Текст книги "Самому себе не лгите. Том 4"

– Ты разве забыл, как ко мне сватов засылал?

– Так это когда было?

– В самый канун войны с японцами. Тебя после женитьбы даже в солдаты не забрали.

– Все я помню, жаль, что ушли те времена.

– А я нашу свадьбу помню до мельчайших подробностей, – вздохнув, произнесла Анна Дмитриевна. – Ты пригласил в свой дом священника. В дом моего отца ехал с провожатыми, впереди ехал священник с крестом в руках. Я в окошко наблюдала эту торжественную процессию. Мой отец встретил гостей с почестью, усадил за стол. Священник читал молитву над нами. Затем свахи расчесывали мне волосы, заплели их в две косы, покрыли голову фатой. Священник продолжал читать молитвы. А какие свадебные песни пели девушки! Папа и мама благословили нас иконами. Присутствующие зажигали свечи, молились. Отец взял мою руку и передал в твою. Мы дали обещание жить в любви, мире и дружбе. После этого все вышли из дома и поехали в церковь венчаться и обручаться. Впереди свадебного поезда ехал священник. Разве забудешь такое торжественное событие?

– Что-то разговорилась ты, мать, – прервал ее Степан Васильевич. – Не о прошлом надо говорить, а думать о сватовстве и женитьбе сына.

Анна Дмитриевна с ним была согласна, а говорила она все это для сына, чтобы знал старые обычаи.

В день сватовства отец, мать и сын надели лучшие наряды, пригласили с собой сваху Варвару и отправились к Цапаевым. Их уже ждали, стол был накрыт. Переступив порог, все перекрестились.

Сваха заговорила первой:

– У нас купец, у вас товар…

Анна перебила ее, не дав договорить:

– Проходите, гости дорогие, не стойте у порога.

Все прошли в просторную комнату. Сваха вновь начала произносить традиционную фразу:

– У нас купец, у вас товар…

Анна, не обращая внимания на сваху, произнесла:

– Прошу, гости дорогие, к столу.

Варвара обиделась на такое отношение к старым традициям, поджала губы и уселась вместе со всеми за стол, про себя подумав: «Анна не знает порядка сватовства или не хочет его соблюдать». Она считала, что сватовство и венчание – самые великие обряды и таинства в жизни человека.

Шел тридцатый год двадцатого века. Советская власть, заменив таинство брака в церкви на регистрацию в загсе, пыталась уничтожить религиозные обряды, но они продолжали существовать на селе.

За столом разговор вели отцы молодых людей. Первым начал говорить Степан Васильевич:

– Владимир Павлович, – обратился он к отцу Клавы, – ты, конечно, знаешь, зачем мы к тебе пришли. Знакомы мы с тобой очень давно, вот теперь прошу твоего согласия породниться и выдать замуж твою дочь за моего сына.

– Разве можно отказать, если молодые сами решили пожениться? Вон моя дочь уже белое свадебное платье сшила.

Степан Васильевич вздохнул и сказал:

– Ушли в прошлое добрые времена, нам следовало бы сватов засылать, а приходится договариваться о свадьбе самим.

Выпив и закусив, мужчины договорились о дне венчания, свадьбу решили провести скромно, пригласить только родственников и близких друзей жениха и невесты, первый день гулять в доме отца жениха, второй день – в доме отца невесты.

Владимир Павлович снял со стены икону и благословил молодых.

В день венчания жених и невеста в сопровождении родителей, шаферов и близких родственников отправились в церковь за четыре километра. Старшее поколение крестьян не признавало регистрации брака без венчания в церкви, следило за молодежью и требовало соблюдения православных традиций. В городах пропагандировались новые обряды: комсомольские и красные свадьбы, но на селе они широкого распространения не получили.

Анна Дмитриевна, обращаясь к мужу, сказала:

– Меня на венчание в церковь везли в конном экипаже, ты ждал меня уже в церкви, а теперь приходится идти всем пешком.

– Ничего не поделаешь, – вмешалась в разговор ее сестра Варвара, – сдали всех лошадей в колхоз, а теперь их там почти не осталось.

