Текст книги "Только анархизм: Антология анархистских текстов после 1945 года"

Власть вождя и язык в первобытном обществе внутренне связаны, слово – это единственная власть, доставшаяся вождю. Более того, произносить речи – это его прямая обязанность. Но есть другое слово, другая речь, произносимая не вождями, но теми людьми, которые в XV и XVI веках вели за собой тысячи индейцев в безумные странствия в поисках родины богов: это речь карай, слово пророческое, опасное, в высшей степени подрывное, которое побудило индейцев к тому, что можно назвать разрушением их общества. Воззвание пророков покинуть плохую землю (т. е. существующее общество), чтобы добраться до Земли без Зла, общества божественного счастья, – всё это уничтожило социальную структуру и систему норм. И это происходило в тот момент, когда власть вождей и их зарождающаяся политическая сила становились всё более и более явными. Есть основания считать, что если пророки называли злым мир, в котором живут люди, то это потому, что они нашли несчастье, зло в той медленной смерти, на которую появление политического обрекло общество тупи-гуарани как первобытное общество, как общество без государства. Объятые ощущением, что основы древнего мира расшатываются, преследуемые предчувствием социально-экономической катастрофы, пророки решили, что нужно изменить мир, покинуть мир людей ради мира богов.

Эта пророческая речь до сих пор жива, как показывают тексты «Пророки в джунглях» и «Об одном из многих». Все три или четыре тысячи индейцев гуарани, влачащие жалкое существование в лесах Парагвая, все ещё радуются несравненному богатству, которое дарят им карай. Предположительно, карай больше не являются предводителями племён, как их предшественники XVI века, они уже не ищут Землю без Зла. Кажется, недостаток действия стал причиной опьянения мыслью, напряжённой глубокой рефлексии о несчастье человеческих условий существования. Свет, заключённый в этой дикарской мысли, ослепляет. Она гласит, что место рождения Зла, источник несчастий – это Единое.

Наверное, стоит сказать об этом подробнее и задать вопрос о том, что мудрость гуарани имела в виду под Единым? Это излюбленные темы современной мысли гуарани – те же, что более четырёх столетий назад волновали карай, пророков. Почему мир плох? Что мы можем сделать, чтобы уйти от зла? Эти вопросы индейцы не переставали себе задавать многие поколения: сегодняшние карай пророчески продолжают повторять речь своих предшественников. Они знали, что Единое – это зло, они ходили по деревням и рассказывали об этом людям, и те следовали за пророками в поиске Блага, в поиске не-Единого. У тупи-гуарани времён их открытия европейцами есть, с одной стороны, практика (религиозная миграция), которую можно объяснить, только если видеть в ней отказ от того пути, на котором настаивали вождества, отказ от отдельной политической власти, отказ от государства. И, с другой стороны, есть пророческая речь, которая называет Единое корнем Зла и заявляет о возможности его избежать. В каких условиях возможно помыслить Единое? Нужно, чтобы его присутствие, ненавистное или желаемое, каким-то образом стало заметным. И поэтому мы думаем, что за метафизической формулой, уравнивающей Зло и Единое, скрыто другое уравнение и другой политический порядок, гласящий, что Единое – это государство. Пророчества тупи-гуарани – это героическая попытка первобытного общества уничтожить несчастье с помощью радикального отказа от Единого как от универсальной сущности государства. Это «политическое» прочтение метафизического акта должно было бы тогда вызвать кощунственный вопрос: нельзя ли всю метафизику Единого прочесть таким образом? Что такое Единое как Благо, как объект, который западная метафизика, начиная со своих первых дней, вписывает в желание человека? Остановимся на этой волнующей очевидности: мысль пророков-дикарей и мысль древних греков говорят об одном и том же, о Едином; но индеец гуарани говорит, что Единое – это Зло, в то время как Гераклит говорит, что это Благо. В каких условиях возможно помыслить Единое как Благо?

