Текст книги "Ох уж эти штуковины!"

Ох уж эти штуковины
Составители Тим Яланский, Алексей Ладо

© Перископ-Волга, 2021

Алексей Ладо

Шанс выжить

Чего хотелось больше – сурхлеба или увидеть Лиззи? Майк усмехнулся: дурацкий вопрос! Он рискнет и ради первого, и ради второго… Второй. Нет, Лизи всегда первая, конечно. Он зевнул, потянулся, поглядел на часы. Пора…

Отсчет дневного времени начался.

09:30

Сборы всегда долгие…

Майк начал с нижнего белья, связанного троюродной сестренкой на его двадцатый день рождения. Она исчезла три года назад. Вышла на зов подруги, и все – пропали обе.

Ткань с тонкими металлическими нитями приятно холодила разгоряченное тело.

В комнате жарко. Денежный столбик в онлайн-банке «Сбор» в начале месяца взлетел, и он не задумываясь отправил часть на оплату коммуналки – ужасно соскучился по уютному теплу.

Вообще все складывалось удачно: вовремя подвернувшийся и выполненный досрочно заказ и притормозившая инфляция, и маленький, совсем ничтожный государственный налог этого месяца. Хорошо началось лето, вот бы так и дальше…

09:35

Теперь пуленепробиваемый жилет. Трудность в том, что застежка на боку, а металлические кнопки – маленькие и плоские.

Майк пыхтел от напряжения, нащупывая их, неожиданно рассмеялся: вспомнил, как отец, царствие ему небесное, называл жилет «всепроницаемым», ругался, но упорно приклеивал суперэластом отогнувшиеся пластины. Жилет наследственный – переходил от отца к сыну. Такой сейчас ни за какие деньги не купишь. Продаются, конечно, всякие, но дрянь, ерунда, одноразовые, как лезвия для бритья прошлого века. Зато реклама!

Кстати, не помешало бы посмотреть, что в мире делается. И он неловко, продолжая застегивать жилет, пальцем другой руки нажал на утопленную в стене кнопку.

Застегиваясь, Майк, не глядя на плоский экран, слушал.

Бесполый голос – угадать невозможно, женщина говорит или мужчина – сообщил о новом маршруте бронеавтобуса, огласил список кандидатов в городской Совет. Правильно, начало сезона. Интересно, кто из прежних остался в живых? Кандидаты определялись общим компьютерным голосованием. Он, как и все, выбирал наугад из возникающей ежемесячно на дисплее шифровки знак и отправлял свой голос в центр. У него даже был любимый значок – этакая закорючка, похожая на головастика. В политике Майк не разбирался, но гражданскую волю выражал охотно.

Диктор (дикторша?) зачитал последние новости. Звучали слова «прогресс», всякие «измы», значений которых он не понимал, но общий смысл ясен как дважды два.

Приставки «про» обозначали неукротимое движение вперед, а все «измы» свидетельствовали, что у любого начинания продолжительный подготовительный период. Напротив, слова, заканчивающиеся на «р», обозначали ситуацию как критическую.

Слава создателю, в этот раз были только «про» и «измы».

Такому методу постижения Майка научила мама. Она работала в архивате и, когда удавалось, приносила домой диски с самостирающимися через несколько часов записями. Пару фамилий он помнил: Пушкина, сочинявшего про синее море. Где же чудак видел синее море?! Еще одного, со сложным именем, Хам ин Гуэй, кажется. Этот фантазер состряпал на два диска: «Прощай, оружие»! Из-за названия и запомнил: слишком смешным показалось. Да… они с отцом так и не узнали, почему мама однажды не вернулась с работы…

Покатились по экрану какие-то витамины, тюбики, и он выключил визор – программа двухчасовой рекламы не менялась месяцами.

Статистики по убыванию населения в новостях не показали, это плохо.

09:45

На один жилет Майк не надеялся, несмотря на заверения отца. Отец вообще большой выдумщик был: рассказывал, например, истории из жизни прабабки, которая, похоже, совсем мозгов не имела. «Она возвращалась домой в два часа ночи от подруги…» – чушь, конечно, но мечтать интересно.

