Текст книги "Житие старца Серафима Саровской обители иеромонаха, пустынножителя и затворника. С приложением его наставлений и келейного молитвенного правила"

Если пришедший не имел нужды в особенных наставлениях, то старец делал общехристианское назидание. В особенности он советовал всегда иметь память о Боге и для сего непрестанно призывать в сердце имя Божие, повторяя молитву Иисусову: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго. «В этом да будет, – говорил он, – все твое внимание и обучение! Ходя и сидя, делая и в церкви до начала богослужения стоя, входя и исходя, сие непрестанно содержи на устах и в сердце твоем. «С призыванием таким образом имени Божия ты найдешь покой, достигнешь чистоты духовной и телесной и вселится в тебя св. Дух, источник всех благ и управит Он тебя во святыне, во всяком благочестии и чистоте».

Другое из частых наставлений отца Серафима было сие: «Ради будущего блаженства стяжите целомудрие, храните девство. Дева, хранящая свое девство ради любви Христовой, имать честь со Ангелами и есть невеста Христу: Христос есть жених ей, вводящий ю в свой чертог небесный. Всякая человеческая душа есть дева; душа же, во грехах пребывающая, вдова нерадивая, в сластолюбии заживо умершая».

Многие приходя к о. Серафиму, жаловались, что они мало молятся Богу, даже оставляют необходимые дневные молитвы. Иные говорили что делают это по безграмотству, другие – по недосугу. О. Серафим завещал таким людям следующее молитвенное правило:

Вставши от сна, всякий христианин, став пред св. иноками, пусть прочитает молитву Господню: Отче наш трижды; в честь Пресвятой Троицы, потом песнь Богородице: Богородице Дево радуйся также трижды, и наконец символ веры: Верую во единаго Бога – однажды.

Совершив это правило, всякий христианин пусть занимается своим делом, на которое поставлен или призван. Во время же работы дома или на пути куда-нибудь пусть читает тихо: Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй мя грешнаго или грешную; а если окружают его другие, то, занимаясь делом, пусть говорит умом только это «Господи помилуй» и продолжай до обеда.

Пред самым же обедом пусть совершает вышепоказанное утреннее правило.

После обеда, исполняя свое дело, всякий христианин пусть читает также тихо: «Пресвятая Богородице спаси мя грешнаго», и это пусть продолжает до самого сна.

Когда случится ему проводить время в уединении, то пусть читает он: «Господи Иисусе Христе, Богородицею помилуй мя грешнаго или грешную».

Отходя же ко сну всякий христианин пусть опять прочитает вышепоказанное утреннее правило, т е. трижды Отче наш, трижды Богородице и однажды Символ веры. После того пусть засыпает, оградив себя крестным знамением.

Относительно достоинства этого малого правила о. Серафим толковал, что «держась его, можно достигнуть меры христианского совершенства; ибо означенные три молитвы – основание христианства: первая как молитва, данная самим Господом, есть образец всех молитв; вторая принесена с неба Архангелом в приветствие Деве Марии, Матери Господа. Символ же вкратце содержит в себе все спасительные догматы христианской веры.

Если кому невозможно выполнить как бы следовало и этого малого правила по обстоятельствам благословным, то старец советовал читать его во всяком положении: и во время занятий, и на ходьбе, и даже на постели, помня слова Господа: всякий, кто только призывает имя Господне, спасется (Ил. 2, 32; Римл. 10, 13).

А кто располагает временем больше чем какое требуется на это правило и в добавок он человек грамотный, тот пусть к этому присоединит и другие душеполезные молитвословия и чтения, как-то: чтение нескольких зачал из св. Евангелия и Апостолов, чтение канонов, акафистов, псалмов и разных других молитв. Читая же, пусть благодарит он Господа со всяким смирением и за то, что имел время принести Ему в жертву и еще нечто из священных плодов. Таким путем христианин мало помалу может подниматься на верх христианских добродетелей.