Чтобы ответить на этот вопрос, обратимся к образцовому миру тупи-гуарани. Первобытное общество, из-за непреодолимого возвышения вождей подвергнутое опасности, создаёт (пусть и ценой коллективного квазисамоубийства) в себе самом силы, способные воспрепятствовать усилению власти вождей, пресечь в корне движение, вероятно, возникшее для того, чтобы превратить вождей в носителей закона. С одной стороны, вожди, а с другой, противостоящие им пророки – такова схематичная картина общества тупи-гуарани в конце XV века. И пророческая «машина» замечательно функционировала, потому что карай были способны повлечь за собой впечатляющие массы индейцев, пророческим словом доведённые до фанатизма (как сказали бы сегодня), вплоть до того, что они были готовы сопровождать их до смерти.

Что это означает? Пророки, вооружённые одним только логосом, смогли стать причиной «мобилизации» индейцев, они смогли осуществить эту невозможную в первобытном обществе вещь: с помощью религиозной миграции унифицировать многие отличные друг от друга племена. Им удавалось воплотить «программу» вождей одним движением! Коварство истории? Фатальность, несмотря ни на что обрекающая первобытное общество на зависимость? Как знать. Но, в любом случае, повстанческий акт пророков против вождей странным образом даровал первым власть бесконечно большую, чем власть вождей. Тогда, возможно, нужно скорректировать идею о том, что речь противоположна насилию. Если дикий вождь ещё служит долгу невинного слова, то первобытное общество в определённых условиях может попасть под влияние другого слова, забыв, что оно звучит как команда, – слова пророка. Возможно, именно в их речи хранится зародыш слова-власти, и за чертами вещающего о желаниях людей предводителя скрывается образ Деспота.

Пророческая речь, её могущество – здесь ли кроется исток власти, действительно ли начало государства нужно искать в Слове? Чтобы стать хозяевами людей, нужно было вначале покорить их души? Может быть. В силу демографических или иных причин общество тупи-гуарани достигло предельных границ по тем параметрам, которые определяют общество как первобытное. Пока влияние пророков не достигло высшей точки, дикари постоянно пытались помешать вождям быть вождями, отказывались от унификации, предотвращали Единое – государство. Как говорят, история народов, имеющих историю, – это история борьбы классов. Можно сказать с не меньшей уверенностью, что история народов, не имеющих истории, – это история их борьбы против государства.

Примечания к разделу «Антропология»

1 См.: Кропоткин П.А. Взаимная помощь как фактор эволюции ⁄ Пер. с. англ.

B. Батуринского. СПб.: Тов-во «Знание», 1907. С. 149–151; см. также: Кропоткин П.А. Справедливость и нравственность ⁄⁄ Кропоткин П.А. Анархия: Сб. ⁄ Сост. и предисл. Р.К. Баландина. М.: Айрис-пресс, 2002. С. 459, 468.

2 См., напр.: Tylor E.B. Anthropology: An Introduction to the Study of Man and Civilization. New York: Appleton & Co., 1907. P. 24–25.

3 См., напр.: Steward J.H. Theory of Culture Change: The Methodology of Multilinear Evolution. Urbana, Illinois: University of Illinois Press, 1955; White L.A. The Evolution of Culture: The Development of Civilization to the Fall of Rome. New York: McGraw-Hill, 1959.

4 См.: Грэбер Д. Фрагменты анархистской антропологии. М.: Радикальная теория и практика, 2014. С. 17.

5 См.: Sahlins М. The Original Affluent Society // Stone Age Economics. Hawthorne, New York: Aldine de Gruyter, 1972. P. 1–39 (впервые опубл, в 1968 г. в “Le Monde”).

6 См.: Black В. Primitive Affluence: A Postscript to Sahlins // Friendly Fire. Brooklyn, New York: Autonomedia, 1994. P. 19–41; на рус. яз. см.: Блэк Б. Первобытное изобилие (послесловие к Салинсу) ⁄⁄ Блэк Б. Анархизм и другие препятствия для анархии. С. 42–68.

