Текст книги "Почему Третий Рейх проиграл войну. Немецкий взгляд"

Это «восстание совести» как Сопротивление потерпело поражение, но как символ оно победило в духе генерала Трескова, который в 1944 году требовал: «Покушение на Гитлера должно быть совершено любой ценой. Если же оно не удастся, то, несмотря на это, надо попытаться совершить государственный переворот. Ведь дело здесь уже не столько в практической цели, сколько в том, чтобы показать, что германское движение Сопротивления перед лицом всего мира и истории отважилось, не щадя своей жизни, на этот решающий бросок. Все остальное в сравнении с этим безразлично».

Вот почему 20 июля 1944 года (по словам тогдашнего генерального инспектора бундесвера генерала Хойзингера, сказанным по случаю 15-летия этого события) остается «светящейся точкой в тех самых темных для Германии временах… Христианско-гуманистическое сознание ответственности, определявшее это решение (выступить 20 июля. – Авт.), освятило мученичество участников заговора. Мы, солдаты бундесвера, почтительно склоняем головы перед жертвой этих людей, совесть которых была пробуждена их знанием. Они самые выдающиеся свидетели, опровергающие коллективную вину немецкого народа. Их дух и поведение – пример для нас».

Осенью 1944 года началась агония рейха. Румынии, Финляндии и Венгрии пришлось прекратить борьбу. Между тем Гитлер все еще верил в невозможное: теперь решающий поворот в войне должно было совершить последнее ополчение, состоящее из детей и стариков (фольксштурм). В то время как германские войска в тяжелейших условиях отступали с Крайнего Севера, с юго-востока и других фронтов и каждый, начиная от простого солдата до высшего военачальника, отдавал борьбе свои последние силы, германские культурные ценности превращались в прах и щебень. В начале января 1945 года потянулись первые колонны беженцев из Восточной Германии. В стране воцарилось немыслимое горе. Вместо того чтобы бросить все последние имеющиеся силы на Восток, Гитлер в декабре 1944 года предпринял наступление в Арденнах, которое остановилось уже через несколько дней и в конце концов с большими потерями провалилось.

29 декабря 1944 года на совещании в своем бункере Гитлер заявлял своим сотрудникам: «[…] всемирную историю можно делать, только если действительно за мудрым разумом, живой совестью и вечной бдительностью стоят еще фанатическое упорство и такая сила веры, которые превращают человека во внутренне убежденного борца. […] Во имя чего принесли мы все жертвы? Ведь так долго, как она уже продолжается, война не продлится. Это совершенно ясно. Это ни один человек не выдержит, ни мы, ни они. Вопрос только в том, кто выдержит дольше. Для нас на карте стоит все. […] Если бы мы сегодня сказали: «С нас хватит!» – то мы перестали бы существовать, перестала бы существовать Германия». Такова была конечная «мудрость» человека, который не желал прислушаться к голосу разума даже теперь, когда враги уже готовились к штурму самого рейха.

12 января 1945 года Красная Армия с Сандомирского плацдарма перешла в наступление на Берлин. Одновременно союзнические войска широким фронтом форсировали Рейн. В конце апреля передовые, наступающие с востока и запада, войска встретились на Эльбе.

Берлин был взят в уличных боях за каждый дом. Но Гитлер избежал земной ответственности. Несколько дней спустя его преемнику гросс-адмиралу Дёницу пришлось 7 мая 1945 года подписать безоговорочную капитуляцию[7]7
  Официально Акт о безоговорочной капитуляции гитлеровской Германии был подписан в Берлине (в Карлсхорсте) в ночь с 8 на 9 мая 1945 года генерал-фельдмаршалом Кейтелем, генерал-адмиралом Фридебургом и генерал-полковником авиации Штумпфом. Безоговорочная капитуляция была принята представителями Советского Союза, Соединенных Штатов Америки, Великобритании и Франции.


[Закрыть].

