Текст книги "Римская империя. Рассказы о повседневной жизни"

Главную боевую силу армии Цезаря составляет линейная пехота, его легионы. Это все старые, испытанные солдаты, давно получившие свое боевое крещение; молодые и слабосильные тут совершенно отсутствуют, нет ни одного моложе 25 лет, значит, все люди, физически зрелые, гибкие и крепкие, как сталь, закаленные для самых изнурительных подвигов, для самых утомительных предприятий. Они способны идти почти без отдыха по целым суткам, построить мост через широкий и быстрый Рейн в 10 дней, целый транспортный и боевой флот – в одну зиму. Про них можно сказать почти без преувеличения, что леса, реки и болота, крепостные стены, трудная дорога, вынужденная голодовка – все им нипочем.

Столь могучие в борьбе с естественными препятствиями, легионеры Цезаря являются сами грозным препятствием для наступающего на них врага. Закованные в броню и другие металлические и кожаные доспехи, в шлемах, с массивным щитом, они неуязвимы при обороне и страшны при нападении: они действуют в бою своим метательным копьем, железный наконечник которого попадает в цель на 30 шагов, и своим коротким мечом, могущим и колоть и рубить с одинаковым успехом.

Проходит утро боевого затишья под Алезией; время близится к полудню. В римском лагере вдруг забили тревогу. Оказывается, галлы из вспомогательной армии, незаметно прячась за холмами, подкрались с северной стороны к римским укреплениям и, пользуясь сравнительной слабостью их здесь, повели яростную атаку. Верцингеторикс из Алезии заметил своих и немедленно сделал вылазку. Начинается повсеместный горячий бой. Судьба римлян на волоске. Галлам то там, то здесь удается засыпать «волчьи ямы» и даже ров римского лагеря; еще один момент – и галлы прорвут римскую осадную линию и соединятся с крепостным гарнизоном. Цезарь посылает в наиболее угрожаемый пункт любимого из своих генералов Лабиена, приказывает ему оборонять римский лагерь до последней возможности и лишь в крайнем случае сделать вылазку и пробиться сквозь ряды врагов. Сам Цезарь время от времени появляется то здесь, то там на поле сражения, внимательно следя за ходом боя, отдавая распоряжения, а иногда и сам лично руководя боем в опасном месте. Он ободряет сражающихся: одному советует беречь для себя, а не для врага, свое украшенное золотом и серебром оружие; другого, показавшего тыл, без церемонии схватывает за шиворот и повертывает лицом к неприятелю, показывая, где враги. От Лабиена скачет гонец с известием, что ему удалось собрать под своей командой 4 легиона; что дальше прикажет делать Цезарь? Немедленно, на своем скакуне Цезарь с непокрытой головой, в пурпурном плаще, спешит к Лабиену. Легионы Лабиена издали замечают своего императора; галлы также. С обеих сторон боевое воодушевление достигает крайних пределов; с обеих сторон раздаются неистовые крики. Римляне одолевают. Сражение превращается в отвратительное избиение бегущих галлов.

В брошенном галльской вспомогательной армией на произвол судьбы лагере римлянам достается несметная добыча. В галльских палатках римляне находят массу украшенных золотом и серебром щитов и другого драгоценного оружия и разных украшений, вроде цветных браслетов и золотых ожерелий. Тут же им попадается множество хорошей одежды из тонкой шерстяной материи. Наконец, они находят большие запасы продовольствия всякого рода: сыры, кадки с маслом, зерно и хлеб, ветчину, множество сосудов с заграничным вином, до которого такие охотники галлы. Все это, не исключая и палаток, римляне перетаскивают к себе, в свой лагерь.

Жестоко разгромлена вспомогательная галльская армия, пришедшая на выручку Алезии. Верцингеторикс с своим войском должен снова укрыться в крепости. Ему теперь ничего не остается делать, как сдаться со всем гарнизоном на милость победителя. Он это выполняет с редким величием духа и скорбной торжественностью. Условия сдачи, принятый Цезарем, следующие: выдача оружия и вождей; всем сдавшимся, кроме Верцингеторикса, сохраняется жизнь.