К жилету он прикупил непроницаемый комбинезон, и сейчас, обливаясь потом, натянул его поверх, рассовал по карманам различные приспособления, деньги и подарок. Для нее. Лиззи.

Оставались ботинки. Майк сел на высокую скамью. Он любил свои ботинки и почти ласкал их пальцами, затягивая крепче металлизированную шнуровку. Ботинки настоящие: дорогие, на высокой платформе, покрытые спецсоставом, которому не страшны ни кислотные лужи, ни «блины» с трехгранными смертоносными шипами. Достались задарма! Майк выиграл их в виртпокер, поставив на кон две стрелы с наконечниками, начиненными ядовитой плутониевой пастой. И выиграл! Теперь в его арсенале и стрелы, и ботинки, которые не раз уже выручали.

09:50

Готово. Он посмотрел в зеркальную дверцу шкафа, поправил прорезиненную шапочку с секретом: никто не догадывался, что, простенькая с виду, она как шлем из-за внутреннего защитного слоя. Протер очки, закрыл прорези для рта и носа, включил вентиляцию.

Ах, да! Еще это. Браслетик из дешевого пластика – подарок от государства. Бросили в почтовый желоб на День Слияния. Штуковина надевалась на перчатку, протыкала ее, вонзаясь шипом в тыльную сторону ладони. На дисплее тут же высвечивались жизненные показатели. Поначалу Майк отнесся к подарку скептически – игрушка! Но презент успел себя проявить – спас от удушья газом G4. В его микроаптечке сильнейшие средства. Хороший гаджет, главное, он помогал тотчас, если показатели жизни этого требовали.

И еще взгляд в зеркало… Традиционный… На дорожку, так сказать.

Вид себя в полной защите куда привычнее, чем голый сероглазый блондинистый тип.

Пора.

09:57

Беззвучно открыв три двери квартиры, Майк вышел на лестничную площадку, бесшумно, почти на цыпочках, стал спускаться в полнейшей темноте.

В отличие от многих, он никогда не бежал по лестнице, не скатывался кубарем в надежде, что скорость поможет. Это был его конек – идти тихо, медленно, останавливаться время от времени и прислушиваться. Процесс он довел почти до автоматизма, но каждый раз просчитывал нюансы снова и снова. Все имело значение: и одежда, и выбранное время похода, новости визора, даже погода. Доведенный до совершенства процесс давал 98 % надежды.

Внизу хлопнуло, и чей-то вздох облегчения сменился натужным хрипом. А вот теперь можно и побежать, пока чужая жизнь оплачивает его поход. Побежать, но… медленно.

Майк обогнул скорчившееся в углу холла первого этажа тело – Христо Пе́трович, долго прожил, молодец. Недавно они распили бутылку запрещенной градусной смеси, отмечая пятидесятилетие соседа. Карманы вывернуты, подъездная дверь распахнута. Можно идти. Охотник не задерживается на месте охоты более чем на пятнадцать секунд. И там, где один, не бывает другого. За нарушение этики преследования – смертная казнь.

Да, советы Христо были полезными, а сам не уберегся, попал под выбраковку. Жалко соседа, но Майк тотчас погасил чувство сострадания – не время раздумывать, когда нужно максимально сосредоточиться.

10:00

Сизое солнце заливало двор мертвенно-голубым цветом. Он ждал желтых оттенков. И это несоответствие Майку не понравилось. Ну, тут уж ничего не поделаешь – импульсы светимости солнца расчету неподвластны.

Чуть дымилась, разъедая асфальт, кислотная лужа. С покосившегося скелета тополя свисала черная змейка проводка, концы которого, он знал, и все жильцы знали, заканчивались под первой ступенькой высокого крыльца. В бронированном окне первого этажа посверкивало дуло автомата. В общем, все, как всегда, привычно и без фантазии.

Он уже хотел сделать шаг, но остановился – все же нечто непривычное было.

Мутирующий, с облезлыми перьями, выжженными глазами голубь сидел на краю кислотной лужи, пытаясь хлебнуть из нее. На лапке голубя блеснула магнитная клякса. Майк похолодел: если птицу спугнуть, то эта клякса может разнести полдома.

Тут голубь вроде как опомнился, вспорхнул, отчего сердце чуть не остановило свой ход, и улетел.

