости в творениях св. отцов Православной церкви, и на этот раз душа его ограничивалась писаниями собственно подвижнического содержания, таковы, как творения Иоанна Лествичника, преподобного Варсонофия, Ефрема и Исаака Сириных, Маргарит и другие. Чтение слова Божия и писаний духовных о. Серафим считал делом весьма важным в духовном совершенствовании христианина, в его восхождении к небу и соединении с Богом. Это он называл снабдением души, и свои мысли о сем изложил в особом трактате под названием: «Чем должно снабдевать душу»[7]7
  Статьи учения о. Серафима, о которых упоминается в тексте и не приведено их содержание, помещены ниже в особом приложении.


[Закрыть].

Таким образом в пустынном уединении о. Серафим прочитал все св. Писание с разумением. Теперь он искал в нем не одной истины, но и теплоты духа: слезы умиления нередко орошали его ланиты. Мир душевный и дар глубокого ведения слова Божия были наградой от Бога за сей труд. «Очень полезно, – говорил он, – заниматься чтением слова Божия в уединении и прочитать всю Библию разумно. За одно такое упражнение, кроме добрых дел, Господь не оставит человека Своей милостью, но исполнит его дара разумения».

Третьим занятием о. Серафима в пустыне были молитвословия. С ним находилась Псалтирь с восследованиями. Подвижник совершал по ней ежедневно монашеское правило по чину первых, строгих пустынножителей. Так около полуночи, вставши от сна, он совершал правило Пахомия Великого, читал утренние молитвы, пел полунощницу, утреннюю и читал первый час. При наступлении девятого часа он читал часы третий, шестой, девятый и проходил чин изобразительных. По вечеру он читал вечерню и малое повечерие. При наступлении ночи творил монастырское правило с молитвами на сон грядущим. Часто также вместо вечернего правила полагал по тысяче поклонов за один раз. Сон его во время ночи был непродолжительный. Сверх того он занимался псалмопением сперва по уставу св. Пахомия Великого, а потом применительно к сему уставу составил свое чинопоследование, которое известно под именем келейного правила, которое также показано в прибавлении. Эти молитвословия старец Серафим уходил совершать также на места, которые в духовном смысле носили названия св. мест. Так часы третий, шестой и девятый с чином изобразительных, в которых сосредоточено воспоминание страданий и смерти Христовой, он любил совершать уединенно на своей Голгофе. Здесь он очами веры видел как Господь наш Иисус Христос пригвожден был ко кресту, как Он, пострадав, умер на кресте и был погребен. Старец по собственному духовному опыту знал все препятствия, какие испытывает человек на пути молитвенного восхождения и впоследствии, в беседах с другими, указывал первые средства к устранению их; ведал все образы и степени молитвы и сам восходил не только до подвига так называемой умной молитвы, но и до самой высокой на земле высоты молитвенного созерцания, в которой человек, подобно Стефану архидиакону, Григорию Паламе и другим, сподобляется небесных видений и откровения. «Когда ум и сердце, – говорил он, – соединены будут в молитве и помыслы не рассеяны, тогда сердце согревается теплотой духовной, в которой воссияет свет Христов, исполняя мира и радости всего внутреннего человека».

Провождая жизнь в уединении, трудах, чтении и молитве о. Серафим соединял с этим пост и строжайшее воздержание. По началу своего поселения в пустыне он питался хлебом более всего черствым и сухим; хлеб обыкновенно он брал с собой по воскресеньям на целую неделю. Есть сказание, что из этой недельной порции хлеба часть уделял он пустынным животным и птицам, которые были приласканы старцем, очень любили его и посещали место его молитвословий. Также он употреблял овощи, добываемые трудами рук его в пустынном огороде. С тем и устроен был огород сей, чтобы ему не обременять ничим же обители и по примеру великого подвижника ап. Павла питаться, делающе своими руками (4, 12). Впоследствии времени он приучил свое тело к такому воздержанию, что не стал вкушать и хлеба насущного, а по благословению настоятеля Исаии, питался одними овощами своего огорода. Это были картофель, свекла, лук и трава, называемая снить. В течение же первой недели Великого поста он вовсе не принимал пищи до причащения св. Таин в субботу. Еще через несколько времени воздержание и постничество о. Серафима дошли до неимоверной степени. Совсем переставши брать хлеб из обители, он жил без всякого содержания от ней в течение более двух лет с половиной. Братия, удивляясь, недоумевали, чем мог питаться старец во все это время, не только летом, но и зимой. Он же тщательно укрывал свои подвиги от воззрения людей. Но пред смертью в разговоре от 20 мая 1832 года с одной доверенной особой, которая тогда же и записала свою беседу, о. Серафим открыл это, начавши так:

– Ты знаешь снитку? Я рвал ее, да в горшочек клал; немного вольешь, бывало, в него водицы и поставишь в печку – славное выходило кушанье.

