Текст книги "Только анархизм: Антология анархистских текстов после 1945 года"

III. Организация

Недруги анархистов, в особенности левые, часто упрекают их в «индивидуализме». Марксисты, начиная с Маркса и Энгельса, говорят об этом с того момента, как стали марксистами. В Соединённых Штатах это никоим образом не помогло получить анархистам одобрение масс – хотя американцы и гордятся своим индивидуализмом, однако, как отмечает Джеймс Скотт: «Вопреки созданному ими самими образу нации несгибаемых индивидуалистов, американцы являются одними из самых унифицированных и управляемых людей в мире»¹. В действительности практически забытая традиция (в основном американского) анархо-индивидуализма, берущая своё начало в 1820-е годы², всё же существует. Она породила несколько выдающихся личностей и несколько запоминающихся текстов. Но на сегодняшний день она не имеет ничего общего ни с анархизмом (как утверждают марксисты), ни с постлевым анархизмом (как утверждают левые анархисты)³. Подобно Максу Штирнеру, в конечном счёте повлиявшему на некоторых из них, ранние американские анархо-индивидуалисты не были либералами, поборниками свободного рынка⁴. Бенджамин Такер, самый выдающийся из этих индивидуалистов, называл себя социалистом⁵.

Напротив, если они и не были настоящими коммунистами, то весьма часто были коммунитаристами. Американские утописты основали множество идейных общин, в основном в 1820-1860-е годы⁶. Некоторые носили ярко выраженный индивидуалистический характер или считали себя такими. В 1840-е годы до 100 000 «ассоцианистов», как они себя называли, жили в коммунах, основанных на идеях Фурье⁷. Вскоре большинство из этих коммун потерпело крах. Самыми упорными обычно были религиозные объединения⁸. В 1949 году Джордж Вудкок посетил колонию духоборов в Канаде. Это были русские сектанты, которых Толстой и Кропоткин считали «достойными восхищения крестьянскими радикалами – природными анархистами». Кропоткин действительно организовал их эмиграцию в Канаду⁹. Помимо этого они были пацифистами и нудистами, беспрекословно подчинявшимися человеку, называвшему себя «Архангелом Михаилом». Десять лет спустя, после визита Вудкока они исчезли¹⁰.

Всякий анархизм, с презрением относящийся к индивиду, – ни в коей мере анархизмом не является. Индивидуальность, заложенная в каждом человеке, – это единственная возможная точка отсчёта для социальных революционеров¹¹. Французский анархист Пьер Шардон, общепризнанный индивидуалист, писал «Мы без устали будем повторять: то, что отделяет анархизм от всех интеллектуальных обобщений, от всех социальных систем, и составляет его собственную суть – это индивидуализм»¹². Современный израильский анархист Ури Гордон обращается к «индивидуалистским аспектам анархизма, существующим во всех его формах»¹³. Даже крайний сторонник анархо-лефтистской организации, Александр Скирда, пишет, что анархизм всегда «рассматривал особенности личности как точку старта и финиша своего революционного проекта»¹⁴.

Но если анархизм по своей природе индивидуалистический, то он же и самый общественный из всех вариантов политической философии. Отсюда бакунинское высказывание: человек – «самое индивидуальное и самое социальное из всех существ»¹⁵. Анархизм выступает за общество, в котором индивиды преуспевают сообща. Они не будут преуспевать, по отдельности или вместе, в условиях неравенства, иерархии, бюрократии и институционального насилия. Анархисты предпочитают сотрудничество, а не соперничество. Им нравятся такие социальные практики, как свободные ассоциации, солидарность, взаимопомощь и прямое действие. Они призывают к радикальной децентрализации¹⁶. Индивиды обнаруживают в других индивидах, членах общества, высшую стадию выражения своих собственных индивидуальностей¹⁷. Даже такой крайний анархо-индивидуалист, как Бенджамин Такер, мог написать: «Анархисты не отрицают, что общество есть реально существующий организм; напротив, они на этом настаивают. Следовательно, у них нет намерения или желания уничтожить его»¹⁸.