В качестве посетителей к нему являлись и знатные государственные люди. О. Серафим относился к ним с должной честью и с христианской любовью и, беседуя с ними в таком духе, обращал внимание на важность их сана, поучая их отсюда быть верными св. Православной церкви, своему природному государю и отечеству. Указывая на знаки отличия, украшающие грудь их, он напоминал им о Христе Иисусе, ради спасения нашего распятом на кресте, и говорил, что знаки сии должны служить им живой проповедью о их обязанности: быть всегда готовыми жертвовать всем, даже если нужно, самой жизнью для блага родины и Церкви. Более же всего по нуждам того времени он умолял их охранять великую, святую, православную, кафолическую Церковь, сильно колеблемую и внешними бедствиями и суетными мудрованиями века. «Этого, – говорил он, – ждет от вас народ русский, к тому должна побуждать вас совесть, для сего избрал вас и возвеличил государь, к этому обязывает св. Церковь и Сам Господь Бог, ее основатель и хранитель». Великий князь Михаил Павлович посетив (инкогнито) Саровскую обитель в проезде через Тамбов и Пензу также заходил к старцу Серафиму и принял от него благословение.

Еще гораздо более являлось к нему простых людей, которые требовали не одних советов, но подчас и помощи. Так однажды прибежал в обитель простой крестьянин с шапкой в руке, с растрепанными волосами, спрашивая в отчаянии у первого встречного инока: «Батюшка! Ты что ли о. Серафим?» Ему указали о. Серафима. Бросившись туда он упал к нему в ноги и убедительно говорил: «Батюшка! У меня украли лошадь и я теперь без нее совсем нищий: не знаю чем кормить буду семью. А говорят ты угадываешь». О. Серафим, ласково взяв его за голову и приложив к своей, сказал: «Огради себя молчанием и поспеши в такое-то (он назвал его) село. Когда будешь подходить к нему, свороти с дороги вправо и пройди задами четыре дома: там ты увидишь калиточку, войди в нее, отвяжи свою лошадь от колоды и выведи молча». Крестьянин тотчас с верой и радостью побежал обратно, нигде не останавливаясь. После в Сарове был слух, что он действительно отыскал лошадь в показанном месте.

Другой, подобный сему, случай рассказывал о. Павел, инок Саровский.

«Однажды привел я, – говорил он, – к о. Серафиму молодого крестьянина с уздой в руках, плакавшего о потере своих лошадей, и оставил их одних. Через несколько же времени, встретив опять этого крестьянина, я спросил у него: «Ну что? Отыскал ли ты своих лошадей?»

– Как же, батюшка, отыскал, – отвечал крестьянин.

– Где и как? – спросил я еще его.

А он отвечал: «О. Серафим сказал мне, чтобы я шел на торг и там увижу их. Я и вышел и как раз увидал и взял к себе моих лошадок».

Жена управляющего селом Елизарьевым, находящимся в Ардатовском уезде Нижегородской губернии А. И. Моляева рассказывала следующий случай прозорливости о. Серафима, принадлежащий настоящему времени.

– Муж мой Николай Кириллович Моляев, лишившись места управляющего в селе Елизарьеве, вскоре получил такое же место в селе Череватове Ардатовского же уезда и здесь жестоко занемог, это было в 1822 году. Зная мою преданность к о. Серафиму и его ко мне благоволение, он послал меня к нему попросить его св. молитв и благословения и спросить: может ли он надеяться на выздоровление или нет?

