Текст книги "Ох уж эти штуковины!"

Лермениск вернулся через день. Ждущий его агрегат стоял на резном медном подносике у входа в кабинет. Солнечные лучи, падающие сквозь заросшее плющом окно, красиво отражались на золотистой поверхности.

– Это… он? – заикнулся синьор Лермениск и нервно промокнул лоб платком, на этот раз нежно-сиреневым. – Уже готов? Так быстро. Вы, бесспорно, большой талант. А как он работает?

– Для этого нужно дождаться Луны, то есть вечера. – За окном сияло полуденное солнце, отчего, собственно, заказчик и вспотел. – А пока вы можете ознакомиться с теоретической частью…

– Ага, ага… – почти испуганно закивал Лермениск и вцепился обеими руками в поднос. Большие пальцы еле заметно поглаживали края окуляра и иглы штангенциркуля. – Насколько дорогой вышла работа, позвольте полюбопытствовать?

– Вашего жалованья не хватит, – махнул рукой Грассини, – забирайте как подарок.

Лермениск прикинул свое инспекторское жалованье и мысленно присвистнул. «Дорогой ты мой!» – он чуть не облобызал штангенциркуль и только крепче прижал прибор к груди.

Пока Антиной Грассини с учёной въедливостью объяснял принцип работы своей поделки, Тимотео Лермениск прикидывал, как отнесёт агрегат к ювелиру, и тот украсит его резьбой, модным перламутром, нацепит удобный ремешок для ношения на поясе. В облагорожненном виде его можно и Государю показать.

Работа ювелира заняла вовсе не сутки, а ровно неделю и вылилась Лермениску в довольно круглую сумму. Зато теперь ублюдок штангенциркуля и транспортира был обвешан резными дубовыми листьями из благородной бронзы, а по латунной дуге рассыпались, словно пуговицы по камзолу столичного щёголя, малюсенькие перламутровые фазы Луны. Измеритель был воистину совершенен.

Повелев паре мальчишек-писарей размножить инструкцию от Грассини в десяти экземплярах, он отобрал наиболее каллиграфически безупречный и отправился на заранее оговорённую аудиенцию к Его Величеству Императору Джулибарду Пятому по прозвищу Лысый.

* * *

Монарх восседал в Павильоне Ясности посреди изнывающей от дождя зелени, куда соизволил спуститься для принятия позднего завтрака. Беседка величиной со средних размеров колумбарий, настолько же пафосная и монументальная, была неуютна. Несмотря на обилие драпировок цвета императорской лазури, в ней пахло погребом – наверное, из-за скверной погоды и близости императорских прудов. Джулибард Пятый пил заморский пряный напиток и грел мясистый нос над паром от тонкостенной чашки. Голова императора напоминала яйцо страуса – конически вытянутая кверху, пятнистая от многочисленных оспинок и совершенно лысая. Зато каштановая борода, разделённая на две половины и надушенная ароматическими маслами с родины напитка, внушала уважение и гордость за страну.

Тимотео Лермениск рассмотрел лысину владыки четырех морей со всем возможным благоговением, ибо император сидел лицом к огромным панорамным окнам и изволил взирать на мокрый сад. Лермениск приблизился, вдохнул побольше воздуха, в котором явственно различил ноту жасмина из Великой Средиземной, и разразился длиннейшей тирадой на тему грядущего благоденствия Румории и бесполезного и ничтожного злопыхательства её соседей. Император милостиво склонил слух к устам Сопровождающего Инспектора, и уединение в Павильоне Ясности привело историю Румории к неожиданному повороту, а Антиноя Грассини сделало величайшим патриотом и гением современности.

Расписав злоключения гигантского круглого сыра, столь ярко освещающего жизнь румориан, Лермениск упомянул и голубой сыр с плесенью от небесной козы Мекимеки, и белый жемчужный от Владычицы Севера, и золотой сливочный от Золотого Братца, и оранжевый с паприкой в цветах Дворца Всемогущего Владыки.