* * *

Чем неудержимее Третий рейх шел навстречу своему краху, тем сильнее Гитлер и НСДАП, с одной стороны, старались выискивать новых виновников поражения и козлов отпущения, которых они могли бы сделать ответственными за явно неправильный ход развития, а с другой – надеялись, что распространением слухов о так называемом секретном оружии вновь смогут изменить судьбу в пользу Германии, до крайности подстегнув волю к сопротивлению и подняв моральное состояние борющихся в тылу и на фронте.

Особенно действенным им казалось обвинение в «измене и саботаже» в своих собственных рядах. Гитлер выдвигал это обвинение против любого военачальника, проведшего операции, возможно, не так, как приказал фюрер или как он себе их представлял, а также против любого командного органа, который, скажем, отклонял как негодное предложенное ему промышленностью оружие, на применении которого настаивал сам Гитлер. Эту ужасную путаницу в понятиях, и по сей день царящую в некоторых умах, сознательно поощряли Гиммлер и Геббельс, для того чтобы вводить в заблуждение немецкое население и освободить национал-социалистический режим от всякой ответственности за будущее.

После разгрома группы армий «Центр», в середине сентября 1944 года, Гиммлер, например, в своей речи перед рейхсляйтерами и гауляйтерами утверждал: непросто нормальными понятиями объяснить, почему 28 дивизий рассыпались во все стороны, словно песок или солома. А затем он недвусмысленно бросил командованию германских сухопутных войск обвинение в пораженчестве и, более того, в «измене доброму делу». Рейхсфюрер СС не пожелал посчитаться с актами, а именно с тем, что группа армий «Центр» противостояла врагу, чье превосходство в воздухе равнялось 5:1, а на суше – 4:1 (особенно в танках и артиллерии). К тому же Верховное Главнокомандование вермахта неправильно оценило оперативную обстановку и вследствие этого предоставило недостаточные резервы. (Однако и при верной оценке обстановки оно тоже смогло бы лишь залатать одну дыру за счет другой.) Кроме того, Гитлер строго приказал удерживать расположенные близко к линии фронта «прочные опорные пункты», и таким образом скованные ими дивизии не смогли быть использованы для ведения маневренных оборонительных боев. Стратегия Гитлера снова привела к тяжелым последствиям: командующие войсками не обладали никакой свободой действий. Если бы они, сдав «прочные опорные пункты», своевременно начали отвод войск на Березину и высвободили резервы для обороны угрожаемых флангов, поражение хотя и не удалось бы предотвратить, но оно не превратилось бы в катастрофу такого масштаба. Но даже тщательное изучение причин и обстоятельств краха группы армий «Центр» не смогло бы дать и тени доказательства того, что здесь сыграли хоть какую-нибудь роль «измена и саботаж». Напротив, было бы неопровержимо установлено, что имело место однозначное военное поражение.

Кстати, сохранившиеся материалы офицера, ведшего военный дневник в штабе оперативного руководства вермахта (дополненные его устными высказываниями), доказывают, что в последние годы войны ни один метр линии фронта не был сдан в результате какой-то измены.

Немало бывших солдат и после войны могли еще рассказать о так называемых случаях саботажа времен своей военной службы. Поскольку инциденты такого рода вряд ли могли быть расследованы прямо на месте, они давали повод для различных, порой противоречивых слухов: то якобы поезда с боеприпасами отправлялись по ложному маршруту, то разрушались линии связи, то преждевременно взрывались или же не взрывались совсем снаряды, рвались стволы орудий, порой поставлялось негодное оборудование, то запасные части «не давались» фронту или их засылали на те участки, где в них не так нуждались. Тем самым факт «саботажа» считался доказанным. В действительности же в большинстве случаев речь шла о повседневных недостатках и недоработках, которые при тогдашней пере-напряженности всех органов снабжения были, в сущности, неизбежны. Ведь в конце концов Гитлер вел войну против всего мира. Тут имели место небрежность, чрезмерная усталость, плохое питание; происходили воздушные налеты и технические аварии. Солдата-фронтовика не всегда можно было убедить в том, что так называемые акты саботажа можно преимущественно отнести за счет производственных недостатков или неосторожности. Органы по приемке оружия просто-напросто не всегда могли установить все эти недостатки.

