Текст книги "Только анархизм: Антология анархистских текстов после 1945 года"

От политики к жизни. Освобождая анархию от левацкого бремени
Вольфи Ландштрайхер

С того момента, как анархизм оформился в отдельное радикальное движение, его ассоциировали с левыми, но такое отождествление всегда было натянутым. Левые, находившиеся во власти (включая и тех, кто называл себя анархистами, как, например, лидеры CNT и FAI в Испании в 1936–1937 годах), считали, что стремление анархистов к тотальной трансформации жизни и исходящий отсюда принцип заложенности целей в средствах борьбы являются помехой для их политических программ. Настоящее восстание всегда выходит далеко за пределы любой политической программы, и самые последовательные анархисты ожидали реализации своих мечтаний именно в этой грядущей неизвестности. Однако раз за разом, когда пожары восстаний остывали (а иногда даже, как в Испании 1936–1937 годов, когда они всё ещё ярко пылали), ведущие анархисты снова занимали свои места в качестве «совести левых». Но если несдержанность анархистских мечтаний и тех принципов, на которых они настаивали, были помехами для политических схем левых, то сами эти схемы были куда большим бременем на шее анархистского движения, пригибая его своим весом «реализма», не способного мечтать.

Для левых социальная борьба против эксплуатации и угнетения по своей сути – политическая программа, которую следует реализовать любыми наиболее целесообразными средствами. Эта концепция, разумеется, требует политической методологии борьбы, а такая методология обречена на противостояние некоторым основным принципам анархизма. Прежде всего, политика, как отдельная категория общественного бытия, есть отделение решений, определяющих наши жизни, от исполнения этих решений. Такое разделение заложено в институтах, принимающих и навязывающих эти решения. Не столь важно, насколько демократичны или согласованы эти институты; разделение и институционализация, присущие политике, всегда прибегают к жульничеству лишь потому, что им требуется, чтобы решения были приняты ещё до того, как возникнут обстоятельства, их порождающие. Поэтому необходимо, чтобы решения приняли форму всеобщих правил, которым всегда нужно следовать в определённых ситуациях, невзирая на специфические обстоятельства. Здесь-то и кроются семена идеологического мышления – когда идеи повелевают деятельностью людей, вместо того чтобы служить им в разработке их собственных проектов – но к этому я перейду позже. С анархистской перспективы столь же важен и тот факт, что власть заключается в этом принятии решений и навязывании институтов. А левая концепция социальной борьбы именно навязывает, завоёвывает или творит альтернативные версии таких институтов. Другими словами, это борьба за перемену, а не за уничтожение институционализированных отношений власти.

Этой концепции борьбы с её программным основанием требуется организация как средство осуществления самой борьбы. Организация представляет борьбу, поскольку является конкретным выражением своей программы. И если занятые в ней люди считают эту программу революционной и анархистской, то организация для них представляет собой революцию и анархию, а сила организации приравнивается к силе революционной и анархистской борьбы. Очевидный пример такого подхода можно найти в Испанской революции, где верхушка CNT, вдохновив рабочих и крестьян Каталонии экспроприировать средства производства (а также оружие, с которым они создали свои свободные ополчения), не распустила свою организацию и не позволила рабочим на своих собственных условиях пересоздавать общественную жизнь, но вместо этого взяла на себя управление производством. Эта подмена рабочего самоуправления профсоюзным управлением дала результаты, которые теперь может изучать любой человек, желающий взглянуть на те события критически. Отделённая от людей, её осуществляющих, и переданная в руки организации, борьба против правящего порядка перестаёт быть самостоятельным проектом этих людей и вместо этого становится внешним делом, к которому они примкнули. Поскольку само дело приравнивается к организации, то основной деятельностью приверженцев этого дела становится поддержание и расширение организации.

