Текст книги "Только анархизм: Антология анархистских текстов после 1945 года"

Солярная экономика
Лен Брэкен

«Всё, что блестит, золото» – это клише, из которого следует, что экономика – один из самых долговечных обманов в истории; этот обман продолжается и сегодня, не встречая противоречий. В солярной экономике богатством становится энергия, а Солнце управляет Землёй, ниспосылая дары тепла и света, вызывая случайности и сюрпризы. Действительное богатство мира на световые годы превосходит всё то, что слывёт экономикой. Из множества солнц возьмём два: одно выглядит небольшим и близким, а другое во много раз больше Земли и гораздо более далёкое. Экономика приходит к абстрактному выводу, что всё равнозначно.

Но все объекты уникальны в их отношении к безвозвратно утекающему времени и месту под солнцем. В то время как деньги всегда могут быть возмещены, невозможно, по словам Кратила, войти в одну и ту же реку даже единожды. Подобно Солнцу, которое мы определяем по тому, как оно с непрерывной щедростью посылает энергию, общества и индивиды демонстрируют себя по тому, как они тратят, – по энергии, растраченной ими на праздники, танцы и смех. Настоящее проявление богатства требует занять человеческие страсти искусством, эротикой, революцией, войной – теми моментами, когда идея будущего пропадает, словно дым. В солярной экономике такие дорогостоящие действия, не имеющие экономической ценности, действия, не укладывающиеся в расчёты мейнстримной экономики, занимают центральное место. Бесконечно большая, чем ограниченная экономика, входящая в её состав, солярная экономика включает в себя всю человеческую деятельность и всю жизнь под Солнцем.

Земной шар вращается с интенсивностью, бросающей вызов воображению, подобно турбине под солнечным ветром. Жизнь растёт безумными темпами, сейчас такой переизбыток жизни, что мы не можем принять экономический аргумент о том, что скудость – это единственное препятствие для роста. Безмерный океан солнечного света захлёстывает нашу голубую планету. Этот свет омывает нас энергией большей, чем нам требуется для роста с этой безумной скоростью. Энергия Солнца проходит сквозь массы живой материи и затем теряется. Прохождению этих лучей мешают организмы, способные аккумулировать их, а затем использовать эту излишнюю энергию для роста.

В экономике жизни мы понимаем, что рост требует энергии больше, чем необходимо для выживания. Также мы обнаруживаем, что живые организмы всегда захватывают энергии больше, чем им требуется для выживания и роста, – о чём свидетельствует растраченная впустую энергия каждого организма. Эта растрата принимает бесчисленное множество форм, но две основные из них – тепло и экскременты. В рамках же обратной перспективы этого феномена видно, что сумма энергии, выработанной живым организмом, всегда превышает количество энергии, необходимой для его производства. Это основной принцип жизни.

Жизнь весьма паразитически желает максимизировать использование энергии, данной ей Солнцем. Растения и животные осваивают все пространства, какие могут, и получают всю энергию, какую только найдут. Но каждый организм может использовать и вкладывать лишь определённое количество энергии. Излишняя энергия, полученная организмом, растрачивается впустую. Некоторые организмы имеют больше возможностей тратить энергию, чем другие. Хищники убивают свою жертву и оставляют излишки стервятникам. Предел такой потери энергии определяет проблемы получения энергии и возможностей организма к разрушению. Организм не может потратить энергию, которую не способен захватить; когда же ему удаётся получить излишек, он растёт и множится – но только до некоего предела. Естественная история демонстрирует нам, что пик роста порождает массовые потери. Стадо достигает пределов своего роста и в силу своего размера становится жертвой смертельных вирусов, паразитов и хищников.

Солярная экономика основывается на принципе потери, или, выражаясь точнее, на дисаккумуляции излишков жизненной энергии. Слияние сплетённых магнетических пучков горящих газов, которое мы называем Солнцем, постоянно расточает энергию. Потерянная Солнцем энергия бомбардирует Землю, в свою очередь, энергия, которую Земля не может поглотить, также оказывается потерянной. То же самое справедливо и для растений и животных – организмы теряют излишки полученной энергии. Некоторые калории идут на поддержание жизни, но остальное – избыток. Этот избыток сгорает в действиях, которые демонстрируют суть организма; иначе он превращается в жир, пропадающий в момент смерти, если не ранее. Расход достигает своей самой роскошной формы в смерти, ибо она представляет собой всё когда-либо полученное организмом богатство и энергию, которую он более уже не сможет получать и тратить из-за этого фатального события.