Вот так Клавдия оказалась в семье Коневых. У Степана Васильевича и Анны Дмитриевны кроме Миши был старший сын Николай. Семья жила в достатке. Работали отец и два сына, только мать была иждивенкой, на ее плечах было все домашнее хозяйство. Анна Дмитриевна была женщиной властной, не терпела возражений и непослушания. Мужа своего уважала и ценила, детей любила до самозабвения. Они ей отвечали взаимностью, любили, боготворили и всегда стремились сделать лучший подарок. Чего только у нее не было! Сарафаны цветные, кофточки с рюшами, шубы, крытые сукном и дубленые, сапожки на застежках и на шнурках. В деревне мало кто одевался, как она. В семье всегда царили мир и покой.

Старший сын Николай Конев недавно женился. Родители купили ему двухэтажный кирпичный дом. По существовавшей в те годы на Руси традиции младший сын должен был жить с родителями до их кончины, помогать им, заботиться о них. Придет время – похоронить с достоинством. Дом и все имущество оставалось ему по наследству. Не было в деревнях судебных тяжб и дележа имущества родителей, как сейчас это процветает повсеместно.

Клава попала в семью, которая ей пришлась по душе. Она называла свекровь маменькой, а свекра папенькой. Родителям мужа такое обращение льстило, и они с уважением относились к снохе. Свекровь всю работу по дому и по хозяйству доверила молодой хозяйке. Клава всему научилась с детства, за что бы ни взялась – все у нее в руках спорилось.

Дом у Коневых был большой, хозяйство немалое. Во дворе стоял хлев для скота и курятник, над ними – сеновал под высокой крышей. Рядом амбар и ледник. За двором в сторону реки – огород.

Свекровь Анна Дмитриевна порой удивлялась, как ловко и деловито Клава справляется со всем, что она ей скажет сделать. Она понимала, что лучшей помощницы ей не надо, но душу глодал какой-то червь, почему-то она представляла себе невестку другой. Клава это чувствовала, но сильно не переживала. Муж Михаил ее безгранично любил и боготворил. Может, эта любовь сына к жене вызывала у матери ревность? До свадьбы сын всю свою любовь отдавал матери. Муж и сыновья Анну Дмитриевну любили и баловали. Как-никак, одна женщина в семье. Всегда к праздникам дарили подарки. И вот теперь один сын отделился, а второй все внимание отдает молодой жене, дарит ей подарки. Умом Анна Дмитриевна понимала, что сын должен уделять внимание жене, но в глубине сердца притаилась обида, которая порой выплескивалась наружу.

Через год, в 1932 году, у Клавдии родилась дочь Вера. Ребенок был желанным и всеми любимым. Даже Анна Дмитриевна подобрела к невестке, приняла активное участие в обсуждении кандидатур на крестных: матери и отца.

Клава сказала:

– Хочу, чтобы крестной у Веры стала моя сестра Саня.

Свекровь возражать не стала, только предупредила:

– Александра – пионерка. Согласится ли пойти в церковь?

– Постараюсь убедить, – ответила Клава.

Оставив Веру на попечение бабушки, Клавдия отправилась к Цапаевым. Все семейство она застала за чаепитием. На столе стоял самовар, на тарелках лежали недавно испеченные шанежки и булочки. Саня обрадовалась, увидев сестру, соскочила со стула и произнесла:

– Клава, дорогая, садись к столу. Я сейчас принесу тебе чашку.

– Я пришла к тебе, сестренка, с просьбой, – сказала Клава, присаживаясь к столу.

– Рада буду тебе помочь, – ответила Саня, ставя на стол перед сестрой чашку на блюдце.

– Настало время крестить Веру, хочу, чтобы ты стала крестной матерью, – попросила Клава.

Александра изменилась в лице, после замешательства произнесла:

– Я пионерка, нам запрещено ходить в церковь.

Клава не ожидала такого ответа и с грустью произнесла:

– Мне очень хотелось, чтобы крестной матерью у дочери стала ты, но, видимо, придется обратиться к моей подруге Глаше.