В реальности левая организация – это средство, с помощью которого левые намерены трансформировать институционализированные отношения власти. Неважно, делается это путём обращения к текущим правителям и использованием демократических прав, путём завоевания государственной власти на выборах или насилием, путём организованной экспроприации средств производства или же сочетанием всех этих методов. Чтобы это осуществить, организация пытается превратить себя в альтернативную власть или контрвласть. Вот почему она должна принять текущую идеологию власти, например, демократию. Демократия – это такая система отделённого и институционализированного принятия решений, которой требуется создание общественного консенсуса для предложенных программ. Хотя власть всегда зиждется на применении силы, в демократических рамках такое применение оправдывается согласием, которого можно достичь. Вот почему левым необходимо завоевать как можно большее число сторонников, как можно больше засчитанных голосов в поддержку своих программ. Таким образом, будучи приверженцами демократии, левые должны принять иллюзию количества.

Попытка завоевать сторонников требует обращения к самому минимальному общему знаменателю. И вместо жизненно необходимых теоретических исследований левые разрабатывают набор упрощённых доктрин, сквозь призму которых нужно смотреть на мир, и литанию о моральных прегрешениях нынешних правителей, которая, как надеются левые, найдёт отклик в массах. Любые вопросы или изыскания за пределами этой идеологической схемы горячо осуждаются или рассматриваются с недоумением. Неспособность к серьёзному теоретическому исследованию – вот цена принятия иллюзии количества, согласно которой число приверженцев, независимо от их пассивности и невежественности, а не качество и соответствие идей и практики, считается отражением силы движения.

Политическая необходимость обращения к «массам» также заставляет левых прибегать к методу лишь постепенных и частичных требований к существующим властям. Этот метод, разумеется, вполне согласуется с проектом трансформирования отношений власти именно потому, что он не бросает вызов самим основаниям этих отношений. По сути, выдвигая требования к власть имущим, он подразумевает, что простой (хотя возможна и экстремальная) корректировки существующих взаимоотношений достаточно для реализации левой программы. При этом методе не ставится под вопрос сам правящий порядок, потому что это будет угрожать политической схеме левых.

В этом постепенном пошаговом подходе к переменам и состоит доктрина прогрессивизма (действительно, именно «прогрессивный» – это один из наиболее популярных ярлыков среди сегодняшних левых и либералов, которые предпочли бы забыть другие запятнанные слова»). Прогрессивизм – идея о том, что существующий порядок вещей является результатом текущего (хотя, возможно, и «диалектического») процесса совершенствования, и если мы приложим усилия (путём голосования, петиции, судебного процесса, гражданского неповиновения, политического насилия или даже захвата власти – всего, кроме её разрушения), то сможем продвинуть этот процесс ещё дальше. Понятия прогресса и постепенного частичного подхода, являющегося его практическим применением, указывают на ещё один количественный аспект левой концепции общественной трансформации. Такая трансформация – это всего лишь вопрос степени, чьей-то позиции на текущей траектории. Верная степень корректировки приведёт нас «туда» (где бы оно ни было). Реформа и революция – это просто различные уровни одной и той же активности. Таковы абсурдности левачества, которое по-прежнему не видит очевидного свидетельства того, что единственная траектория, на которой мы находимся, по меньшей мере, с подъёма капитализма и индустриализации, – это всё увеличивающееся обнищание существования, которое не может быть устранено реформами.

Постепенный подход и политическая необходимость в категоризации также приводят левых к оценке людей с позиции их членства в различных угнетаемых и эксплуатируемых группах, таких как «рабочие», «женщины», «цветные», «геи и лесбиянки» и т. д. Такая категоризация лежит в основе политики идентичностей. Политика идентичностей – это определённая форма ложного противопоставления, при которой угнетённые предпочитают отождествлять себя с конкретной социальной категорией, вследствие чего их угнетение возрастает, как и предполагаемые акты сопротивления угнетению. На деле же продолжающееся отождествление с такой социальной ролью лишь ограничивает возможность тех, кто практикует политику идентичностей, глубоко анализировать своё положение в этом обществе и индивидуально противостоять угнетению. Что тем самым гарантирует продолжение тех социальных отношений, которые и вызывают их угнетение. Но только в качестве членов категорий эти люди подобно пешкам могут быть полезны левым в их политических манёврах, так как их социальные категории принимают на себя роли групп лоббирования и центров силы в рамках демократического устройства.