Анатомы, давшие название солнечному сплетению, должно быть знали, что такое бесконечное присвоение солнечной энергии даёт людям жизнь. Свет и тепло Солнца – это сияющие безвозмездные дары, которые порождают всю жизнь на планете. Люди представляют собой многочисленные формы избыточной солнечной энергии; они присваивают и используют внушительное количество планетарной энергии. Некоторые из этих энергетических затрат обеспечивают рост человечества; остальное оказывается излишком. При рассмотрении любой бесполезной человеческой деятельности, которую мы любим и ненавидим, можно лишь поразиться способности человека высвобождать громадные объёмы лишней энергии.

При таком количестве избыточной энергии в мире аргумент о бедности земли теряет всякий смысл. Если энергия – это богатство, то богатство – это величайшая проблема, с которой столкнулась голубая планета. Люди существуют, чтобы расходовать энергию, аккумулирующуюся на Земле. Некоторые из людей полностью осознают, как они теряют этот излишек энергии, что они и делают с радостью и торжеством. Если где-то в одном месте преобладает нехватка, то нам следует признать, что это демонстрирует локальный предел роста, и не принимать ошибочно эту часть за всё целое. Рост жизни продолжается, пока оргии энергии порождают изобилие и нехватку. Учитывая эти принципы солярной экономики, мы осознаём, что вольны распределять все ресурсы, до которых только можем дотянуться в буйстве жизненной энергии.

Энергия, аккумулируемая капиталистическими рациональностью, бережливостью и умеренностью, характерными для первой стадии капитализма, была инвестирована в ещё большее накопление. Такая аккумуляция порывает с роскошными тратами феодализма. Бросив взгляд в прошлое, мы обнаруживаем, что капиталистические инвестиции ускоряют расход энергии, но эти траты весьма редко можно назвать пышными, роскошными, величественными… Величие человека – это проявление земного великолепия в человечестве. Капиталисты не могут даже попытаться сравнить свои скудные траты с тратами вождя племени, сжигающего дотла свою деревню так, словно он природная сила, лишь для того, чтобы унизить враждебного вождя. В отличие от промахов капиталистов в искусстве потребления, египетские пирамиды, исламские священные войны, испанские корриды, римские цирки, костры тщеславия и даже американские гангстерские войны соответствуют этой величественной, славной растрате энергии, порождающей сильные эмоции. В наш век ничто так не соответствует грандиозности молнии, лесных пожаров, волн приливов, вулканов и землетрясений, как величественность революции.

Капиталисты поражены серьёзной болезнью – манией реинвестировать и преумножать прибавочную стоимость несмотря на уменьшающуюся прибыль, промышленное перепроизводство и т. д. Даже постбуржуазному капитализму Джорджа Гилдера (любимого автора Рональда Рейгана) не удаётся потреблять лишь малую часть излишков. В мире слишком много богатств, чтобы мы страдали от скаредного потребления капиталистических экономик. Вопреки добродетелям умеренности, бережливости и труда Бена Франклина, мы уже больше века обладаем моральной лицензией, нужной для участия в псевдодикарском, индивидуальном потреблении. Но мы даже и близко не подошли к тому, чтобы потреблять то, что мы, как люди, производим. Жертвоприношение, которое мы совершаем ради этого ничтожного потребления, – медленное отмирание работы.

Шоппинг – это тоже работа, в том смысле, что он обслуживает экономику. И работа, и шоппинг стали не такими уж полезными для удовлетворения человеческих нужд – они всё больше означают служение экономике. Мы воспринимаем полезность как нечто само собой разумеющееся, и многие полагают, что экономия полезна. Но оглянитесь вокруг. Того, что нам полезно и требуется для поддержания наших жизней, куда больше, чем достаточно. Мы же озабочены роскошным. Мы соглашаемся с Фурье, сказавшим, что Солнце – это тело бога, и ставившим роскошь на первое место среди страстей. Эротическая интерлюдия, чрезвычайно непродуктивная растрата энергии, безусловно, является роскошью, но ничто так не роскошно, как смерть человека, этот сильнейший фетиш. Работа притягивает нас так же, как смерть, но только с меньшей силой.