Цезарь сидит на возвышении и ожидает сдачи побежденных; все-таки появление Верцингеторикса поражает всех своей внезапностью.

Он быстро подскакал на своем богато убранном боевом коне; побежденный вождь имеет при себе самое лучшее свое оружие. Его лошадь прошла галопом вокруг возвышения, на котором восседает Цезарь, и остановилась перед последним. Верцингеторикс спрыгнул с лошади, бросил свое оружие к ногам римского наместника и молча преклонил колена, простирая вперед свои пустые руки в знак признания своего поражения.

Многие из присутствующих лиц, как галлы, так и римляне, глубоко потрясены этой горестной немой сценой, но Цезарь остался холоден. Мало того. Он обрушивается на Верцингеторикса с жестокими упреками в измене. Побежденный галльский вождь мужественно молчит. Но это нравственное мужество выдающегося галла не производит никакого впечатления на Цезаря. Цезарь знает людей, знает каждому цену и кто на что годен, но он не привык и не умеет разбираться в душевных движениях людей. Для него все заальпийские галлы прежде всего варвары; человеческое отношение к ним неуместно, они его все равно не поймут: их нужно держать в строгости и безусловной покорности. Тогда галлы привыкнут аккуратно платить дань римскому наместнику и будут в изобилии пополнять ряды римских легионов; из них выйдут хорошие солдаты, которые очень нужны Риму для защиты рейнской границы от германцев. Некоторым галлам за особые заслуги можно будет дать права римского гражданства и даже сделать их римскими сенаторами. Такие сенаторы ни в чем не будут противоречить Цезарю, когда он добьется единовластия и будет развивать широкую государственную деятельность. Еще до покорения Галлии идеалом для Цезаря был Александр Македонский – покоритель мира. Теперь с Галлией у своих ног Цезарь легко сможет поставить свою славу в уровень со славой великого македонского царя. А пока Цезарю надо распорядиться насчет пленных галлов, взятых и сдавшихся под Алезией. Он велит увести Верцингеторикса и заключить его под стражу до будущего триумфа победителя Галлии. Большая часть остальных пленных обращается в рабство и раздается римским воинам; пленников так много, что их хватает на всех.

Из всей массы пленных галлов одни лишь арверны и эдуи, общим числом до 20 000 человек, не лишаются свободы. Цезарь обещал им немедленный отпуск домой, как только их соплеменники выразят полную покорность Цезарю и послушно выполнят все его требования. Цезарь – искусный политик. Он хорошо узнал за 6 лет своего наместничества силу и влияние эдуев и арвернов во всей Галлии и их взаимную ненависть. Ему известно, сколь многие галльские племена отдались добровольно под покровительство или эдуев или арвернов и во всем им послушны. Он знает также, что существует у эдуев закон, воспрещающий их высшему сановнику, ежегодно избираемому ими «вергобрету», покидать пределы родной страны. Цезарь не видит смысла и расчета нарушать этот закон. Поэтому он для переговоров с вергобретом, вождями и старейшинами эдуев сам отправляется из Алезии в землю эдуев и сейчас же по прибытии туда встречает полную покорность со стороны этого галльского племени. Арверны шлют к нему посольство тоже с изъявлением покорности.

Для окончательного умиротворения Галлии Цезарь решает не уезжать из нее на эту зиму в Северную Италию. Он остается зимовать в главном городе эдуев Бибракте.

Сдачей Верцингеторикса не достигнуто еще полное успокоение Галлии. Цезарь с часу на час ожидает нового восстания галлов. Он принимает все меры, чтобы не быть застигнутым врасплох. И вместе с тем Цезарь находит досуг, пока он в Бибракте, написать в какие-нибудь два месяца свои знаменитые «Записки о Галльской войне».

Цезарь – превосходный писатель: он пишет сжато и точно, излагает свои мысли изящно и просто. Он пишет свои «Записки о Галльской войне» с целью оправдаться перед своими политическими врагами в Риме и своими политическими друзьями в Галлии от обвинений в варварской жестокости с покоряемыми галлами. Он изображает в этих «Записках» годы своего наместничества в Галлии как борьбу кучки римлян с несметными полчищами варваров и всячески прославляет подвиги своей армии в этой борьбе.