Луна могла принять обличие любого из известных человечеству сыров. Она была гарантом сытой жизни румориан (недаром народ говорит: «Коли будет недород, на Луну пойдёт народ. Мы отрежем лунный сыр и накормим целый мир») и символом могущества. Лермениск знал, что в Великой Средиземной Луна представляла собой жареный блин из рисовой муки, а у дикарей с Севера – обкатанный Океаном круглый кусок янтаря. Но то заграничные, ненужные Румории домыслы и слухи. Наш, и только наш Сыр являлся собственностью Императора в тот момент, когда Луна проплывала в пределах руморских границ.

Каково было удивление Джулибарда Лысого, когда он услышал о международном воровстве. Оказалось, что вероломные соседи воруют руморский сыр! Они успевают оттяпать или обстругать Лунную Голову в тот момент, когда Луна ещё пребывает на территории Румории, тянутся гигантскими прозрачными серпами на многоколенчатых рукоятях и режут, режут Луну. Она не успевает оправиться к утру, поскольку кормит ещё и целые когорты Небожителей, вознёсшихся героев и армию Всемогущего Владыки. Таким образом, Луна не просто отдает свои части в соответствии с фазами из учебника, она значительно теряет в весе и объёме.

– Но мы привлечём их к ответу! – звенел голос Тимотео Лермениска; его губы побледнели и потеряли пухлость, щёки тряслись от возмущения. Он искренне верил себе. – Посягательство на наш Небесный Сыр – прямая угроза благоденствию Румории. Мы провели исследования и разведку на местности. Агенты, сопровождавшие купеческие караваны, привезли неоспоримые доказательства небесного происхождения доставленных образцов. Правда… из-за жары – вы, Ваше Величество, конечно, помните жару месяц назад, – они безвозвратно протухли, но мы успели, так сказать, вкусить, оценить, составить экспертное мнение. Это был он!

– Кто? – Император отхлебнул ещё немного коккия (или кофия?) и закусил жасминовым печеньем.

– Лунный продукт. Сыр, наш руморский сыр! Но теперь у нас есть возможность измерить и отследить. Мы не позволим нас объедать!

И Тимотео Лермениск вынул из принесённого кожаного футляра Измеритель Луны. Его нежно-золотистый блеск отразился в светло-ореховых глазах Джулибарда Пятого по прозвищу Лысый, и тот окончательно прозрел.

* * *

После выступления Лермениска перед Государственным Советом тамошние сидельцы встрепенулись и начали выдвигать различные инициативы и проекты использования новейшего прибора.

Спустя месяц после знаменательного вторника, когда Тимотео Лермениск получил от Антиноя Грассини муляж фантастического прибора для учёта расходов Небесного Сыра, в комнатах молодого учёного появилась многоглавая и многорукая делегация васильковых мундиров с характерными кармашками на груди.

Их возглавлял достопамятный Марс Аблиссими, погрузневший и к лошадиной усмешке прибавивший залысины и пару орденов. Он говорил сиплым баритоном, всхрапывал и делал рубящие движения рукой, так что синьор Грассини не сразу понял, что нужно этим почтенным служакам.

Осознав глубину ямы, которую сам же себе и вырыл, Грассини выслушал целый список требований Военного министерства к новоизобретённому прибору: Измеритель Луны должен быть мобилен и иметь защиту от воздействия вражеских приборов, как то: долгоруких прозрачных серпов, подслушивающих на расстоянии устройств и инородных измерителей («Ну не дураки же они, чтобы не изобрести что-нибудь встречное в свою пользу!» – пояснил Аблиссими).

Учёный, не будь дурак, начал вытаскивать все свои долговременные проекты – в ход пошли и летательные аппараты, и лунные экскаваторы для сыродобычи, и защитные колпаки от космических излучений. Марс, подмигнув и поправив рыжие бакенбарды, намекнул, что всё это пригодится, но Измеритель – архиважная задача.

Грассини раскланялся с делегацией через полтора часа, уже после обнаружив пропажу флакона мужских духов и внешней линзы телескопа. «Всё-таки зря у них так много кармашков», – тоскливо подумал Антиной и прилёг на шаткую козетку в глубокой задумчивости.