Кроме того, войска не имели в общем и целом никакого представления о военно-технических взаимосвязях и о положении с материальными запасами, о перенапряжении транспортной сети Германии, о многочисленных блокированиях и завалах транспортных путей в результате массированных налетов вражеской авиации. А какие трудности приходилось преодолевать, когда перемещалось огромное число боевых соединений! Уже само по себе восстановление коммуникаций для снабжения боеприпасами и продовольствием, причем при огромном разнообразии типов оружия (их насчитывалось временами до 300), предъявляло огромные, порой до конца непреодолимые трудности.

Типичный пример «саботажного» психоза имел место в 1943 году. Генерал-квартирмейстер сухопутных войск позвонил одному сотруднику начальника вооружений и сообщил ему, что ящики с ручными гранатами частично доставляются на фронт без взрывателей. Не саботаж ли это? Основательное расследование показало, что взрыватели вынимали из ящиков для своих целей саперы. Чем напряженнее становилось положение с подвозом и обеспечением на фронте, тем чаще отдельные войсковые части старались удовлетворить прежде всего собственные потребности. Поэтому неоднократно случалось, что какая-либо часть самовольно «организовывала» необходимое за счет другой, и до тех пор, пока не становились ясны все обстоятельства, это тоже считалось «саботажем».

Бывший начальник планового управления имперского министерства вооружений и военного производства констатировал, что, несмотря на занятость 30 млн немецких и 7 млн иностранных рабочих (по состоянию на 1944 год), выпуск текущей продукции ни в один из периодов не испытывал каких-либо серьезных нарушений из-за саботажа или пассивного сопротивления. Это, вне всякого сомнения, удивительно, однако находит свое объяснение в первую очередь в невероятно жесткой системе контроля, в строгом надзоре и грозящих суровых наказаниях. Аналогичное подтверждает и бывший начальник одного технического ведомства: он подчеркивает, что в 2000 письменно зафиксированных пунктов донесений на 138 совещаниях у Гитлера по вопросам военного производства ни разу не обсуждались какие-либо доказанные случаи саботажа в военной промышленности. Один сотрудник бывшего отдела Абвер-заграница справедливо указывает, что имевшие место и в Германии акты военного саботажа были весьма «неэффективными», да и вообще предпринимавшиеся во время войны обеими сторонами подобные акты давали весьма скромный результат.

Целая легенда выросла вокруг оставления в резерве двух танковых дивизий в июле 1944 года, после высадки союзников во Франции. Генерал-фельдмаршал Роммель, с его дурной славой человека, осуществлявшего «саботаж в рядах командования», якобы из внутриполитических соображений (связанных с заговором 20 июля 1944 года) в критические недели июня – июля специально держал их в резерве, для того чтобы двинуть на Берлин. Не будем говорить о том, что даже эти силы не смогли бы ничего изменить в безнадежном военном положении Германии, но и на основании записей в военном дневнике штаба оперативного руководства вермахта бесспорно доказано, что Гитлер, полностью в духе своей «системы командования», оставил лично за собой право распоряжаться указанными двумя дивизиями, чтобы парировать предполагавшуюся вторую крупную высадку войск союзников в районе Кале; он сам и отдал позже приказ об их использовании.

Ныне, когда мы располагаем широкой, в значительной мере надежной базой источников по истории Второй мировой войны, которые позволяют нам вынести свое суждение, такие реликты легенд должны быть со всей решительностью разрушены. Конечно, никто не станет оспаривать, что в 1939–1945 годах измена (в том числе государственная) и сознательный саботаж, как и в каждой войне, имели место. Но в рамках общего хода событий они по своему воздействию на катастрофу 1945 года значения не имели. Гораздо вернее звучит то, что писал хорошо осведомленный Отто Дитрих: именно недостаток у Гитлера самокритики и его тенденция постоянно приписывать вину другим вели к почти регулярным утверждениям об «измене и саботаже», особенно тогда, когда ему что-нибудь не удавалось. «К концу драмы, по мере того как его поражения и ошибочные решения громоздились одно на другое, это доходило до буйства против всех и вся. Причину всех поражений и неправильных решений Гитлер видел в том, что во многом являлось следствием его собственной несостоятельности, его преувеличений и необузданности, наносимых им другим обид и несправедливости».

