Текст книги "Абсурд – дело тонкое"

– Не понял. А где вискарик и девчонки? – Серёга держал в руках стакан. Он сунул язык в содержимое и отставил в сторону. Я сделал то же самое. Да, не односолодовый, а та бурда, что мы обычно заказываем.

– Всё закончилось почти не начавшись. Что это было, Серёга? – я понял, что чудесам пришёл конец.

Но друг не слышал. Он выбежал на улицу. Отсутствие, впрочем, продлилось буквально секунд десять.

– Ничего розового. Ни-че-го! Как же так?! Я даже с Маринкой не успел. Это несправедливо!

– Жизнь вообще несправедливая штука, друг, – я пододвинулся к чуть не плачущему Сергею и положил руку ему на плечо. – У нас был шанс. Или возможность. Или ещё что, не знаю… Но мы всё профукали.

– Не всё! – внезапно Серёга взбодрился, встал и принял позу памятника Пушкину, каким тот стоит в Петербурге на площади Искусств перед зданием Государственного Русского музея.

Я не понимал, что Серёга хочет этим сказать:

– Поясняй. Я что-то торможу.

– Внимание на джинсы и кроссовки. А? Как тебе?

Только сейчас я обратил внимание, что на Серёге те самые штаны и кроссовки из каталога.

– Ну что, мальчики, наговорились? По домам?

Глаза Серёги полезли на лоб. Он смотрел мне за спину, а я узнал голос.

– Света?

– А кого ты ждал, гуляка-казанова? Ни на секунду оставить нельзя. Хорошие джинсы, Серёжа. К ним бы ещё куртку, как у меня была. Косуху с заклёпками, – Светка поцеловала меня в губы. – Пойдём?

– Куда? – я наконец-то смог говорить.

– К нам домой.

– К нам?

– А к кому? Я вызвала такси. Имею право забрать супруга в ложе для исполнения супружеского долга, – Светка показала безымянный палец на правой руке. На нём сверкало обручальное кольцо. Именно такое, как я когда-то представлял, что надену ей в день нашей свадьбы. На моём правом безымянном тоже блестело. Да ладно!

– Ну, пора, значит пора, – Серёга всё быстро понял. Или сопоставил. Розовое оставило каждому из нас то, чего мы хотели больше всего на свете.

Светка понюхала наши с Серёгой стаканы:

– Как вы это пьёте? У нас дома есть односолодовый. Может, к нам, Сергей. Я обещала Марине из магазина вас познакомить. Ещё не поздно, запросто ей позвоню. Набирать?

– Звони! – воодушевлённый Серёга почти танцевал под попсовый мотив, заигравший из скрипучих колонок над барной стойкой.

А утром… А что «утром»? Утром начался новый день. Другой, не похожий на все остальные.

Юлия Бадалян

Бездна смотрит на тебя…

«Если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя» – слышала она в детстве от бабушки. Поучая внучку, бабушка вкладывала в это изречение Ницше несколько иной смысл, чем философ, предупреждавший борцов с чудовищами. Она предостерегала девочку от уныния и бездеятельного отчаяния. И девочка, теперь уже взрослая женщина, старалась, встречала повороты своей судьбы стойко. Цепенея в первые мгновения, быстро овладевала собой и хладнокровно составляла план действий. И не успокаивалась, пока не исполнит его. Всё это время внутри неё будто бы жил стальной стержень, не дававший ей потерять себя. Расползтись бесформенной массой, забыть о том, что делает её самой собой. Заглянуть в бездну.

А может зря? Вот она – чёрненькая, чавкающая, приветливая… Придёт время, и она улыбнется тебе беззубым ртом безумия, дохнёт пылью небытия. Придёт время… Оно уже пришло? Тёмное, вязкое, беспросветное. Время отчаяния. Много ли нужно одинокой тридцатилетней женщине, чтобы впасть в него?

Ей было нужно много – и она это получила. Смерть, сначала мужа, потом любимого младшего брата, непоправимая ссора с сестрой, долги… Не все ли равно, что привело её на край?

А там, на краю… Интересно там. Ведь там бездна.