Клава поспешила назвать имя подруги, чтобы мачеха не предложила себя в крестные матери.

В разговор вмешался отец Владимир Павлович:

– Как ты смеешь, Александра, отказываться от такой чести?! Быть крестной матерью – святое дело.

– Что мне скажут в школе, если узнают, что я ходила в церковь? – оправдывалась Саня.

– У нас православная семья, тебя крестили, и от веры никто не отлучал. В школе ты можешь быть пионеркой, если так требуется, а дома изволь соблюдать церковные заветы. Ты что, не хочешь духовно породниться с Клавой и взять на себя часть обязанностей по воспитанию Веры?

– Хочу, – тихо произнесла Саня.

– Когда крестины назначены? – спросил отец.

– Послезавтра восьмой день от рождения Веры, – ответила Клава, – батюшка на этот день назначил крестины.

– Ожидайте, мы придем и вместе отправимся в церковь, – подвел итог разговору Владимир Павлович.

В назначенное время родственники и близкие друзья Коневых отправились в церковь. Веру на руках нес отец. Родной матери Клаве на крестинах до сорокового дня быть не положено. Она осталась дома и готовила праздничный стол по случаю крещения дочери.

Саня постоянно смотрела по сторонам. Она боялась, что кто-нибудь из учителей увидит ее в торжественном шествии по улице поселка. Тогда в школе разгорится скандал, а ее могут исключить из пионеров. Когда вышли за околицу, она успокоилась: церковь располагалась в соседней деревне, а там ее никто не знал. Постепенно беспокойство сменилось любопытством. В раннем возрасте родители часто водили ее в церковь, но вот как происходит крещение, она не представляла. От родителей слышала, что крещение – важнейшее христианское таинство, сегодня ей предстояло узнать об этом.

В церкви была торжественная обстановка. Все держали в руках зажженные свечи, священник читал молитву. Затем батюшка трижды окунул с головой Веру в купель, каждый раз приговаривая: «Во имя Отца. Аминь. И Сына. Аминь. И Святаго Духа. Аминь».

Александра стояла как завороженная. Когда раздался душераздирающий плач Веры, она очнулась от оцепенения. В ее душе появилось беспокойство за девочку. Кто-то подал ей в руки пеленку, называемую крыжмой. Священник вынул Веру из купели и передал крестной матери. Саня прижала к себе племянницу и всем телом ощутила вздрагивания Веры от плача. Дрожь прокатилась по ее телу. Она все сильнее и сильнее прижимала к себе ребенка, пытаясь успокоить.

В это время отец произнес:

– Александра, теперь ты несешь ответственность перед Богом и людьми за воспитание и заботу о чаде.

Затем священник надел на девочку крестик, родители – крестильную рубаху, чепчик с кружевами и завернули в одеяльце. Слова отца не доходили до сознания Сани, ее внимание полностью поглотила крестница. Из церкви она выходила с маленьким живым комочком на руках, прижимала его к груди и чувствовала прилив духовных сил. Ее душу охватила благодать, словно это был ее собственный ребенок. Чувство беспокойства, что ее кто-нибудь увидит идущей из церкви, полностью исчезло.

Младенчество Вера провела в люльке, сплетенной по принципу лаптей из коры липы, называемой лыком. В матке на потолке комнаты было укреплено металлическое кольцо, через которое продета гибкая черемуховая жердь, называемая очеб. К одному концу жерди на веревках подвешивалась люлька, а к другому концу привязывалась веревка с петлей. Вставив в петлю ногу, можно было качать люльку, а свободными руками делать какую-нибудь работу. Клава обычно пряла. Одной рукой вытягивала кудель из прялки, а второй рукой крутила веретено, напевая дочке песни. Она считала себя счастливой женщиной, у которой были любимый муж и желанная дочь.

После рождения Веры свекровь стала лучше относиться к невестке. Бабушка очень любила внучку, при необходимости оставалась с ней водиться. Анна Дмитриевна умом понимала, что лучшей невестки желать нечего.

Клава успевала соблюдать чистоту и порядок в избе, заботиться о дочке и шить одежду не только для дочки, но и для мужа и свекрови.