Если же «измена» вообще повлияла на масштаб германского краха 1945 года, то это была измена самого же Гитлера. 1 сентября 1939 года он провозгласил в рейхстаге: «[…] Совершенно неважно, будем ли живы мы, но необходимо, чтобы жил народ, жила Германия». Почти шесть лет спустя, после того как он увидел, что эту войну Германии не выиграть, тот же самый человек приказал разрушить в рейхе все транспортные пути, сооружения связи, промышленности и снабжения, уничтожить все реальные ценности, ибо нечего обращать внимание на те жизненные основы, которые нужны народу для продолжения его примитивного существования.

Что же касается ходивших в конце войны слухов о многочисленных видах «секретного оружия», при помощи которого национал-социалисты надеялись в самую последнюю минуту добиться поворота в ходе войны и которое должно было послужить самым крайним средством борьбы, то сегодня мы знаем, что это такое. Вне всякого сомнения, можно поражаться тому, какие новые виды оружия и различных устройств сконструировали германские техники и инженеры за годы войны, будь то для ведения войны на море (шноркель, подводные лодки типа «Вальтер», «Цаун-кёниг» и т. п.), в воздухе (реактивные самолеты, снаряды и ракеты «фау») или на суше (например, «угловая винтовка», крылатые «панцерфаусты»). Но столь же не соответствует истине, сколь и опасно утверждение, которым один публицист заканчивает свое исследование о германском оружии вообще и секретном оружии в частности во Второй мировой войне: будто промедление «всего на несколько недель, на считаные дни» в его изготовлении спасло союзников и приблизило их к осуществлению своих военных целей. Но ведь всего этого оружия, вместе взятого, было далеко не достаточно для достижения решающего поворота в ходе войны, то есть по своей боеспособности и ударной силе оно не могло заменить сотню и даже больше полностью вооруженных и оснащенных подвижных дивизий.

Работы по созданию овеянного сагами германского атомного оружия тоже еще отнюдь не «близились» к своему завершению. Правда, германские ученые, в том числе Ган, фон Вайцзеккер и Гейзенберг, как сегодня установлено, работали над созданием атомного реактора (а не бомбы). Но в 1942 году на совещании с участием Геринга они были вынуждены признать, что никаких видов на создание такого оружия в течение ближайших двух лет («а к тому времени война так и так закончится») в нынешних условиях уже нет. Основные попытки были поэтому прекращены, чтобы не расходовать ради ненадежного эксперимента силы многочисленных инженеров и техников, а также сырье и производственные мощности. Когда же оказалась разбомбленной норвежская гидроэлектростанция, производившая необходимую для расщепления атома тяжелую воду, пришлось отказаться и от проводившихся в ограниченном объеме экспериментов. А сопровождавшееся с лета 1944 года большой пропагандистской шумихой применение оружия «фау» далеко не оправдало ожиданий, так как (не говоря о технических недостатках), несмотря на отдельные успехи, оно не смогло серьезно парализовать боевой дух британской столицы.

* * *

Если окинуть мысленным взором многочисленные факторы, являвшиеся определяющими для германской катастрофы 1945 года, становится отчетливо видно, что решающее значение имел не какой-либо один из них, а все они, вместе взятые.

И все-таки следует выделить еще не упомянутое звено в этой цепи. Для этого надо рассмотреть ведение войны Германией в свете теории Клаузевица[8]8
  Карл фон Клаузевиц (1780–1831) – прусский генерал, авторитетный военный теоретик, автор основополагающего труда «О войне», активный участник национально-освободительной борьбы немецкого народа против наполеоновского господства и сторонник союза в этой борьбе с Россией.