7 См.: Sahlins М. Tribesmen. Englewood Cliffs, Newjersey: Prentice-Hall, 1968. P. 21.

8 См.: Bookchin M. Whither Anarchism? A Reply to Recent Anarchist Critics // Bookchin M. Anarchism, Marxism, and the Future of the Left. P. 187, однако он мог разоблачать её, только подделывая свидетельства, р. 191–193; Black В. Afterthoughts on the Abolition of Work // Black B. Instead of Work. P. 178–182.

9 См.: Бакунин M.A. Письма о Патриотизме ⁄⁄ Бакунин М.А. Избр. соч. В 5 т. Т. 4. Пг.; М.: Кн-во Союза анархо-синдикалистов «Голос труда», 1920. C. 92–93.

10 См.: Gowdy J. Hunter-Gatherers and the Mythology of the Market // The Cambridge Encyclopedia of Hunters and Gatherers / Ed. R.B. Lee & R. Daly. Cambridge: Cambridge University Press, 2006. P. 391–398 (впервые опубл, в 1999 г.); см. также источники, упоминающиеся в кн.: Black В. Anarchy after Leftism. P. 122–129, BlackB. Nightmares of Reason (2010), ch. 4, “This Side of Paradise”, www.theanarchistlibrary.org.

11 См.: Lee R.B. TheîKung San: Men, Women, and Work in a Foraging Society. Cambridge, England: Cambridge University Press, 1979. P. 250–280.

12 Ibid. P. 200–201, 244, 246–248; Sahlins M. Poor Man, Rich Man, Big Man, Chief: Political Types in Melanesia and Polynesia // Comparative Studies in Society & History. No. 5 (13). April 1963. P. 285–303; Woodburn J. Egalitarian Societies // Man, n.s. No. 17 (3). September 1982. P. 431–451.

13 См.: Martin C. Keepers of the Game: Indian-Animal Relationships and the Fur Trade. Berkeley, California: University of California Press, 1978. P. 72, 15, 126. Было бы интересным сделать с этой точки зрения обзор богатой рус. научной литературы о племенах Сибири.

14 См.: Barclay Н. People Without Government: An Anthropology of Anarchism. London: Kahn & Averill with Cienfuegos Press, 1982 – адекватное обозрение первобытных анархических обществ, сделанное анархистом, но полевые исследования Барклая не были посвящены такого рода обществам. Последующая его кн., “The State” (London: Freedom Press, 2003), в лучшем случае поверхностная, а в худшем, просто ужасная, см.: Black В. More Modesty АП Around: on Barclay’s The State // Anarchy: Ajournai of Desire Armed. No. 63. Spring-Summer 2007. P. 53–60). Morris B. People Without Government // Anarchy: Ajournai of Desire Armed. No. 63. Spring-Summer 2007. P. 41–51 – удовлетворительная краткая рецензия.

15 См.: Scott J.С. Two Cheers for Anarchism.

16 См.: Scott J. C. The Art of Not Being Governed: An Anarchist History of Upland Southeast Asia. New Haven, Connecticut & London: Yale University Press, 200g.

17 См.: Зерзан Дж. Первобытный человек будущего.

18 См.: Reclus Е. Anarchy (1894) ⁄⁄ Documentary History, 1. P. 131.

19 См.: Kintz Th. Introduction // Zerzan J. Running on Emptiness. P. viii-xviii; cm. также: “Radical Archaeology as Dissent”, green-anarchy.wikidot.com & www. theanarchistlibrary.org.