Я отправилась в Саров и по прибытии моем туда нашла, что о. Серафим затворился и никого к себе не принимал. Несмотря на то, я пробралась сквозь множество народа, ожидавшего выхода о. Серафима, к его келье; и вдруг старец Божий, как бы провидя мою крайнюю нужду видеть его, показался в дверях своей кельи и, не обращая внимания на остальной народ, обратился ко мне и сказал: «Дочь Агрипина, подойди ко мне скорее, потому что тебе нужно поспешить домой». Когда я подошла к нему, он, предупреждая слова мои, дал мне св. воды, антидора, красного вина и несколько сухарей и сказал: «Вот, скорее вези это к своему мужу». Потом, взяв мою руку, он положил ее к себе на плечо и дав осязать бывший на нем большой железный крест, сказал: «Вот, дочь моя, сперва мне было тяжело носить это, но ныне весьма приятно. Спеши же теперь и помни мою тяжесть. Прощай». С сими словами он благословил меня и ушел опять в свою келью, где снова затворился и никого к себе не принимал.

По приезде домой я нашла своего мужа при последних минутах жизни; у него уже отнялся язык. Тогда я вспомнила о кресте старца и поняла, что он предсказывал мне о трауре. Едва дала я, по приказанию о. Серафима, больному красного вина с антидором, и потом св. воды – больной снова заговорил и сказал: «Прости меня, святой отец, в последний раз получаю от тебя благословение». После этих слов он благословил еще детей наших, простился со мной и сказал: «Велики дела о. Серафима!», лег снова и мирно отошел к Господу».

В это же время снискал доверие о. Серафима помещик села Нуч, стоящего в 6-ти верстах от г. Ардатова. Михаил Васильевич Манторов, с именем которого связаны обстоятельства происхождения Серафимо-Дивеев-ской общины. Находясь в Лифляндии по обязанности военной службы, он впал в болезнь, свойства которой затруднялись определить лучшие врачи, а потому отступились и от ее лечения. Такие скорбные обстоятельства вынудили его оставить службы и поселиться в имении. Село Нуч находилось от Сарова на расстоянии 40 верст. О. Серафим в то время уже проявлял в себе присутствие дара исцелений; слух об этом ходил по всем окрестностям Сарова; стали советовать Михаилу Васильевичу побывать у Саровского подвижника. Манторов решился просить молитв старца о своем исцелении и был принесен к нему на руках своими людьми. Увидев его в таком положении, старец Серафим сперва трижды спросил: «Веруешь ли ты несомненно в Бога?» На каждый вопрос Михаил Васильевич отвечал утвердительно: «Несомненно верую». Потом о. Серафим, взявши елея из лампады, висевшей пред образом Божией Матери «Умиления», которую он называл иконой Божией Матери «Радости всех Радостей», помазал больные места – все струпья, покрывавшие тело, тут же мгновенно отпали. Михаил Васильевич, получивши здоровье, без помощи других вышел из келии о. Серафима. Памятуя всегда об этом благодеянии, Михаил Васильевич Манторов весьма часто бывал в Сарове для посещения о. Серафима, к которому привязан был всей душой. Заметим, это было в 1823 году.

Княгиня А. Колончакова рассказывала о прозорливости о. Серафима следующее обстоятельство. 1824 года, 14-го сентября я удостоилась быть у о. Серафима и получить от него благословение. Я пришла к нему с той целью, чтобы спросить у него о своем брате, бывшем в военной службе и неуведомлявшем нас о себе около 4-х лет. Еще не успела я сказать ни слова о своем намерении, как старец, предупреждая слова мои, сказал: «Ты много не огорчайся: во всяком роде бывает траур». Когда же начала я говорить ему о своем брате, он отвечал мне: «Об этом то не могу не сказать, чтобы ты его поминала за упокой». Прозорливость его действительно оправдалась: через три месяца после нашего разговора я получила известие из того полка, где служил брат мой, что его уже нет на свете.

Колодец и ближняя пустынь о. Серафима

Другой случай прозорливости поведала некая госпожа Н. Н.