Политическая логика левых с её организационными требованиями, принятием демократии, иллюзией количества и оцениванием людей лишь как членов социальных категорий – по существу коллективистская, подавляющая человека как такового. Это выражается в призыве к людям пожертвовать собой во имя различных целей, программ и организаций левых. За этими призывами обнаруживаются манипулятивные идеологии коллективной идентичности, коллективной ответственности и коллективной вины. Те, кто определяются как принадлежащие к «привилегированной» группе, – «натуралы», «белые», «мужчины», «жители страны первого мира», «средний класс» – оказываются ответственными за всё угнетение, приписываемое данной группе. Тогда манипуляциями они принуждаются к искуплению этих «преступлений», к безоговорочной поддержке движений тех, кто более угнетён, чем они. Определённые же как члены угнетённой группы манипуляциями принуждаются к принятию коллективной идентичности этой группы во имя обязательной «солидарности» – сестринства, чёрного национализма, квир-идентичности и т. д. Если же они отвергают или даже лишь глубоко и радикально критикуют такую групповую идентичность, то это приравнивается к одобрению ими своего угнетения. По сути, человек, действующий сам по себе (или лишь вместе с теми, к кому он чувствует настоящую привязанность) против своего угнетения и эксплуатации, с которыми он сталкивается в жизни, оказывается обвинённым в «буржуазном индивидуализме», несмотря на тот факт, что он (или она) борется именно против отчуждения, разделения и атомизации – непременного результата коллективно отчуждённой социальной активности, которой государство и капитал – так называемое «буржуазное общество» – нас облагают.

Поскольку левизна представляет собой активное восприятие социальной борьбы как политической программы, она идеологична сверху донизу Борьба левых не вырастает из желаний, потребностей и мечтаний живых – эксплуатируемых, подавляемых, угнетённых и обездоленных этим обществом личностей. Это не деятельность людей, старающихся вернуть себе свои собственные жизни и ищущих пригодные для этого средства. Скорее, это программа, сформулированная в головах левых лидеров или на организационных собраниях, ставящаяся превыше индивидуальной борьбы людей, которые обязаны подчинить себя ей. Каким бы ни был лозунг этой программы – социализм, коммунизм, анархизм, сестринство, народ Африки, права животных, освобождение Земли, примитивизм, самоуправление рабочих и т. д. и т. п. – он не даёт людям средства, которое они могли бы использовать в своих индивидуальных сопротивлениях господству, а только требует от личности поменять господство правящего порядка на господство левой программы. Другими словами, он требует, чтобы люди продолжали отказываться от возможности самим определять собственное бытие.

В лучшем случае анархистское стремление всегда заключалось в тотальной трансформации бытия, основанной на возвращении жизни всем и каждому, действующим в свободных союзах вместе с другими, добровольно это выбравшими. Такое ви́дение можно найти в самых поэтичных сочинениях практически каждого знаменитого анархиста, и именно это сделало анархизм «совестью левых». Но какой смысл быть совестью движения, которое не разделяет и не может разделять просторы и глубины чьих-то мечтаний, если кто-то пожелает воплотить их в жизнь? В историческом плане чем ближе к левым были в своих перспективах и практиках анархистские движения, такие как анархо-синдикализм и платформизм, тем меньше в них было мечты и больше программы. Теперь, когда левые перестали быть значимой силой, хоть сколько-нибудь отличающейся от остального политического спектра, по крайней мере, в западной части мира, определённо нет никакой причины продолжать тащить это бремя на наших шеях. Осуществление мечтаний анархистов, мечтаний каждого человека, всё ещё способного независимо мечтать и желающего быть автономным творцом своего собственного бытия, требует сознательного и неукоснительного разрыва с левыми. Как минимум, этот разрыв будет означать:

1. Отказ от политического восприятия социальной борьбы; признание того факта, что революционная борьба – это не программа, а борьба за индивидуальное и социальное возвращение всей полноты жизни. Как таковая эта борьба изначально антиполитическая. Другими словами, она противостоит любым формам социальной организации – и любому методу борьбы – при которых решения о том, как жить и бороться, отделены от исполнения этих решений, неважно, каким бы демократическим и с каким бы широким участием ни был этот отделённый процесс принятия решений.