Вера росла бойким ребенком. На ногах у нее всегда были ссадины от падений, а на руках – царапины от кота, который не любил ее игр с ним.

Однажды Коневы собрались всей семьей пойти в церковь. Клава нарядила трехлетнюю дочку в новое платье, надела на ноги связанные тапочки, подшитые кожей. Оглядела со всех сторон и подумала: «Девочка – просто картинка». Затем, обращаясь к свекрови, сказала:

– Выходите на улицу, мы с Мишей вас догоним.

Анна Дмитриевна, отойдя недалеко от дома, остановилась в ожидании сына с невесткой. Ее внимание привлекли гуси, гуляющие по дороге, и она отвлеклась на минутку, а внучка в это время зашла в лужу и вымазалась грязью с ног до головы.

Клава, увидев испачканный праздничный наряд дочки, расстроилась, отшлепала и отругала Веру. Ей пришлось повести ее в избу и переодеть в будничную одежду.

Вера уже в этом возрасте проявила характер. Обидевшись на мать, отказалась идти за руку с ней, а пошла с ее подругой. Та большую часть четырехкилометрового пути несла девочку на руках.

Когда Клавина подруга выходила замуж за парня из соседней деревни, Михаил был занят на работе и сказал Клаве:

– На свадьбу поедешь при условии, если возьмешь с собой Веру.

Накануне свадьбы Вера каталась на санках с горы. Домой пришла вся в снегу, похожая на Снегурочку. Вязаные рукавички мокрые, валенки набиты снегом, ноги мокрые. Клава всплеснула руками. Ее обожгла мысль: «Если дочь заболеет – на свадьбе не гулять».

– Где ты была? Что делала? – раздраженно спросила у Веры.

– Каталась с горки на ледянке, – спокойно ответила дочь.

– Быстро раздевайся и залезай на печь.

Клава вытряхнула снег из ее валенок, помогла надеть сухую одежду и посадила на русскую печь. К счастью, Вера не простыла, и на следующий день они поехали на свадьбу.

С годами менялись традиции, свадебные обряды. По новой идеологии считалось зазорным венчаться в церкви и носить обручальные кольца. Клава попала на комсомольскую свадьбу. Жених был секретарем поселковой комсомольской организации. Свадьба проводилась в клубе. Хлебом-солью молодых встречали не родители, а секретарь районной комсомольской организации. Жених и невеста расписались в книге, привезенной представителем загса. После того как прозвучал торжественный марш, гости начали поздравлять новобрачных длинными речами и вручать подарки, соблюдая субординацию. Молодожены выступили с ответными речами. Зазвучал духовой оркестр, и началось веселье.

Через четыре года после рождения дочки у Клавы родился сын Гена. Счастливый отец от радости не находил себе места, он был готов носить на руках жену и сына. Веру стали приучать заботиться о брате, хотя за ней самой требовался пригляд. Клава часто, глядя на дочь, качающую люльку, думала: «В жизни все повторяется. Когда-то я водилась с сестрой Саней, теперь вот Вере приходится нянчить младшего брата».

На селе обычно семьи были многодетными, и уход за младшими детьми возлагался на старших.

С шестилетнего возраста на Веру была полностью возложена обязанность следить за младшим братом. Куда бы она ни пошла, приходилось брать брата с собой. Бывало, пойдет с подружками купаться – и его берет с собой. Девочки побегут под горку к реке, и она с ними. Гена не может угнаться, остановится, кричит, ногами топает, а затем возьмет рубашку за воротник и порвет. Увидев сына в рваной рубашке, Клава всегда наказывала Веру. Она была доброй, но строгой матерью, ни одного проступка дочери не оставляла без внимания.

У молодых семей того времени вошло в обычай по вечерам собираться поочередно друг у друга на чашку чая и играть в карты. Обычно играли в девятку. Ставки были небольшие – всего по копейке, но это придавало игре азарт. Часто у Коневых собирались три-четыре семейных пары. Если Гена спал, Вере разрешалось сидеть около мамы и наблюдать за игрой. Бабушка готовила самовар для чаепития, раздувая его сапогом.