Что есть классовая политика, если не политика собственных интересов? Жертвенность контрреволюционна¹⁹. Люди могут разделять между собой интересы только тогда, когда у каждого из них есть собственные интересы и желание их продвигать. Для анархистов обращение к интересу значит обращение к принципу: «Давно пришло время радикалам избавиться от своего страха перед индивидуальностью и эгоизмом и понять, что только у личностей, желающих отбросить свои малодушные колебания и готовых добиваться того, чего они хотят, есть шанс побороть социальный порядок»²⁰. Даже Бакунин в период, когда он считал себя социалистом, писал, что социалист «от чистого республиканца… отличается своим искренним и человечным эгоизмом, живя открыто и без громких фраз для самого себя»²¹.

Анархисты, таким образом, не против «организации» – поскольку, как правило, они не против общества, – на самом деле они нередко рассматривают себя как защитников общества от государства. Они лишь против огосударствленного общества, не потому что оно общество, а потому, что оно находится внутри государства. У каждого общества есть свой образ жизни, свои традиционные жизненные уклады, порождающие закономерные ожидания, и определённая степень взаимного доверия. Это не является предметом спора среди анархистов об «организации», хотя именно так утверждают левые. Споры идут не об общественной организации утопии будущего, но о желательности анархических организаций сейчас: нужны ли мелкие группки с напыщенными названиями, с членскими взносами и официальными платформами, обычно с нечитабельными публикациями и своим бюрократическим аппаратом, пусть и небольшим²². Высока и текучесть их членов. Североамериканские анархо-левые с большим пафосом основали несколько таких организаций в конце XX века. Все они развалились в силу идеологических противоречий, личных конфликтов, расколов и исключений из состава, а также незначительного и всё время сокращающегося членства. Они исчезли в течение нескольких лет. Все эти организации подтверждают аргумент Роберта Михельса о том, что даже синдикалисты и анархисты, будучи организованными, в той же мере, что и любая марксистская партия, подвержены действию железного закона олигархии²³.

Вопреки мнению Александра Скирды, не все классические анархисты были сторонниками организаций. В конце концов, многие из них не становились членами организаций анархистов, даже если такие организации были для них доступны. Сложно найти более ортодоксального анархиста, чем Луиджи Галлеани. И тем не менее в 1925 году он писал: «Сдержанно, но твёрдо мы оппонируем тем анархистам, кто называет себя организационистами, хотят ли они политически организовать анархистскую партию, желают ли они усилить такую партию, основывая её на базе уже существующих рабочих организаций или тех, которые они сами хотят организовать как более соответствующие их целям»²⁴.

Спорны также и аргументы об исторической роли анархистских организаций. Поистине безумным среди них остаётся утверждение, что вся история анархизма – это история организаций анархистов²⁵. Если бы это было так, то стало бы объяснением провала анархистов. На более рациональном уровне анархисты с жаром дискутировали о роли испанских анархистских организаций – CNT (федерации профсоюзов) и FAI (чисто анархистских активистов)[11]11
  Federacion Anarquista Ibérica – Федерация анархистов Иберии, крупнейшая организация исп. анархистов в 1920-1930-6 гг.


[Закрыть] – в Испанской революции 1936 года. Лидеры CNT/FAI действительно входили в состав правительств республиканской Испании и Каталонии. Гарсиа Оливер, известный активист CNT и бывший террорист, был министром юстиции. Он возглавил национальную полицию и концентрационные лагеря для политических заключённых²⁶. Не только некоторые позднейшие анархисты, такие как Вернон Ричардс и Стюарт Кристи²⁷, но также и несколько академических учёных-историков²⁸ отстаивали мысль о том, что поддерживаемые Советским Союзом коммунисты задушили социальную революцию в Испании во имя победы в войне – которую они проиграли – а аппаратчики CNT/FAI им в этом не противодействовали. Члены правительственного кабинета из CNT/FAI, оказавшиеся в эмиграции после того, как республиканское правительство проиграло войну, продолжали приносить извинения за своё крайне неанархическое поведение будучи уже в пожилом возрасте, даже в 1980 году²⁹.