* * *

Всё началось с того, что из незнакомой пока бездны… нет, Бездны! Из Бездны выпорхнул попугай. С мощным клювом, внушительным хохолком и весьма любопытным лексиконом.

«Время вышло! – провозгласил он, по-хозяйски усевшись на шкаф. – Пройдите в первый вагон!»

Кто обращает внимание на бестолковую болтовню попугаев? Никто. А зря: вагон действительно был. Дверца шкафа-купе гостеприимно отъехала, обнажив гладкий бок поезда метро и уже открытую дверь. «…следующая станция – «Зоопарк» – услышала она, с удивлением обнаружив себя на прохладном сиденье. Минута, другая – и она уже стояла в пустом гулком вестибюле. Одна.

«Зоопарк закрывается через час», – услужливо предупредил попугай, слетев с ближайшего светильника. И она пошла. Мрамор под ногами масляно поблёскивал, струился, заплетался в узлы… «Змеи!» – ещё не до конца осознав это, она пронзительно завизжала. Заметалась, пытаясь найти свободную от отвратительных гадов дорогу, и, наконец, побежала к выходу, вскидывая колени, будто пытаясь взлететь над собственным кошмаром.

* * *

Как она попала к этой клетке, не знал никто. Даже попугай, который встречал её, повиснув на прутьях вниз головой.

– Что же ты обидела нашу девочку, – укоризненно проскрипел пернатый, – мало того, что никакого почтения, ни одного комплимента, так ещё все ноги ей отдавила! Не боишься, что детишки за мать вступятся?

– К-какую мать? – стуча зубами, спросила она.

– Нашла, кого спрашивать! – расхохоталась вредная птица. – Ты разве не знаешь, что у попугаев отсутствует осознанная речь?

– Но как же… А сюда как? – пролепетала она.

– Как-как-как… Кеша-мальчик! – проскрежетало в ответ.

– Ты же говорил… Вот ехидный! – попугай всё больше её злил.

– Ехидна-ехидна-ехидна… – отозвался тот, изображая эхо.

Она досадливо отмахнулась и замерла: прямо над головой что-то захлопало. И этим чем-то, вернее, кем-то, оказалось весьма странное существо. На гладком и блестящем, словно бронзовом, теле льва хлопали роскошные терракотовые крылья, разгоняя мощные потоки воздуха. «Чудовище!» – крикнула было она. Но нет, сдержалась, всхлипнула только. И правильно: разве можно так называть красивую женщину? Рыжие кудри мягкой волной падали на точёные звериные плечи. Тонкий греческий нос, в меру густые брови, миндалевидные карие глаза, глубокий мелодичный голос.

– Твои чудовища не так красивы? – осведомилось существо и тут же отвернулось, явно не ожидая ответа. – Кеша хороший, – ласково продолжило оно, гладя подскочившего попугая, – хочешь инжира?

– Чудовища-чудовища-чудовища, – подтвердил пернатый, хватая фиолетовый кусочек.

* * *

Она не поняла, как начала падать. Стояла на пыльной траве, силясь подобрать слова и спросить у явно разумного сфинкса, куда и, главное, почему она попала, как почувствовала, что травы этой больше нет. Вместо неё – воронка. Или тоннель. Или шахта. Кто её разберёт? Что-то, во что можно долго падать. Лететь, уворачиваясь от множества коричневых, ветвистых рогов, которые проплывали мимо, кружились в неведомом танце и каждую секунду угрожали вспороть ей кожу. «Откуда они здесь? – пронеслось в голове. – Оленьи?»

– Представь себе, – услышала она насмешливый голос.

Его обладатель чуть шепелявил и, к тому же, довольно сильно гнусавил.

– А зачем?

– Всегда хотел, чтобы рога были как у оленя, – пояснили из тьмы, – они… изящные. Мощи только не хватает, но красиво же! Правда? – застенчиво закончил… бык. Или человек?

Он сидел в роскошном кресле, обитом бархатом винного оттенка. Тренированное тело атлета обтягивала чёрная футболка, в мягких коровьих губах покачивалась травинка, крутые рога были кокетливо украшены цветками олеандра.

– Будь моей гостьей, – предложил хозяин, и она тотчас оказалась в кресле напротив него.