Впервые в жизни он был вынужден откровенно кривить душой. Он прекрасно понимал, что дрянь, спаянная ради глупой шутки, никому не нужна. «Но она же и не вредна, – шептал внутренний голос, – никого не оскорбляет, правительством воспринимается на ура. Ты сделал нелепую штуку на забаву толпе, но она, возможно, выполнит какую-то важную социальную роль, возродит погасший интерес к изучению звёздного неба, напомнит о желании полёта…»

Если он сию минуту встанет и быстренько наколдует своей пустяковине мобильность с помощью колёсиков от детской игрушки и защиту в виде бабушкиного абажура, выдутого искусным стеклодувом… то ему точно будет чем оплатить квартиру.

После того как Госсовет наградил Антиноя Грассини Большой Золотой медалью и правом сидеть в храме Всемогущего Владыки, он больше никогда не спорил со своим внутренним голосом.

* * *

Проходит череда лет, и его имя оказывается внесенным не только в списки действительных членов Академии наук, но и во все национальные энциклопедии и словари.

Он искренне скорбит, когда понимает, что Антиной Грассини числится там не как изобретатель воздухоплавательной машины или разработчик принципа Золотого Сечения в архитектуре, а как первооткрыватель знаменитого Измерителя Луны.

В его квартиру, теперь гораздо чище прибранную и обставленную приличным гарнитуром мебели, приходит группа детей из императорской школы для одарённых сирот. Они просят показать прототип измерителя, а он умоляет их никогда не повторять глупостей, не подтверждённых научными теориями.

У него оказывается двое маленьких оппонентов. Один, бледный, с тонкими губами и ледяной яростью в недетском взгляде, утверждает непререкаемый авторитет Академии, признавшей Измеритель Луны научным открытием. Второй, огненно-рыжий и конопатый, заставляет невольно улыбаться, пока не упоминает о победах Румории на восточном фронте. «Без вашего Измерителя ничего бы не вышло, – заявляет мальчишка. – Это наше главное орудие против водопоклонников и драконоедов!»

На очередном заседании Академии при его появлении пара пожилых профессоров в старомодных париках встают и кланяются, ему по-прежнему неудобно, и он кланяется чуть ниже. Позади торжествующе улыбается румяная рожа Тимотео Лермениска, давно сменившего потёртый мундир на шитое золотом полукафтанье. Антиной относится к нему с двойственным чувством – и ненавидеть не за что, и удавить хочется.

Недавно он был приглашён императором на ежегодную церемонию возжигания священного огня в храме Всемогущего Владыки. Присутствующие были в подобающих апельсиновых, алых и огненно-рыжих одеждах. Разумеется, он никогда не попал бы в окружение всех этих маркизов, герцогов и птиц помельче, но не менее райских, если бы не случайное желание потешиться над глуповатым, но воодушевленным выскочкой.

После приёма в коридоре сталкиваются архиепископ Катценельбогенский и гений музыки композитор Иезавель Бош. Последний нагоняет верховного жреца и поспешно рассыпается в любезностях, но уже через мгновение теребит манжету и спрашивает, дозволено ли будет в заключение хвалебного гимна в честь Всемогущего Владыки добавить в заключительный аккорд слово «Лун-но-из-ме-ри-тель-ный».

– Он так дивно ложится в доминантсепт, а потом выходит в тонику… Это будет…

– Солнце, – прерывает его архиепископ.

– Простите?

– Солнцеизмерительный. Вы же рассчитываете на многовековую славу, друг мой?

* * *

Проходит ещё лет восемь. Может, двенадцать. Или пятнадцать?

Накануне заседания Академии наук, на котором синьора Грассини единогласно изберут Председателем и Главой Академии, он даёт распоряжение группе кухарок по поводу меню завтрашнего банкета.

Кто-то молодой давно ожидает его в прихожей. Он бы уже напомнил о своём существовании, а этот сидит терпеливо. Хозяин дома гулко стукает тростью по паркету и ждёт реакции.

Юноша поднимает голову от книги, в которой Грассини мог бы узнать свой ранний труд по основам воздухоплавания. Мальчик с белыми глазами и закушенной губой, утверждавший, что выше Академии нет авторитета, смотрит на него с той же серьёзностью, но без фанатизма. Он глядит оценивающе и разочарованно.