20 См.: Bookchin M. Ecology of Freedom: The Origin and Dissolution of Hierarchy. Rev. ed. Montréal, Québec, Canada: Black Rose Books, 1995 (впервые опубл, в 1982 г.); Black В. Anarchy after Leftism. P. 93–95. Джейсону МакКуину принадлежит рецензия на «неудавшуюся попытку Букчина в восьмидесятых сконструировать философский magnum opus в своей кн. “The Ecology of Freedom” (см.: Preface. P. 7). «К сожалению эта книга тяжела для чтения тем, кто не слишком сведущ в теории критики общества [или тем, кто, наоборот, хорошо её знает]. А её стиль местами оказывается непонятным, скучным и отклоняющимся от темы» (см.: Marshall Р. Demanding the Impossible. P. 603).

21 См., наир.: Service E.R. Origins of the State and Civilization: The Process of Cultural Evolution. New York: WW Norton & Co., 1975.

22 См., напр.: Carneiro R.L. A Theory of the Origin of the State // Science. No. 3947. August 21, 1970. P. 733–738.

23 См.: Abrutyn S. & Lawrence K. From Chiefdom to State: Toward an Integrated Theory of the Evolution of Polity // Sociological Perspectives. No. 53 (3). Sept. 2010. P. 420. Если возникновение государства было быстрым, одним из эпизодов «квантовой эволюции» – как утверждают эти авторы – то оно, вероятно, возникло путём стремительного насилия.

24 См.: LizotJ. Economie ou société? Quelques thèmes à propos de l’étude d’une communauté d’Amérindiens // Journal de la Société des américanistes. 1973. N0.9. P. 137–175.

25 См.: Биокка Э. Яноама ⁄ Пер. с итал. Л. А. Вершинина. М.: Мысль, 1972.

26 См.: Les Mémoires de Géronimo. Paris: F. Maspero, 1972.

VII. Экология

Мюррей Букчин полагал, что именно он своей книгой 1962 года «Наша синтетическая окружающая среда»¹ мог бы стать вдохновителем экологического движения. К несчастью, его переиграл более качественно написанный бестселлер Рейчел Карсон «Безмолвная весна»². Ничего анархистского или даже радикального не было ни в этой книге Букчина, ни в её сиквеле. Его вторая поп-экологическая книга «Кризис в наших городах» (1965) содержит на суперобложке рекламную аннотацию, написанную секретарём департамента внутренних дел США (членом правительства) и включает послесловие главного врача американской службы здравоохранения. В тот период Букчин даже не был против «разумного» использования ядерного оружия и ископаемого топлива³. Несмотря на это, он претендовал на звание основателя радикального энвайроментализма. Я не нашёл его имени ни в одной исторической книге. Краткий отчёт об экологическом движении в 1960-х годах также его не упоминает⁴. От имени своей «социальной экологии™» он пошёл на конфронтацию с движением глубинной экологии, – вероятно, только ради привлечения к себе внимания. Вскоре экологическое движение потеряло интерес к этой надуманной вражде⁵.

Анархистский энвайроментализм отверг бы урбанизм Букчина. Но ещё задолго до него крупные теоретики анархизма, такие как Пётр Кропоткин, предугадывали появление современного энвайроментализма, как это будет показано в первой статье, которую я выбрал для этого раздела. Тема экологии здесь рассматривается в работе Джорджа Вудкока 1974 года (не упоминающей Букчина). Экология не была существенной темой в классическом анархизме. Там она с трудом уживалась с ортодоксальными анархистскими возвеличиваниями владычества человека над природой и освобождающего потенциала технологии и индустриализации, как только контроль над ними возьмут в свои руки рабочие. Наиболее консервативные анархо-левые, включая и анархо-синдикалистов, всё ещё пишут в этом духе. Их риторика очень похожа на речи экономистов, бизнесменов, политиков, редакторов газет и марксистов-ленинцев. С момента появления статьи Вудкока вышли книги, возвращающие нам экологов классического анархизма⁶.

