Текст книги "Антология русской литературы XXI века. Выпуск 4/2018"

«Душное лето. Резиновый воздух. Усталость…»

 
Душное лето. Резиновый воздух. Усталость.
Как по шаблону растут городские коробки.
От детской веры почти ничего не осталось.
Глупые шоу – награда за длинные пробки
И за двенадцать часов ненавистной работы.
Надо идти, раз случилась такая дорога.
Мне не узнать в этой жизни ни где ты, ни кто ты.
Нам подошлют посторонних людей для урока.
Скоро мы впишемся в скучную армию взрослых,
Купим машины и обзаведёмся потомством.
Но поначалу добьёмся карьер одиозных.
Может тебе посчастливится стать руководством.
Это гораздо престижней, чем страсти Шекспира.
Что пубертатные грёзы об искреннем чувстве?
Лучше сродниться с суровой реалией мира.
Или мгновенно утонешь в его самодурстве.
И соберутся, почуяв пирушку, акулы.
Ты осознаешь, что попросту некуда деться.
От постоянного стресса уже сводит скулы
И миллионы рубцов застывают на сердце.
Даже в такую жару здесь мороз минус сорок.
Мы крепко влипли, родившись на этой планете.
Что б ни случилось, лишь ты будешь истинно дорог —
Снова мечтаю о сказочно значимом бреде.
Эти края пропитались колючим угаром.
Всюду толкучка расчётливо мыслящей расы.
Горький морфин начинает казаться нектаром
И избавляет от пут парадиза пластмассы.
 
 
Пасмурный взгляд отражает брезентное небо.
Я опускаю налитые тяжестью веки
И, запустив по болезненным венам плацебо,
Перемещаюсь в страну эйфорической неги.
Ласковый ветер. Озёрные лилии. Свежесть.
Певчие птицы парят над сияющей кроной.
Уличный шум разбивает мою безмятежность —
Это по ней раздаётся мотив похоронный.
И ничего, кроме грохота траурной песни…
Больше не будет по-детски наивных утопий.
Мы не поможем друг другу в период болезни.
Каменный город походит на царство надгробий.
 

Ярослав Жирков

О себе

Пишу с 2015 г. Главной моей работой на данный момент является исторический роман «Мозес» (выпущен малым тиражом). Также имеется энное количество рассказов. Поэзии почти не касаюсь.

Право писать

В центре комнаты стояло чуть покосившееся старое кресло. Оно сливалось с коричневыми стенами затухавшие вместе с уходящим днём. К окну с улицы подлетел шар и сурово поглядел в комнату черным глазом объектива. Несколько щелчков затвора были слышны сквозь тонкое стекло. «Жаль, что шторы всё-таки запретили», – устало подумал человек в кресле. Он сидел напротив играющего светом телеящика и как порядочный гражданин внимал мудрым словам диктора.

– Если вам нечего скрывать, зачем скрываться? – прокомментировал ведущий телепрограммы. Блестящий шар – разведывательный фотодрон сфотографировал напоследок плакат на стене прямо напротив окна и улетел, гудя четырьмя пропеллерами. Человек в старом кресле обернулся и в тысячный раз прочел:

«Дегтярев Андрей Николаевич. ИИН: 19941007;

Возраст: 59 лет;

г. р. 2000 (по старому календарю).

Статус: профнепригоден. Гражданин под особым контролем;

Ранее судим за несанкционированную графодеятельность».

Еще десяток строчек раскрывали личность жильца. Многое он и сам уже не помнил – правда это или нет. Андрей повернул голову обратно к телеэкрану, затем бросил короткий взгляд на окно и подумал о дроне: «Неужели правда в такой штуке стоит фотоплёнка? С приходом Режима, кажется, технологии застыли на одном этапе или вовсе обратились вспять. Очень плохо помню, но кажется, тогда давно был бум микроэлектроники. Куда всё это делось? А сейчас проводные телефоны и фотопленка, проявить которую можно только в специальных лабораториях под пристальным взглядом цензоров. Редкие смельчаки делают это сами, дома. Химия для самостоятельной проявки давно запрещена. Хотя в других направлениях прогресс явно шагнул вперед. Кто-то недавно доказывал, что стоит выключить телевизор во время «Всенародной развлекательной передачи», как электрический сигнал сразу же передают факт этого преступления в Центр и отмечает в твоем деле. Ведь подозрительно – чем ты еще можешь заниматься, если не смотришь лучшую программу страны? Слухи, бестолковые слухи, от них часто пугаешься больше чем от правды. Страх держащийся на слухах, вот оплот нашей родины», – Андрей Николаевич посмотрел на свои руки. Правая – культя без кисти, а на левой всего один палец. «А нет, правда, всё-таки страшнее».