С этой прославленной армией Цезарь скоро докончит покорение Галлии. Эта же армия поможет ему стать первым человеком в Риме.

III

Мы снова в Риме, на форуме. Теперь, в 46 году до P.X., форум значительно изменился по своему внешнему виду, сравнительно с тем, какой он был 13 лет тому назад, в год первого консульства Цезаря. Многие его здания перестроены, отремонтированы. Все это сделал Цезарь на деньги, добытые в Галлии; он истратил на это дело больше 3 миллионов рублей на наши деньги.

Сегодня день галльского триумфа Цезаря. Триумф этот запоздал; со времени покорения Галлии прошло уже несколько лет, но Цезарю все эти годы было не до триумфа: шла напряженная борьба Цезаря с Помпеем за первенство в Риме. Теперь Помпея нет уже в живых, его приверженцы сломлены и Цезарю можно спокойно праздновать ряд триумфов. В течение одного месяца их будет четыре, и галльский идет первым.

Толпа, запрудившая форум, заметно волнуется: что-то долго не показывается процессия. Уж не случилось ли чего? Оказывается, так оно и есть. У колесницы триумфатора по дороге сломалась ось, и он чуть не упал. Оттого и вышла задержка. Наконец, процессия показалась. Несут несметную галльскую добычу, трофеи и картины, изображающие взятые Цезарем крепости и города, горы, реки, гавани; ведут знатных галльских пленников, и в их числе Верцингеторикса; несут трииумфальные щиты с надписями, из которых римляне узнают, что победитель Галлии взял штурмом 800 крепостей, подчинил 300 галльских племен, победил в боях 3 миллиона неприятелей, из которых один миллион остался убитыми на полях сражения, а один миллион уведен в плен. Вот и колесница триумфатора, имеющая вид круглой башни. Триумфатор Юлий Цезарь в пурпурном, вышитом золотом, роскошном плаще, с лавровым венком на голове и лавровой ветвью в руке, украшенной золотыми браслетами, торжественно восседает на своей колеснице, помещаясь на золоченом табурете с сиденьем из слоновой кости. Над головой триумфатора раб держит золотую с драгоценными камнями корону и то и дело повторяет: «Не зазнавайся». За колесницей триумфатора идет его войско с лавровыми ветвями в руках, распевая победные гимны вперемежку с насмешливо-шуточными песенками, в которых особенно достается лысине триумфатора.

Еще до темноты достигла процессия Капитолия. Цезарь поднимается туда между двумя рядами слонов, на спинах которых поставлены и возжжены светильники.

В то время как триумфатор в Капитолии молится богам и благодарит их за дарованные ему победы, у подножия Капитолия совершается мрачное дело: отрубают голову Верцингеториксу.

Помпей и Цезарь

А. Петров

I

Сегодня Люций Лукцей заперся один в своей библиотеке и не велел слугам никого принимать. Он страшно устал за последние тревожные дни. Заседания сената, совещания у Помпея, беседы с разными людьми надоели ему. Когда-то, когда он был помоложе, все это увлекало и радовало его. С каким увлечением отдался он когда-то борьбе за консульскую должность, той борьбе, которую он всегда вспоминал с досадным чувством! Его счастливым соперником явился тогда Цезарь, а Лукцей потерпел неудачу. После этой неудачи он отошел от политической борьбы. Надо было поправить расстроенные денежные дела. Да к тому же оскорбленное неудачей самолюбие толкало его к одиночеству. С тех-то пор он с жаром взялся за историческую работу.