«В 1825 году, в первый раз посетила я с сестрой Саровскую пустынь с пламенным желанием увидеть старца Серафима и получить от него благословение. Сестра моя первая удостоилась видеть его после утрени и была в восхищении от его ласкового приема. Я же не могла видеть его вместе с ней, потому что не была у заутрени по причине сильной головной боли. По окончании же обедни отправились мы обе к благочестивому старцу в келью. Дорогой я заметила, что служитель сестры моей нес за нами две бутылки и полюбопытствовала спросить у сестры: что такое несет он? Сестра отвечала, что она пожелала по примеру других посетителей Сарова принести в дар о. Серафиму немного церковного вина и масла. Я же, не зная об этом прежде и не имея с собой в то время ничего, чтобы могла и с своей стороны принести также в дар о. Серафиму, очень опечалилась. Но сестра, видя мое смущение, предложила мне взять одну из этих бутылей и поднести ее старцу от себя. Я очень обрадовалась этому предложению и таким образом мы пришли в келью о. Серафима. Когда я взглянула на праведного старца, то уже не хотела ни на что более смотреть в его келье. Я не могла свести глас с его лица, в котором дышала доброта, смирение и святость. Он принял нас как отец детей, давал нам просфор и красного вина, снимал с себя крест и давал нам целовать его. Сестра подала ему принесенную бутылку церковного вина и он принял ее очень милостиво и благословил сестру. Потом и я подала ему бутылку с маслом. Старец, взяв ее также милостиво, вдруг сказал мне: «Вперед, если вздумаешь, матушка, что принести мне, то свое принеси, – и заметив в какое я пришла смущение и замешательство от этих слов, тотчас же прибавил самым кротким тоном, – я хотел, матушка, сказать тебе, что если ты живешь в деревне, то, верно, там есть пчелы; так ты велела бы из воску насучить свеч, – тогда бы это и было твое». После того он начал беседовать с нами о пользе душ наших, много говорил о спасительном пути христианском и каждое слово его запечатлевалось в сердце нашем».

Принимая к себе всех посетителей, сам о. Серафим, однако же, никуда не выходил из келии и снявши с уст своих печать молчания, не оставил затвора. Так жил он в течении пятнадцати лет. Но наконец, с благословения Божия, о. Серафим решился выйти из затвора и, не покидая монастыря, посещать пустыню и о Господе трудиться в ней для спасения себя и ближних.

VI. Ближняя пустынь и пребывание в ней о. Серафима

О происхождении, рисунке и названии Саровского родника. Келия о. Дорофея и смерть его. Изнеможение о. Серафима и совет близких людей. Сокровенный выход из келии и значение этого случая. Явление во сне Пресвятой Богородицы. Благословение игумена. Выход из затвора в лес. Посещение прежней пустыни. Телесные труды старца. Временное убежище для него. Устройство новой постоянной келии. Название всей этой местности. Переименование родника. Времяпровождение о. Серафима. Распоряжение Тамбовского архиерея, чтобы он причащался в церкви св. Таин. Увеличение его посетителей. Отзыв о. Нифонта о сем. Характеристика о. Серафима за это время, написанная его современником. Прибавление к ней. Переход к следующей главе.

Верстах в двух от монастыря находился родник с водой. В Саровской обители не знают кем первоначально вырыт он; существовал же он с давнего времени, еще до поступления о. Серафима в монастырь. В 1825 году он имел следующий вид: бассейн был покрыт накатом из бревен и засыпан землей; вода вытекала из него только одной трубой; вблизи родника на столбике по-видимому, нарочно устроенном, стояла икона св. Апостола и Евангелиста Иоанна Богослова. По этому обстоятельству родник называли богословским. Когда о. Серафим жил еще в дальней пустыне, то хаживал к этому месту и упражнялся близ источника в телесных трудах. Местность родника очень нравилась старцу.