На улице раздалась вечерняя радиограмма из рупоров на столбах. Дегтярёв знал это расписание и впервые за весь день слегка улыбнулся. Он робко встал с кресла – оно заскрипело десятком старых пружин, но звук растворился в шуме с улицы. Андрей подошел к несущей стене единственной, которая толще чем перегородки в пару миллиметров отделяющие от соседей сканирующих пространство сквозь гипсокартонные стены. «На самом деле они просто еще более запуганные, несчастные люди, чем я», – думал Дегтярев. Он отклеил помятую обоину. Перед глазами предстала покосившаяся кирпичная кладка, не стянутая раствором. Один за другим кирпичи оказывались на полу, а в стене явилась дыра. Жилец с трепетом протянул в темноту изуродованные руки и извлек старый, давно запрещенный кроме как в госучреждениях механизм – пишущую машинку.

«Дрона не будет примерно час. У меня есть время», – прикинул в уме Андрей Николаевич и сел в кресло.

Аппарат на коленях. В спешке заправленная бумага встала немного вкось. Поверх машинки плед, на случай если неожиданно прилетит фотодрон. Писать в слепую – давно отточенная практика. Телевизор продолжал галдеть – в эфире транслировались достижения народного хозяйства, но Дегтяреву было не до этого ибо, наконец, он мог писать.

Единственным пальцем писатель вслепую жал на клавиши машинки. Каждый щелчок механизмов заставлял содрогаться от страха, но сейчас звук растворялся в гуле торжественной музыки, и только потому, Андрей ждал этого времени. «Раньше для писательства мне нужна была тишина, а сейчас шум», – подумал он. Безуспешные попытки писать ручкой держа её одним пальцем он бросил сразу после исполнения приговора «за несанкционированную графодеятельность», карающееся отсечением всех пальцев, кроме одного, оставленного чтобы жать кнопки телевизора. То был всего лишь безобидный рассказ, абсолютно аполитичный он не дотягивал до того, чтобы приговорить к казни, но, тем не менее, несанкционированный. Но то, что писал Дегтярев сейчас, тянуло даже не на казнь его одного, а на суровое наказание всех жильцов дома за не проявленную бдительность к соседу-диссиденту. Он это понимал, но держать мысли в себе, не придав бумаге, казалось большей пыткой, чем отсечение конечностей. «И что потом делать с этим текстом?» – не раз задавался вопросом Дегтярев. В молодости, до становления Режима он мечтал о многотысячных публикациях, но сейчас был бы рад, если его рукопись просто не уничтожат, а прочтет хотя бы один человек. «Спрятать. Необходимо её как следует спрятать. История еще не раз перепишется, но пусть хотя бы сквозь столетия кто-то узнает, как было всё на самом деле».

Клавиша уперлась в блокировочный механизм – конец строки. Звоночек, оповещающий об этом, Дегтярев давно извлек – лишний шум был ни к чему. Он сдвинул рычаг перевода строки и вновь принялся за дело. В течение дня Андрей досконально продумывал, как и что напишет, а когда машинка, наконец, была на коленях, даже одним пальцем он быстро излагал всё что задумал. Лист приходилось пропечатывать с обеих сторон, ведь бумагу достать было совсем не просто. Часто он использовал листы ежедневной газеты «Наша Правда». Тогда меж строк лживых статей появлялись слова свободного человека. Андрей прикинул, что однажды, от безысходности, ему придется зарядить в машинку рулон туалетной бумаги, но решил об этом не думать.

Телеэкран осветился цветастой заставкой «Всенародной развлекательной передачи». «И почему, чем больше в стране гнета, тем чаще всё называют народным?» – задался немым вопросом Дегтярёв. Но на размышления не оставалась и мгновения. Начало передачи означало, что выделенное время окончено – скоро прилетит с проверкой фотодрон.