Но теперь опять Люций Лукцей втянулся в борьбу. Его стародавний соперник Цезарь обнаружил наконец свои истинные стремления и вступил в борьбу с сенатом. Помпей, когда-то союзник Цезаря, теперь стоит против него. Лукцей не очень-то высоко ставил Помпея. Он знал, что Помпей – плохой политик. Ему не нравилось, что Помпей порой чересчур трепещет перед стариной, боясь нарушить законы. Лукцей думал, что их иногда и нарушить не мешает, если только этим можно обеспечить интересы людей порядочных, как называл Лукцей себя и людей своего круга. Он несколько раз сравнивал в уме Цезаря и Помпея, и всегда выходило, что Цезарь умнее, энергичнее, лучше ведет дела. Но и Цезарь ненавистен Лукцею. Это еще ничего, что он был его соперником на выборах. В Риме с этим не считаются. Вчера враги, а сегодня союзники. Все привыкли к этому. Нет, Цезарь возмущает Лукцея своим отношением к простонародью. Как он заигрывает с толпой! Подосланные им люди все время мутили в Риме толпу. Говорят, что сам ужасный Клодий[9]9
  Клодий – народный трибун (58 г. до P.X.), ставший во главе вооруженных шаек, бесчинствовавших в Риме и его окрестностях.


[Закрыть] и его дружины были только слугами Цезаря. Цезарь нарочно поднимает волнения в народе, чтобы его силой свалить владычество сената и людей порядочных. Потому-то, думает Лукцей, порядочный человек, не колеблясь, станет в начинающейся борьбе на сторону Помпея. Все-таки Помпей хороший щит и военное дело знает.

События развертываются стремительно и грозят серьезными последствиями. Давно ли, кажется, были с позором изгнаны из сената и бежали к Цезарю народные трибуны, защищавшие в Риме его интересы, а уж вчера пришло известие, что Цезарь вступает в Италию. Трудно предугадать, чем все это кончится. Может быть, придется покинуть Рим, где народ стал так неспокоен и ждет Цезаря, словно какого избавителя. Завтра важное заседание сената, на котором Лукцей, по просьбе Помпея, должен непременно быть. А сегодня Лукцей посвятил день разборке своей библиотеки, чтобы подготовиться на случай внезапного отъезда.

Пейзаж с виллой. Фреска из Помпей

Тихо и уютно в библиотечной комнате прекрасного большого дома Лукцея. Где-то там далеко шумят и волнуются люди, а эти свитки папирусов, эти вощеные дощечки с заметками – живые свидетели минувших дней – наводят на душу мир и покой. Лукцею надо отобрать, что он возьмет с собой на случай отъезда, а остальное убрать получше здесь же, в этой библиотеке. Но медленно идет работа. Беспокойные мысли бегут и мешают сосредоточиться на разборке материалов.

Прошла уже большая половина дня, а работа еще почти не подвинулась вперед. Лукцей хотел было уже бросить свои свитки и дощечки и заняться другими делами, как вдруг в дверь осторожно постучались.

Вошедший слуга смущенно доложил Лукцею, что из его тускуланского имения прибыл гонец и что хотя господин не велел его беспокоить, но гонец говорит, что он привез важные известия. Лукцей велел немедленно привести к нему прибывшего.

Весь в пыли, усталый и бледный, вошел один из самых преданных рабов Лукцея, служивший помощником управляющего в его имении. На вопрос Лукцея, что случилось, прибывший сообщил, что в имении бунт рабов. Они отказались выходить на работу и избили двоих надсмотрщиков, которые были с ними особенно жестоки.

– Кто зачинщик? – спросил холодным тоном Лукцей.

– Наверное сказать нельзя, – отвечал раб. – Управляющий думает, что виноваты пришлые рабочие, оставшиеся у нас с осенних работ. Они все время между собой совещаются, ведут себя дерзко. Одного из них за грубость управляющий велел заковать в кандалы и поместить с рабами. Он все клялся отомстить. Он-то, вероятно, и взбунтовал рабов. Говорят, что все рассказывал он втихомолку о каком-то великом человеке, который придет с севера и освободит всех рабов. У другого рабочего видели записку с печатью Цезаря. Должно быть, много людей ходят по имениям от Цезаря бунтовать рабочих и рабов. У соседей тоже волнуются, и везде только и разговоров, что о великом освободителе, который скоро придет. Управляющий прислал меня, чтобы спросить у тебя, господин, как быть. Он ждет твоих приказаний.