2. Отказ от принципа организации, означающий отказ от идеи, согласно которой любая организация может представлять эксплуатируемых индивидов или группы, социальную борьбу, революцию или анархию. Отсюда также и отказ от всех формальных организаций – партий, профсоюзов, федераций и тому подобного, – которые в силу своей программной природы берут на себя представительскую роль. Это означает не отказ от возможности организовывать конкретные действия, необходимые для революционной борьбы, но, скорее, отказ от подчинения организации задач и проектов формализму организационной программы. Единственной задачей, которая когда-либо требовала формальной организации, является разработка и поддержание формальной организации.

3. Отказ от демократии и иллюзии количества. Отказ от той точки зрения, согласно которой силу борьбы определяет количество приверженцев некоего дела, идеи или программы, а не качественная ценность практики борьбы, такой как атаки на институты доминирования и как возвращение себе права распоряжаться собственной жизнью. Отказ от любой институционализации или формализации принятия решений, даже от самого понятия принятия решений как момента, отделённого от жизни и практики. Также отказ и от методов евангельского проповедничества, нацеленного на завоевание масс. Этот метод предполагает, что теоретические изыскания закончены, что уже есть решение, которое мы все обязаны поддержать, а значит, для распространения послания допустим любой метод, даже если таковой противоречит тому, что мы говорим. Он призывает искать последователей, принимающих некую позицию, а не товарищей и соратников, с которыми можно было бы участвовать в совместных изысканиях. Вместо стремления осуществлять чьи-то проекты как можно лучше – практическая работа в соответствии со своими идеями, мечтами и желаниями, привлекающая потенциальных сторонников для развития отношений товарищества и расширения повстанческой практики.

4. Отказ от предъявления требований к власть имущим, вместо этого практика прямого действия и атаки. Отказ от идеи, что мы можем реализовать свои стремления к свободному волеизъявлению посредством постепенных частичных требований, которые как максимум принесли бы лишь временное ослабление ущерба от социального порядка капитала. Признание необходимости атаки на такое общество во всей его целостности, необходимости добиваться практической и теоретической осведомлённости в каждой части борьбы этой целостности, которая должна быть уничтожена. Отсюда и способность видеть потенциально революционное – то, что вышло за пределы логики требований и постепенных частичных перемен – в частной общественной борьбе, поскольку, в конце концов, каждый радикальный повстанческий прорыв вызывался борьбой, начинавшейся как попытка удовлетворить частные требования, но на практике перешедшей от требования желаемого к захвату и его, и чего-то большего.

5. Отказ от идеи прогресса, от представления о том, что существующий порядок вещей является результатом текущих процессов улучшения, которое мы, если приложим усилия, сможем продвинуть и дальше, возможно, даже до его апофеоза. Признание того факта, что существующая траектория – которую правители и их верная реформистская и «революционная» оппозиция называют «прогрессом» – изначально вредна для личной свободы, свободных ассоциаций, здоровых человеческих отношений, полноты жизни и самой планеты. Признание того факта, что этой траектории должен быть положен конец и должны быть разработаны новые образы жизни и отношений, если мы хотим достигнуть полной автономии и свободы. (Это не обязательно приведёт к абсолютному отказу от технологии и цивилизации, и такой отказ не будет означать окончательного разрыва с левыми, но отказ от прогресса самым ясным образом означает готовность серьёзно и критически изучать и ставить под сомнения цивилизацию и технологии, в особенности в аспекте индустриализации. Те же, кто не желает поднимать такие вопросы, скорее всего, останутся приверженцами мифа о прогрессе.)