В один из таких вечеров Вера рассматривала лица женщин и неожиданно, показывая пальцем на женщин, произнесла:

– Эта тетя красивая, эта тетя красивая, а эта некрасивая. Женщина в детстве переболела оспой, и на ее лице остались следы болезни.

На щеках Клавы вспыхнул румянец, ей стало стыдно за дочь. Она выпроводила Веру из-за стола, отвесила ей несколько шлепков по попе и произнесла:

– Иди спать, ты не умеешь себя вести, я не буду тебе разрешать сидеть за столом вместе со взрослыми.

Вера захныкала – не столько от боли, сколько от обиды – и пошла в свою комнату.

– Зачем ты так строго обошлась с дочкой? – произнесла одна из женщин. – Она же еще ребенок, не понимает, что говорит.

– Ей уже шесть лет, должна отвечать за свои поступки, – ответила мать.

Клаве передался твердый, принципиальный характер отца. Она считала, что каждый должен отвечать за свои действия. Она любила во всем порядок, избу содержала в идеальной чистоте, дети всегда ходили в чистой, хотя и заштопанной одежде.

Сын Гена рос общим любимцем, упитанным крепышом с ямочками на пухлых щеках, с черными волосами. Бабушка его очень баловала и оставляла без внимания его шалости. Вскоре он понял, что капризами у бабушки можно выпросить все, что ему хочется. В таких случаях ложился на пол, колотил ногами и кричал:

– Башка, сметаны! Башка, сметаны!

Так сокращенно он называл бабушку и всегда добивался своего.

Отца дети видели только по воскресеньям. Он работал в артели, которая готовила дранку в виде черепицы и нанималась крыть ею крыши в Йошкар-Оле. Приезжая домой, Михаил всегда привозил большие круглые булки белого хлеба и связку баранок.

Вера до сих пор вспоминает, какой вкусный хлеб привозил отец из города. Видимо, перед войной не очень сытно жили на селе.

Вскоре скончалась бабушка Анна Дмитриевна. Вера сумела и здесь отличиться. Все взрослые ушли на кладбище, она осталась с братом. В доме стоял накрытый поминальный стол. Ее внимание привлекли блины, свернутые треугольными конвертиками и разложенные на тарелки. Вере очень захотелось блинов. Она рассудила, что если съест блины с одной тарелки, это будет замечено. Тогда она у каждого блина откусила уголки.

Вернувшись с кладбища, Клава заметила изменившуюся форму блинов. Она не могла оставить без внимания этот проступок дочери. Ей пришлось поставить Веру в угол. Слезы горечи текли у девочки, но она молча переносила обиду, разглядывая родственников, сидящих за поминальным столом.

К Цапаевым Клава не ходила, ей не доставляло удовольствия встречаться с мачехой. Иногда вспомнит отношение к ней мачехи, сердце уколет обида, она тут же подумает: «Бог ей судья». На сердце сразу становилось спокойно, и забывались детские обиды. Умом она понимала, что Анна, переложив на падчерицу все работы по хозяйству, многому ее научила. За это надо быть ей благодарной. Свою дочь Саню Анна оберегала от любой работы, считая, что придет время – всему научится, но время показало, что та ничему не научилась.

Саня Цапаева у Коневых бывала часто. Она с любовью относилась к своей сестре Клаве, которая ее вынянчила и вырастила. Свою крестницу Веру Саня опекала, читала детям сказки, много рассказывала. На воспитание и мировоззрение Веры и Гены Саня оказала большее влияние, чем родители, которые постоянно были заняты работой. Саня училась в школе и уже состояла в комсомольской организации. Она приглашала детей к себе, устраивала угощения, игры. Так Вера и Гена познакомились с бабушкой и дедушкой, стали часто бывать у них.

В сороковом году Вере исполнилось восемь лет. Ее стали готовить к школе. Клава сшила новое платье, Саня подарила свой портфель, сходила вместе с крестницей в магазин, купила тетради и карандаши. Веру не покидало радостное настроение, она с нетерпением ждала первое сентября, ей хотелось скорее узнать, что находится внутри здания школы, как там учат детей. К сожалению, Клава, занятая работой в колхозе, не смогла пойти с дочкой на торжественную линейку по случаю начала нового учебного года.