Экологическое разрушение и зарплатное рабство доказывают – экономика ограничений ведёт войну против человечества. Однако, по-видимому, каждый участвует в заговоре в пользу этой смертоносной экономики. Саморазрушение и самопожертвование переросли во что-то, чем они не являются, – в выгоду. Фурье удивлялся, что Смит и Рикардо изучали богатство, не рассматривая мораль. Их псевдонаучные теории упускали тот факт, что за всей экономической деятельностью таится невидимая рука религии.

До тех пор пока сомнительные рыцари индустрии XIX века не запятнали историю своей извращённой идеей постоянного реинвестирования доходов, все участвовали в жертвенном растрачивании. Такой разрыв с непродуктивными тратами лучше всего иллюстрирует потлач у квакиутлей, разорительные празднества дарения, объявленные вне закона в капиталистически-протестантской Канаде. Потлач доказывает, что пока он главенствует над уровнем коммерции и приобретает разрушительный масштаб, дарение совершает преступление против экономики ограничений. Духовный престиж доставался тому из квакиутлей, кто больше всего жертвовал своим соперникам. Хорошо это описывает Пикабиа: «Голод или всё-таки изобилие возбуждают желание разрушать – или, возможно, и то, и другое».

Колоссальные запасы энергии, как выясняется, затрачиваются на улучшение внешнего вида потребительских товаров. Как любит говорить поэт: «Американское яблоко – это не яблоко», но спектакль яблока на продажу. Такое яблоко едва ли пойдёт для вечного праздника – оно остаётся в рыночной экологии лишь пока сохраняет свой фальшивый блеск. Товары – это не дары, достающиеся нам путём символического обмена, они – загрязнение, получающееся в ходе эквивалентного обмена, использующего гомогенную субстанцию денег. Пользуясь иррациональностью как защитой, рейгановский апологет капитализма Джордж Гилдер определяет празднование и потлачество как черты предпринимателей, собирающих и распределяющих богатство. По крайней мере, Гилдер признаёт дары самым насущным вопросом в капиталистическом обществе, но даже пустяковое дарение, оказывающееся жизненным импульсом и моральным центром капитализма, отдаёт меньше, чем получает, иначе его ждёт банкротство. Иными словами, доход противоречит идее дара.

Выясняется, что капиталистические общества потребляют больше, чем докапиталистические, но их модели потребления отличает качественная разница. Даже кажущиеся непроизводительными формы потребления алкоголя и табака порождают доходные отрасли промышленности. Не нужно быть Мандевиллями[7]7
  Имеется в виду англо-нидерл. философ, сатирик и экономист Бернард де Мандевилль (1670–1733). В своей «Басне о пчёлах» он выразил идею, что расточительность способствует торговле, а жадность ей вредит.


[Закрыть], чтобы понять экономические плюсы от саморазрушения в этих ограниченных формах. По шкале квакиутлей саморазрушение даёт большие преимущества – оно распределяет богатство и выравнивает игровое поле. Капиталисты практикуют обманчивое саморазрушение, вытекающее из их глобальной монополии. Потери в Нью-Йорке оборачиваются прибылями в Токио, и наоборот. Система ничем не рискует, а потому ничего роскошного не ставится на карту. Игроки играют в игру без содержания.

Существуют активные и пассивные способы получения и траты энергии, говоря иначе, активные и пассивные способы жить. Пассивные способы могут быть приятными или болезненными для тех, кто к ним прибегает, – травоядное или рабочий – в зависимости от ситуации. Более интересны активные способы. Как знает каждый бизнесмен, траты настолько же важны и сложны, как и получение прибыли. Как знает каждый пират, грабёж связан с риском. Свобода находится на вершине храма Солнца. Чтобы поклоняться Солнцу, нам просто нужно участвовать в антиэкономической деятельности по своему выбору. Активные способы дорогостоящих трат большинством людей оцениваются негативно. Большие потери солнечной энергии совершаются немногими людьми, невзирая на всеобщую нищету. Именно поэтому Батай называл такие излишние траты долей обвиняемого или виновного. Излишнее оказывается необходимо в такой степени, что опрокидывает все фантазии, однако каким бы смешным это ни казалось, сохраняется нелепый миф о том, что земля бедна, а люди должны трудиться. Работа знакомит нас с очевидным первым шагом навстречу революции, потому что мы можем отказаться её выполнять. Парадоксально, что самой очевидной формой изобилия является изобилие лишений. Наш повседневный изнурительный труд лишает нас наших жизней.