Писатель скинул плед, и вынул пропечатанный лист с минимальным межстрочным интервалом. Слова буквально склеивались друг с другом, но читать всё же возможно. Главное, что бы было кому. В первую очередь, писатель спрятал свежие страницы отдельно от машинки. Это неприметный тайник между стенками неумолкающего телевизора. «То и другое может быть как добром, так и злом», – подумал Дегтярев. – Смотря как использовать».

Машинку писатель прятал во вторую очередь. Он встал на колени перед дырой в стене у самого пола и начал разбирать кирпичную кладку, но вдруг услышал щелчок. Еще один.

Целая очередь выстрелов обрушилась на него и Дегтярев замер, уже зная, что произошло.

Стеклянным глазом в спину смотрел фотодрон. Химический состав плёнки впитал в себя фотоны преступления и аппарат улетел как обычно, ведь он не мог знать, что сейчас заснял.

Дегтярёв судорожно прятал машинку, но понимал – всё уже кончено. Выйти в это время на улицу равно преступлению – комендантский час никто не отменял. «Выбросить машинку в окно!» – подумал писатель, но даже полное её растворение в воздухе не спасло бы ситуацию – фото были неопровержимым доказательством. И только надеясь на то, что в Центре просто физически не успевают просматривать все пленки, Андрей не стал идти на крайние меры и просто спрятал машинку. Закончив, он сел перед телеэкраном и постарался расслабиться, смотря «Всенародную развлекательную передачу». Глупые шутки быстро вытеснили гнетущие мысли, для чего собственно и была она предназначена.

В телеэфире сменилась картинка, теперь шла историческая хроника. Диктор рассказывал историю становление Режима и подчеркивал, сколько он сделал для народа за последние сорок лет.

Дегтярев задремал. Вместе с сознанием, уплывали страхи, переживания, но в тот самый момент, когда сон почти обволок разум, раздался пронзительный скрип двери. Замков в стране не было. Двадцать лет назад власть гордо заявила, что Режим поборол преступность, и посчитала, что запираться гражданам теперь ни к чему. Было это так или всего на всего предлог, тот, кто хоть немного сомневался в истинности их слов – не знал. Однако теперь доступ к квартирам граждан для полиции всегда был открыт, а для некоторых, это оказалось страшнее, чем грабители.

Дегтярев замер в кресле, как того требовал протокол № 1720 «О проверке полицией граждан». Запрещалось двигаться, разговаривать и даже смотреть на стражей порядка во время систематических проверок. В небольшую однокомнатную квартиру вошли двое полицейских и собака. «Так быстро?» – делая вид, что смотрит передачу, подумал жилец. Он пытался утешить себя, что это просто плановая проверка дома. Как и раньше люди в синих комбинезонах с отличительными знаками, электродубинками на поясах и массивными касками своим видом просто напомнят о вседозволенности и уйдут, так и не сказав ни слова. Эта практика была весьма действенна. Дегтярев после этого часто неделями не мог писать, но со временем, всё возвращалось в своё русло. Но сейчас он был запечатлен беспощадным оком фотодрона и мог только утешать себя в последние часы фальшивой свободы, что всё уляжется.

«Мухтар» быстро дышал, высунув язык. Казалось, он не слишком заинтересован в происходящем, а может просто ждал команды «фас», как каждый порядочный пёс. Мелкая сошка Режима, второй полицейский, приблизился к тайнику с машинкой. Смотреть, оторвав взгляд от телеэкрана нельзя, но Дегтярев всё же бросил пару тревожных взоров, и его сердце бешено заколотилось – ногой в тяжелом ботинке полицейский разнес кирпичную кладку и привстал на одно колено для обыска. Позади Дегтярев услышал щелчок затвора пистолета.

– Запрещено, – сухо сказал полицейский, держа в руках потрепанную временем машинку. – Гражданин с ИИН один, девять, девять, четыре, один, ноль, ноль семь, вы обвиняетесь…

Дальше Дегтярев уже не слушал, его мысли были громче слов стража безумного порядка. «Черт возьми, и как мы это допустили? Еще сорок лет назад мы были относительно свободной страной, со своими проблемами, конечно, но тогда выразить свою мысль мог каждый. Но почему, что случилось? – спросил он себя, но давно знал ответ. – Равнодушие, преступный нейтралитет. Как оказалось для торжества зла требуется, только чтобы добро бездействовало».