6. Отказ от политики идентичностей. Признание того факта, что хотя различные угнетённые группы и сталкиваются со специфическими лишениями, присущими конкретно их угнетению, и анализ такой специфики необходим для полного понимания механизмов доминирования, тем не менее лишение в своей основе есть кража у каждого из нас как личности возможности творить свои собственные жизни на наших собственных условиях в свободных ассоциациях с другими. Возвращение себе жизни на социальном уровне, а равно и полное её возвращение на уровне индивидуальном может произойти, только когда мы действительно прекратим отождествлять себя в терминах наших социальных идентичностей.

7. Отказ от коллективизма, от подчинения личности группе. Отказ от идеологии коллективной ответственности (что не означает отказа от социального или классового анализа, но устраняет моральные суждения из такого анализа и прекращает опасную практику обвинения отдельных индивидов в преступлениях, которые совершались или приписывались какой-либо социальной группе, членами которой они считаются, но не имеют относительно неё возможности выбора, – например, «еврей», «цыган», «мужчина», «белый» и т. д.). Отказ от идеи, что каждый, исходя из своих «привилегий» или из предполагаемого членства в какой-либо конкретной угнетаемой группе, обязан некритически солидаризоваться с любой борьбой или движением; признание, что такая концепция является важным препятствием для любого серьёзного революционного процесса. Создание коллективных проектов и действий, служащих нуждам и желаниям участвующих индивидов, но не наоборот. Признание того факта, что фундаментальное отчуждение, навязанное капиталом, не основано ни на какой гипериндивидуалистической идеологии, которую он может распространять, но проистекает из навязываемого им коллективного проекта производства, отнимающего нашу индивидуальную творческую способность добиваться своих целей. Признание представления о том, что освобождение всех и каждого, кто способен определить условия своего бытия в свободной ассоциации с другими по своему выбору – т. е. личное и социальное возвращение жизни, – является важнейшей целью революции.

8. Отказ от идеологии, то есть отказ от любой программы, идеи, абстракции, идеала или теории, которые ставятся превыше жизни и личности, и которым необходимо служить. Отсюда отказ от бога, государства, нации, расы и т. д., но также и от анархизма, примитивизма, коммунизма, свободы, разума, личности и т. п., в том случае, когда эти понятия становятся идеалами, ради которых нужно пожертвовать собой, своими желаниями, стремлениями и мечтами. Использование идей, теоретического анализа и способности рассуждать и мыслить абстрактно и критически как инструментов для реализации своих целей, возвращая себе жизнь и действуя против всего, что стоит на пути такого возвращения. Отказ от простых ответов, которые способны сделать слепыми чьи-то попытки исследовать окружающую реальность; вместо этого появление всё новых вопросов и продолжение теоретического изучения.

Это то, что я рассматриваю как реальный разрыв с левыми. Там, где не хватает хотя бы одного из этих отказов – в теории или практике – остаются рудименты левизны, а это будет помехой для нашего проекта освобождения. Поскольку такой разрыв с левыми основан на необходимости освободить практику анархии от ограничений политики, он определённо не является переходом в правый или любой другой лагерь политического спектра. Скорее, это признание того факта, что борьба за трансформацию всей полноты жизни, борьба за отвоевание каждой нашей жизни как собственной в коллективном движении за личную реализацию может быть затруднена лишь политическими программами, «революционными» организациями и идеологическими конструктами, требующими нашего служения, потому что и они, подобно государству и капиталу, требуют, чтобы мы сдали им свои жизни, а не взяли их себе как свои собственные. Наши мечты слишком велики для тесных ограничений политических схем. Давно пора оставить левых позади и идти своим радостным путём навстречу неизвестности восстания, навстречу сотворению полноценных и самостоятельных жизней.