Веру в школу повела Саня. В портфель с двумя блестящими замочками помогла положить букварь, тетради, пенал. Стояла теплая погода. Сентябрьское солнце щедро одаривало землю теплом и создавало праздничное настроение. По дороге они встретили Вериных подружек, у которых в руках были холщовые сумки.

Перед школой ученики выстроились по классам, толпой стояли родители и многочисленные жители деревни. Директор школы произнес речь, затем передал бронзовый колокольчик самой маленькой первоклашке, посадил ее на плечо, и под звон колокольчика ученики направились в школу.

Первое время школьники писали карандашами прямые палочки и палочки с крючками. Вере нравилось учиться, она с удовольствием ходила в школу. Все отделения портфеля заполняла полностью не только учебниками и тетрадями, но и совсем ненужными в школе вещами. Она гордилась своим портфелем, с достоинством открывала и показывала подругам его содержимое. Портфель был увесистым, и его тяжесть не раз испытал на голове Слава Стариков. Ему нравилась Вера, и, чтобы привлечь к себе ее внимание, он дергал ее за косичку.

В ноябре пришла зима с легкими морозцами, с первым пушистым снегом. Вся ребятня собиралась на горке – крутом длинном спуске к реке. Катались на санках, лыжах и ледянках – это замороженная в тазу вода с отходами от кормления коров. Ледянка катилась с горки быстрее санок, иногда крутилась, сбрасывая владельца в снег. На горке Веру встретила подружка Катя, с головы до ног в снегу. Она спросила:

– Почему пришла так поздно?

– Уроки готовила.

– Уроки можно вечером делать.

– У нас семилинейная керосиновая лампа висит высоко под потолком и на стол бросает тень.

– А у нас десятилинейная лампа висит над столом.

Домой обычно Вера возвращалась с набитыми снегом валенками, мокрыми рукавицами и колом торчащим подолом от намерзшего снега. Увидев дочь в таком виде, мать вспоминала себя в возрасте Веры и строго говорила:

– Раздевайся и марш на печку!

На печи было тепло и уютно. На противоположной стене играли блики от горящих в топке дров. По кухне разносился запах от готовящейся еды, возбуждающий аппетит. Клава готовила ужин на подтопке – небольшой плите, примыкающей к русской печи.

После окончания первого класса у Веры начался самый счастливый отрезок детства, запомнившийся на всю жизнь. С утра до вечера с подругами на свежем воздухе – купание в реке, игры в классики, прятки, лапту. За неимением резиновых мячей пользовались тугими шарами из шерсти, которые умела катать Клава. Не исчезли из памяти походы со взрослыми в лес за земляникой. Обычно ее в лес за ягодами брала с собой бабушка Кати. Накануне похода за ягодами Вера беспокоилась, чтобы не проспать.

– Мама, – просила она, – разбуди меня пораньше, а то Катя с бабушкой уйдут без меня.

– Спи, не волнуйся, они зайдут за тобой.

Ночью Вере снился сон. Она набрала полную корзину ягод. Ее охватила радость – мама сварит из ягод немного варенья, а остальную высушит. Зимой из распаренной земляники будет стряпать вкусные пирожки и шанежки. Внезапно ее охватил испуг – корзина оказалась неподъемной.

«Неужели придется отсыпать ягоды?» – подумала она и проснулась. Рядом стояла мама и легонько трясла за плечо.

– Пора просыпаться, умойся, поешь оладушек с молоком, скоро за тобой придут.

Леса окружали деревню со всех сторон. На солнечных косогорах и полянах среди травы краснели кисти крупной земляники. Катина бабушка хорошо знала ягодные места и привела девочек на такую поляну, где ягоды висели гроздями. Сон Веры оказался вещим. Когда ее корзинка почти наполнилась, она вскрикнула:

– Смотрите – ежик бежит!