Полицейский закончил зачитывать обвинение. Жильцу было приказано встать. Он повиновался. За спиной защелкнулись наручники, но с изуродованных кистей они сразу же свалилась на пол. Тогда полицейские заломили руки арестованному, и повели к выходу. В коридорах дома не было ни одного человека.

Дегтярев хотел кричать и плакать, молиться и проклинать, но какой толк? Впереди жуткие дни, а может и месяцы пыток. Совсем скоро он пожалеет, что не вышел в окно вслед за улетающим фотодроном. «Откуда машинка? Где тексты?» – осыплет вопросами специально назначенный для этого человек. Затем Дегтярёва торжественно объявят врагом народа, припишут связи с заграничными государствами, обвинят в шпионаже и предательстве. А ведь он просто хотел писать. «А раньше, – думал Дегтярёв, когда полицейские забросили его в кабину автозака – в те далекие времена свободы, каждый пишущий мог найти тысячу причин, чтобы не набросить и строчки – времени нет, слишком устал или не приходит призрачное вдохновение. Но тогда у нас была возможность заниматься тем, что любим. Но разве ценили это? – двери автозака захлопнулись, машина тронулась. – Нет. Принимали как должное. Мы получили то, что заслужили. У нас отобрали это право. Право писать».

Март 2017 г.

Екатерина Кутыга

Об авторе

17 лет. Стихи начала писать в 14 лет. Выступала на поэтических вечерах. Несколько моих стихотворений вошло в литературный сборник «Голуби серебряные» (к 125-летию М.И. Цветаевой). Вдохновляет живая природа и музыка, а также человеческие отношения.

Осознание того, что чувствуешь

 
Под яркой солнечной звездой
Всходили вместе к небу.
Ты чувствовала его своей спиной,
Он понимал, что раньше здесь не был.
 
 
Его руки прикосновение,
Таинственный и тихий звук…
Всё замирает на мгновение,
И тишина царит вокруг.
 
 
Твоё тяжелое дыхание,
Он не понимает, что произошло…
В одну минуту с опозданием
К нему осознание пришло.
 
 
Он чувствует к тебе нечто иное,
Теперь он понимает суть.
Твою любовь, зализанные раны
Он унесёт собою в долгий, длинный путь.
 

«Липкими от страха пальцами…»

 
Липкими от страха пальцами,
Мокрыми от стыда ладонями,
Горькими на вкус губами соприкасаются эти двое.
 
 
Холод ударяет в ключицу.
От сладости только больно.
Медленными шагами к низу
Их демоны, зовут за собою.
 
 
И думают эти двое, что ужас красивой любви
Не застанет их больше.
Но продолжают в темной ночи секреты расти
От этой жестокой любви.
 

М. Булгакову

 
Десятками перевернутых страниц идёт дорога вдаль.
Не остановиться, не остановиться.
И времени не жаль.
 
 
Бегущие всё где-то рядом,
Но не разобрать черты лица.
Ах, эти образы… Ах, эти образы —
Картины подлеца.
 
 
Страницы дальше, дальше, дальше…
Жизнь всё быстрее течёт вперёд,
Стремиться к выходу.
Мечты не в счёт.
Мнения… да что прогноз погоды.
 
 
Жизнь человека слишком мала.
И всё же когда-нибудь
Книга будет написана,
И будет прочитана
Кем-то ещё, кроме тебя и меня.
 

Михаил Иванов

О себе

Пишу под псевдонимом Михаил Серебрянский. Победитель Всероссийского литературного фестиваля «Русские рифмы» юношеской категории в номинации «поэзия», лауреат (III место) Международного литературного конкурса «Горю поэзии огнём». Первая публикация – Литературный сборник «Голуби серебряные (к 125-летию М.И. Цветаевой)», Волгоград.

«Петербург плачет серым дождём…»

 
Петербург плачет серым дождём,
Пешеходы плетутся понуро.
Март… Тоска… Вдруг смотрю: под окном
Промелькнула родная фигура.
 
 
Пробудившись в мгновенье от сна,
Сердце вздрогнуло, бой учащая, —
Я к стеклу: кто? Она? Не она?
Нет, она… Уж её я узнаю!
 