Источник о. Серафима в настоящем виде, с часовней и купальней

На расстоянии четверти версты от Богословского родника, на горке, стояла келия, в которой спасался инок Саровской обители иеромонах Дорофей. В половине сентября 1825 года благочестивый отшельник переселился в иной, лучший, небесный мир, к которому всю жизнь стремилась душа его. Между тем старец Серафим от долговременных подвигов пришел в крайнее изнеможение: со времени стояния на камнях у него не переставали болеть ноги, а к ногам присоединилось еще ощущение сильной боли в голове. Ему советовали для поддержания здоровья иметь движение и пользоваться свежим воздухом. Чувствуя всю необходимость этого совета, о. Серафим стал выходить из келии своей. Замечателен самый первый выход: он относится к числу сокровенных его подвигов и дел, о которых раз упомянуто было прежде. Наступила весна 1825 года. Уже был Великий пост – время особых подвигов для иноков Саровских. Раз один из братьев обители, по имени Филарет, вставши очень рано утром и совершив свое домашнее правило, вышел из келии в ограду монастыря. Неожиданно он видит вдали человека, окруженного мраком и совершенной тишиной, который нес на руках какую-то тяжесть.

– Кто тут? – вскричал Филарет, сотворив молитву.

– Убогий Серафим, Серафим убогий, – было ответом, – умолчи, радость моя!

Тогда Филарет подошел к старцу и, по обычаю принял от него благословение. Тут он увидел, что о. Серафим нес на руках своих значительной величины камень. Он взял его вне монастыря из-под горы, у того места, где церковь св. Иоанна Предтечи, Филарет проследил куда несет этот камень старец и заметил, что о. Серафим положил его возле алтаря соборного храма. В то же время было сообщено об этом казначею о. Исаии. Последствия объяснили дело. Теперь покоятся блаженные останки о. Серафима на том месте, где положен камень. Так-то старец из затвора стремился в могилу от созерцания Бога, яко зерцалом в гадании к откровенному познанию славы Его. Этот случай был также первым намеком старца на обстоятельства его смерти, о которой он впоследствии яснее предсказывал.

Затем он начал в молитвенном обращении к Богу просить изволения на открытое окончание затвора, ибо никогда ничего не начинал без благословения свыше. 25-го ноября 1825 года на день памяти святителя Климента, епископа римского и Петра Александрийского в сонном видении Матерь Божия, в сопровождении святых дня, явившись о. Серафиму, разрешила ему выйти из затвора и посещать пустынь. В этот же день, восставши от сна и сотворив обычное правило, о. Серафим просил у игумена Нифонта и получил совершенно беспрепятственно благословение выходить по болезни ног, особенно головы, на день в пустынную келию иеромонаха Дорофея. Этот же день был первым, в который старец после затвора открыто вышел опять в лес. С тех пор о. Серафим начал по дням прохаживаться к богословскому источнику и в пустынную келию о. Дорофея.

Во время отсутствия из обители старец посещал иногда прежнюю свою келию, в так называемой дальней пустыне, и молился в ней. Один из важнейших случаев этого посещения был следующий. 9-го декабря 1825 года пришли к нему бывшие на гостинице две дивеевские сестры: Параскева Степановна и Мария Симеоновна. Как только ударили к заутрени, о. Серафим пошел с ними в лес, а в благовест к поздней литургии они прибыли к Богословскому источнику. Сестры заметили, что о. Серафим взял с собой свечи, елей и сухари. Дорогой старец говорил им, что «он вот уже много лет не ходил этими местами, с того времени, как вошел в затвор». Подошедши к источнику, о. Серафим заметил, что ему предлежат некоторые поделки на этом месте. Наконец пришли они в прежнюю пустынь о. Серафима. Здесь старец, став пред Распятием, которое было у него на стене, сестер поставил: Марью Симеоновну по правую, а Прасковью Степановну по левую сторону, подал в руки им по зажженной свече и около часа молился. Потом он приложился к Распятию и сестрам велел приложиться. Погасили свечи, вышли из келии и целый день занимались чисткой погреба, который находился около пустыни. По вечеру все они возвратились в пустынь. Позволительно догадываться, что в этот первый выход в дальнюю пустыню о. Серафим молился о Дивеевской общине и здесь получил первую мысль об устройстве для ней мельницы; ибо после этого, как увидим ниже, он начал деятельно приготовлять для мельницы материалы.