Катя и бабушка подошли к ежику, он свернулся в клубочек и притаился.

– Какой маленький, – произнесла Вера, – я думала, что ежики крупнее.

– Большие ежики вырастают из маленьких, – сказала бабушка, – ты тоже когда-нибудь вырастешь большой.

– Можно я возьму его домой? – спросила Вера.

– Он колючий, как ты его понесешь? – удивилась Катя.

– Сними платок, – предложила бабушка, – и закати палочкой ежа на него.

Ежик прижился в доме Коневых. Он с удовольствием пил молоко, разбитые куриные яйца, поедал дождевых червей, гусениц и разных жуков, которых Вера собирала в огороде. Днем прятался от людей, а ночью ходил по дому.

Недолго длились веселые игры в первые школьные каникулы. Неожиданно 22 июня грянула война. Вера почувствовала, что обстановка в доме стала напряженной и гнетущей: говорили вполголоса, слушали сводки Совинформбюро и ждали сообщений о перемене событий на фронте. В июле отца призвали в армию. Проводы были горькими, со слезами и плачем. На прощание отец обнял детей и крепко поцеловал жену, как давно не целовал.

«Неужели этот прощальный поцелуй – последний в нашей жизни?» – подумала Клава, и из глаз сильнее покатились слезы. Ему было тридцать два года, а ей – двадцать девять. Когда Михаил шел к телеге с новобранцами, она перекрестила его и мысленно произнесла слова: «Господи, спаси его, сохрани и помилуй».

Призывников направили в учебный отряд, расположенный в городе Выксе Горьковской области. Формирование дивизии длилось четыре месяца. В этот период отец часто писал о прохождении службы. Вот письмо, датированное 22 декабря 1941 года:

«Пишу письмо своей любимой жене Клавдии Владимировне. Сообщаю, что письмо не из города Выксы, а со станции Навашина. Нас перебросили, дали военную форму, как положено, дали все теплое, дали валенки, и уезжаем на фронт.

Вот вам, Клавдия, прописывает твой муж Михаил Степанович. Проучились четыре месяца, не знали никакой заботы. А сейчас, знаешь, будем жить на фронте. Дак вот, Клавдия Владимировна, еще прописываю: жив буду – приеду домой, а наверное, придется с тобой проститься и со своими детками Верой и Геной, которые остались без родного отца. Прости меня, моя жена Клавдия Владимировна, и простите, мои детки. И простите меня, тятенька и маменька и ваша дочь Саня. Может, я вас когда и огорчил. И до свидания, мой товарищ Федя. Клавдия, пока письма не пиши. Да вот, Клавдия, и не надо мне больше посылок. Может быть, и вернусь домой. Сейчас жди мои письма с фронта.

Пока до свидания, моя любимая жена Клавдия, любимые мои детки Вера и Гена. Уезжает от вас ваш отец далёко. Писал письмо, и капали слезы на письмо. М. С. К.».

Война изменила привычный распорядок жизни в семье Коневых. Прекратились шумные игры, дети в одночасье повзрослели, у них появились обязанности. Мать с утра до вечера работала в колхозе. Уходя утром на работу, предупреждала Веру:

– Вернешься из школы, разогрей щи и накорми Гену. Не забудь дать сена корове и овцам.

Жить с каждым днем становилось труднее и труднее. Клаву одолевала забота, чем кормить детей. Заработанные в колхозе трудодни не отоваривались. Все продукты отправляли для фронта.

Война сплотила людей, перед общей бедой забылись все ссоры и размолвки. Бабушка Анна каждый день приходила к внукам и доила корову.

В школе ученики собирали посылки для фронта. Девочки вязали носки, варежки, шили кисеты и заполняли их махоркой. На кисетах вышивали картинки, знакомые с детства, в надежде, что отец, получив кисет, узнает работу своей дочери. Каждая надеялась, что ее отец получит теплую вещь или кисет с табаком.

Встреча с почтальоном всегда вызывала у Веры тревогу в сердце. Уж очень часто он приносил в семьи не только письма, но и похоронки. В феврале 1942 года от отца пришло последнее письмо. Он писал, что очень любит и скучает по Клавдии Владимировне и своим деткам, обещал выслать детям на подарки сто рублей, если разрешат сходить на почту.