[Закрыть]. Утверждая, что война есть продолжение политики другими средствами, он имел в виду, что любой военный конфликт надлежит рассматривать «прежде всего с точки зрения его вероятного характера» и его «главных очертаний», которые вытекают «из политических величин и условий». Задача состоит в том, чтобы постоянно сохранять общее представление об этих условиях; все органы должны действовать, «хорошо обдумав», чтобы «в конце не проиграть тот процесс», который был выигран вначале, и затем не оказаться «приговоренными платить издержки». Война, по Клаузевицу, инструмент политики, и ее не начинают или «ее, действуя разумно, не следует начинать», не сказав себе, «чего же хочешь достигнуть с ее помощью и в ее ходе». Это принуждает к выработке всестороннего плана войны, в котором, с одной стороны, определяется ее предназначение, то есть политическое намерение (чего следует и чего можно добиться с ее помощью), а с другой – тщательно анализируются средства (вооруженные силы, экономика и т. д.), чтобы в результате указанный план давал ответ на вопрос о военной цели. «Значит, – говорится далее у Клаузевица, – чтобы определить меру средств, которые мы пускаем в ход для войны, мы должны обдумать политическое предназначение ее как с нашей стороны, так и со стороны врага; мы должны рассмотреть силы и условия вражеского государства и нашего собственного, должны учесть характер его правительства, его народа и способности того и другого – причем все это применительно к нашей стороне, а также принять во внимание политические связи других государств и те последствия, которые вызовет война во всем этом».

Несомненно, одной из величайших ошибок Гитлера, если подойти к его образу действий с моральной стороны, было то, что он, проводя «политику риска», несшую в себе в качестве ее последствия войну, не продумывал пл аномерно и рационально политические, экономические, психологические и военные формы проявления и возможности этой политики, а также не учитывал их в достаточной мере. Когда в 1939 году была начата война, Германия не имела никакого плана войны, никакой стратегической обобщающей концепции, в которой бы были сведены воедино в правильном соотношении предназначение, средства и цель данной войны. Вместо этого постоянно ad hoc[9]9
  ad hoc – специально с этой целью (лат.).


[Закрыть] вырабатывались частичные планы с тем результатом, что Гитлер все более дерзко преследовал неограниченные цели с явно ограниченными средствами.

В другом месте своего труда Клаузевиц говорил о том, что война «никогда не должна быть отделена от политического общения», ибо иначе до некоторой степени оказываются «разорванными все нити существующих условий» и возникает «бессмысленная и бесцельная вещь». И в самом деле: сколь ни блестящи были германские военные успехи в первой половине войны, в конечном счете они оказались обесцененными, поскольку не были использованы политически. С 1941 года Гитлер уединился в своей ставке, чтобы целиком и полностью посвятить себя ведению войны; участие Японии в войне так и осталось его единственным политическим актом за все это время.

Клаузевиц подчеркивал, что политика (государственный деятель) не может предъявлять к войне (армии) никаких требований, которые та не может выполнить, ибо чрезмерные требования к войску могут оказать на ведение войны вредные влияния; в таком случае скорее следует упрекать саму политику.

Ход Второй мировой войны показал, что преследуемая Гитлером политическая цель далеко превышала эффективность находившихся в его распоряжении военных и экономических средств! С другой стороны, Клаузевиц предостерегал от того, чтобы выдвигать и решать чисто военные вопросы с политической точки зрения. Гитлер нарушил и этот принцип. Это нашло свое выражение во второй фазе Западной кампании, а позже в оставлении Крыма и Курляндии (Латвия) и в некоторых других случаях.

Сказанное нами можно продемонстрировать на особенно потрясающем примере. Полагая, что Советский Союз тоже можно сокрушить в ходе одной «блиц-кампании», политическое руководство Германии не разработало никаких планов (за исключением «уничтожения нежелательных элементов») для того, чтобы победить Россию с помощью самих же русских и освободить страну от большевистской системы. Напротив, национал-социалистская оккупационная политика, с ее расовой теорией и теорией жизненного пространства, положила начало тому ходу событий на Востоке, который в конечном счете решающим образом способствовал германскому поражению.