– Где я? – наконец смогла спросить она. – Почему?

– А ты не знаешь? – удивился тот. – Там, выход откуда ты должна найти сама. Или не найти… Как тебе больше нравится.

Повисла тишина. Где-то капала вода, где-то потрескивал огонь. Минотавр выжидающе смотрел на неё влажными карими глазами.

– Спасибо. Я… Пожалуй, я пойду. Попробую выйти отсюда, – немного подумав, решила она: не хватало ещё застрять в лабиринте!

– Ну-у-у попробуй, – протянул человекобык, выплюнул травинку и поднялся.

Она в ужасе замерла, ожидая атаки. Но Минотавр равнодушно повёл накачанным плечом, что-то нажал на ободранной кирпичной стене и исчез в бесшумно открывшейся перед ним двери.

Она огляделась. Вокруг – круглые стены, как в башне. Несколько уходящих в темноту коридоров. Какой выбрать?

– Что, всё-таки решила выбираться? – проскрежетало над головой.

Попугай! Нашёл её! Она обрадовалась вредной птице как старому другу. Он же выведет её?

– Ты поможешь мне вернуться домой? – она нежно погладила его по хохолку.

– А тебе зачем? – попугай удивился так искренне, что ей стало неловко.

– Пойдём, – вместо ответа она двинулась к ближайшему коридору.

* * *

Пожалела она об этом сразу. Кому понравится, что его встречает гарпия?

Полуженщина-полуптица невозмутимо сидела на кованом основании светильника, и на уродливое клыкастое лицо падал тусклый отсвет факела. Светлее от огня почти не становилось, зато по стенам колыхались отвратительные тени. Пахло гнилью.

Она зажала нос одной рукой, второй инстинктивно прикрыла голову и стремглав бросилась вперёд, в любой момент готовая к тому, что в спину вцепятся когти чудовища. Или в затылок ударит его клюв.

Обошлось. В коридоре стало темнее, воздух очистился. Немного успокоившись, она перешла на шаг. А где попугай? Бросил её здесь? Не стоило доверять ему.

– Кеша-хороший, Кеша-хороший! – донеслось с потолка.

– Вот ты где! Почему ты не предупредил меня?

– Пр-ривет!

– Зачем ты притворяешься? – разозлилась она. – Ты же всё понимаешь!

– Пр-ривет!!!

– Ты издеваешься???

Ответом было громкое рычание, и она поняла: попугай здоровался вовсе не с ней. А может, хотел предупредить, но зачем? Как она могла бы подготовиться к встрече с огромным двухголовым псом?

– Мамочки… – просипела она, вжимаясь в стену.

– Мамочка-мамочка-мамочка, – заверещала птица. – Я же говорил, за мамочку есть, кому вступиться.

– Я не сделала ничего плохого его маме! – она беспомощно глянула на пернатого.

Но тот уже куда-то исчез, оставив её один на один с Орфом. Пёс оглушительно лаял, подходя всё ближе и ближе.

«Ну всё…» – отрешённо подумала она. Хотя, чего она так боится? После всего, что на неё свалилось, разве страшны чудовища? В голове замелькали обрывочные картинки, которые она в последние месяцы старалась отгонять – слишком было больно. Вот она сидит у постели умирающего мужа, вот опознаёт тело брата, вот вглядывается в искажённое ненавистью лицо сестры… Вот она в кабинете нотариуса, непонимающе уставилась в документы. Вот… Она тряхнула головой и посмотрела прямо в глаза чудища. В четыре горящих блюдца, пылающие среди косматой бурой шерсти. Прошла минута, другая…

Постепенно из глаз Орфа уходила ярость, горящие блюдца тускнели. Наконец, пёс фыркнул и уставился на свои лапы. Она осторожно сделала шаг вперёд – чудовище не пошевелилось. Ещё шажок, ещё… Из раскрытых пастей разило тухлым мясом, это она осознала уже на бегу. Коридор стал шире, посветлело, в лицо ударил поток свежего воздуха.

«Лети!» – голос попугая прозвучал неожиданно звонко, напевно. И она полетела. Ветер подгонял, кружил, трепал волосы, проходился холодом по спине. Как во сне. Во многих её снах, которые заканчивались одинаково: падением. И сейчас она тоже начала падать… Падать, падать… В Бездну?