«Макс Кафар» – псевдоним Джона Кларка, уроженца Луизианы, преподающего философию в Университете Лойолы в Новом Орлеане. По его собственному признанию, он был «на протяжении более чем двадцати лет одним из самых энергичных защитников веры в социальную экологию [Букчина]»⁷. Он был одним из тех, кто пытался развивать «социальную экологию после Букчина»⁸ и «за пределами Букчина»⁹. Понятия не имею, насколько успешно. Я эти книги не читал. Однако «Сюрре (гион) алистский манифест» (1990) был буквально «за пределами» Букчина, в том смысле, что тот его не понял. В своей долгой жизнь, наполненной политической ложью, этим своим высказыванием Букчин вышел за пределы Букчина: «То, что моя связь с Кларком продолжалась столько, сколько продолжалась, – согласно Букчину, – является свидетельством моего безмолвного терпения его даосской трескотни и моей несомненной недогматичной публичной толерантности ко взглядам, не совпадающим с моими собственными»¹⁰. «Безмолвное терпение», «несомненная недогматичная» и «толерантность» – да, такими эпитетами Букчина мог бы наградить только сатирик!

Как бы там ни было, я сам не уверен, что до конца понимаю этот «Манифест». Сюрреализм и регионализм – неподходящие кандидаты для синтеза. Но я рукоплещу таким амбициям. Я не знаю, насколько переводима игра слов в этом тексте. Небольшое пояснение для русского (и американского) читателя: Месечабе – это название реки Миссисипи, в своём нижнем течении проходящей через Новый Орлеан и дельту Миссисипи/Месечабе на пути в Карибское море. Индейцы называли её «Отец вод». Если словесная экстравагантность Кафара местами и эзотерическая, то она же может быть и воодушевляющей.

Содержание раздела «Экология»

Джордж Вудкок. Анархизм и экология (пер. с англ. В. Садовского по: Woodcock G. Anarchism and Ecology // Woodcock G. Anarchism and Anarchists: Essays by George Woodcock/ Ed. D. Fetherling. Kingston, Ontario, Canada: Quarry Press, 1992. P. 117–129).

Макс Кафар. Сюрре(гион)алистский манифест (пер. с англ. В. Садовского по: Cafard М. The Surre(gion)alist Manifesto // Cafard M. The Surre(gion)alist Manifesto and Other Writings. Baton Rouge, Louisiana: Exquisite Corpse Books, 2003. P. 5–17).

Анархизм и экология
Джордж Вудкок

С выдающимся, даже пророческим озарением многие анархисты XIX века и их последователи предсказывали, что серьёзные социальные и экологические проблемы, с которыми мы сейчас сталкиваемся, являются неизбежными последствиями индустриализации и развития. Тем самым эти анархисты были предшественниками тех современных природозащитников, которые сегодня осознают, что разрушение и расхищение окружающей среды скорее связано с патологически порочной социальной системой, нежели с неадекватными мерами охраны или контроля над загрязнениями. Большинство анархистов считало, что человек должен жить в тесной гармонии с другими живыми существами и с окружающим миром. С некоторым основанием можно сказать, что анархисты были первыми настоящими экологами.

В 1899 году русский анархист Пётр Кропоткин, находясь в вынужденной эмиграции в Лондоне, издал свой труд «Поля, фабрики и мастерские», книгу, которая должна стать, если уже не стала, одним из канонических текстов экологического движения. В этой работе Кропоткин рассматривает многие проблемы, занимающие экологов в наше время. Его волновала концентрация населения и промышленности в крупных, нездоровых агломерациях; его волновала расточительность промышленных и аграрных производств того времени, и он рассчитал, что используя действенные меры сохранения плодородности почв, Англия могла бы стать самодостаточной в сельскохозяйственном отношении; он верил в интеграцию работы и образования, так чтобы обучение в процессе производства могло дать академическим знаниям базу для общественной деятельности; он также верил в интеграцию сельского хозяйства и промышленности, чтобы мелкие производители были бы рассредоточены по всей стране и ни один рабочий не чувствовал бы себя изолированным от сельской жизни и от ещё сохраняющихся остатков нетронутой природы. Патрик Геддес, Льюис Мамфорд и другие известные предшественники современного движения в защиту окружающей среды признавали, что Кропоткин существенно повлиял на них, а предложения Мамфорда по широкомасштабной децентрализации, высказанные им в книге «Техника и цивилизация», представляли собой нечто всего лишь чуть большее, чем идеи Кропоткина плюс электрификация.