Организационный вопрос впервые обратил на себя внимание более современных североамериканских анархистов (ранее никогда не объединённых в общенациональную организацию), когда Фреди Перлман перевёл и издал книгу «Об организации» Жака Каматта и Джанни Коллу³⁰. Каматт происходит из бордигистской, лево-марксистской среды. Он является ветераном крайне левых организаций: французы называли их «групускулы». Это слово может напомнить читателю о «пустулах». Тогда же Каматт и Коллу разоблачали эти организации как «банды» и «сборища» по своей сути. Я не включаю сюда это эссе, так как оно слишком длинное; в основном оно посвящено узким темам и вопросам своего времени, а его авторы никогда не были анархистами. Вместо этого я начну с «Тезисов о разрастании эгократов» Фреди Перлмана, проникающих в суть Каматта с анархистской точки зрения. Перлман был одним из важнейших источников вдохновения для постклассических анархистов вплоть до своей безвременной кончины в 1985 году³¹.

Место Мюррея Букчина в современном анархизме по меньшей мере неоднозначное. Он последовательно успел побывать сталинистом, троцкистом, леворадикальным марксистом, а с 1960-х годов – открыто признавал себя анархистом, хотя в этот период таких открыто признанных анархистов было немного. Он не сумел оказать влияния на «новых левых». Позднее он участвовал в экологическом движении, однако его «Социальная экология» не привлекла к себе внимания. После 1980 года он отошёл от анархистского движения – как раз тогда, когда оно начинает становиться интересным. Затем он пропагандировал «либертарный муниципализм» (позднее переименованный в «коммунализм») – странную идею о том, что античные Афины – империалистический рабовладельческий город-государство – были образцом для современного городского анархизма. Никто не уделял ему никакого внимания. Букчин всегда его выклянчивал³².

Ненадолго ему удалось заявить о себе книгой «Социальный анархизм или анархизм образа жизни?»³³, вышедшей в 1995 году. К этому моменту ему было 74 года. Он игнорировал анархистов уже 15 лет, и большинство из них отвечало ему тем же. Теперь, со своим обычным апломбом, он выносил на обсуждение тезис о «непреодолимой пропасти» между «социальным анархизмом» и «анархизмом образа жизни». Определений ни того, ни другого он не давал. Под «социальным анархизмом» он, видимо, подразумевал левую политику: а именно марксизм с партией-авангардом, разоблачая который, он некогда стал известен³⁴. Но что же он имел в виду под «анархизмом образа жизни»? Каждого анархиста, пишущего о любом предмете более интересно, чем пишет он сам! Букчин собственной персоной открыто призывал к революции образа жизни в 1960-х годах, когда пытался стать гуру контркультуры³⁵. Даже у хиппи хватило ума игнорировать его. Игнорировали его и «новые левые». Букчину не приходило в голову, что он заново переигрывает прошедшие исторические эпизоды, к примеру, полемику вокруг платформистов в 1920-х годах и операистскую критику того, что они называли «рензистенциалистским» анархизмом («который как петух в курятнике задаёт тон в англо-саксонских странах») после Второй мировой войны³⁶.

Хотя у Букчина не хватило смелости упомянуть меня в своей критике, моё отсутствие бросалось в глаза. Я был столь же виновен и заметен, как и упомянутые. Букчин и я никогда напрямую не общались. Но каждый из нас был в списках рассылки писем другого в 1970-х годах. Все мои друзья были в ярости от критики Букчина. Наконец, я заполучил его книгу. Она оказалась такой же скверной, как и слухи о ней. Она была поверхностной, лицемерной и лживой. Букчин продвигал – в качестве единственно возможного анархистского правоверия – свою собственную странную мешанину из марксизма, ленинизма, морализма и культурного консерватизма, в дополнение к той безумной чуши про анархические греческие города-государства (а ведь все они были олигархиями, основанными на рабовладении). Даже многие анархо-левые отказались от «либертарного муниципализма», не посчитав его анархическим³⁷. В 1999 году Букчин приватно уведомил свою подругу жизни Джанет Биэль, «что он порывает с анархизмом как со своей идеологической обителью»³⁸. Они держали это в секрете до 2002 года.