Майк выдохнул: ну как он мог забыть, что подобного рода вещи целенаправленны! Визор покажет, куда приземлился голубь. А их десятиэтажка… да кому она нужна, чтобы тратить на нее бешеные деньги?!

10:05

Несколько шагов, несколько метров…

Мимо продребезжал бронеавтобус с рабочими, проехал, брызнул каплей из пневмотрубки. Плевок зашипел и погас на суперботинке. Майк усмехнулся: они и не такое переживали! Он зашагал по бетонной дорожке, перепрыгивая лужицы. По газону безопаснее, конечно, но сегодня искусственную траву покрывал серый налет неизвестно каких, но явно не полезных осадков.

Скоро, очень скоро он будет в безопасном месте. В месте, где можно расслабиться, отдохнуть, где можно не опасаться ловушек. В месте, которое охраняется государством для их, граждан, блага и процветания. Скоро наконец купит то, о чем мечтал уже месяц, и увидит ту, о которой думал каждую минуту.

10: 45

«Хорошее время выбрал!» – похвалил Майк сам себя. Единственный посетитель хлебной лавки испуганно зыркнул из-под шлема и мышкой прошмыгнул мимо.

В маленьком светлом зале тепло. Пахло выпечкой и совсем чуть-чуть ее духами. Лиззи!

– Здравствуйте, Майк, – сказала тоненькая, как тростинка, рыжеволосая продавщица, – давно к нам не заглядывали. Я уже соскучилась по вашим… – она на мгновение запнулась, – серым глазам. – И в ее – синих – замелькали веселые чертики.

За это она ему и нравилась – за откровенность, за бойкость, за милую ехидность. А рыжие, солнечные, ничем не прикрытые волосы вообще сводили с ума. Белый халат, перчатки – все. Впрочем, в лавке ей ничего не угрожает. Наверное, Лиззи надевает броню, когда возвращается со смены домой.

Майк стащил шапочку, облокотился на прилавок.

– А уж я как соскучился, вы даже не представляете.

– Представляю, – Лиззи протянула руку, пригладила его лохмы, мол, растрепались, одну прядку даже завела за ухо, – хлебушек снова подорожал. На него пахать и пахать надо. Вы, Майк, всего лишь второй покупатель за утро.

Она вздохнула и оглянулась на полки, где рядами желтели суррогатные буханки с масляными коричневыми корками, батоны и булочки.

Хулиганка! Майк не стал играться, вытащил подарок:

– Все это время я думал о вас, Лиззи, и надумал… Это вам, – он протянул бархатную коробочку и с удовольствием увидел легкий румянец на ее щеках.

Не осторожничая – какая беспечная девушка – Лиззи открыла коробочку и ахнула.

Было бы с чего ахать: золотой перстенек тонюсенький, камешек маленький, но рубин настоящий. Старое украшение, мамино. Примет ли она предложение руки и сердца? Да или нет? Предложенное сердце Майка укатилось, кажется, в ботинки.

Девушка сказала то, чего он вовсе не ожидал:

– Давайте снимем перчатки?

– Зачем? – удивился Майк. Шапка, ладно, но перчатки… Это настолько интимно, что снять их – либо проявить высшую степень доверия, либо…

– Вы охотник? – прямо спросила Лиззи, обозначив второе «либо».

Вот оно что! А чего он хотел, дурачок? На что рассчитывал?

Все девушки мечтают выйти замуж за охотника, войти, так сказать, в элиту. Профессиональные убийцы – охотники – имеют все: власть, деньги, связи. Они выполняют государственную задачу «прореживания» по закону. А законы о лишних людях суровы: не больше одного ребенка в семье, инвалиды, безработные любого возраста и пола, неработающие старики, – огромный список. Выбраковка необходима, так как прокормить «хлебушком» расплодившееся население земного шара невозможно.

Сосед Христо Пе́трович ровно в пятьдесят попал под сокращение. Обычная практика – на заводах нужны молодые, сильные. Родственников, чтобы взяли на обеспечение, у него не было, а новую работу сосед найти не успел. «Полгода не тронут», – уверял Христо. Неделя прошла после юбилея…

Стать охотником почетно, но очень трудно. Конкурс – по двести человек на место в колледже, из которых не менее ста проскочат по блату. Три года обучения за свой счет, практика с недорогими заказами под руководством наставника, который заберет львиную долю оплаты… Много чего еще.