Беда не обошла стороной почти каждую семью в деревне. В апреле 1942 года похоронка пришла и Клаве, в ней сообщалось, что Конев Михаил Степанович геройски погиб, защищая Родину, и похоронен в Ленинградской области.

Клава пала духом, пропала даже надежда на получение писем от мужа. Только дети, которых надо было вырастить и поставить на ноги, придавали ей силы. Вера, видя состояние матери, старалась помогать ей по хозяйству. К ее приходу с работы печь была затоплена и сварена картошка в чугуне. Деликатесом считалась пареная и сушеная свекла. Чай пили с сушеной малиной.

С наступлением лета Вера взяла на себя обязанности по заготовке ягод. К обеду в доме всегда стояла большая плошка с земляникой. Когда созревала малина, девочки приносили ее по полному лукошку, стараясь заготовить на зиму. Сушили малину на капустных листах в печи. Ходить за ягодами приходилось за семь километров. На выгоревших участках леса кусты малины вытянулись выше человеческого роста. Были случаи, когда девочки собирали ягоды с одной стороны зарослей, а с другой стороны медведь обсасывал ветки. Услышав его рычание, девочки убегали в другие места.

Грибная пора – самая интересная и любимая. В лес ходили группой. Среди деревьев постоянно звенели детские голоса. Девочки перекликались и радовались находкам. Грибы заготавливали на долгую зиму в соленом и сушеном виде.

Во время уборки пшеницы все школьники классами ходили на поля для сбора колосков. Каждый держал в руках мешок, в который складывал колоски. Взять несколько колосков в карман считалось воровством, и родителей могли оштрафовать. А вот съесть зерно из колоска никто не запрещал, но делать это надо было скрытно. Вера, бывало, разомнет в ладонях колосок, продует полову и высыплет зерно в рот. Если долго жевать пшеницу, она превращается в тестообразную массу с приятным хлебным вкусом.

Учебный год в школе начинался с октября. В сентябре школьники помогали копать колхозную картошку. Работать приходилось в любую погоду. Обуви добротной у большинства ребят не было. Вера часто приходила домой с мокрыми ногами и почти по колено в грязи.

В начале мая сорок пятого года в четырехлетней деревенской школе состоялся последний звонок для выпускников четвертого класса. На торжественную линейку не смогли прийти родители, занятые на работе в колхозе. У многих пришли бабушки и дедушки. Поздравить Веру с окончанием начальной школы пришла Саня. Для некоторых ребят учеба на этом закончилась. Школа-десятилетка находилась в соседней деревне, расположенной в семи километрах от их домов. По дороге из школы Александра сказала:

– Вера, обязательно подай документы для продолжения учебы.

– Очень далеко ходить.

– Я ходила, и ты будешь ходить, – твердым голосом заявила Саня.

В новой школе каждый преподаватель вел свой предмет. К этому ребята скоро привыкли. Труднее было привыкнуть по утрам вставать чуть свет и почти два часа добираться до школы. Домой дети возвращались поздно, уроки приходилось готовить при керосиновой лампе. В зимние холодные месяцы родители для своих детей снимали квартиры у местных жителей.

Колхоз мог бы выделить какой-нибудь транспорт для доставки детей в школу, но считалось в порядке вещей ходить пешком. Родители об этом даже не задумывались. Во время войны все помыслы направлялись на добросовестный труд для фронта, думали: «Кончится война, вот тогда заживем благополучно». Закончилась война. Потребовалось поднимать разрушенное хозяйство, восстанавливать города и села, пострадавшие во время боев. Полки в магазинах, как прежде, пустовали. Изношенную за годы войны одежду и обувь не представлялось возможным заменить. Да и денег у колхозников не было. Родителям иногда выдавали талоны для покупки той или иной вещи. Вера помнит день, когда их семье выделили талон на покупку ткани. Она была на седьмом небе от счастья: в магазин шла выбирать материал себе на платье в приподнятом настроении.