 
Эти локоны, это пальто…
Эти гордые стан и походка…
Взгляд, который не тронет ничто:
Ни любовь, ни плохая погодка…
 
 
Я давно по ночам уже сплю,
И от холода сердце остыло:
Сколько раз повторил я «люблю»,
Столько раз ты об этом забыла.
 
 
И сейчас не заглянешь в окно,
И сейчас мы не встретимся взглядом.
Всё как прежде: тебе всё равно —
Ты не видишь меня. А я рядом.
 
 
И, как чувства, спустя много лет
Сердце будят, на миг оживая,
За окном твой мелькнул силуэт
И во мгле Петербурга растаял.
 
 
Серый город охвачен дождём,
Пешеходы плетутся сутуло.
Март… Тоска… Я стою пред окном —
Сердце снова надолго уснуло.
 

26 марта 2017 г.

«Опять не спится мне: Бушует ночь…»

 
Опять не спится мне: Бушует ночь.
Разит холодный дождь, грозятся тучи.
И, словно когти чёрные, в окно
Всё тычет яблоня свои кривые сучья.
 
 
Но молнией, что обжигает сад,
Вдруг в памяти блеснёт твоя улыбка,
И тут же в такт дождинки застучат,
И стон ветвей казаться будет скрипкой.
 
 
А если б я с тобой рассвет встречал,
Нам буря б вовсе грохотала вальсом,
И пусть о чувствах я всегда молчал
В такую ночь уж точно бы признался!
 

26 августа 2017 г.

«Вновь трясёт сединой старичок-стеклодел…»

 
Вновь трясёт сединой старичок-стеклодел,
Снова солнце взялось за весло.
Вроде просто сентябрь вчера отжелтел,
А как будто полжизни ушло.
 
 
Наше прошлое – стыд, настоящее – сон,
А грядущее – темень и мреть.
Остаётся одно: слушать дней перезвон,
Забываться и лет не жалеть.
 

2017 г.

Плачь, моя родная!

 
Тёплый летний вечер грезит о закате.
Ты стоишь и плачешь у меня в объятьях.
Быстро расцелуешь вспухшими губами
И зальёшься снова жаркими слезами.
В судорожных всхлипах что-то причитаешь,
И опять целуешь, и опять рыдаешь.
 
 
Плачь, моя родная! Плачь: мы снова вместе!
Снова друг для друга мы одни на свете!
Значит, всё солома, значит, перетрётся…
Только мы и ветер – значит, заживётся!
Только мы и ветер в зареве заката.
На руках любимых ты опять распята.
 
 
Тай в моих объятьях! Бейся горько, жадно!
Плачь, моя родная! А о чём – не важно.
На двоих поделим и беду, и радость.
Плачь, моя родная! Вместе легче плакать!
 

Сентябрь 2017 г.

«Золотая городская ночь!..»

 
Золотая городская ночь!
Блеск огней, а выше – синь да звёзды.
Кто тебя такой красивой создал,
Золотая городская ночь?
 
 
Не могу! Горю! Горю и таю!
И как будто крылья прорастают —
Так и смотришь, что вот-вот вспорхнёшь!
 
 
Воздух! Воздух! Всё наружу рвётся —
Вон из сердца – а душе поётся,
И так радостно, что в мире ты живёшь!
 
 
И всё тянет то ли на гулянку,
То ли в ласки к девушке смуглянке,
То ль в другие страны, к морю, прочь!
 
 
Но постой, мне надоели платья!
Мне милее всех твои объятья,
Золотая городская ночь!
 

2017 г.

Умер человек

 
День обычный, вроде: ветреный и мглистый,
Так же хороводит осень свои листья,
И среда сменилась так же: на четверг,
Просто в тесном мире умер человек.
 
 
Умер неизвестным, умер, как и сотни,
Не в двадцатом веке, не вчера – сегодня.
Прилетела новость, словно первый снег:
Так-то, мол, и так-то: умер человек.
 
 
Кто-то ужаснётся, кто-то зарыдает,
Кто-то ухмыльнётся, кто-то не узнает,
Для кого-то прежней жизнь не будет ввек,
И одна причина: умер человек.
 
 
Был он злым ли, добрым – небеса рассудят,
Но вчера стоял тут, а теперь – не будет.
Не случилось чудо, не свершился грех —
Как бывает часто, умер человек.
 
 
Вроде, не родной он, вроде, не соседи,
Вроде, не последний таковой на свете,
Только воздух душит, время тянет бег,
И кругом витает «умер человек!».
 