– Скажи ему, – медленно разделяя слова, произнес Лукцей, – что никаких послаблений быть не должно. Зачинщик не должен больше жить. Пришлых рабочих не пускать к рабам. Рабов наказать строже и увеличить работу. Ступай! – отрезал Лукцей.

Раб быстро вышел, и Лукцей, оставшись один, погрузился в глубокое размышление. «Вот как действует Цезарь, – думал Лукцей. – Вот даже где ищет он союзников». Уже давно доходили до Лукцея слухи, что бунтуются пастухи в Калабрии и Апулии. Но это было далеко. Теперь беда подошла вплотную. «Нам, порядочным людям, – думал Лукцей, – надо крепче сплотиться около Помпея. Он все-таки сумеет защитить нас от этой презренной черни, которую подымает на нас Цезарь. Однако как же быть? – прервал свои мысли Лукцей. – В имениях что-то плохо. Надо узнать, каких доходов можно ждать с городских домов».

Лукцей крикнул слугу и велел немедленно позвать к себе своего управляющего Александра. Через несколько минут в комнату вошел небольшого роста юркий человечек с хитрыми бегающими глазками и с явными признаками греческого происхождения. Это был доверенный Лукцея во всех его делах, заведующий многочисленными, разбросанными по всему Риму, доходными домами Лукцея.

Лукцей начал внимательно расспрашивать его о положении дел. Александр быстро сообщил самые достоверные сведения о том, какие постройки на очереди в этом году, какой нужно произвести в домах ремонт, сколько стоит закупленный уже материал, сколько надо заплатить рабочим. Цифры и счета с быстротою летели из уст управляющего, а глаза его продолжали все так же беспокойно бегать по сторонам. Из доклада Александра выяснялось, что понадобится много средств на покрытие расходов. Лукцей сообщил полученное им из имения известие и спросил Александра, сколько можно рассчитывать получать дохода с римских домов на случай, если в имениях дела будут очень плохи. Александр заволновался и сообщил, что и в Риме дела обстоят неважно. Съемщики квартир все жалуются, что жильцы не платят им за комнаты и углы, и они сами поэтому не в силах уплатить вовремя арендные деньги.

Лукцей вспылил.

– Почему же они не заставят их заплатить?

– Вот в том-то и дело, – отвечал Александр, – что теперь трудно кого-нибудь заставить платить. По всем домам идут совещания мелких жильцов. Они сговариваются денег за комнаты и углы не вносить и долгов не платить. Все словно обезумели. Я вчера ночью шел домой и чего только ни насмотрелся!

Лукцей заинтересовался, и Александр продолжал:

– Я шел спокойно. Было тихо и темно на улице. Вдруг вижу вдали каких-то людей, куда-то спешат с факелами. Думаю, пойду за ними. Пошел. Смотрю, все бегут на площадь, а там народу без конца. Кругом люди с факелами, а посредине высоко над толпой стоит человек и что-то говорит. Мне было плохо слышно, но отдельные слова до меня долетали. Он что-то говорил о славном времени Гракхов, призывал всех воспрянуть духом и начать жизнь по-новому. В его речи часто слышалось имя Цезаря. Он уверял, что когда Цезарь придет, то он простит все долги и наделит всех бедняков землей. Как только он это сказал, вся площадь задрожала от рукоплесканий. Я оглянулся кругом. Было плохо видно лица. Факелы дымили, и тени бежали по толпе. Но все-таки я различил, что большинство было людей простых, рабочих, разносчиков. Среди них было много и тех оборванцев, которые живут у нас по каморкам и углам и неизвестно чем промышляют. Были, я думаю, там и рабы. Пока я разглядывал соседей, на площади что-то произошло. Кто-то закричал: «Стража идет»! Все бросились бежать. Кто были с факелами, бросили их на землю. Сразу стало темно. Слышны были только топот ног и крики. Я прижался к стене и видел в темноте, как гнались за бегущими десятка три воинов, которые теперь, по приказанию Помпея, всю ночь ходят по улицам. Скоро вся площадь опустела. Я уж рад был, что сам не попался.