– Я спросила его о снитке, что это значит? За притчу ли это принять или что действительное? Он отвечал: «Экая ты какая! Разве не знаешь травы снить? Я это тебе говорю о самом себе. Я сам это себе готовил кушанье из снитки».

Я спросила его как зиму он ее кушал и где брал?

Он отвечал: «Экая ты какая! На зиму я снитку сушил и этим одним питался, а братия удивлялись чем я питался! А я снитку ел… И о сем я братии не открывал, а тебе сказал».

Я спросила: а долгое ли время он кушал ее?

Он дал мне точный ответ и на это. Но я забыла без скольких именно дней он вкушал тысячу дней одну снитку. Только помню что более двух с половиной лет, неотступно три года, он питался одной сей травой».

По будням, спасаясь в пустыне, о. Серафим накануне праздников и дней воскресных являлся в обитель, слушал вечерню, всенощное бдение и за ранней литургией в больничной церкви св. Зосимы и Савватия причащался св. Христовых Таин. Затем до вечерни он принимал в монастырской кельи приходивших к нему по нуждам духовным из монастырской братии. Во время вечерни, когда братия оставляли его, он взяв с собой хлеба на неделю, удалялся в свою пустыню. Всю первую неделю Великого поста он проводил в обители. В эти дни он говел, исповедывался и причащался св. Таин. Духовником его с давнего времени был строитель старец Исаия.

Так проводил старец дни свои в пустыне! Другие пустынножители, имена которых мы упоминали уже, имели при себе по одному ученику, которые и служили им. О. Серафим жил в совершенном одиночестве. Некоторые из саровской братии пытались сожительствовать с о. Серафимом в пустыне и были приняты им; но ни один из них не мог вынести трудностей пустыннического жития; ни в ком не нашлось столько нравственной крепости чтобы явиться в качестве ученика подражателем подвигов о. Серафима. Благочестивые попытки их, принося пользу душе, не увенчивались полным успехом; и те, которые поселялись было с о. Серафимом, возвращались опять в обитель.

Также многие из Саровской братии временно приходили к нему в пустыню. Одни просто хотели посетить его, а другие являлись по нужде в советах и наставлениях. Старец хорошо различать людей. От некоторых он удалялся, желая сохранить молчание, а имеющим нужды до него не отказывал в духовной пище, с любовью руководствуя их к истине, добродетели и благоустроению жизни. Из постоянных посетителей о. Серафима известны схимонах Марк и иеродиакон Александр, также спасавшийся в пустыне. Первый бывал у него два раза в месяц, а последний – однажды. О. Серафим охотно беседовал с ними о разных душеспасительных предметах. На сердце их с особенной глубиной напечатлелась беседа о непрестанной внутренней или умной молитве, ее силе и значении, – учение, которое известно стало о. Серафиму не из книг, а из собственного опыта жизни. Краткий образчик этой беседы мы находим в следующем наставлении о. Серафима о молитве.

«Истинно решившиеся служить Господу Богу должны упражняться в памяти Божией и непрестанной молитве ко Иисусу Христу, говоря умом: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго; в часы же послеобеденные можно говорить сию молитву так: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, молитвами Богородицы помилуй мя грешнаго; или же прибегать собственно к Пресвятой Богородице, моляся: Пресвятая Богородице спаси нас; или говорить поздравление ангельское: Богородице Дево радуйся! Таковым упражнением при охранении себя от рассеяния и при соблюдении мира совести можно приблизиться к Богу и соединиться с ним. Ибо по словам св. Исаака Сирина, кроме непрестанной молитвы мы приблизиться к Богу не можем (Сл. 69, лис. 142).

«Виды молитвы весьма хорошо изъяснил св. Симеон, новый Богослов (Симеон. нов. Богосл. русск. пер. слово 68).

«Достоинство же молитвы ясно определил св. Златоуст: велие, – говорит он, – есть оружие молитва, сокровище неоскудно, богатство никогда же иждиваемо, пристанище не бурное, причина тишины и множеству благих дел корень, источник и мати есть» (Маргар. сл. 5 о непостижимом).

«В церкви на молитве стоять полезно с закрытыми очами, во внутреннем внимании: открывать же очи разве тогда, когда уныешь или сон будет отягощать тебя и склонять к дреманию; тогда очи обращать должно на образ и на горящую перед ним свечу.

Если в молитве случится плениться умом в расхищение мыслей, то должно смириться пред Господом Богом и просить прощения, говоря: согреших, Господи, словом, делом, помышлением и всеми моими чувствы.

Посему всегда должно стараться чтоб не предавать себя рассеянию мыслей; ибо через сие уклоняется душа от памяти Божией и любви Его, по действию диавола, как говорит св. Макарий: все супостата нашего тщание есть, да мысль нашу от памятования о Боге и страха и любви отвратить» (Сл. 2, гл. 15).