Летом следующего 1826 года, по желанию старца, Богословский родник был возобновлен. Накат, закрывавший бассейн, снят; сделан новый сруб с трубой для истока воды. Около бассейна старец стал теперь заниматься телесными трудами. Собирая в реке Саровке камешки, он выкидывал их на берег и ими унизывал бассейн родника. Устроил здесь для себя гряды, удобривал их мхом, садил лук и картофель. Старец избрал себе это место потому, что по болезни не мог ходить в прежнюю свою келию на пять верст от монастыря. Даже затруднительно становилось ему после утренних трудов на ногах посещать для отдохновения в полуденное время келию о. Дорофея, которая стояла от родника всего на четверть версты. Для о. Серафима устроен был на берегу горы, подле родника, новый небольшой сруб, вышиной в три аршина, длиной в три и шириной в два. Сверху его накрывал скат на одну сторону. Не было в нем ни окон, ни двери. Вход же в этот срубец открыт был земляной со стороны горы, под стенкой. Подлезши под стену, старец отдыхал в этом убежище после трудов, скрываясь от полуденного зноя. Потом в 1827 году здесь же, на горке около родника, ему

поставили новую келию с дверями, но без окон; внутри ее была печь, совне склочены сенцы из досок. В течение 1825–1826 годов старец не ежедневно хаживал к этому месту. А когда устроили ему келию, он начал уже постоянно проводить все дни здесь, в пустыне, вечером возвращался в обитель. Идя в обитель и из обители в обыкновенном белом ветхом холщевом балахоне, в убогой камилавке без крепа, с топором или мотыгой в руках, он носил за плечами суму, грузно наполненную камнями и песком, в которой лежало и св. Евангелие. Некоторые спрашивали: «Для чего он это делает?» Он отвечал словами св. Ефрема Сирина: «Я томлю томящего мя». Место это известно с тех пор под именем ближней пустыни о. Серафима, а родник Богословский стали называть колодцем о. Серафима.

Со времени построения новой келии, в 1827 году, деятельность и труды о. Серафима постоянно разделены были между двумя местностями: обитель и ближняя пустынь были попеременно его поприщем.

В монастыре он оставался по воскресным и праздничным дням, причащаясь за ранней литургией в больничной церкви св. Таин. В будни же он почти ежедневно ходил в лес в ближнюю пустыню. В монастыре он проводил ночи. На день же, с четырех, даже с двух часов ночи удалялся в ближнюю пустыню, провождая в ней время до семи или восьми часов пополудни. Число посетителей его весьма увеличилось. Одни дожидались его в монастыре, жаждая увидеть его, принять благословение и услышать слово назидания. Другие приходили в нему в пустынную келию. Старцу, ослабевшему в силах, было тяжело простирать деятельность свою на огромную массу людей. Чтобы сократить число посетителей, чтобы очень не развлекаться, чтобы не истаивать от трудов собеседования, о. Серафим, в начале поселения в ближней пустыне, причащался св. Таин, как и во время затора, в своей келии. Некоторых стало соблазнять это обстоятельство. Как в самом деле старец ходит в пустынь за две слишком версты от монастыря, а св. Таин причащается в келии? Но соблазняться нечем было… Старец продолжал причащаться в келии потому собственно, чтобы избегнуть многочисленных посетителей, которых еще не в силах был принимать к себе. Однако же для предотвращения соблазна немощных в совести, которую Вера православная хранит как святыню, от епископа Тамбовского последовало предложение, чтобы старец Серафим сам приходил в церковь для причащения св. Таин. Услышавши о таком распоряжении, он сказал, что не оставит причащаться св. Таин, хотя бы пришлось для этого ходить на коленях, и распоряжение архиерея принял со смирением. Но кажется это было распоряжением свыше земной власти, с целью короче сблизить старца с нуждами верующих. Ибо когда о. Серафим стал ходить в больничную церковь к ранней литургии, то число усердствующих к нему возросло до огромной цифры. Старец почти не имел покоя ни в пустыне, ни на дороге, ни в монастыре. Строитель Нифонт, любивший старца Серафима, на счет множества посетителей говаривал, бывало, так: «Когда о. Серафим жил в пустыне (первой и дальней), то закрыл все входы к себе деревьями, чтобы народ не ходил; а теперь стал принимать к себе всех, так что мне до полуночи нет возможности закрыть ворот монастырских».