«Вникните в Боба Блэка»³⁹. Я написал свою книгу «Анархия после левизны» – более или менее пунктуальное опровержение Букчина. Наряду с другими её достоинствами эта книга продемонстрировала очевидное: Мюррей Букчин – не анархист⁴⁰. За это анархо-левачки обзывали меня «сектантом» и «пуристом». А в 2002 году, после того как в течение сорока лет он прикидывался анархистом, Букчин объявил, что «анархизм – не социальная теория», и развенчал анархистские «миф» и «иллюзию» о том, что «власть действительно может перестать существовать»⁴¹.

Такое клеветническое обвинение в духе Сталина типично для Букчина. В действительности же иллюзией или, в данном случае, ложью является заявление, что анархисты верят, дескать «власть» может перестать существовать. Анархисты верят, что может перестать существовать власть государства и другие формы институционализированной, иерархической власти, такие как патриархат или наёмный труд. Некоторые неравенства сохранятся. Какие-то люди будут умнее, симпатичнее, честнее и полезнее других (например, таких как Мюррей Букчин). Одарённые не будут господствовать, но будут получать уважение как дар⁴². Букчин же выпрашивал и то, и другое. И не получил ничего.

У меня не было и нет намерения выделять Букчина, как это часто может показаться, в качестве воплощения всего худшего в левом анархизме. Но то в одной, то в другой теме, куда бы я ни обратился, предо мной возникала эта самодовольная ухмыляющаяся жирная морда Мюррея Букчина: лучшего врага, которого только можно пожелать. У него даже были какие-то приспешники, верившие в его манию величия. Для одного из них, Джона Кларка, в 1990 году Мюррей Букчин был «главным современным теоретиком-анархистом»⁴³. Кларк, академический учёный, был первейшим лакеем Букчина, пока его не уволили из букчинского Института социальной экологии при спорных обстоятельствах, о чём я упомяну позже. Вот тогда Кларк показал себя большим мужчиной, чем когда был подручным у Букчина. Кларк пролил свет на постыдную микрополитику культа личности Букчина, на его мегаломанию, на его нетерпимость даже к малейшим разногласиям, на его публичный пуризм и приватный оппортунизм⁴⁴. В более ранних изданиях своей истории анархизма, книге «Требуя невозможного», Питер Маршалл чересчур много внимания удалял Мюррею Букчину, словно тот действительно был столь же важен, как полагал Джон Кларк в 1990 году К переизданию 2010 года Маршалл, никогда не бывший человеком большого ума, хотя и оставил целую главу, посвящённую исключительно Букчину⁴⁵, но всё же одумался: «Я сам в ранней версии этой книги позитивно осветил попытку Букчина соединить озарения анархистской традиции и экологии, но с тех пор [я] всё сильнее раздражался из-за его оскорбительного тона и отрицания всех иных течений анархизма, не подходящих для его всё более узкого видения социальной экологии. Его заявление, что существует непреодолимая пропасть между так называемым “анархизмом образа жизни” и социальным анархизмом, выглядит одновременно сумбурным и абсурдным»⁴⁶.

После выхода моей книги, а также потока отрицательных отзывов, признаний Джона Кларка и Чака Морзе и отступничества Букчина от анархизма, безусловно, ни у одного анархиста не было доводов воспринимать Букчина всерьёз. Думаю, у Маршалла ещё остаются проблемы с признанием этого. Однако даже в 2013 году нашёлся ещё один заслуженно безвестный учёный, писавший так, словно дихотомия социальный анархизм/анархизм образа жизни что-то значила и не была подвергнута критике⁴⁷.

Так почему же я включаю сюда что-то, написанное таким невежей, как Мюррей Букчин? Отчасти из соображений ироничной справедливости. Ведь его работа «Спонтанность и организация» (1971), пусть плохо написанная и слишком длинная, является мощной критикой левизны организаторского типа. Тем удивительнее выглядит одобрение Букчиным левого организационизма в 1995 году. Став анархистом, он всегда разоблачал левое организаторство. Он осуждал партии-авангарды, анархо-синдикализм, «советы» и рабочие советы⁴⁸. А теперь он требовал авангардную организацию, то есть именно то, что он так поносил в 1969 году⁴⁹. Между 196g и 1995 годами он, правда, не вступил ни в одну из недолговечных, жалких анархистских организаций того периода. В те годы он был деканом в колледже. Букчин был эгоистом, осуждавшим эгоизм. Прочтём же то лучшее, что он написал, и забудем об остальном.