«Когда же ум и сердце соединены будут в молитве и помыслы души не рассеяны, тогда сердце согревается теплотой духовной, в которой воссиявает свет Христов, исполняя мира и радости всего внутреннего человека.

О всем мы должны благодарить Господа и предавать себя Его воле; должны также представлять Ему все свои мысли, слова и деяния и стараться, чтобы все служило только к Его благоугождению».

Несмотря на редкость посещений, пустынножителям Марку и Александру приходилось находить о. Серафима совершенно погруженным в богомыслие. В таком случае, не решаясь нарушать его духовных занятий, они ожидали, неведомо для старца, окончания их. Случалось и так, что, пождав около часа, они не получали свидания с ним, уходили в свои места, и, имея такой живой урок подвижничества пред собой, сами с вящшим усердием предавались духовным подвигам.

Из посторонних посетителей о. Серафима в это время особенно известен один Нижегородской губернии диакон, впоследствии иеромонах и подвижник Тимон. Он происходил из духовного звания, окончил полный курс учения в Нижегородской семинарии и был человек образованный. Влияние духовной науки развило в нем, кроме умственных дарований, чувство благочестия с характером аскетическим. Однако же обстоятельства понудили его жениться, хотя и сверх его желаний. Потом он хиротонисан был во диакона. Но в скором времени Господь разрешил его от уз брачных: немного поживши, супруга его скончалась. Оставшись свободным, этот о. диакон часто ходил в Саровскую пустынь. Тут он сблизился с пустынножителями о. Серафимом и Марком. Старцы, видя его искреннее усердие к богоугодному житию, охотно приняли его в свое руководство и были его наставниками и учителями. Слова их падали на добрую землю. О. диакон поступил в монашество и в сане иеродиакона был экономом при архиерейском доме. Нижегородский преосвященный желал посвятить его в иеромонаха. Но «аз, – говорил о себе Тимон, – никак не соглашался, потому что все желание мое было в пустыне жить одному, с единым Богом». Спустя много лет преосвященный послал его в городской монастырь строителем. Однажды, приехавши в монастырь для служения, архиерей сказал, что неприлично быть иеродиакону строителем, и хиротонисал его во иеромонаха, хотя он и не искал этого. «Аз же, – говорил о. Тимон, – пожелал на покой в Костромскую епархию, в Кривозерский монастырь, который и прежде знал». Святейший Синод его уволил от монастыря, а игумен Кривозерский благословил ему поселиться во внутренней пустыне, где он прожил один почти двадцать лет. Близ того места, где была внутренняя пустынь о. Тимона, стоял монастырский хутор и небольшая старая церковь. С хутора доставляли пустыннику пищу. Потом «грех моих ради великих, – повествовал о. Тимон, – повелел Господь мне из пустыни выйти на хутор, жить там и основать монастырь. Но аз никак не хотел разлучиться с пустыней и попротивился Господу своему. За то меня Господь наказал: разбил меня паралич, и аз лежал как мертвый. Приехали монастырские работники за лесом и, привезши мне пищи, нашли меня без памяти и без языка, и всего разбитого и взяли меня и привезли на хутор. Но Господь Бог мой чудесно меня исцелил в скором времени, яко николи же был болен. И аз благодарил Господа Бога моего и более противиться воле Божией не стал и остался на том месте жить и Господь благословил место сие. И аз, в помощью Божией, в скором времени устроил сию обитель». Обитель эта называется ныне Надеевской пустыней и состоит в Костромской епархии[8]8
  Об этом старце Тимоне иеромонах Парфений, бывший строитель Гуслицкого монастыря, в известном сказании о своих странствиях (Москва, 1855 г., в 4 частях) рассказывает следующее:
  «Однажды, избрав удобное время, я отпросился к старцу и отправился в путь. В то время я был так глух, что 300 пудового колокола звону не мог слышать, а разговаривал манием или на письме. Но когда начал подъезжать к Надеевской пустыне, то открылись мои уши, хотя и не совершенно, и стал слышать человеческий разговор и церковное пение. Егда же приехавши в пустынь, увидел блаженного старца иеромонаха отца Тимона и святолепные его седины, премного возрадовася душа моя и вострепета сердце мое. Он же меня благословил и ввел в келию свою, разверз медоточивые свои уста и начал мне поить от изобильных своих источников живой водой, и с малых слов растопил мое сердце, яко воск, и сделал меня таким, что яко бы никогда я не бывал раскольником и в то же время перекрестил и лицо свое в три перста во имя Св. Троицы, и более уже не творил крестного знамения двумя перстами, даже до сего дня. Воистину дан сему старцу от Господа Бога такой дар премудрости, что ему никто не мог противиться и во всем моем многолетнем странствии подобного ему в словесном даре не видал. Потом аз много его благодарил и просил его святых молитв, чтобы до кончины живота моего не оскудела вера моя в Господа Бога моего Иисуса Христа и во святую Его Церковь (часть 1, с. 193–195).


[Закрыть].