– Я пришёл сказать вам… Пришёл сказать, что это ничтожество – ваш Измеритель! Вы облапошили весь учёный мир, а могли бы, – он встряхивает тяжёлым томом в руке, – посвятить себя Истине!

– Я помню вас, молодой человек. Узнал по голосу…

Грассини встряхивает слегка поседевшими, но всё ещё прекрасными волосами и поворачивается к свету. Молодой человек с недоумением отмечает его остановившиеся зрачки и отсутствие всякого выражения во взгляде. Не может быть!

– Синьор, вы видите меня?

– Нет, конечно. Я потерял свой свет… свой дар. Почти никто не знает об этом, а я почти не выезжаю. Я больше не вижу Истины. И Правды тоже.

– А как же лекции? И доклады?

– Идеи до сих пор живут в этой голове, – Грассини слегка кивает в сторону голоса, – а чтобы писать, у меня есть секретари. А сейчас…

Он делает картинную паузу, как в театре. Молодой человек видит, как он набирает полную грудь воздуха. Окна звенят вместе с голосом хозяина:

– А теперь убирайся к чёртовой бабушке, мелкий сопляк! Академия Наук ему не указ! Новейший Измеритель превратит грубый топор наших скудных знаний в скальпель! Мир содрогнётся, когда я замахнусь на Солнце!

Андрей Волковский

Королевский подарок

Подарок сэру Алаверу совершенно не понравился. Но Его Величество выжидательно приподнял бровь – и сэру Алаверу пришлось почтительно поклониться и пробормотать:

– Такая честь, такая честь… благодарю!..

Его Величество кивнул и продолжил:

– Так вот, это последняя разработка Министерства техномагии и лично почтенного сэра Гвиса!

Придворные восторженно заахали, а старик Гвис поправил очки и поглядел на Первого рыцаря с ехидной улыбочкой.

– Такая честь… – повторил рыцарь.

– Берите, сэр Алавер! – с позволения Его Величества в разговор вступил старый техномаг. – Когда вы его коснётесь, он активируется… включится, проще говоря. Этого чудесного попугайчика нужно посадить на плечо, дабы он мог коснуться вашей кожи и послушать биение вашего сердца. Он настроен на вас, сэр рыцарь!

Сэру Алаверу стало совсем тошно.

Попугайчик, собранный из тоненьких позолоченных проволочек и маленьких шестерёнок, был богато инкрустирован драгоценными камнями всех цветов. Внутри светилось жёлтым магическое ядро игрушки. Такая птичка больше подошла бы богатой даме, чем рыцарю. Позорище! Ещё и биение сердца будет слушать. Настроен он, видите ли! Тьфу!

Однако дольше медлить было нельзя – сэр Алавер протянул руку, взял птичку и посадил на плечо. От его прикосновения игрушка «ожила»: моргнула круглыми изумрудными глазами, встрепенулась, и, очутившись на плече, принялась почти невесомо, но неприятно топтаться.

– Посмотрите, как прекрасно! – самодовольно заявил Гвис. – Кинетическая модель – последняя разработка…

Придворные, не особо вникая в слова старого техномага, принялись восторгаться птичкой, а та прижалась к шее сэра Алавера и удивительно немелодичным голосом, похожим на голос своего создателя, произнесла:

– Биение сердца – сто два удара в минуту. Повышено. Дыхание – двадцать три раза в минуту. Ускорено. Рекомендация – успокоиться.

Рыцарь готов был сорвать мерзкое создание с плеча, бросить на пол и растоптать.

Неужели это всё потому, что он чуть не проиграл последний Летний турнир?! Но ведь не проиграл! Хоть вёрткий сэр Харрис и был на диво ловким, но сэр Алавер его одолел. Не так стремительно, как, наверное, того хотелось бы Его Величеству, но всё же сэр Алавер в шестой раз стал лучшим мечником Норфлейма, маленького королевства на северной окраине Империи.

После этого турнира сэр Алавер впервые задумался: не пора ли остепениться, жениться там или ещё что. Не вечно же на потеху почтенной публике прыгать с мечом. Не мальчик уже.

Собственно, об этом он и хотел поговорить сегодня с Его Величеством. А теперь ходить ему неведомо сколько с этим… попугаем!