Лукцей слушал, что говорил ему Александр, видел перед собой это ночное сборище, и страх нарастал в его душе. Он чувствовал, что вражда бедных к богатым, столь часто возникавшая в Риме, пробуждается снова со страшной силой. Но, не желая обнаруживать перед Александром своих мыслей, Лукцей, прервав беседу, отпустил его и, оставшись один, погрузился в невеселые думы, окруженный со всех сторон разбросанными и разложенными заметками, записками, начатыми и неоконченными сочинениями.

II

Заседание сената происходило в необычной обстановке. Половина скамей пустовала. Отсутствовали немногие сторонники Цезаря, и не пришли все те, кто просто боялся за себя и свое имущество и не хотел лишний раз обнаруживать своих мыслей. Лукцей внимательно наблюдал за всем происходящим. Сначала говорил Помпей. Его речь была длинной, но бессвязной, как всегда бывает у людей, не умеющих говорить. Он говорил о великих устоях государства, о власти сената, о власти лучших людей в государстве. Он говорил, что Цезарь идет войной, чтобы свергнуть владычество людей порядочных и дать силу черни. Сенат должен противостоять этому, а он, Помпей, только военный вождь и исполнитель велений сената, будет ждать от него указаний.

Сенаторы слушали речь Помпея, словно исполняя досадную обязанность. Не все верили в его искренность, думали, что он может опять изменить и, примирившись с Цезарем, переменить тон и заговорить властным языком. Некоторые из сенаторов обменивались между собой насмешливыми взглядами в тех случаях, когда Помпей говорил о своей преданности законам государства. Большинство обнаруживало явное нетерпение и раздражение, слушая затянувшуюся речь. Лишь только Помпей кончил, Волкаций Тулл громким вызывающим голосом спросил его, сколько у него войска в данное время и сколько он может еще собрать. Помпей, не ожидавший подобного вопроса, видимо, смутился. Он начал по своей привычке нервно перебирать рукой волосы на голове, отчего они взлохматились и придавали его лицу смешное и растерянное выражение. Робким, нерешительным голосом Помпей заговорил о том, что у него имеются в распоряжении два легиона, которые недавно вытребовал сенат у Цезаря, что, кроме того, идет набор войск, и скоро их будет много. Лукцей слушал Помпея, и его раздражал неуверенный голос, неясный выражения, запутанность речи Помпея, который могли быть истолкованы его слушателями, как признак неуверенности в себе или желание что-то скрыть. Лукцей хорошо знал эту особенность Помпея, который терялся среди партийных раздоров, не умел говорить, а тем более делать возражения, и от этого много терял.

Помпей Великий

Когда Помпей кончил свои объяснения, Волкаций Тулл почти закричал ему прямо в лицо: «Ты обманул нас, Помпей!» – и, обернувшись к сенаторам, заявил, что, по его мнению, надо немедленно послать к Цезарю послов для переговоров о мире, так как для борьбы нет войск. Но это предложение было встречено бурей негодования. Все сразу вскочили с мест, заговорили, зашумели. Одни, робкие, говорили, что, может быть, правда, лучше примириться с Цезарем. Другие называли их за это чуть не изменниками. Кто-то вспомнил, как Помпей похвалялся когда-то, что стоит только ему топнуть ногой, и вся Италия покроется легионами. Дерзкий и быстрый на язык, Фавоний предложил Помпею теперь же топнуть ногой, чтобы явились нужные войска. Заговорили о том, что по слухам плохо идет набор. Помпей принужден был признать, что это так. Однако большинство сенаторов решительно отвергало всякую мысль о примирении с Цезарем. Хотя Помпею доверяли не вполне, но видели в нем сейчас единственную опору, как в человеке, все-таки хорошо знающем военное дело. Поэтому, как это бывает в минуты опасности, довольно скоро все забыли вспыхнувшее раздражение и, окружив тесным кругом Помпея, горячо обсуждали план войны. Мнения разделились. Лукцея раздражало то, что Помпей стоял за оборону города. Ведь еще два дня тому назад он соглашался с ним, что войну надо перенести на Восток, где много средств и где знают Помпея, Лукцею уже не раз приходилось сталкиваться с этим непостоянством Помпея, и оно всегда сердило его. Но, и сердясь сейчас на Помпея, Лукцей не мог не отдать ему должного. Он удивлялся тому, как Помпей сумел все-таки овладеть вниманием раздраженных сенаторов и, овладев собою, развивал перед ними план обороны.