Солнечная энергия течёт по жизни как электрический ток с притоками и оттоками, перемещениями тепла и света от одного существа к другому Эти импульсы энергии всегда являются коммуникацией. Энергия лежит в основе всего производства, но она также и передача эмоций в любви, искусстве и праздниках. Как убедительно демонстрируют романы Достоевского, мы радостно подпеваем звукам Солнца даже в моменты эмоциональных страданий и потерянности. Большинство людей не осознают, что делают со своими жизнями, и скрывают свои несчастья. Они набирают вес или идут работать – а в Америке занимаются и тем, и другим.

Вплоть до XIX века никто не считался богатым, если ему приходилось проституировать себя работой за деньги. Накопление ещё может быть далеко от своих пределов, но перепроизводство дешёвых товаров потребления и недостаточное использование творческих способностей бьют по нам, будучи пассивными способами. В наше время потери происходят в форме человеческой смелости и жизни. Иллюзии спектакля заставляют людей предавать свою сущность насмешников, плясунов и устроителей вечеринок. Человеку свойственно высвобождать громадные объёмы солнечной энергии. Человеку свойственно гореть. Революция влечёт за собой принятие всех рисков, необходимых для сотворения экспериментальной цивилизации вечных празднеств, празднеств, приносящих с собой обновление величия в повседневной жизни.

Человеческая популяция достигнет своего предела. И в то время как человечество приближается к нему, оно оказывается в ситуации индивида, не способного больше расти. Излишняя энергия такого индивида находит способ высвободиться и показать, что он (она или оно) с этой энергией делает, предъявляя желания. Взрывное высвобождение сексуальной энергии – с точки зрения жизни – обеспечивает продолжительность и продление жизни. Для индивида же такой взрыв сексуальной энергии является чистой потерей. Секс – это высочайшее выражение Солнца на земле. Мужчина приносит дар женщине, а та отвечает его принятием.

Вся избыточная энергия, находящаяся в распоряжении человечества, не может быть освоена людьми; пределы роста влекут за собой большие потери. Теряя жизни от чумы, войн и революций, человечество разрушается в масштабах, достаточных, чтобы соответствовать излишкам солнечной энергии. И как это уже было много раз на протяжении истории, ярость Солнца, выраженная трусливым подчинением человечества войне, берёт своё начало в работе и в её повсеместном контексте национализма. И даже если где-то работа и была свободна от своего отвратительного национализма, она, тем не менее, всё ещё представляет собой классовую войну. Имперские завоевания часто представляют укладывающимися в логику великого экономического плана, в то время как на самом деле их обычно побуждают движимые Солнцем вспышки чувств и интересов.

К счастью, истина летит на солнечных лучах. Нам напоминают, как Гитлер надругался над солярным символом – свастикой, и был испепелён до смерти, словно змея. Мы должны выбрать между тем, что Батай называл «моралью насмешника над непристойностями жизни», и моралью войны, между экономикой вспышки и экономикой подчинения. Мы можем остаться послушными детьми и вернуться к работе и войне или же действовать, как взрослые, и настаивать на сломе экономики ограничений. Судите эту тираническую экономику на её собственных условиях, а именно по тому воздействию, которое она оказывает на торговлю. Судите солярную экономику по чудесам Солнца.

Революция влечёт за собой дисаккумуляцию излишков капитализма. Эта трата энергии должна быть абсолютно бесполезной, потому что независимо о того, насколько нечто может быть славным, оно не станет великим, пока за ним не стоит никакого замысла. Человечество растратит аккумулированное за века богатство на неоспоримые страсти, которые мы все ощущаем как горячую пульсацию жизни, бегущую по нашим венам. Если мы увидим себя огненными веретёнами, охваченными пламенем желаний, мы начнём понимать, что можем сделать с нашими страстями, потребляя самих себя и других. Мы можем позволить этому маниакальному накопительству продолжаться ещё какое-то время, но скоро уже достигнем пределов роста, как это случилось в Лос-Анджелесе в 1965 году, а потом ещё раз в 1992-м.

По мере приближения капитализма к этому пределу он столкнётся со значительными потерями. Революция представляет собой высший и крайний потлач пролетарских масс, отдающих самих себя классам на уничтожение в смертельной борьбе. Способны ли классы ответить на этот дар? На распутье дураки выбирают умеренность, а умные сбиваются с пути. Если мы согласимся на этот риск, мы сумеем превратить мир в площадку для игр революции. Всё в конечном счёте оборачивается на пользу экстранациональной империи детей Солнца, признающих его тайную логику. Остальное же человечество погрязает в бедствиях.