Если «Оксфордский словарь английского языка» не вводит меня в заблуждение, то экология впервые была признана в качестве направления научной теории в 1870-е годы, в то десятилетие, когда Кропоткин стал анархистом и разработал свои теории анархического коммунизма (наиболее полно изложенные в его книге 1906 года «Хлеб и воля»[24]24
  Оригинал под заголовком «Завоевание хлеба» издан на фр. языке в 1892 г. Рус. издание вышло в 1902 г.


[Закрыть]). Эти теории в основном опирались на пересмотр течения за политическую и экономическую централизацию, которое начало усиливаться ещё с эпохи Возрождения; они подчёркивали, что в своих подсчётах общественных нужд мы должны начинать не с вершин – государства или промышленной корпорации, – а с того уровня, на котором люди напрямую общаются в процессе личных и рабочих взаимоотношений, уровня, на котором наиболее реально можно обсуждать и самым прямым образом определять человеческие нужды.

По сути, разрабатывая анархический коммунизм, Кропоткин лишь развивал те тенденции, которые уже были заметны в анархизме с тех пор, как Уильям Годвин написал в 1790-е годы «Политическую справедливость» – первое значительное изложение этой доктрины. Годвин называл местные ячейки приходами; Прудон и Бакунин были больше заинтересованы в самоуправляющихся мастерских и коммунах; все они подчёркивали необходимость основывать организацию общества на природных законах; и Кропоткин усилил эту концепцию в своей книге «Взаимная помощь как фактор эволюции» (вышедшую в 1902 году после того, как её материалы появились в виде серии статей в журнале “The Nineteenth Century”). Там он связал социальные обязательства, которые считал свойственными людям при отсутствии институтов принуждения, с общественными инстинктами, широко распространенными, по его мнению, у животных. Кропоткин написал «Взаимную помощь» как реакцию на модный в то время неодарвинистский подход, изображавший природу, по неудачному выражению Теннисона, «с окровавленными зубами и когтями», и рассматривавший борьбу за существование как непременно борьбу конкретных особей и видов. Будучи полевым географом с большим опытом исследований в Восточной Азии, Кропоткин обнаружил, что и некоторые полевые натуралисты вместе с ним осуждают такой взгляд на эволюцию как на неизбежную конкуренцию, и именно с одобрения Генри Уолтера Бейтса, автора классического труда «Натуралист на реке Амазонке» и близкого товарища Дарвина, он выдвинул аргумент о том, что борьба за существование была в действительности больше борьбой против неблагоприятных обстоятельств, нежели борьбой внутри видов, и что одной из наиболее действенных сил в эволюции и поддержании баланса в мире природы было на самом деле взаимодействие. Поскольку Кропоткин уделял основное внимание тому, что происходит внутри видов, он не сделал четкого описания сложной схемы взаимных зависимостей, которые замечает современный эколог, когда рассматривает взаимоотношения в природном мире, однако существование такой модели, безусловно, подразумевалось, особенно если учитывать, как сильно Кропоткин стремился доказать, что закон взаимной помощи является универсальным в своём приложении, помещая человека наряду со всеми животными в одном и том же природном континууме и основывая его собственное развитие как общественного существа на том же принципе, на каком обеспечивалось выживание и других видов – от насекомых, до высших млекопитающих.