9 октября 2017 г.

«Я в храме ставлю за тебя свечу…»

 
Я в храме ставлю за тебя свечу
На счастье к Чудотворцу Николаю.
Перед святейшим за судьбу свою молчу,
А за твою – прошу не уставая.
 
 
За чудом христианская семья
Стоит у канделяберного блюда.
Во имя чуда в храм пришёл и я:
Ты – главное моё земное чудо!
 

27 ноября 2017 г.

Красная сирень

 
В моём саду во всю цвела сирень,
Курилась своим ситцевым багрянцем.
Я так хотел, чтобы и ты в июньский день
Приехала ко мне ей любоваться.
 
 
Я представлял тебя в её дыму
Под шелест ветра и жасминового платья,
И заклинал луной ночную тьму,
И рвал цветочки пятикрылые на счастье.
 
 
Сирень сошла. Сквозь грёзы нежных снов
Ты не приехала. Мне было грустно и обидно.
Теперь в моём саду среди снегов
Пылает только красная рябина.
 
 
Но я тебя под ней уже не жду.
Не важно, что там было между нами,
Мне не заменят искорки во льду
Дымящееся огненное пламя.
 
 
Ведь летом снова зацветёт моя сирень,
Курясь и пенясь своим ситцевым багрянцем,
И я с другой в июньский жаркий день
В её разливах буду целоваться!
 

Декабрь 2017 г.

Наталья Смолина

О себе

Пишу более пяти лет. Участвую в онлайн-конкурсах. В конкурсе, проводимом совместно Синим сайтом и «Астрель-СПб», получила поощрительный приз от «Мастер Текста» («Астрель-СПб»).

О тапочках и космолетчиках

Исключительно Бравый Капитан недоуменно смотрел на объекты и уже не чувствовал себя таким уж исключительно Бравым. Скорее, Недоумевающим Обычным Мужиком, видящим, как проигрывает любимая команда. Новое и необычное состояние Капитану даже понравилось бы, будь объекты более… приличествующими. Например, новенькими бластерами – очень полезная вещь в хозяйстве. Или самоучителями нецензурных выражений на кентаврийском. Или – да что угодно, лишь бы не клетчатыми тапочками сорок пятого размера! Новыми, с этикеткой. Видимо, специально изготовленными: производство прекратилось еще в двадцатых веках. Капитан и сам узнал их только потому, что во время учебы прослушал курс лекций по исчезнувшим из обихода предметам. И лучше бы этим предметам так и оставаться на свалке истории, а не сверкать на пульте управления, смущая всех и вся!

– Это галлюцинации, – пробормотал Капитан. – Давно не нападали ни пираты, ни злобные пришельцы – да они все такие, стоит задержать зарплату! – корабль не ломался, вот я и вижу всякое. Точно, просто галлюцинации.

Капитан зажмурился, решительно, словно не покидал поле боя, поджав хвост, развернулся и с третьей попытки попал в дверной проем. Выдохнул, поспешно открыл глаза и судорожно огляделся, опасаясь, что его кто-то видел в подобном состоянии. Никого – но в конце коридора раздались бодрые шаги, и Капитан тут же одернул китель, выпятил подбородок, нахмурился и двинулся навстречу, источая уверенность и спокойствие. Подействовало: даже шлепающий с тихим чпоканием Техник, разумный осьминог, весьма чувствительный к человеческим эмоциям, не догадался о терзаниях шефа и лишь приветственно щелкнул клювом.

От этого Капитан несколько повеселел. На радостях он заглянул в мозговой центр корабля – столовую – и прочитал лекцию о важности трехразового с парочкой десятков перекусов питания, тут же подал пример подчиненным, встреченный шквалом бурных аплодисментов, присвистов и взрывами петард, и, едва не пританцовывая, вернулся в рубку. Как он и ожидал, пульт сверкал девственной белизной. Ни следа присутствия инородных предметов. Капитан хмыкнул, поправил фуражку и величественно рухнул в кресло. Побарабанил пальцами по подлокотнику и нажал на кнопку вызова:

– Коварная Леди, принеси кофе, пожалуйста.