Последняя ночь
Федерико Кампанья

В начале XXI века жители Запада, похоже, достигли той стадии, когда их надежды на автономию и свободу наконец-то могут воплотиться в реальности.

После столетий секуляризма казалось, что традиционные религии потеряли свою гипнотическую силу. Наряду с опустением церквей культ «истинных богов» сжался до объекта чисто академического исследования, или до опоры, за которую отчаянно цепляются наиболее обнищавшие массы. В то же время кровавые бойни тотальных войн XX века, преданные революции и политические кошмары сумели преодолеть заклятие даже самых коварных светских религий. Фашизм потерял право занимать хоть какое-то место в рамках политического дискурса. Коммунизм превратился в излюбленную идейку интеллектуально ориентированных арт-институтов, стал земным лимбом провалившихся утопий. Претензия капитализма на статус единственно возможной рациональной глобальной системы вдребезги разбилась об его же собственные противоречия. В то время когда всё балансировало на краю эпохальной перемены, само понятие времени открылось для трансформации. Линейная последовательность прошлого, настоящего и будущего уже не пастух человеческих популяций, она больше не подталкивает их к эпическим бойням, всегда сопутствовавшим идеалистическим иллюзиям. Казалось, что историческое время исчезло, очистив небо над повседневной жизнью. А вместе с концом Истории также наконец-то окончился и ряд обещаний Прогресса.

Перед людьми Запада будущее открылось словно ненанесённая на карту бескрайность океана, возникшая из расселин земли. Для них не назначено никаких путей, чтобы покорно по ним следовать. Адмиралы и попы отказались от своих постов, заявляя, что всегда были просто частью команды. С мачт были спущены и сожжены флаги. Путы, удерживавшие абстрактную общественную мораль на головах жителей Запада, словно раскалённые шлемы в средневековой пытке, были ослаблены. Наконец-то они могли сменить злосчастное требование свободы вероисповедания на освободительный призыв к свободе от любого вероисповедания. Наконец-то они могли построить для себя сообщества, не просвещаемые ни одним центральным тотемом. Им больше не придётся искать автономии капитала, знания или законов над ними, они сами могут утвердить свою автономию над любыми абстракциями.

Но ничего из этого не произошло. Когда религиозный туман над их головами рассеялся и они увидели, что звёзды – это всего лишь холодные огни, равнодушные к их судьбе, их охватила паника. Граница между свободой и отчаянием внезапно оказалась очень тонкой. Незаслонённый религией или идеологией горизонт показался им слишком широким, а ветер – сильным. Как понять – как себя нужно вести, если никакой бог не говорит, что делать? Нервные системы жителей Запада раскололись, оставив их тонуть в саморазрушительном безумии. Им нужна была новая, низкая крыша над головой. Им нужна была новая форма утешения.

Подталкиваемый паникой, их план построения своего собственного нового подчинения почти достиг извращённого логического совершенства. Они понимали, что если воздвигнут другого идола для правления над собой, что-то вроде другого бога или другой идеологии, то будут обречены проводить ночи в страхе нового крушения своей веры. Боги возникают и пропадают, идеологии разрушаются на поле боя и на бирже. Даже золотых тельцов можно переплавить на серьги. Ещё они осознавали, что молитвы не были средствами привлечь к своим делам высшие силы, так как их молитвы никогда не были способны поддерживать царства их усопших богов.

Им же был нужен новый, самоисполняющийся тип молитвы, не обращённый ни к кому из богов, которые могли бы предать их.

Фактически им нужна была не молитва, а мантра: призыв, обращённый к себе самому, заклинание, бесконечно воспроизводящее себя, вера в веру.

Однако в своей традиционной форме мантра слишком непрактична, чтобы приносить пользу кому-то кроме монахов и отшельников. Если жители Запада хотели хоть как-то использовать её в своей повседневной жизни, они должны были найти способ адаптировать эту мистическую практику к структурам современного капитализма. Как бы могла выглядеть мантра в сердце глобального мегаполиса XXI века? Что ещё нужно сделать, чтобы суметь принять её одержимый дух, действующий как круглый магический щит, закрывающий устрашённых верующих от их страха свободы?