– И это ещё не всё! – Его Величество повысил голос – придворные тут же замолчали. – Сэр Алавер, с радостью сообщаю вам, что вы поедете в столицу Империи – солнечную Катаранию!

По залу пронёсся шёпот: неужели?..

– Да-да, дамы и господа, – улыбнулся Его Величество, – Норфлейм примет участие в Больших Имперских Играх! Двадцать лет мы не участвовали в Играх – пора показать, чего мы стоим!

Его Величество поднялся с трона, воинственно потрясая кулаком. Придворные повскакивали со своих мест. Аплодировали, кричали, смеялись.

В поднявшемся шуме никто не услышал, как попугайчик на плече сэра Алавера сказал:

– Биение сердца – сто двадцать три удара в минуту. Повышено. Дыхание – двадцать девять раз в минуту. Ускорено. Рекомендация – немедленно успокоиться. Дыхательные упражнения. Вдох…

Сэр Алавер и сам не слушал, что бормочет птица.

Большие Имперские Игры в Катарании! Любой рыцарь Норфлейма мог только мечтать попасть туда.

Любой, но не сэр Алавер.

По дороге домой он глядел в окно самоходной кареты – дорогая игрушка последней модели – и предавался мрачным размышлениям. О себе, о рыцарях Катарании, о годах, которые уходят безвозвратно, о лишних двадцати фунтах, из-за которых он уже не так прыток, о мерзкой механической птице – словом, обо всём понемногу. Ах, если б можно было не ехать на эти Игры!

…Следующие три недели стали сущим адом. Проклятый попугай будил первого рыцаря Норфлейма с первыми лучами солнца, напевая скрипучим голосом что-то о радости утра и новых свершениях. Заткнуть гадкую птицу оказалось совершенно невозможно. Если только сломать, но ломать подарок Его Величества точно не стоило.

Едва сэр Алавер собирался порадовать себя прекрасным огромным куском изумительно прожаренной жирной свинины с грибным соусом и тушенным в сметане картофелем, мерзкая птица начинала вещать о превышении нормы жиров и ещё о чём-то совсем не понятном: что-то о микролементах, сбалансированном питании, какой-то канцрагенной угрозе. Аппетит пропадал напрочь. Пить вино птица тоже мешала. Эль не одобрила. Пироги с потрохами, колбаски с салом и даже скромный омлет из восьми яиц – нет, нет и нет!

Сэр Алавер пробовал обмануть негодную птицу: велел кухарке готовить свинину, но называть её курицей и подавать как курицу, мелко порубив и смешав с тушёными овощами. Однако попугай оказался хитрее: первую порцию отверг, едва рыцарь начал обедать, а вторую разрешил, но только потому, что мясо в ней было сухим и совершенно невкусным.

Покусилась птица и на святое – дневной отдых сэра рыцаря. Ведь так приятно предаваться ничегонеделанию. Например, читать заботливо сложенные слугой на чайном столике газеты. Политику сэр Алавер лениво пролистывал, светские хроники тоже, а вот новости спорта читал с интересом: гонки на самоходных повозках – потешная идея, скачки предлагают проводить на механических конях – что за ерунда! Только на скачках сейчас и можно увидеть живых коней! Или вот: сделать шахматы частью рыцарского турнира! Сэр Алавер так смеялся, что чуть не скатился с дивана. Нет, в шахматы он играть умел, но представить себе рыцаря, гордящегося званием не мечника, не наездника, а шахматиста, не мог, как ни старался.

Птица давала ему полчаса. А потом, скрипя и ворча, как её изобретатель, гнала рыцаря на тренировку. Сэр Алавер даже выругаться как следует не мог: кто знает, не следит ли за ним старый Гвис или даже сам Его Величество через этого попугая?

А ведь в глубине души Первому рыцарю Нормфлейма хотелось не готовиться к этим чёртовым Играм! Сам себе сэр Алавер объяснял своё нежелание просто: или он уже достаточно хорош, чтоб представлять Норфлейм хоть завтра, или пусть катятся к дьяволу!