Таким образом, поскольку классические анархисты сознавали, в какой степени здоровая в биологических терминах жизнь зависит от взаимопомощи на каждом своём уровне, и ясно видели аналогии между животным миром и человеческим обществом, практически нет сомнений, что они – как и их последователи сегодня – прониклись бы заботами современных экологов. Особым вкладом Кропоткина – наряду с его теоретическим вкладом во «Взаимной помощи» – было установление связи анархизма (посредством конкретных предложений промышленных и аграрных реформ, высказанных в работах, подобных книге «Поля, фабрики и мастерские») с движением за сохранение окружающей среды в интересах более полноценного существования, движения, достигшего зрелости только в последние десятилетия под давлением возрастающего экологического дисбаланса и резко сократившихся запасов топлива и сырьевых материалов.

Анархизм, существовавший уже более ста лет как отдельное отчётливо идентифицируемое политическое движение и в своей теоретической форме начавшийся с публикации «Политической справедливости» Годвина в конце XVIII века, на протяжении своей истории принимал множество форм, поскольку, в отличие от марксизма, он так никогда не и разработал формальной ортодоксальной доктрины или жёсткой организационной структуры, так как и то, и другое противоречило бы его акцентированию спонтанности как проявления свободы. Некоторые из форм, которые принимал анархизм, приводили к сенсационной публичности и вызывали крайнюю враждебность; бывали периоды, когда, к примеру, фанатики-анархисты – подобно фантикам из других движений – прибегали к покушениям на правителей и другим террористическим актам. Но такие крайние анархисты всегда представляли незначительное меньшинство, а кроме них были и другие, кто, подобно Толстому, верил, что анархистское отрицание принуждения автоматически означает отказ от насилия; Ганди причислял себя к анархистам такого типа.

Пожалуй, более существенными были различия во взглядах анархистов на то, как общество должно быть организовано политически и экономически и как должен быть осуществлён переход от несвободного общества. Ключевой для всех анархистских доктрин была убеждённость в том, что если даже человек не был по своей природе добр, он, по крайней мере, был от природы социален, а власть принуждения разрушила этот естественный общественный инстинкт. Все анархисты также соглашались, что громоздкие централизованные организации всех видов несут в себе опасность принуждения, и поэтому неизменно увязывали принцип добровольности с общественной, экономической и политической децентрализацией. Организация, утверждали они, должна начинаться с низового уровня, так, чтобы люди в небольших группах и отдельных локальных районах могли контролировать всё, что имеет к ним непосредственное отношение и не касается никого другого. При расширении диапазона интересов анархисты предпочитали не координацию, навязанную сверху некоей удалённой главенствующей властью, но применение того, что они называли «принципом федерации». Под этим они подразумевали, что общие дела города рассматриваются федерацией улиц и участков, направляющей делегатов на городские собрания, причём инициативы исходят с мест, а само такое общество строится на федеративных принципах снизу доверху – от города к району, от района к региону, и так далее, при этом полномочия принимать решения всегда восходят наверх от низового уровня, но не спускаются вниз некоей центральной властью. Очевидна важность этих взглядов на организацию общества с точки зрения задач экологов, так как потенциальная опасность экологического бедствия всегда раньше всего признаётся именно на местном уровне. Действительно, централизованные органы управления в сравнении с децентрализованными более склонны игнорировать признаки наступления экологической катастрофы, прикрываясь интересами так называемого национального благосостояния или даже открыто признавая интересы корпораций.

Параллельно с постоянным анархистским упором на децентрализацию можно выделить и другой аспект (его вряд ли можно классифицировать как теорию), сближающий анархистов с современными экологами. Это склонность к упрощению, а не к всё более нарастающему усложнению образа жизни.

Теоретически ранние анархисты действительно были склонны разделять с социалистами XIX века убеждение, согласно которому при должном управлении всеми мировыми ресурсами не было бы пределов физическому изобилию, которым люди могли бы с радостью пользоваться; именно это допущение со стороны Годвина позволило Мальтусу выдвинуть свои знаменитые аргументы о пределах природных ресурсов и их вероятном воздействии на прогресс и народонаселение. Поскольку мир в XIX веке всё ещё был – по нашим меркам – весьма мало населён, а также поскольку увеличение доступных ресурсов на протяжении века всегда превосходило возможности потребления при тогдашнем уровне технологического развития, предупреждения Мальтуса оставались без внимания анархистов, как и большинства других людей, вплоть до 1960-x годов.