* * *

Она сидела на полу ванной комнаты, кутаясь в плед. Кроме давно не стираной ночной рубашки, под ним ничего не было. Босые пятки зябли на гладкой плитке – рядом с Бездной всегда холодно. Ну что, пора? Это же так просто! Глубоко вдохнуть, зажмуриться и шагнуть в Бездну. Бездна гостеприимно раскроется. И захлопнется.

«Чавк?»

«Нет», – твёрдо сказала она. Впервые за много месяцев выпрямилась, подхватила с полочки бутыль с пеной для ванны, открутила крышку, вдохнула аромат розового масла и… Направилась к шкафу. Платье выбирать.

Москва, июнь-ноябрь 2022 г.

Евгения Блинчик

Стрелку мне…

– Стрелку мне, стрелку! – я кричу прямо в лобовое стекло, – только зелёную!

– Прямо четыреста метров, – заявляет мне динамик. Дорога тут же поворачивает налево.

– Поверните направо, поверните направо – и дорога моментально выпрямляется.

Мимо лобового стекла пролетают голуби и соколы. У соколов в лапах гармошки, у голубей арфы. Оглушительная волна нежно-бравурного марша обрушивается на машину. Машина подпрыгивает, но руля ещё слушается. Мимо проносятся поля, по краям которых неспешно прогуливаются степные орлы в жилетках с золотыми часами и накрахмаленными салфетками на груди. Мыши-полёвки, музыкально припискивая, периодически выскакивают перед орлами, совершают несколько рок-н-рольных па с обязательным подъёмом-переворотом через клювы орлов и тут же, рыбкой, ныряют обратно в свои земляные норки. Промахнувшиеся мгновенно самоподжариваются, обливаются брусничным соусом и совершенно добровольно отдаются в лапы орлам. Орлы благосклонно принимают. Всё это я вижу, стремительно проносясь мимо, краем глаза.

– Не косись, а то реальное косоглазие случится – нудно поучает меня машина, – смотри прямо и в зеркала; и педальку, педальку-то прижми, а то я скорость теряю…

Тычу ногой вниз и понимаю, что жму на какие-то шестерёнки; педалей не нахожу – ни газа, ни тормоза. Осталась только педаль сцепления, но она вертится под ногой как юла и хихикает.

– Ай! – неожиданно орёт машина, – что это?

Дорогу нам преграждает, наклонив голову и свирепо глядя нам в фары, старая опытная и агрессивная овца-защитница. За её спиной через дорогу быстро перебегают молодые овечки и ягнята в золотых шкурах.

– Ни что, а кто! – ору я в ответ, – объезжай!

– Я не могу – со слезами в голосе воет машина, – там же ямы! Я же не трактор! У меня же колёсики и лапки!

Опускаю глаза вниз и вижу через пол, как все четыре колеса обрастают кошачьими лапками. Лапки мелькают с бешеной скоростью. А, будь, что будет! И я тяну руль машины на себя. Машина взлетает вверх с истошным кряканьем, теряя перья и чешую, сопровождаемая удивлёнными возгласами божьих коровок и кузнечиков.

– Эй, вы куда?! – изумлённо кричит вслед овца-защитница, – что за дела? А поговорить?

– Прости, подруга, некогда! – повиснув на проводах электропередач, машина чувствует себя в безопасности, – как-нибудь, при случае!

И, дав газу, в искрах воздушного электричества, планирует вертикально вниз, на гигантский дуб, увешанный золотыми цепями и с алмазным пирсингом в центральной части ствола, прямо там, где криво вырезано кухонным ножом: «Няня была тут». Мы не успели долететь, как с цепей посыпался дождь из котов в очках виртуальной реальности, с электрогитарами в лапах и пышно взбитыми двадцатипроцентными сливками на усах.

– Вот порвите мне партитуру, – свирепо воет кот с новомодным маникюром-заточкой на передних лапах и микронаушником в ухе, – распущу на лапшу из китайского ресторана!

– За печенью лучше следи, – мимоходом бросает машина, приноравливаясь к кривизне ствола, – диета у тебя не способствует, столько жиров жрать!