Майк мог бы. Он точно знал. У него были связи – от бабушки, эпикировка, знания – от отца, всякие умные штуковины – от сестры. Дело в другом. Убивать он не мог – противно. А вот это – от мамы, от запрещенных книг, где убийство – преступление.

Он поморщился: игла гаджета всегда выходила с болью, – стянул перчатки. Лиззи тоже, и они положили ладони тыльными сторонами вверх на прилавок. Зачем она это сделала, Майк не понимал, клейма у нее и быть не могло, девушек в охотники не берут.

Несколько долгих секунд они смотрели друг на друга – глаза в глаза.

– Извини, – от волнения он перешел на «ты», – наверное, защищаясь, убивали многие, но я не охотник. И… – стоит ли говорить запрещенное? Все же закончил: – и не хочу им быть. Я простой онлайн-инженер.

Что ж, значит, не судьба найти некорыстную половину, а проще – любовь.

– Боже, какое счастье! – прошептала Лиззи. – Я боялась, что охотник, больно вид у тебя суровый. – В ее взгляде смешинки смешались со слезами. – Давай встретимся вечером, и я скажу…

– …да?

– Да!

11–30

Волосы Лиззи чуток растрепались, а губы немного припухли. Колечко на пальце искрилось рубиновыми лучиками. Она дотронулась до перчатки Майка, перевернула свою:

– Хороший гаджет, хотя и бесплатный. Мне уже помогал, а тебе?

– И мне. Может власть позаботиться, когда хочет.

Майк купил хлеб, батон, пару еще теплых булочек. Снова потянулся к девушке. Но она отступила к полкам.

– Вечером… Забыла! Сегодня привезли пирожные. Эклеры! Это большая редкость. Правда, дорого. Очень.

Эклеры лежали в прозрачной коробке. Толстые, важные, посыпанные миндальной крошкой, знающие себе цену среди прочей выпечки.

Майк не ел пирожных года два. Язык замер в предвкушении.

– Давай вместе! – он выбрал два самых больших, так ему казалось. Денег в обрез, но хватило.

Крем чуть горчил от миндаля, но так даже лучше – не приторно. Он и не заметил, как проглотил вкусность.

– А ты что же?

– Вот еще, желудок портить перед обедом, – Лиззи улыбнулась, но грустно, – бабушкино воспитание. Я потом съем, на де-се-р-т, – выговорила по слогам почти забытое всеми слово…

У двери Майк обернулся: солнечные волосы, небесные глаза, – Лиззи. Его Лиззи!

Натянул шапочку, кивнул:

– До вечера.

12–00

Без происшествий он дошел до квартиры, на автомате замечая опасности. Спасибо отцу, выдрессировал, в мыслях же только она – Лиззи.

От мыслей, что ли, голова немного кружилась, сердце бухало, а пальцы немного дрожали, когда Майк стаскивал ботинки. В согнутом состоянии живот скрутило, будто там завелась проволока. Да что такое? От сладкого, может, с непривычки? Во рту до сих пор вкус миндального крема с ванилью. Или…

Догадку опередил гаджет. Отравление! На белом экранчике вспыхивали красные знаки поражения. Майка затошнило, он привалился к стене, закрыл глаза. Сейчас машинка полечит.

Прошла минута, две… Ему становилось хуже. Он взглянул на перчатку и вздрогнул. Никаких красных знаков, по белому фону тянулись черные буквы: «Спасибо за использование демоверсии. Если вы хотите купить программу…»

Майк бросился в душевую, к аптечному шкафчику, вытащил бутылек с противоядием. Не отмеряя, пару раз глотнул горькую жидкость.

«Вот же гады! – думал он, пока целебная настойка делала свое дело. – Проклятые эклеры! Что же получается, власть распространила бесплатные гаджеты с хорошей, но демофункцией, словно антилотерею, отравила пирожные, да и мало ли еще чего понаделала… Неслыханно! Зачем? Деньги нужны? Ерунда, для этого другие способы есть, те же налоги. Сама занялась выбраковкой? Неужели все настолько плохо в мире? Придется в сто раз больше быть осмотрительнее, осторожнее.»