Птица заставляла лучшего рыцаря королевства бегать по утрам, приседать, махать мечом как юнца, только мечтающего о рыцарстве, кувыркаться и отжиматься. Попугай не отставал, требуя бегать по часу на рассвете, тренироваться не менее трёх часов днём и с полчаса разминаться по вечерам.

А когда сэр Алавер проводил взглядом прелестную новенькую подавальщицу в любимой таверне, птица проскрипела в самое ухо:

– Дурную болезнь подхватишь!

Так что ко дню отъезда в Катаранию сэр Алавер сбросил семнадцать лишних фунтов, с лёгкостью взбегал на лестницу Тысячи праведников, приобрёл здоровый цвет лица и был совершенно не в духе.

В газетах, которые ему удавалось читать урывками, писали, что вся Империя готовится к нынешним Большим Играм. Не только Норфлейм, но и четыре соседних королевства возвращались к Играм после двадцатилетнего перерыва, и общественность предвкушала грандиозное шоу. Журналисты брали интервью у экспертов по рыцарскому спорту, предлагали делать ставки, публиковали ободряющие и ругательные письма публики, разогревая и без того заметный интерес.

Почему северные земли два десятка лет не допускались на Игры, сэр Алавер знал лучше многих. Северные рыцари тогда держались не лучшим образом, и Император обвинил их в том, что Кубок Доблести ушёл в соседнюю страну. Этих соседей Император год спустя захватил и Кубок вернул, но рыцарям Норфлейма, Нордалля и другим северянам на двадцать лет было запрещено появляться на Больших Играх.

Двадцать лет прошло, а он помнил тот день так, будто это было вчера. Его отца привезли с Игр в Катарании калекой. Ни лекари, ни техномаги не смогли помочь сэру Вистану – и он за какие-то два года постарел, обрюзг и тихо спился. В редкие минуты нетрезвой откровенности он доверительно шептал сыну:

– Колдуны они, эти южане… Никак честному рыцарю с южанами не справиться! Никак! Чтоб они провалились, и Катарания эта, и юга…

Так что ехать на Игры сэр Алавер совсем не хотел, ведь там придётся столкнуться с южанами. Он даже себе не признавался, что его пугала встреча с теми, кто сделал из его могучего отца жалкого хромого пьяницу.

Птица на плече то и дело советовала ему успокоиться, но сэр Алавер не слушал и даже позволил себе напиться по пути в Катаранию. Все три дня пути пил, невзирая на ворчание попугая. Четвёртый день проспал, пропустив торжественный въезд в столицу, и плохо помнил, как попал в гостиничный номер.

Утром сэр Алавер проснулся разбитым. Болела голова, ныл желудок, а из настенного зеркала на него уставился лохматый красноглазый упырь, смутно похожий на Первого рыцаря Норфлейма.

Попугай тоже был вялым, словно и у него было похмелье. Не разбудил хозяина ни свет ни заря, а в полудрёме дождался, пока рыцарь проснётся сам. Когда сэр Алавер взял его и привычно посадил на плечо, тот еле слышно пробормотал:

– Требуется подзарядка.

Вот так-так! И как его заряжать? Инструкций сэру Алаверу не давали. Раньше пичуга подзарядки не просила.

А может, ну его? Можно ведь сейчас пойти опохмелиться: вроде как Катарания славится своими медовыми винами и фруктовыми настойками. Ну и пиво со всей Империи сюда везут. А попугай пусть тут полежит. Потом сэр Алавер повинится перед Его Величеством, что недосмотрел за ценной игрушкой, зато сейчас можно будет с наслаждением напиться, наесться жирного и жареного, позабавиться с какой-нибудь местной красоткой. Потом пусть Его Величество ругается, но ведь сэр Алавер и сам уже задумался о том, чтобы уйти на покой.

Взгляд сэра Алавера снова упал на зеркало. Нет, не нравится ему этот упырь. Ладно, сходить развеяться надо однозначно, а уж на улице видно будет, идти ли в пивную или в парк на пробежку.

Знойная Катарания ослепила рыцаря ярким солнцем. Он прищурился, чихнул, вдохнув непривычный аромат цитрусов, незнакомых пряностей и далёкого моря. Огляделся.