Содержание раздела «Организация»

Фреди Перлман. Десять тезисов о разрастании эгократов (пер. с англ. В. Садовского по: Perlman Е Ten Theses on the Proliferation ofEgocrats // Perlman E Anything Can Happen. London: Phoenix Press, 1992. P. 68–72).

Мюррей Букчин. Спонтанность и организация (пер. с англ. В. Садовского по: Bookchin М. Spontaneity and Organisation ⁄⁄ Bookchin М. Toward an Ecological Society. Montréal, Québec, Canada: Black Rose Books, 1980. P. 251–274).

Десять тезисов о разрастании эгократов
Фреди Перлман

Эгократ – Мао, Сталин, Гитлер, Ким Ир Сен – это не случайность, не отклонение и не вторжение иррациональности; он – персонификация отношений существующего общественного порядка.

Изначально Эгократ – такая же личность, как и все остальные: безгласный и бессильный человек в этом обществе без общности и общения, ставший жертвой спектакля. «Спектакль – это непрерывная речь, которую современный строй ведёт о самом себе, его хвалебный монолог. Это автопортрет власти в эпоху её тоталитарного управления условиями существования» (Дебор)⁵⁰. Подавленный спектаклем, эгократ страстно желает «освобождения человека, существа, которое является заодно социальным и Gemeinwesen[12]12
  общность, коллектив (нем.).


[Закрыть]» (Каматт)⁵¹. Будь его жажда выражена практически: на рабочем месте, на улице, везде, где спектакль лишает его своей человечности, он бы стал бунтарём.

Эгократ не выражает своей жажды общности и общения на практике; он превращает её в Мышление. Вооружённый этим Мышлением, он всё ещё безгласен и бессилен, но уже более не такой, как все остальные: он Сознательный, он обладает Идеей. Чтобы подтвердить это отличие, чтобы быть уверенным, что он не обманывается, ему нужно, чтобы другие видели в нём иного, – те другие, которые подтвердят, что он действительно владеет Мышлением.

Эгократ находит «общность» и «общение», не разрушая элементы спектакля в пределах своей досягаемости, но окружая себя единомышленниками, другими Эго, воспроизводящими Золотое Мышление друг для друга и подтверждающими друг другу свою обоснованность обладания этим сокровищем. Они – Избранные. В этой ситуации Мышление, чтобы оставаться Золотым, должно навеки остаться всё тем же: незапятнанным и бескомпромиссным; критика и пересмотр – это синонимы предательства, «Поскольку оно является продуктом прошлого, любое текущее событие отрицает его. Так оно может существовать только в качестве полемики с реальностью. Оно отрицает всё. Оно может выжить, только замораживаясь, становясь всё более тоталитарным» (Каматт)⁵². Тем самым, чтобы продолжить рефлексировать и подтверждать Мышление, человек должен прекратить мыслить.

Изначальная цель, «освобождённый человек», теряется на практике, когда низводится до сознания Эгократа, поскольку «сознание становится самоцелью и рафинируется в организации, которая воплощает эту цель» (Каматт)⁵³. У группы обожающих друг друга людей появляется расписание и место для собраний; она становится институтом. Организация, приобретающая форму большевистской или нацистской ячейки, социалистического читального клуба или анархистской группировки, в зависимости от местных обстоятельств и индивидуальных предпочтений, создаёт «в своей среде благоприятные условия для неформального господства над всей анархистской организацией пропагандистов и защитников их собственной идеологии – специалистов более чем посредственных, ибо вся их интеллектуальная активность в принципе сводилась к повторению нескольких окончательных истин» (как писал Дебор об анархистских организациях)⁵⁴. Отрицая правящий спектакль идеологически, организация знатоков свободы воспроизводит отношения спектакля в своей внутренней практике.