Однако заседание сената уже давно расстроилось, и потому Помпей покинул зал со словами, что он будет защищать Рим во что бы то ни стало. Успокоенные его словами, сенаторы стали расходиться, продолжая оживленно обсуждать надвинувшиеся события.

Возвращаясь домой, Лукцей обратил внимание на то, что улицы как-то чрезмерно оживлены. Вглядевшись, он заметил в толпе очень много людей, не похожих на жителей города. Их вид показывал, что все это были люди большей частью зажиточные, но одежда их была из грубого материала и плохо сшита. В Риме состоятельные люди так не одевались. Лукцей догадывался, что это беглецы с севера, испугавшиеся приближения Цезаря, и он с любопытством всматривался в них, стараясь уловить их мысли и чувства. Видно было, что многие бежали наскоро, не успели почти ничего захватить с собой. Их вид был особенно жалок, потому что они, привыкшие дома к достатку и покою, теперь остались безо всего и чувствовали себя совершенно беспомощными на улицах большого города. Они беспрестанно останавливали прохожих, расспрашивая, по-видимому, дорогу. Некоторые с изумлением глядели на высокие дома, на пеструю уличную толпу, пораженные представившейся им картиной. Лукцея рассмешила одна сценка. Какая-то женщина вела за руку маленького мальчугана, который, напуганный городским шумом, с утра, вероятно, ничего не евший, идя за матерью, плакал навзрыд. Женщина внезапно остановилась и, толкнув ребенка от себя, крикнула ему: «Ступай назад один, пускай Цезарь возьмет тебя». Мальчишка испугался, что останется один на этой страшной улице среди незнакомых людей, и, схватив мать за руку, захлебываясь, уверял, что он больше не будет. Лукцей долго не мог забыть этой сцены, и его забавляла мысль, что уж матери пугают именем Цезаря своих детей.

III

Вернувшись домой, Лукцей узнал от управляющего Александра, что все свободные квартиры, все комнаты, даже совсем плохие и неудобные, заполнены прибывшими с севера людьми. Сообщив это, Александр, однако, высказал опасение, что едва ли эти люди пробудут здесь долго, так как даже сегодня некоторые из них уже двинулись из Рима на юг и на запад. Но он думает, что все-таки будут еще жильцы, потому что, по словам беглецов, за ними движутся еще и еще люди без конца.

Слова Александра оправдались. В течение следующих двух дней в Рим прибывало невиданное доселе количество людей с севера. Они обыкновенно сейчас же отправлялись дальше на юг. С ними вместе двинулись кое-кто и из жителей города, увлеченные общим страхом. Движение еще больше усилилось, когда кто-то распустил нелепый слух, что всадники Цезаря находятся уже у самых ворот Рима. Лукцею приходилось постоянно бывать у Помпея, исполнять его поручения, беседовать с ним о делах.

Перистильдома Веттиев в Помпеях

Вилла Помпея, обыкновенно такая тихая и мирная, представляла теперь необычайный вид. Все служебные постройки были переполнены вооруженными людьми, потому что Помпей боялся каждую минуту покушения на его жизнь. Целыми днями толпились у него разные люди, все сообщали ему самые невероятные новости, давали советы, требовали действий.

Помпей растерялся в этой сумятице и порой отдавал совершенно противоречивые приказания. Наконец он издал приказ, в котором говорил, что он видит везде один только беспорядок, что он больше так вести дела не может и приказывает всем немедленно вместе с ним покинуть Рим, а кто останется, будет считаться изменником, предавшимся Цезарю.