Имелся только один возможный, практически безупречный кандидат. Повторяющаяся деятельность par excellence Работа. Бесконечная цепь действий и движений, построившая пирамиды и вырывшая массовые могилы прошлого. Печать нового союза со всеми божественными силами, который окажется способен вновь связать воедино всё человечество в новом и вечном подчинении. Акт подчинения самому подчинению.

Работа.

Новая, истинная вера будущего.

Парадокс Работы

О чём мы говорим, когда мы говорим о Работе?

Очевидно, мы говорим о том виде действий, который производит все те предметы, которые мы видим вокруг нас. Работа создаёт курительную трубку и стену, молоко и хлеб, любезное обслуживание клиентов, полицию, сантехника и стиральную машину. Но мы впадём в заблуждение, если предположим, что эти продукты и услуги являются на сегодняшний день основным raison d'etre[8]8
  Смысл существования (фр.


[Закрыть] Работы. Продукты и услуги – это только её самые зримые результаты, но более не её основная цель. Это отличие будет проще понять, если мы обратимся к традиционным призывным армиям. На первый взгляд может показаться разумным суждение, что милитаризация была основной, если не единственной целью их создания. Предположительно армии были только средством ведения войны. Однако едва ли это так. Война была самым впечатляющим результатом создания традиционных армий, но не основной целью этого. Прежде всего армии вырабатывали дисциплину как в мирное, так и в военное время.

Подобным же образом продукты и услуги составляют самый впечатляющий результат Работы, но на сегодняшний день едва ли их возможно считать её основной продукцией.

Этот разрыв между Работой и экономическим производством становится особенно явным, если мы рассмотрим экономический парадокс, характеризующий современную Работу.

С одной стороны, есть глобальная экономика, циклически разоряемая регулярно повторяющимися кризисами перепроизводства. Бесконечные поставки товаров, обрушивающиеся из заводов и офисов, которые руководствуются догмой о безграничном экономическом росте, но не находят соответствующего уровня спроса, как должно было бы быть в случае капиталистической экономики. Всякий раз по прошествии многих лет требуется кризис или война, чтобы уничтожить излишнее предложение. Мы слишком много производим, мы слишком много работаем, и делая это, мы регулярно разрушаем нашу экономику. Ещё более драматична ситуация со взаимоотношениями производства и окружающей среды. С целью подпитки текущих уровней перепроизводства – а также и перепотребления, хотя лишь промышленного, а не индивидуального потребления, – мы постепенно и упрямо опустошаем собрание естественных ресурсов, известное как окружающая среда. Перепроизводство разрушает не только глобальную экономику, но и глобальную биосферу. Наша избыточная Работа ведёт не только к экономическому кризису, но и к экологической катастрофе. Наконец, сейчас в нашем распоряжении есть набор технологий, которые были бы способны сделать большую часть человеческого труда излишним. Вместо получения выгоды от облегчения в результате передачи производства машинам, люди стали соперниками технологий и тем самым оказались вынуждены снизить свои требования и ожидания до уровня машины. Мы стараемся работать также много и также неутомимо, как машины, но делая это, мы превращаем себя во второсортные производственные машины, неспособные даже сравняться в эффективности с настоящими.

С другой стороны, дискурс, связанный с Работой, стал сейчас навязчивым как никогда. Для огромного большинства людей во всём мире наёмный труд всё ещё остаётся единственным возможным путём получения ресурсов, необходимых для выживания. В особенности на Западе, где армия катастрофически перерабатывающих – напичканных психоактивными наркотиками и средствами самолечения – сталкивается лицом к лицу с армией столь же катастрофически безработных. Работа не просто оказывается единственным входом на рынок ресурсов, но и основной платформой для обмена общественным признанием и сокровенным театром счастья. Не только в глазах равных себе, но и в своих собственных, то, чего человек стоит, определяется его профессией и уровнем производительности. Каждое мгновение дня, ускользнувшее от вселенной Работы – это потерянное мгновение, время отчаяния и одиночества. Без работы, вне Работы, мы ничто – это правда настолько, что даже потребление должно было превратиться в связанную с Работой деятельность. Офис стал тем местом, где, как предполагается, мы должны будем найти своё счастье и самоуважение – или, выражаясь языком офисной культуры, – «найти себя» – как и любовь к тому, что ты делаешь: где ещё мы можем чувствовать себя безопаснее, как не на своём рабочем месте, уютно устроившись в тёплых объятиях своей офисной семьи?