И начинает активно драть кору всеми кошачьими лапками на своих четырёх колёсах.

– А что?! – огрызается она на изумлённую русалку, из чьей зубастой пасти, от раскачивания дуба, выпала чья-то нога в рваном лапте, – если лапки есть, то им тоже надо размяться!

У меня внутри салона болтанка, из-под кошачьих лапок, прямо через временно-пространственный дуршлаг, на передние сиденья летит качественная дубовая стружка; на землю, прямо котам на головы, валятся творчески исполненные табуретки с двумя ножками и отсутствием сидений. Через пелену отходов деревообрабатывающей промышленности всматриваюсь в убегающие зеркала и вижу, что кольцо котов-гитаристов сжимается, у некоторых в лапах разделочные ножи для голубого тунца и сковороды с кипящим маслом; многие смачно облизываются; и у всех взбитые сливки на усах превращаются в сливочный соус. И у каждого по фингалу вокруг левого глаза. На какой-то момент мне кажется, что настроение у котов не очень хорошее.

– Хватит развлекаться! – я поддаю коленом по колокольчику, растущему из педали сцепления, – газу! И стрелку мне!

«Далась тебе эта стрелка, – всплывает надпись на лобовом стекле, – да ещё зелёная. Делать больше нечего?».

– Ездить без неё не могу, – я лихорадочно жму на шестерёнки и пытаюсь отмахнуться от колокольчика, – мне направление надо, голос же постоянно врёт! Он тупой, у него же прямое с кривым – одно и тоже!

«Точно надо?», – лобовое стекло фактурно складывается в ухмылку, – «последний раз спрашиваю; потом не отвертишься, без шансов».

В этот момент, машине удаётся отодрать лапки от полупропиленного когтями дуба, и, уронив вниз последнюю, творчески исполненную табуретку на двух ножках, мы, сбивая в полёте жёлуди и листья, рвём вперёд. От удара жёлуди лопаются, из них с писком и чириканьем разбрызгиваются сказки, тут же запечатлеваясь на планирующих листьях. Вся эта пелена, подхваченная потоком воздуха, стелется за машиной, но застревает в цепях и котах. Коты, побросав ножи для тунца, ловят листья на сковороды и отжарив во фритюре, торопливо едят. После чего, с разлившимся по мордам вдохновением, разбегаются по цепям и начинают драть гитары когтями. Ударная волна музыки поддаёт нам под задний бампер.

– Газу! – ору я, – стрелку мне! Стрелку! Дорогу мне! Дорогу!

На лобовом стекле всплывает зелёная стрелка, направленная прямо на меня.

– Главная дорога – это дорога к себе! – ржёт в голос лобовое стекло, – счастливого пути, иди прямо и никуда не сворачивай!

Достаю из сумочки гаечный ключ, чтобы подкорректировать улыбчивость стекла, но тут динамик произносит:

– Внимание! Приводнение в бассейн для искусственных форм жизни! – и склочно добавляет, – и для умных: будешь сдавать назад, помни, что это не вперёд!

Плюхаемся в фиолетовую воду, мимо окна брассом проплывают сучковатое бревно с ручками, две заводных лягушки и подпоясанный ломом топор. Топор явно лидирует.

– Я утомилась, – сообщает мне машина, – поехали домой. Лапки надо сушить.

Проплываем мимо стройных улиток в праздничных кимоно, замешивающих совковыми лопатами бетон на рисовом поле. За их спинами возвышаются густо побеленные шалаши с ярко подведёнными глазами. Шалаши внимательно смотрят на машину и прищуриваются.

– Дай-ка, мне ещё газу, – начинает нервничать машина, – чего они пялятся? На мне узоров нет и цветы на мне не растут! Газу мне!

– Газу дам, – мрачно отвечаю я, – но дороги нет, стрелка ничего, кроме меня не показывает!

– Ничего, – воодушевлённо отвечает машина, – дорогу найдём, я её аккумулятором почую!

Лопаты продолжают флегматично перемешивать бетон, в который от рёва мотора ссыпаются улитки и рис. Кимоно вспархивают вверх, рассаживаются на электропроводах и начинают распевать хокку.