В рации заворчало, но не прошло и пяти минут, как дверь вновь отъехала в сторону, и на пороге появилась высокая женщина в обтягивающем комбинезоне, с забранными в конский хвост волосами и пухлыми губами. В руках она держала поднос с дымящейся кружкой кофе, и если бы взглядом можно было убить, Капитан сейчас бы истекал кровью.

– Ваш кофе, – мурлыкнула Леди и, покачивая бедрами, не спеша двинулась к Капитану. – И пожалуйста, – наклонилась она к его уху, – пожалуйста, не заставляйте меня выполнять чужую работу, – и она с грохотом швырнула поднос на пол.

Капитан хмыкнул: если его работа заключалась в свершении миллиона полезных дел от внушения уверенности до позирования для памятных фотографий с Президентами спасенных планет, то Леди, наоборот, сливала пиратам координаты беззащитных республик, влюбляла в себя неопытных стажеров и всеми силами разжигала ссоры. Иными словами, выполняла крайне важные функции для разбавления скуки космического путешествия. Капитан радовался, когда Министерство Космических Полетов утвердило эту должность как обязательную. Иногда даже позволял и себя соблазнять, чтобы страдать в дальнейшем от жестокого предательства.

– Ты скачала координаты Абу? У них реформа в…

– Армии, государственный переворот и эпоха разоружения, – перебила его Леди и нахмурилась. – Я профессионал, Капитан! И свое дело знаю. В шесть часов по времени Галактики я уже загрузила данные на флэшку и писала сообщения нескольким пиратским группам, чтобы их объединенные силы не оставили населению Абу ни шанса.

– А выпишу я тебе премию! – развеселился Капитан и вдруг резко скис. – Скажи, а в шесть часов здесь не стояли… э-э-э… не наблюдались некие объекты? В количестве двух штук.

Леди удивленно моргнула и покачала головой. Капитан потер подбородок и неуверенно покосился на пульт управления.

Затем снова на Леди. И на пульт управления. Пожалел, что не всегда понимает, когда Леди лжет, и грустно уставился на лужу остывшего кофе.

– Капитан, это, про премию, – неуверенно начала Леди. – Там просто космическая станция скоро, магазин…

– А, да, да, – Капитан махнул рукой. – Скажи бухгалтеру, что обычную.

Леди взвизгнула и радостно чмокнула его в щеку. Кажется, искренне.

Капитан жалобно вздохнул и нервно расстегнул верхнюю пуговицу на кителе. Подумал, что за этого его бы исключили из училища, расстегнул еще одну, поерзал на холодном полу коридора, огляделся, облизнул зубы и доверительно выдохнул:

– Они меня везде преследуют.

– Конечно, это же пираты, – попытался изобразить человеческое пожимание плечами Техник, но лишь взмахнул щупальцами с гаечными ключами и с грохотом впечатал их в стены. Капитан с уважением посмотрел на вмятины и вновь вздохнул.

– Да причем здесь пираты? Я о них, – Капитан повел в воздухе руками, пытаясь изобразить нечто страшное. – Ты понимаешь.

– Нет, – Техник раздраженно щелкнул клювом и вернулся к работе.

Капитан дернул щекой и мстительно ухмыльнулся, глядя, как тот меняет цвет: все представители его расы вылуплялись эмпатами, потому чужие эмоции вызывали сильнейшую реакцию. Капитан с наслаждением вспомнил первый день в училище, переключился на неприятный момент, когда его укусила собака, приукрасил подробностями интимное знакомство с Леди, и Техник, став кислотно-желтым, не выдержал:

– Капитан, ваша раса занимает низшую ступень в эволюции всех разумных существ. Ваши страдания лишь закономерное следствие этого положения. Примите судьбу и страдайте подальше от меня, иначе я случайно уроню разводной ключ вам на голову.

– Эту поддержку я и ценю в тебе больше всего, – с чувством признался Капитан и смахнул непрошеную слезу: милые повседневные вещицы требовались ему для восстановления пошатнувшегося душевного здоровья как никогда. – Скажи, ты…

Корабль вздрогнул. Коридор заволокло дымом, заныла пожарная сигнализация. Капитана с Техником залило водой и пеной, обдало сухим воздухом, сбрызнуло водой из розовых лепестков, и когда они отплевались и протерли глаза, перед ними уже ухмылялась разношерстная компания из людей и осьминогов, четырехруких гигантов-циклопов и кентавров, пауков и гидр. Капитан почесал в затылке и застегнул пуговицы.