Полегчало быстро, вовремя спохватился. А мог бы и до вечера проваляться. Лиззи! А если у нее нет с собой противоядия?

Он засунул бутылек в карман, ринулся в прихожую и, несмотря на остатки тошноты и головокружения, схватил ботинки.

Когда в лавке обед? В час? В два? Она не сказала, а Майк не помнил…

Впервые в жизни он изменил своему принципу – не бежать.

Майк вихрем промчался по лестнице, грохнув дверью, вылетел на улицу, краем глаза отметил новый шнур на тополе, запрыгал через кислотные лужи, не щадя ботинок.

Отсчет времени начался.

У Лиззи есть шанс выжить. Он, Майк.

12–15…

Марина Тихонова

Лизавета

Первую ночь в деревне мы маялись от жары и безделья, пока дед Егор, докурив трубку, не погнал нас с крыльца в дом и не пригрозил выпороть, если сунемся в овраг, где нашли тело Четырехглазого.

Четырехглазым прозвали местного дурачка Кольку Ветрова за огромные очки, которые он смастерил сам и никогда не снимал. Года два назад он обосновался в пристройке музея-усадьбы старого графа, куда устроился сторожем. Ни сколько ему лет, ни как он по-настоящему выглядел, без отвратительной клочковатой бороды и черных сальных патл, никто не знал. Две вещи про Кольку были главными новостями тем летом – его привычка собирать всякий хлам и мастерить из него что-то несуразное: чудные огромные очки, радио, шипящее на всех частотах, и дребезжащий велосипед. А вторая – внезапная влюбленность, превратившая его в оголтелого чудака, расхаживающего с цветком в нагрудном кармане засаленного пиджака и с блаженной улыбкой на лице.

Тогда у нас и появился план – за три дня до Ивана Купалы, перед пожаром, превратившим половину деревни в дымящиеся головешки. Получается, время было остановиться и не натворить бед.

Мы с Митяем решили, что надо пойти в овраг – разобраться, что там случилось. Больше никому не было дела до Кольки, а от того, что дед пытался нагнать страху, мол, нечисто там, зудело полезть туда в ту же минуту. Спать по ночам казалось глупостью.

Помню, как запрыгнув под шерстяные пропахшие костром одеяла, мы долго пялились в потолок и ждали, пока скрипнут пружины старой советской кровати на втором этаже и захрапит дед. Темнота в комнате стояла такая звенящая, почти осязаемая, какой в городе не бывает. Только слабый лучик лунного света пробирался через кусты герани на подоконнике, и суетились в подполе мыши. Я задремал. Мне вдруг почудилось, что мы плывем на этих железных кроватях с огромными матрасами через туман, заполнивший комнату, в окно и дальше – в ночь, где сияет Луна.

– Гришка, ты задрых, что ли! Пошли давай! Только тихо! У деда рука тяжелая, имей в виду, – шикнул на меня Митька и, подхватив джинсы и футболку, валявшиеся комком в углу, прокрался в коридор.

Не успел я найти свои кеды в потемках, как тихо скрипнул засов на входной двери. Вечно Митька старался меня опередить. Наверное, нужно было сказать ему, что мне нельзя идти туда. Но все как-то быстро закрутилось. Случая не было предупредить Митьку, что я чувствую мертвяков. И иногда – вижу. Такой вот талант достался с рождения, все не как у людей.

– Заткнись! – буркнул Митька, схватил камень и запустил в соседский огород, где протяжно завывал Пряник – беспородный лохматый пес, вымахавший до чудовищных размеров и не в меру добродушный. Он дружил со всей деревней, но больше всех – с Четырехглазым и очень по нему тосковал.

Обычно они вдвоем каждое утро объезжали округу. С первыми петухами Колька залезал на побитый велосипед, который был всей его собственностью, и выгуливал Пряника – больше к нему никто не решался подойти и потрепать за холку. Уж больно здоровый и непослушный. Пряник трусил рядом со сторожем, оповещая округу заливистым счастливым лаем, что новый день уже начался. Недолюбливали их, сами понимаете.