Я считаю это экономическим парадоксом, так как сигналы, исходящие от экономического и экологического коллапса, вкупе с доступностью сокращающих трудозатраты технологий, логически подталкивают к кардинальному уменьшению человеческих вложений в Работу. Однако, как мы видим, культурный дискурс вокруг Работы ускоренно движется в противоположном направлении, заявляя о как никогда важном значении Работы в нашей жизни и в построении экономической, социальной, даже эмоциональной среды.

Как же это возможно? Если результаты современной Работы оказываются ненужными и вредоносными, то почему же мы продолжаем в неё вкладывать всё? Зачем Работа вообще?

Традиционные призывные армии вырабатывали дисциплину – самый ценный ресурс для традиционных обществ ancien régime[9]9
  старый порядок (фр.) – обозначение политического и социально-экономического режима, существовавшего во Франции примерно с кон. XVI в. до кон. XVIII в., до Великой Французской революции.


[Закрыть]. Офисы и заводы наших дней вырабатывают повиновение – цемент, необходимый для общества, отчаянно старающегося удержать абстрактную, бессмертную крышу над своей головой. Если мы хотим понять взаимоотношение между подчинением и религией, нам следует начать с пристального взгляда на само подчинение.

Нередко обнаруживается серьёзное непонимание взаимосвязи могущества и повиновения. Принято считать, что повиновение подчиняется могуществу, правящему над ним как в логическом, так и в производительном плане. Принято считать, что приказание господина столь же производительно, как и деятельность тех, кто ему подчиняется. Мы глубочайше ошибаемся. Без повиновения раба приказы господина стоили бы немногим больше лая на ветру. Даже продемонстрированное самым властным образом и поддержанное самой грубой силой, могущество ничего не может сделать без повиновения. Именно повиновение рабочего пополняет запасы господина, начищает его столовое серебро и защищает его дом. Соотношение между могуществом и повиновением такое же, как между капиталом и трудом: ведь если капитал это не что иное, как застывший труд, – обваливающийся на головы самих рабочих как неизбежная реальность, – тогда и могущество есть не что иное, как застывшее повиновение, лавиной обрушивающееся на головы тех, кто подчиняется. Могущество бессильно, повиновение всемогуще.

После таких рассуждений практически спонтанно возникает вопрос: если могущество настолько слабо, что не способно существовать без активного повиновения тех, кто ему подчиняется, то тогда почему люди повинуются? Почему повинуемся мы? Понятно, что никто никогда не стал бы ничего делать, не считая, что это может принести ему некую пользу Никто не стал бы повиноваться лишь ради самого повиновения, но всегда пользуясь им как средством для некоей цели. Однако эти цели нам следует искать не в перечне непосредственных материальных благ, а в том, что мы ранее определили как сферу Религии.

Взгляд на историю повиновения может помочь нам прояснить такое утилитарное прочтение взаимоотношений повиновения и Религии.

Когда мы говорим об истории повиновения, мы с тем же успехом могли бы переменить порядок слов и поговорить о повиновении Истории. История и повиновение всегда, и по необходимости, шли вместе, ибо у них общее происхождение – в изобретении письменности. Согласно традиционной историографии, историю можно определить как период времени, начавшийся с первого появления письменных записей 3 200 лет до н. э. Подобные записи, как, например, те, что были найдены археологами в местности, известной в древности как Месопотамия, представляли собой глиняные таблички, создававшиеся храмами для ведения дел с окрестным крестьянским населением. В то время месопотамские храмы уже давно функционировали и как места богослужений, и в качестве мест хранения семян и инструментов, использовавшихся в сельском хозяйстве. Храмы обычно одалживали семена и инвентарь крестьянам, и записывали их долги на табличках. Если крестьянин не мог расплатиться по своим долгам, то и он, и его семья должны были заплатить своей свободой. Существовал обычай, согласно которому каждый новый царь должен был уничтожить все таблички в начале своего царствования или после успешной военной кампании. Но лукавые счетоводы храмов вскоре нашли выход, как избежать неудобств от этой монаршей милости. Вместе с первой формой письма и записи долгов, была изобретена и первая оговорка: храмовые писцы принялись вставлять оговорки о нерасторжении во все свои новые долговые таблички. Теперь долг оказывался вечным, вне зависимости от распоряжений царя.