В общем и целом существовало три группы, которые желали осуществить в России определенные концепции. К числу представителей самой крайней из них принадлежали (если назвать самых влиятельных) Гиммлер, Борман и Э. Кох. Им удавалось осуществить свои взгляды и меры, поскольку Гитлер целиком и полностью одобрял их. Они действовали по принципу: мы – «господа», они – «унтер-менши». Немцы, заявляли они, должны эксплуатировать, господствовать и управлять. Любую попытку считаться с чувствами и образом жизни русских они отвергали как сентиментальничание. Рейхсфюрер СС сформулировал это одной фразой: «Что касается русских, чехов […] мне совершенно безразлично, живут ли они в достатке или подыхают с голода; меня они интересуют лишь постольку, поскольку мы нуждаемся в них как в рабах для нашей культуры, а до остального мне дела нет». Поэтому эсэсовские и другие исполнительные органы, в частности и «золотые фазаны» (начальники административных и экономических органов в оккупированных областях), по отношению к населению не останавливались решительно ни перед чем.

Большой материал для выводов дает проведенное после войны американскими исследователями тестирование 1000 русских перемещенных лиц, которые пережили германскую оккупацию на Востоке. На вопрос, изменилось ли отношение населения к немцам за время оккупации, 728 человек ответили «да» и 85 «нет». Изменение отношения, по мнению большинства, произошло в 1942 году, после того как практика оккупационной политики уже не оставляла сомнения в немецких целях: вместо свободы – новая несвобода, при этом зачатки германо-русского сотрудничества с намерением свергнуть ненавистную большевистскую систему подавлялись в самом зародыше. Рост огромного партизанского движения в России (позднее даже оказывавшего оперативное воздействие) следует не в последнюю очередь отнести за счет этого факта! Интересны также ответы на вопрос: кто из немцев, по вашему мнению, вел себя наилучшим образом? 162 человека высказались за гражданских лиц, 545 – за солдат-фронтовиков, 69 – за гарнизонные войска и только 10 – за СС и СД.

Несколько «мягче» были предложения Альфреда Розенберга и его сотрудников по решению проблемы Востока. Однако они остались нереализованными, поскольку не нашли одобрения у Гитлера. Имперский министр по делам оккупированных восточных областей – закоренелый враг Кремля и русской великодержавности – хотел сыграть на национальных противоречиях в России и предоставить различным «народам» (прибалтам, белорусам, украинцам и кавказцам) некоторую свободу и автономию в рамках тесной политической и экономической зависимости от Германии.

В тогдашних условиях наиболее разумные аргументы выдвигали представители министерства иностранных дел и ОКВ: они с самого начала требовали конструктивной оккупационной политики. Задача Германии, утверждали они, вбить клин между населением и системой; надо обращаться с русскими, уважая их человеческое достоинство, и поставить перед ними в качестве конкретной цели освобождение от большевизма. Провести в жизнь подобные планы (скажем, позволить русскому генералу Власову с его тысячами добровольцев активно участвовать в борьбе на стороне немцев) было невозможно, ибо они противоречили национал-социалистской идеологии и намерениям Гитлера. Когда в 1944 году уже вырисовалось поражение Германии, лозунги получившей теперь приказ действовать Русской освободительной армии (РОА), естественно, больше не имели никакой притягательной силы. Поэтому в одном новейшем американском исследовании указывается на то, что носившее характер катастрофы германское господство в России имело решающее значение для исхода Восточной кампании.

Германская оккупационная политика на западе и севере Европы хотя и была иной, но тоже являлась малопригодной для того, чтобы преодолеть противоречия и умиротворить захваченные страны. Например, Гитлер так и не исчерпал до конца возможности полностью привлечь Францию на свою сторону, поскольку никогда не стремился всерьез к подлинному компромиссу с западным соседом, – наоборот, он постоянно намеревался в конце войны заключить мир за счет Франции. Что же касалось малых стран – таких, как, скажем, Голландия или Бельгия, – то для него они были в конечном счете «дерьмовыми государствами» (совещание у фюрера по обсуждению обстановки в январе 1945 года), которые смогли сохраниться лишь потому, что «несколько европейских государств не сумели договориться между собой о том, как их сожрать», и которые, по его мнению, «не имеют никакой чести».