– Ты хоть знаешь, где точно его нашли? – возле последнего уличного фонаря я остановился вроде как шнурок завязать, но у меня уже кружилась голова, как всегда, если мертвяки поблизости.

– Что, Григорий, опять струхнул? – подражая деду, чей сухой и тихий голос напоминал треск сломанных веток, Митька засунул руки в карманы и разглядывал разливавшуюся перед ним темноту.

Два шага – и непроглядная ночь, где шумел лес, потревоженный ветром, где могло таиться все, что угодно. Это-то и будоражило кровь.

Последний дом по улице стоял с покосившейся крышей. Он прятался в бурьяне выше моего роста и смотрел на нас черным глазом разбитого окна, будто отмеряя границу между реальностью и изнанкой жизни, которую так хотелось изведать. Ни единого огонька кругом – все спали, и вдруг почудилось, что люди исчезли. Только мы с Митькой остались. Из живых. А мертвых тут было полно…

– Всегда говорили, что место там плохое. Костей много. Чуть тронь землю – найдешь череп или еще что. Кладбище раньше было. Еще при царе. А потом река русло изменила – ну, когда плотин понастроили – и подземные воды сюда ушли. Тут известняка много, вымыло, могилы-то и провалились. Такой вот овраг.

Митька шел быстро, подсвечивая дорогу фонариком и сверяясь с навигатором в телефоне. Чтобы сократить путь и вернуться, пока наш побег не обнаружили, мы свернули с колеи на тропинку через луг, примыкавший к лесополосе, похожий в темноте на черную ленту, и оказались на месте.

Я слушал Митьку краем уха. Ночь пела вокруг на десятки голосов. Шелест сочной, полной жизни листвы могучих дубов и вязов. Шепот холодной и влажной от росы травы, щекотавшей голую, покрытую мурашками кожу на икрах. Гудение комарья, одинокий крик перепуганной птицы неподалеку. Митька замер и долго с любопытством вглядывался в темноту.

– Волков здесь нет, – констатировал он и вышел к кромке оврага.

– Сам проверял? – я старался не отставать.

Выпустить друг друга из виду было легко, а остаться наедине с теми, кто бродил тут, я не хотел. Кровь прилила к голове, все стало расплываться перед глазами, поэтому, когда я споткнулся, больно ударившись ступней о камень, и полетел кубарем на дно оврага, то даже не понял, что произошло, пока Митька не начал орать, свесившись с обрыва.

– Ты прямо как он! Колька, говорят, так и помер – летел на своем велике черт знает куда и навернулся! Че там? Видно что-нибудь? – он посветил фонариком, и я вздрогнул, успев заметить, как кто-то поспешно отошел в темноту, – достань че-нить, а? В классе девчонок напугаем!

– Дурак! – я бессильно выдохнул, сражаясь с приступом тошноты. Что-то больно впилось в ладонь. – Помоги выбраться, говорю! – я закричал, и звук, который последовал за этим, напугал меня до беспамятства. Шаги. Почти топот. Множество босых ног, спешащих прочь от меня.

– Да не ори ты, – ответил Митька. – Ща, подожди! Что ты нашел? Вон, у тебя в руке – отсюда вижу! О, Колькины очки, будешь нашим новым Четырехглазым! – он ухмыльнулся.

Вытаскивая меня наверх, Митька много чего мне припомнил, но его напряженное от усилий и одновременно довольное лицо я запомнил хорошо. У нас появилась добыча.

– Дай посмотреть! – пока мы лежали на краю обрыва, переводя дух, одной рукой Митька уже тянул на себя странно холодную дужку очков.

– Точно. Они. Глянь, какие странные! Проводки и кнопочки. Блин, Четырехглазый прям очки виртуальной реальности смастерил! – он надел их, чертыхнулся и отшвырнул в сторону. – Кусаются будто! А толку никакого – ничего не видать! А ты что-нибудь еще прихватил из оврага? – он хлопнул меня по пустому карману шорт и хмыкнул, получив хороший пинок в бедро.

– Тупые у тебя идеи!