Ярдах в трёх от него стояли облачённые в шелка статные воины. На тяжёлых кожаных поясах висели ножны с настоящими, боевыми мечами – сэр Алавер не перепутал бы оружие с игрушками, которыми любят баловаться богатенькие юнцы.

Один из них, молодой и особенно роскошно одетый, презрительно сощурил тёмные глаза и что-то сказал спутникам. Они повернулись и уставились на встрёпанного помятого чужака.

Тот, что увидел сэра Алавера первым, холодно улыбнулся и процедил на общем наречии, негромко, но так, чтобы его услышал чужак:

– Что с них возьмёшь – северяне!

В последнем слове смешались высокомерие, снисходительность, брезгливость и ощущение собственного превосходства. Сэр Алавер застыл, вперив тяжёлый взор в наглеца. Затем выдавил из себя кривую усмешку: мол, северянин – это звучит гордо!

– На этих Играх нам беспокоиться не о чем, – снова неприятно улыбнулся молодой южанин.

Его спутники переглянулись и продолжили беседу.

Сэр Алавер почувствовал раздражение, хотя, признаться, он и правда выглядел сегодня не лучшим образом. Но вот так говорить о рыцаре? О профессиональном бойце, годы отдавшем на то, чтобы стать лучшим? О том, кто, как и ты, приехал защищать честь родного края в честном бою? Да эти южане просто болваны! Как там говорил отец: колдуны? Не колдуны, а болтуны! Мы ещё посмотрим, кто кого!

Сэр Алавер ощутил прилив сил и помчался на поиски парка или тренировочного поля. Попугай из последних сил цеплялся за плечо рыцаря, даже не пытаясь учить хозяина жизни.

Привычное к тренировкам тело вскоре изгнало головную боль и ломоту в костях. Сэр Алавер, почти случайно нашедший тренировочное поле, скакал, приседал, отрабатывал стойки, кувыркался и отжимался.

Удивительно, но сейчас он чувствовал себя лучше, чем перед Летним турниром в Норфлейме. Легче, подвижнее и даже моложе.

Неужели это всё благодаря попугаю? Как он, кстати? Сэр Алавер успел испугаться, что, забывшись, уронил и испортил птицу, но попугай взмахнул крылышками и заявил:

– Отличная работа! Вы вернулись к рекомендованному режиму тренировок!

Норфлейм техномагами гордится не зря. Куда там южному колдовству!

До Игр два дня. И когда они наступят, он, сэр Алавер, будет готов. Он не проиграет нахальным южанам.

Большие Игры – это не только рыцарские поединки. Тут сражаются наездники и бойцы, мечники и лучники, поэты и музыканты. Три арены отводятся под сражения: Длинное поле, где в первый день проводят скачки, а во второй – соревнование стрелков, Бранное поле для мечников и рукопашников и Малая сцена для тех, кто сражается словом и звуком.

Сэр Алавер – лучший меч Норфлейма – в первый день осматривался. Скачки и рукопашные бои перемежались экзотическими танцами, выступлениями заклинателей огня и укротительниц жутких заморских змей.

Сотни, нет, тысячи зрителей бродили между аренами, обсуждая бойцов и музыкантов, покупая орехи в меду и ломкий фруктовый лёд. От непривычного зноя и бесконечного гомона толпы у сэра Алавера разболелась голова, и попугай велел ему отыскать тенистое место, раздобыть чистой воды и заняться дыхательными упражнениями. Эти упражнения раздражали рыцаря невероятно, но, надо признать, здорово помогали успокоиться.

Знакомые северяне звали его к пузатым пивным бочонкам, возле которых столпилось изрядное количество народу, но сэр Алавер не пошёл.

Вот и второй день. День сражений мечников.

Доспехи сияли. Приятно оттягивал руку меч. Сэр Алавер готов.

Ветер трепал разномастные стяги над Бранным полем. Одиннадцать стягов северных, западных и восточных королевств – и пять столичных: по количеству рыцарей, которым предстоит сражаться сегодня и завтра. Сэр Алавер выцепил взглядом родной тёмно-синий стяг с тремя белыми звёздами посредине – гордость, честь и отвага Норфлейма!