Однако в случае анархистов существовал и компенсирующий фактор. По своему темпераменту они всегда отдавали предпочтение скромному и даже аскетичному образу жизни. Причиной тому был ряд представлений. В самом анархистском подходе было некое безусловное изначальное пуританство; анархисты были склонны рассматривать богачей и как жертв, достойных жалости, и как негодяев, достойных осуждения, такой дуализм восприятия был не столь редок среди религиозных фундаменталистов, для которых анархисты всегда были ближайшим светским аналогом. В то же самое время, анархисты не только чувствовали, что жизнь человека должна быть как можно более спонтанной и естественной (а значит, и незатруднённой материальными привязанностями), но также полагали, что стремление к богатству приводило к бедствиям экономической централизации, а значит, и к политической власти. В силу этих разнообразных причин такие анархистские мыслители, столь далеко отстоящие друг от друга во времени, как Пьер-Жозеф Прудон в середине XIX века и Пол Гудман в середине XX, были сторонниками того, что Гудман называл «достойной бедностью» – упрощение жизни, которое приведёт к упрощению организации общества и экономики. Анархисты и тесно связанные с ними либертарные социалисты, такие как Лев Толстой и Уильям Моррис, были глубоко озабочены дегуманизирующим эффектом машинных технологий, и хотя ни Толстой, ни Моррис не отвергали полностью использование машин там, где существовала необходимость ликвидации некоторых унизительных форм чёрной работы, и они сами, и их последователи стремились к такому будущему, в котором возродились бы ручные ремёсла и прекратилось бы вызванное промышленной революцией разрушение человека и окружающей среды.

В Индии, где предмеханизированное деревенское общество не только выжило в период британского правления, но и охватывало значительное большинство населения, Ганди – на которого во многом повлияли такие западные анархисты, как Толстой, Кропоткин и Торо, – планировал создать основанное на сельских поселениях общество с экономикой, опирающейся на ремёсла и простой, аскетичный образ жизни. Это не было всего лишь азиатской адаптацией анархизма; в Испании в первые месяцы Гражданской войны в 1936 году жители множества деревень в Андалусии, где у анархистов были последователи среди сельскохозяйственных рабочих, изгоняли своих землевладельцев, обобществляли землю и затем принимались строить самодостаточные локальные экономики, в рамках которых они стремились упростить свои нужды ради автономии деревни. Но, как отмечали наблюдатели, их цели определялись как политико-экономическими соображениями, так и в не меньшей степени моралью; они приветствовали недоступность предметов роскоши, таких как алкоголь или даже кофе, с представлением, что теперь их жизни оказались не просто освобождены, но и очищены.

Важным аспектом этой тенденции является не латентное пуританство, обнаруживаемое под анархическим темпераментом, но, скорее, тот факт, что единственные среди всех левых партий, анархисты – в отличие от либералов, социалистов, коммунистов и различных националистических движений – не были приверженцами постоянного материального прогресса и философии экономики роста. Они были склонны полагать, что хорошая жизнь, свободная жизнь не просто возможна, но и более достижима и надёжна при большей избирательности в подходе к технологическому развитию, в подходе, который не воспринимает богатство как необходимое благо. Они даже были готовы согласиться с тем, что в традиционных либеральных или социалистических понятиях рассматривалось бы как регресс, при условии, что это принесёт выгоды не столь материального характера. И стоит заметить, что такая тенденция встречалась у анархистов наряду с отрицанием или игнорированием ими аргументов Мальтуса, касающихся взаимосвязей между демографическим давлением и ограниченностью природных ресурсов.