О. Серафим идущий в свою пустыньку

Умилительно было видеть как старец после причастия св. Таин возвращался из церкви в свою келию. Он шел в мантии, епитрахили и поручах, как обыкновенно приступал к таинству. Шествие его было медленно от множества толпившегося народа, из среды которого всякий силился, хотя слегка взглянуть на старца. Но он в это время ни с кем не говорил, никого не благословлял и как бы ни души не видал вокруг себя: взор его был потуплен долу, а ум погружен внутрь себя. В эти минуты он входил своей душой в размышление о великих благодеяниях Божиих, явленных людям таинством св. Причащения. И благоговея к чудному старцу, никто не смел даже прикоснуться к нему. Пришедши в свою келию, он уже всех усердствующих принимал к себе, благословлял, а желающим предлагал и душеспасительное слово.

Не менее умилительно было видеть этого смиренного, седовласого, сгорбленного старца, подпиравшегося мотыгой или топором, в пустыне за рубкой дров, возделыванием гряд, в убогой камилавке, в белом балахоне, с известной уже нам сумой за плечами. Иногда же видели его покрытым выделанной кожей, как бы в подражание тем, о коих писал св. Апостол Павел: проидоша в милостех и в козиих кожах, в пустынях скитающиеся (Ефр. 11, 37).

Но всего более усладительна была его беседа. Ум у о. Серафима был светлый, память твердая, взгляд истинно христианский, сердце для всех доступное, воля непреклонная, дар слова живой и обильный, любовь к труду николиже отпадающая. Речь его была столь действенна, что слушатель получал от него душевную пользу. Беседы его были исполнены духом смирения, согревали сердце, снимали с очей как бы некоторую завесу, озаряли умы собеседников светом духовного разумения, приводили их в чувство раскаяния и возбуждали решительную перемену к лучшему, невольно покоряли себе волю и сердце других, разливали в них мир и тишину. Как собственные действия свои, так и свои слова старец Серафим основывал на слове Божием, подтверждая их наиболее местами Нового завета, на писаниях св. Отцов, и на примерах святых, Богу благоугодивших. Все сие потому еще имело особенную силу, что прямо прилагалось к потребностям слушателей. По чистоте духа своего он имел дар прозорливости: иным, прежде раскрытия обстоятельств, давал наставления, относившиеся прямо ко внутренним их чувствам и мыслям сердечным.

Впрочем, старец, украшенный высокой духовной опытностью, наблюдал известные правила в раскрытии пред другими своих благодатных дарований. Правила сии изложены им в наставлении: о хранении познанных истин.

– Не должно, – говорил он, – без нужды другому открывать сердца своего: из тысячи найти можно только одного, который бы сохранил твою тайну. Когда мы сами не сохраним ее в себе, как можем надеяться, что она может быть сохранена другим?

С человеком душевным надобно говорить о человеческих вещах; с человеком же, имеющим разум духовный, надобно говорить о небесных.

Исполненные духовной мудростью, люди рассуждают о духе какого-либо человека по священному Писанию, смотря, сообразны ли слова его с волей Божией, и потому делают о нем заключение.

Когда случится быть среди людей в мире, о духовных вещах говорить не должно, особенно когда в них не примечается и желания к слушанию.