– Осторожно! – машина в истерике, – ты же на стену прёшь! Тормози!

Педали тормоза нет, как и шестерёнки, пробиваю ногой дно, пытаюсь тормозить пяткой, и в этом момент стрелка срывается с лобового стекла и бьёт меня прямо в сердце.

…стоим с машиной под домом, прислушиваемся к напевам котов-электрогитаристов. С машинной крыши свисает спелая лесная земляника. Лапки сушатся на бельевых верёвках. В лобовом стекле торчит гаечный ключ. В моей груди – зелёная стрелка-направление.

– Вот скажи, – спрашивает машина, – ты зачем мне а бак четыре бутылки пепси-колы на чеченских минеральных водах залила?

– Так ты пить хотела, – отвечаю я.

И мы с машиной ласково обнимаемся.

Наступила ночь.

Илона Волынская. Кирилл Кащеев

Выборы по Паркинсону

«Требуется премьер-министр. Рабочий день – с 4.00 утра до 11.59 вечера. Кандидат должен выдержать бой в три раунда с чемпионом в тяжёлом весе. По достижении пенсионного возрасти (65 лет) – смерть во славу Родины. Кандидату предстоит экзамен на знание парламентской процедуры: ответивший менее чем на 95 % вопросов подлежит ликвидации. Набравший менее 75 % голосов при оценке популярности по методу Гэллапа также подлежит ликвидации. Финальное испытание – речь перед Конгрессом баптистов: присутствующих надо превратить в поклонников рок-н-ролла. Неудача также влечёт физическую ликвидацию. Соискателям явиться в спортивный клуб (с чёрного хода) 19 сентября в 11.15. Боксёрские перчатки предоставляются; майку, шорты и тапочки приносить с собой».

Сирил Н. Паркинсон «Законы Паркинсона»

Высокая тощая стерва в чёрном – ненавижу тощих стерв! – дочитала последнюю строчку, посмотрела на нас поверх своих узких прямоугольных стервозных очков, захлопнула красную папку и скомандовала:

– Господа, вы можете сесть!

Наконец-то! Наглость и хамство – выслушивать кретинские откровения их паршивого гуру стоя! Рухнул в кресло, и краем глаза глянул на своих, так сказать, коллег.

Колобок-коротконожка. Нездоровый цвет лица – больная печень. Печать партпрошлого на изрядный целлюлит. Закатился вглубь кресла и сейчас шуршит, мостится, «Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утёсах». Противно смотреть… Ну куда лезешь, жирный?

Со следующим диагноз ясен. «Ихний», «ейный», «хворточка» и «просрачиваем». Крепкий хозяйственник, твёрдая рука – друг индейцев. У нас таких обожают. Ублюдочный любимец ублюдочного народа.

Его сосед – угрюмый неопределённый молчун. Ещё ни звука не произнёс. Загривок бычий, башку пригнул. Мобила, костюм от Босс, часы от Картье – новая форма старых у́рок. Только золотые перстни на каждом пальце слегка выбиваются из имиджа. Что хочешь ставлю – под золотыми перстнями ещё одни, татуированные. Топтал зону, топтал. Жаль, не опустили и не зарыли там козла.

Ну и последний. Кого ненавижу даже больше тощих стерв – таких самоуверенных сволочей. Американский типаж, взлелеянный Голливудом: благородный загорелый профиль, прищур от Клинта Иствуда. Образование юридическое, два языка, стажировка за границей, свой бизнес. Взгляд почувствовал моментально, вскинул голову, улыбнулся: тридцать два блендамедных зуба наружу.

Спокойный, лыбится! Гад.

Фигня, нельзя собой владеть, когда знаешь, что предстоит! Я – человек сдержанный, даже очень сдержанный, в меня это воспитанием вложено, а все-таки… Или что-то знает? Договорился? А может, не он один? Все, кроме меня? Подонки, суки, ляди…

Чёрная тощая стерва многозначительно откашлялась:

– Итак, господа! Несколько последних слов… для приговорённых.

– Ну зачем так пессимистично, – пробормотал толстячок. Его голос, мягкий жирный голос, испуганно дрогнул. Боишься? Правильно делаешь! Сидел бы дома.