Правда, если столь же критически подойти к рассмотрению ведения Второй мировой войны англо-американцами, становится видно, насколько сильно и противная сторона до самого конца впадала в ошибку, ставя на первый план исключительно военные соображения. «Дайте нам сначала выиграть войну, а уж потом будем говорить о политике!» – так в значительной мере звучал ее лозунг. Клаузевиц же указывал, насколько важно подчинить военные соображения политическим, особенно по мере приближения конца войны. Замысел и цель военных мер должны в принципе учитывать «конкретные условия будущего мирного состояния», ибо то «политическое состояние», которое следует за войной, оказывает воздействие «уже в виде расчетов».

Это началось с рузвельтовского требования «безоговорочной капитуляции», которое привело к ужесточению германского сопротивления. Несомненно, что и без этого требования Вторая мировая война не имела бы другого исхода до тех пор, пока Гитлер находился у власти. Но на германскую оппозицию, которая честно стремилась к взаимопониманию с западными державами путем переговоров, оно должно было оказать убийственное действие. Ведь противник явно не делал никакого различия между национал-социалистской системой и «другой Германией»; он стал жертвой собственной военной пропаганды. Так, союзные армии предприняли «крестовый поход в Европу», чтобы военным путем покарать агрессора; все же остальное: мир, свобода и благосостояние – должно было затем урегулироваться само собою! Редко, когда в истории огромная надежда быстрее и полнее приводила к разочарованию в ней, чем та, которую питал президент США в 1945 году. Настоящим же победителем из этой схватки народов вышел Советский Союз, который вступил в последнюю фазу войны с четкой, твердо очерченной политической программой. Его политическое ведение войны помогло мировому коммунизму добиться решающего успеха: он смог продвинуть границы своей сферы власти до самого сердца Германии, до Эльбы.

* * *

Наш итог, который наверняка мог бы быть дополнен в некоторых отношениях (скажем, в области техники; в том, что касается ошибочной структуры германских высших органов или мер по истреблению других народов, вызвавших рост ненависти к Германии, и т. п.), однозначен: никаких шансов выиграть войну у Германии не было, причем и «без Гитлера» тоже. (Хотя здесь уместно сказать, что «без Гитлера» тогда и при той расстановке сил мировая война вообще едва ли разразилась бы.) Столь же тотально, как Германия вела под конец эту войну, она ее и проиграла. Более того, можно без преувеличения сказать, что эта война была проиграна политически еще прежде, чем она началась военными средствами. Насчет беспредельно извращенного ведения войны как следствия технического прогресса и идеологических противоречий нет никаких сомнений: на террор каждая сторона отвечала террором. Разумеется, многочисленные злодеяния, совершенные немцами во время войны именем Германии, никоим образом не должны замалчиваться, а тем более забываться.

Но было бы столь же неправильным и односторонним, если бы мы говорили только о теневой стороне происшедшего. И во времена глубочайшего унижения немецкие мужчины и женщины, помня о своей нравственной ответственности, показали себя достойными людьми как в сопротивлении на фронте, так и в оккупированных областях, а также в тылу на своих рабочих местах. Именно это один из важнейших уроков, преподанных нам Второй мировой войной.

Итак, Германия (по словам западногерманского историка Манфреда Гёринга) «ярчайшим, потрясающим образом показала всему человечеству, в результате каких обстоятельств культурный народ смог с гордой высоты погрузиться в самую мрачную бездну. На его примере подтвердился опыт истории, на его примере была доказана незыблемость твердых, имманентных природе вещей и законов, причем тем убедительнее потому, что Германия действительно является ведущим культурным народом. В том, что именно в результате его катастрофы облик мира столь решительно изменился, и состоит истинная трагедия европейской истории».

Вскоре после поражения Германии Фридрих Майнеке (немецкий историк) в достойном восхищения обзоре обрисовал ошеломленным немцам происшедшее, истолковав его как «германскую катастрофу». Он видел перед собой разгромленное Германское государство, потерявшее значительную территорию, и иноземное господство как судьбу на долгие годы. Несмотря на это, он нашел в себе мужество бросить отчаявшимся призыв: «Мы призываем надеяться!» Но он связывал с этим вопрос, удастся ли спасти немецкий ДУХ.