– Пираты, – равнодушно щелкнул Техник. – Я же говорил.

– Ага, ну, пираты! – вперед вышел молодой парень со щелью в зубах и повязкой на глазу. На выцветшем камзоле было вышито: «КЛАВНЫЙ ПЕРАТ». Капитан скривился и постарался забыть правила правописания. Или ослепнуть. – Ну, руки вверх!

Техник сделал вид, что к нему это не относится и, поменяв цвет на высокодуховный рыжий, принялся перебирать ключи. В его случае подействовало. Капитан вновь расстегнул пуговицы и только после лениво подчинился приказу. Все же он был Бравым, а не Придурошным. Да и захватывали их в первый раз: острота ощущений все же штука опасная, и Капитан старался внимать голосу разума и обычно разбирался с преступниками до противоправных действий по отношению к себе. Впрочем, попробовать новое он был не прочь, хоть и не знал, как изящнее вывернуться из ситуации.

– Ну, в рубку веди! – прикрикнул Клавный Перат, и Капитан, подчиняясь, побрел по коридору.

Надо сказать, что действовали пираты слажено, здраво и вежливо: всех встреченных с извинениями запирали в каютах, девушкам приносили прохладительные напитки, чтобы они не лезли под руки с вопросами и не отвлекали от работы, старались идти след в след, чтобы сильно не пачкать сверкающие чистотой полы, и даже разрешили Капитану опустить руки, когда он пожаловался, что они у него затекли. Получалось, что захват корабля – не такое уж и варварское событие, и Капитан сделал мысленную пометку попробовать попасться еще как-нибудь и зажмурил глаза, представляя дальнейшее бравое спасение, как кто-то с задних рядов испуганно пискнул:

– Что это?!

Капитан открыл глаза и едва не подпрыгнул: тапочки! Посреди коридора стояли тапочки и, казалось, как-то недовольно покачивали торчащими из подошвы нитками.

– Так, ну, что это? – жалобно спросил Клавный Перат.

– Артефакт! Крайне мощного психического воздействия! – тут же нашелся Капитан и ничуть не покривил душой: он сам испытал воздействие на себе, как только стал натыкаться на тапочки во всех уголках корабля от личной каюты до туалета. За туалет было особенно обидно. Еще и медик не поверил и прописал курс успокоительных. – Вы вошли в зону поражения, и теперь вынуждены слушаться меня.

– Ну, это, хорошо. А что, ну, делать-то?

– Во-первых, освободить всех заложников. Во-вторых, вымыться, переодеться и выучить литературную форму всеобщего галактического. В-третьих, вы теперь поступаете на службу в космический флот! Будете охранять мир во Вселенной!

– Ура Капитану! – заревели бывшие пираты и кинулись исполнять приказы.

Капитан вытер пот со лба и выдохнул. И предметы психического воздействия, оказывается, приносили пользу.

Капитан с небольшой – крохотной! – снисходительностью поглядывал на ликующих абуанцев. Невысокие волосатые существа больше походили на обезьян, нежели людей, однако прием оказали вполне человеческий: с оркестрами, песнями и цветами, в тянущемся ввысь дворце-резиденции Временного Представителя Правительства, с сотнями тысяч камер и репортеров. К сожалению, на местные цветы у Капитана оказалась ужасная аллергия, но он браво терпел и сквозь зубы отвечал, что сизый – естественный цвет его лица. Правда, знакомые Президенты соседних – и родной Капитана – Галактик, так же прибывшие поздравить его с успешной операцией, не верили, но деликатно молчали.

– Герой Вселенной! – гремело изо всех микрофонов. – Гордость флота!

Капитан улыбался, махал рукой, любовался молоденькими Журналисточками в коротких юбчонках и отчаянно хотел вернуться в каюту и как следует выспаться. Подобные приемы ему уже давно наскучили, он едва сдерживал зевоту и кашель и жалел, что вынужден носить привычную для всех маску. Зато переминающийся рядом с ноги на ногу Стажер Номер Десять – бывший Клавный Перат – светился неподдельным счастьем. И вообще светился: после мытья с мылом и жесткой щеткой. Техник шел пятнами и тихонько клацал клювом, ругаясь под нематериальный нос, Коварная Леди строила глазки Президентам и крала у них из карманов флешки с секретными документами – все как всегда.