За словом и ответным ударом Митька в карман не полез, и мы покатились по жесткой земле к зарослям крапивы под старым дубом. Только ей и удалось привести нас в чувства.

Пока мы хохотали и переругивались, над нами пролетел, хлопая огромными крыльями, филин и уселся неподалеку наблюдать. Он долго недовольно ухал нам вслед, когда мы тащились через лесополосу обратно в деревню. Машинально я спрятал Колькины очки в карман. Даже удивился, когда потом обнаружил их. До этого момента я был уверен, что они остались валяться в крапиве.

Странная штуковина. Раньше я таких не видел. Две крупных толстых линзы, крошечные кнопки на левой дужке – Колек был левшой, оно и понятно. Одно из стекол треснуло по диагонали. В очках действительно, кроме расплывчатых очертаний и радужных преломлений света, ничего нельзя было увидеть. Они странно холодили виски, и пару раз возникало ощущение, что это не я поворачиваю голову, а кто-то меня разворачивает, схватив за нос. Зачем они были нужны, я и представить не мог.

Когда мы добрались до крыльца, небо начало светлеть. Где-то на другом конце деревни одиноко заголосил петух. Пряник попытался добраться до нас, отчаянно виляя хвостом, но с его весом перемахнуть через забор невозможно.

– Смотри че, за Кольку нас принял! – Митька зевнул и сбросил у двери кроссовки, которые носил на босу ногу без шнурков. – Как раз в это время он выезжал из графской усадьбы и забирал его… Я вот думаю, если он в этих очках постоянно таскался, неудивительно, что нашел себе даму сердца. Когда ни хрена не видно, кто перед тобой, влюбиться проще простого.

Что-то шевельнулось во мне при этих словах. Дурное предчувствие, но я не обратил на него внимания и рухнул на кровать, тут же провалившись в глубокий сон.

– Мать вернется – устроит вам! Связываться некогда, а то бы! Ноги аж черные, вы себя хоть видели? Где шлялись-то опять? – возмущался дед, поливая из шланга аккуратные, без единого сорняка грядки капусты и кабачков. – Вот скажи, Митяй, вам, остолопам, уже по пятнадцать, кто из вас выйдет-то? – развернувшись, он окатил нас водой, пока мы сидели на крыльце, уминали бутерброды и подкармливали Пряника, кидая ему куски через забор.

– А! Дидя! – Митяй зыркнул на него с обидой и запрыгнул в прихожую.

– Ну, хоть немного помылись, – рассмеялся дед вдогонку, пока мы, мокрые с головы до пят, рыскали по комнате в поисках сухой одежды. – Эй, молодежь! Тут к вам невеста в гости! Я так понимаю, на Купалу звать пришла, а, Дианка? – в его старческом голосе появились ехидные звонкие нотки.

– Вали! Твоя очередь с ней общаться, – я отпихнул Митьку к выходу и посмотрел на себя в мутное зеркало на книжной полке.

Куда уж, жених! Обтянутые загоревшей кожей скулы и торчащие из взъерошенной копны, куда еще с ночи набилась трава, уши. Мои самые выдающиеся черты. Если не брать в расчет обожженный солнцем нос. Я вообще старался на него никогда не смотреть. Курносый и покрытый веснушками, он приводил меня либо в бешенство, либо в отчаяние. Поэтому я старался держаться подальше от зеркал и определял, насколько паршиво выгляжу, по реакции окружающих.

– Все лучше, чем собирать малину или навоз раскидывать. Подвинься! Че ты там увидел? – Митька оттолкнул меня от зеркала, уложил мокрые смоляные волосы пятерней и одернул футболку. Все, что нужно было сделать, чтобы девчонки сходили по нему с ума.

– Приходи вечером к костру. Не будешь же ты весь день с дедом в огороде ковыряться! – он хлопнул меня по плечу и был таков.

Я услышал, как Диана с досадой произнесла мое имя, затем взрыв смеха и удаляющиеся веселые голоса. Я подождал, пока они исчезнут, и вышел из дома в сопровождении ленивого кота, тершегося о мои ноги с таким видом, будто делает одолжение.