Надобно в сем случае следовать учению св. Дионисия Ареопагита (О небесн. иерар. гл. 2): соделавшися сам божествен, божественных вещей познанием и в тайне ума сокрыв святая от неосвященного народа, яко единообразная храни: не бо праведна есть, яко же Писание глаголет, повергнути в свиния умных маргаритов – чистое, световидное и драгоценное благоукрашение. Надобно содержать в памяти слово Господне: не пометайте бисер ваших пред свиниями, да не поперут их ногами своими, и вращшеся расторгнут вы (Мф. 7, 6).

А потому всеми мерами должно стараться скрывать в себе сокровище дарований: в противном случае потеряешь и не найдешь. Ибо по опытному изучению св. Исаака Сирина лучше есть помощь, яже от хранения, паче помощи, яже от дел (Сл. 89).

Когда же надобность потребует или дело дойдет, то откровенно в славу Божию действовать должно по глаголу: Аз прославляющия Мя прославлю (1 Цар. 2, 30), потому что путь уже открылся».

Такими-то правилами духовного рассуждения руководствовался о. Серафим в своем обхождении с другими.

Особенную любовь и почтение о. Серафим имел к тем святителям, которые были ревнителями Православной веры Христовой; как-то: Клименту Папе римскому, Иоанну Златоусту, Василию Великому, Григорию Богослову, Афанасию Александрийскому, Кириллу Иерусалимскому, Епифанию Кипрскому, Амвросию Медиоланскому и им подобным, называя их столпами церкви. Жизнь и подвиги их он приводил в пример твердости и непоколебимости в вере. Убеждал твердо стоять за истину догматов Православной церкви, приводя в пример блаженного Марка Эфесского явившего непоколебимую ревность в защите Восточно-кафолической веры на соборе во Флоренции. Сам предлагал разные наставления о православии, изъясняя в чем оно состоит, что оно одно содержит в себе истину Христовой веры в целости и чистоте, и как надобно защищать его. Любил говорить о святителях отечественной церкви – Петре, Алексие, Ионе, Филиппе, Димитрие Ростовском, Стефане Пермском, преподобном Сергие Радонежском и других российских угодниках Божиих, поставляя жизнь их правилом на пути ко спасению. Жития святых, описанные в Четьи-Минеи, творения многих отцев Церкви, так твердо знал, что на память пересказывал из них целые отделения, советуя подражать жизни угодников Божиих и следовать их учению.

Особенным свойством его обхождения и бесед были любовь и смиренномудрие. Кто бы ни был приходивший к нему, бедняк ли в рубище, или богач в светлой одежде, с какими бы кто ни приходил нуждами, в каком бы греховном состоянии ни находилась его совесть, он всех лобызал с любовью, всем кланялся до земли и, благословляя, сам целовал руки даже у непосвященных людей. Никого не поражал он жестокими укоризнами или строгими выговорами; ни на кого не возлагал тяжкого бремени, сам неся крест Христов со всеми скорбями. Говорил он иным и обличения, но кротко, растворяя слово свое смирением и любовью. Старался возбудить голос совести советами, указывал пути спасения и часто так, что слушатель его на первый раз и не понимал, что дело идет о душе его. После же сила слова, осоленного благодатью, непременно производила свое действие. Не выходили от него без действительного наставления ни богатые, ни бедные, ни простые, ни ученые, ни вельможи, ни простолюдины: для всех было довольно живой воды, текущей из уст прежнего молчальника, смиренного и убогого старца. Народу, особенно в последние десять лет его жизни, к нему стекалось ежедневно целые тысячи. Ежедневно при многочисленном собрании пришельцев в Саров, у него бывало в келии около 2000 человек и более. Он не тяготился и со всяким находил время побеседовать на пользу души. В кратких словах он объяснял каждому то, что ему именно было благопотребно, открывая часто самые сокровенные помыслы обращавшихся к нему. Все ощущали его благоприветливую истинно родственную любовь и ее силу, и потоки слез иногда вырывались у таких людей, которые имели твердое и окаменелое сердце. Мы не можем забыть в настоящий раз одного весьма поразительного случая.