В украшенной цветами роскошной ложе за Играми наблюдал пожилой Император и его семейство. Рядом – ложи глав королевств. Сэр Алавер отсалютовал Его Величеству, получив в ответ благосклонную улыбку. Мы покажем, на что способен Север!

В первом бою воин Норфлейма сошёлся с западным рыцарем. Тот был неплох, но, право слово, неужто на западе забыли, как сражаться? Противник поддался на простейший обманный замах, подставился под удар – и, будь это настоящая битва, уже лежал бы, истекая кровью. А так сэр Алавер лишь обозначил удар в шею, и судьи, следящие за ходом боя, разом вскинули стяги Норфлейма. Победа!

Второй бой оказался сложнее. Теперь в битве сошлись победители первых раундов, и противником сэра Алавера жребий назначил знакомого нордалльского рыцаря. Дрался он хорошо – за родной север не было стыдно. Первому рыцарю Норфлейма нужно было лишь следить за дыханием и не думать о том, что перед ним свой, земляк.

Нордаллец был чуть легче и моложе лет на пять. Видимо, это и сыграло с ним злую шутку: решил, что сможет стремительной серией ударов одолеть тяжёлого взрослого противника. Не вышло. Сэр Алавер легко уклонился от “огненной мельницы”, позволив противнику тратить силы на пустое размахивание мечом. А потом неожиданно принял атаку на жёсткий блок, так, что от мечей искры полетели, сократил дистанцию и перешёл в наступление. Противник сбился с ритма и едва успевал блокировать удары. Сила на силу выигрывал опытный и тяжёлый рыцарь Норфлейма. Наконец сэр Алавер продавил защиту нордалльца трехочковым касанием в правое плечо и тут же закончил поединок косым восходящим ударом слева – “коса смерти”.

В реальном бою клинок вошёл бы под пластину доспеха, но на турнире лишь прочертил светящуюся алую полосу от бедра до шеи.

Трибуны взвыли. Нордалльские разочарованно, остальные – восторженно.

Сэр Алавер вернулся к своему месту, где сидел слуга с попугаем. Птица вывернулась из чужих рук и взлетела на плечо хозяина.

– Пульс – сто ударов в минуту. Дыхание – двадцать один раз. В боевых условиях показатели в норме. Ранений нет. Физическая форма соответствует стандартам возраста и пола на девяносто три процента.

Сэр Алавер довольно хмыкнул: всё ещё хорош! Не так и вреден оказался подарок Его Величества.

Впереди третий бой – и если сэр Алавер его выиграет, то он сразится за титул Лучшего Мечника Империи и Кубок Доблести. Об этом титуле мечтал отец до того, как стал калекой. Об этом титуле мечтал сам Алавер, когда был ещё совсем малышом. Потом тоже мечтал, но почти понарошку: ведь двадцать лет тогда казались бесконечностью.

– Рекомендованы дыхательные упражнения…

Да-да, не стоит отвлекаться перед боем. Вдох. Считаем до пяти. Выдох. Считаем до пяти. Вдох…

Потом были танцы очаровательных восточных красавиц и демонстрация достижений техномагов со всех концов Империи. Поговаривали, что здесь, в Катарании, всё больше зрителей собирают бои не живых рыцарей, а собранных техномагами человекоподобных машин. Сэр Алавер себе такого не представлял и представлять не собирался. Рыцарский спорт существовал веками – и должен существовать всегда! Меняются доспехи, правила, оружие, но рыцари остаются рыцарями.

Третья битва свела Первого рыцаря Норфлейма с тем молодым южанином, что презрительно усмехался, глядя на похмельного северянина возле гостинцы.

Сейчас южанин уже не выглядел бестолковым франтом, но усмехался всё так же неприятно. Первые поединки, похоже, дались южанину легко – ни следа усталости. Лёгкий, подвижный, гибкий, как змея, и такой же опасный.

Сэр Алавер ответил противнику спокойной полуулыбкой, хотя сердце забилось быстрее, чем следовало бы – это он почувствовал и без всякой птицы. Некстати вспомнился пьяный отец, бессильно грозящий кулаком полуденному солнцу: “Колдуны проклятые!” Алавер отогнал видение и постарался сосредоточиться. Вдох. Сосчитать до пяти. Выдох.