Дед бросил на меня косой взгляд, но ничего не сказал. Повадки Митьки он не одобрял громко и регулярно, но я чувствовал, что ему было бы легче, веди я себя так же, как Митя. Подозревал ли он, что у меня есть секрет, не знаю. Но я его настораживал – это точно. Поэтому я предпочел забрать ночную находку и уйти обследовать Колькину нору в усадьбе. Одному, без Митьки, больше шансов что-нибудь узнать, а не только вляпаться в неприятности.

В сам особняк, когда-то принадлежащий графу и отданный в распоряжение местного краеведческого музея, я не стал заходить, хотя еще с детства знал про потайной ход в подвале флюгера. Все деревенские мальчишки знали. Это у нас было что-то вроде посвящения – залезть ночью в хозяйские покои и прокричать какое-нибудь оскорбление в зеркало. Якобы, разозлившись, граф должен был явиться оттуда и задушить наглеца. Конечно, такого ни разу не случилось, но слухи о его ужасном характере и садистских привычках так твердо укоренились в жизни деревни, что времени никак не удавалось их поглотить, заставить исчезнуть. Дело еще было в его дочери, которая покончила с собой, когда грозный отец насмерть засек розгами ее возлюбленного, служившего в усадьбе конюхом. Местные часто вспоминали девушку к делу и без, приговаривая: «Смотри, Лизавета увидит и придет за тобой». Ходил слушок, что – неупокоенная – она охраняет деревню от злых людей и наказывает проказничающих мальчишек. Потому-то и странно, что с Колькой такое приключилось. У нас не то что несчастных случаев – скотина не дохла без причины.

Дверь в каморку Четырехглазого была нараспашку. Я спустился по крутым узким ступенькам. Мутные, покрытые паутиной окна комнаты были как раз на уровне земли. Здесь стоял сизый, душный, пропахший пылью туман, в то время как в открытый дверной проем лился солнечный свет июльского обжигающего полудня.

Все вроде бы на своих местах. Жесткий проваленный диван, старое кресло, украдкой вытащенное из хозяйской гостиной, шкаф завален какими-то деталями, проводками и прочим хламом. На столе несколько пожелтевших от времени книг.

Я сел в кресло, столетние пружины жалобно заскрипели. Оно качнулось, и мне померещились в окне чьи-то покрытые землей босые ноги. От страха я не мог пошевелиться и зачем-то, нащупав в кармане Колькины очки, надел их. Как будто кто-то подсказывал, что нужно делать.

Сначала все выглядело темным расплывчатым пятном, затем глаза стали привыкать. Появились детали, и до того удивительные, что я вскрикнул, забыв об опасности. Боковым зрением я замечал, что на дужке мерцают огоньки, и сразу догадался, что, попробовав каждую кнопку, я получу какой-нибудь еще фантастический эффект, но пока было достаточно представшего предо мной открытия.

Я оказался в другом месте. Нет, строго говоря, место было тоже самое – каморка прислуги, но, наверное, два столетия назад.

Пол устлан свежими выструганными досками, и я почувствовал их смоляной запах. В углу горел огонек лампадки перед крошечным образком. Вся мебель преобразилась, сбросив паутину и пыль. Пахло смородиновым чаем и немного рыбой.

– Пойдем быстрее! Нас никто не увидит, отец еще нескоро вернется, – девушка остановилась на ступеньке и, подобрав подол длинного, расшитого кружевом платья, согнулась, чтобы заглянуть в комнатку и улыбнуться мне, – что ты опять с этими книжками возишься! Давай, – она протянула тонкую, почти детскую руку и звонко рассмеялась, – а то без тебя уйду купаться.

Тело не слушалось, я не мог произнести ни слова, но, к своему удивлению и ужасу, поднялся. Увидел, как моя ладонь сжимает хрупкие пальцы, и, подхватив хохочущую Лизавету на руки, вышел наружу.

Тропинка пронизывала огромный раскидистый сад и сбегала к песчаной отмели, спрятанной в зарослях камыша под необъятной ивой. Ветви спускались почти до воды и так сладко шептали нам о любви, колеблемые теплым летним ветром, что кровь ударяла в голову, и реальность переставала существовать. Пара послеполуденных часов, пока ее отец ездил по службе, принадлежали только нам. Счастья было так много, что оно кружило голову и до боли переполняло сердце.