Великий страх, уже давно охвативший всех, возрос теперь до безумных размеров. Сами консулы, забыв свои обязанности, покинули Рим, оставив там государственную казну. Все сенаторы, знать и даже люди торговые – все, кто видели в Помпее свою защиту, кинулись вслед за ним из города. Когда Лукцей уезжал, бросив даже в суматохе на произвол судьбы свою библиотеку, то в воротах города стояла такая давка, что Лукцей считал себя заранее погибшим. Повозки с людьми и кладью, люди на лошадях, пешеходы – все это смешалось в одну массу, и с криками рабов, проклятиями господ и плачем детей стремилось вон из великого города.

После отъезда Помпея и всех его единомышленников Рим жил в ожидании грядущих событий. Там остались явные друзья Цезаря, ждавшие с нетерпением его прихода, или те, которые в равной степени боялись и Помпея и Цезаря и поэтому оставались на месте, ожидая событий. Но они трепетали, ожидая, что с приходом Цезаря начнется господство военщины, пойдут казни и конфискации имуществ. Тайком, по ночам собирались они друг у друга и обсуждали, как им быть, как спастись от беды. Александр часто бывал на этих собраниях, видел встревоженные лица, слушал бесконечные томительные разговоры купцов и подрядчиков о пошатнувшихся делах, о больших убытках. Все втихомолку проклинали и Цезаря и Помпея, помышляя только о том, чтобы спасти свои доходы, а то, пожалуй, и свои головы. И чем чаще приходили известия об успехах Цезаря, тем беспокойнее становились лица этих людей, и заглушенные их голоса переходили в шепот, словно они боялись, что кто-то подслушает их. Да и не без причины они волновались. Римская толпа становилась смелее с каждым днем. Мастерские закрывались, постройки приостанавливались, и рабочие, свободные от работ, целыми днями толпились на улицах. С ними вместе были и рабы, господа которых покинули Рим. Не по ночам и не при факелах, а при радостном свете весеннего солнца толпился теперь на улицах народ, жадно ловя приходящие слухи о победах Цезаря. Все громче и уверенней говорили ораторы о восстановлении народных прав, о падении господства богатых и знатных. Немудрено, что людям позажиточнее казалось страшным выходить на улицу. Не любил попадать в толпу и Александр.

Однако приходившие слухи, вопреки ожиданиям, начинали все больше успокаивать одних и разочаровывать других. Говорили, что Цезарь не вводит нигде никаких новых порядков, оставляет всем их дома и имущество, не объявляет никакого прощения долгов. Те, кому эти слухи были по душе, не решались верить, а кому они не нравились, истолковывали их по-своему и продолжали ждать больших перемен.

IV

Через два месяца после отъезда Помпея Цезарь явился в Рим. После долгого перерыва был созван сенат. Опять, как и на последних собраниях при Помпее, половина скамей пустовала. Но на этот раз отсутствовали как раз те, которые в те времена здесь говорили и повелевали. Не явились даже и некоторые из тех, которые остались в Италии, но считали ниже своего достоинства идти на примирение с Цезарем или, может быть, боялись показаться ему на глаза. Собравшиеся в небольшом количестве сенаторы чувствовали себя неловко. Все стыдились смотреть друг на друга. Каждому казалось, что другой называет его в душе изменником.

Цезарь вошел быстро и уверенно, приветствовал сенаторов и, окинув их своими живыми черными глазами, сразу приступил к делу. В коротких словах напомнил о прошедших событиях, он указал, что теперь предстоит борьба с изменниками государству, которые бежали на Восток. Он дал понять сенаторам, что обстоятельства времени требуют, чтобы ему была предоставлена чрезвычайная власть. Закончив речь словами об опасности государству и славе отечества, Цезарь ждал, что сенаторы сейчас же исполнять его желание. Но один из них, Сульпиций Руф, заговорил о том, что хорошо было бы прекратить войну. Другие нерешительными голосами одобряли его слова. Цезарь внимательно слушал Сульпиция, но его до сих пор спокойные глаза начинали загораться недобрыми огоньками. Однако, хорошо владея собой, Цезарь дослушал речь до конца и немедленно предложил, чтобы кто-нибудь из сенаторов отправился к Помпею для переговоров о мире. Сенаторы, не в силах скрыть своего волнения, со страхом отказались от этого плана, так как явиться в лагерь Помпея означало для них идти на верную смерть.