Текст книги "Коробка Кошмаров"

Выбравшийся из кустов Федька, уже раскуривший сигарету и наслаждавшийся затяжкой, не обращал на меня внимания. Я приблизился бесшумно. Моя морда вынырнула из пустоты прямо перед ним, оказавшись на уровне его лица, и когда наши глаза встретились, он вдруг окаменел. Его рот приоткрылся, и сигарета выпала. Он меня видел, а его приятели – нет.

Федька попытался заорать, но не мог этого сделать, только беспомощно хватал ртом воздух. Друзья, кажется, не понимали, что с их храбрым предводителем происходит. А я распахнул пасть, целя клыками в горло, намереваясь порвать артерии, но вдруг неожиданно вспомнил белого волка, пощадившего меня, и вместо того, чтобы прикончить врага, лишь прокусил Федьке руку. В том же самом месте, где его верные бандиты не так давно сломали конечность мне.

Хрустнула кость. Федька взвыл. Недоумевающие приятели трясли его за плечи, выспрашивая, что с ним творится, но Федька только орал и матерился. На припорошённую первым снегом землю из-под рукава его куртки вдруг хлынула густая, тёмная кровь.

Вернувшись в класс, я невозмутимо уселся за парту и вдумчиво начал читать «Фауста» Гёте. Учителя бегали и суетились, не понимая, как такое могло выйти, что один из учеников внезапно заработал открытый перелом со смещением на перемене. А ведь даже драки не было! Федька просто курил, и вдруг, по словам его друзей, «заорал как бешеный, и кровища потекла». Про разговор хулиганов со мной, состоявшийся в кустах боярышника, никто не сказал ни слова. Ну и я молчал. Чего говорить, если не спрашивают?

Федьке наложили гипс, и он некоторое время не появлялся в школе, а когда вернулся, стал шарахаться от меня. За несколько метров обходил! Про то, чтобы оставить Ксению в покое, даже речи не заходило. Он меня боялся до чёртиков.

А я, попробовав на вкус Федькиной крови, видел в нём теперь исключительно жалкий кусок мяса. Хищник, пробудившийся внутри, требовал закончить начатое, улучить момент и дожрать того, кто оказался таким никчёмным и слабым. Усилием воли я останавливал себя, но внутренняя борьба не утихала ни на минуту.

Несколько раз посреди ночи я обнаруживал себя не в собственной квартире, а в Федькиной. Как я находил его жильё – уму непостижимо. Мой враг просыпался в полночь от того, что я стоял на его постели всеми четырьмя лапами и смотрел в упор, вывалив мокрый язык, борясь с желанием впиться в его кадык клыками. От неизбывного ужаса Федька начинал орать. Прибегали родители, включали в спальне свет, но я всегда успевал исчезнуть раньше, чем они появлялись.

Прошёл ещё месяц. Моими усилиями из хулигана, державшего в страхе всю округу, Федька-Топор превратился в дрожащее ничтожество. Его шайка распалась, а он сам вместе с отцом и матерью вскоре уехал куда-то.

Я продолжал как ни в чём не бывало встречаться с Ксенией, правда, всё чаще замечал, что девочка глядит на меня со страхом. Однажды я не выдержал и спросил, чего она боится, и Ксюша честно ответила:

– Не знаю, Валер. Что-то есть в тебе такое, от чего мне жутко. Ты вроде милый, добрый, но твои глаза… Знаешь, похожи на волчьи. Ты только не обижайся, ладно? Глупости я всякие говорю! Извини.

Я обнял её и поцеловал, уверяя, что мои пугающие глаза предназначены для врагов, а ей я никогда не причиню вреда. Однако слова прозвучали не слишком убедительно даже для меня самого. Я понимал, что себя не знаю, и спросить о происходящем было не у кого. Разве я мог признаться кому-то, что научился выходить из тела и превращаться в волка, способного свободно бродить между миром яви и миром снов, и даже один раз перегрыз ровеснику руку? Да меня бы немедленно законопатили в дурку!

Так я и жил, храня свою страшную тайну, борясь в одиночку с чудовищем внутри, и опасаясь, что однажды оно вырвется на свободу.

* * *

Когда прошёл ещё год и снова наступили зимние каникулы, я неожиданно встретил Лексеича рядом с супермаркетом. Помню, я аж запнулся на ровном месте и чуть не упал, увидев в толпе знакомое лицо.

Он стоял у дверей магазина и смотрел на меня – пристально, не отрываясь. Сейчас он вовсе не казался стариком, словно помолодел лет на двадцать. А я наконец-то, снова увидев его, понял всё. Ну, или почти всё. Образ старика и белого волка слились. Матёрый хищник, которого я тогда видел в лесу, отыскал меня, глупого, неразумного волчонка, чтобы научить уму-разуму.

– У меня есть квартира здесь неподалёку – память о прошлой жизни, – неожиданно признался Лексеич, когда я подошёл к нему. – Я приезжаю изредка, чтобы там прибраться. Пойдём, чаем угощу. А вообще, знаешь… поговорить бы. Насчёт всего.

Я торопливо кивнул. Я и сам знал, что разговор назрел.

* * *

Мы сидели на тесной кухоньке пятиэтажной кирпичной «хрущёвки» и пили ароматный чай с земляничным вареньем и поджаристыми баранками. Лексеич смотрел на меня изучающе и хранил молчание. Когда моя чашка опустела, он заговорил:

– Мне следовало побеседовать с тобой откровенно ещё той зимой, когда я притащил тебя из леса с окровавленной ногой, но я упустил возможность. Смотрел на тебя и думал: а вдруг ошибся? А ну как ты обычный пацан, и сила, заключённая в тебе, моим старым глазам лишь мерещится? Вот и промолчал. Ведь до того времени я ни разу не встречал кого-то, подобного себе. Но нет, не ошибся. Ладно, чего теперь сожалеть? Просто давно надо было навестить тебя. Знал ведь, где искать, а всё не складывалось. Я хочу сказать: ты с силой-то не шути, малец! Врагов держи в узде, хищником своим управляй, но разум человеческий сохраняй. Сила сама по себе не плохая и не хорошая. Она может служить во благо, а может причинить непоправимый вред, – и, нахмурившись, добавил. – Давай, признавайся, много накуролесил?

Я рассказал ему про перекушенную Федькину руку и про свои спонтанные хождения в его спальню по ночам, пока парень с родителями не сбежал из города. Лексеич неодобрительно покачал головой.

– Скверно, что ты переломом не ограничился и до срыва его довёл. Отвечать ведь будешь.

– Когда?

– Потом, – уклончиво ответил он и добавил: – Мы за друзей отвечаем, а за врагов – вдвойне. Усвой урок и больше не делай так.

Я пообещал, что не буду, но добавил и про свою неспособность контролировать превращение. Лексеич ответил, что я даже и не пытался управлять собой, а если бы попробовал, то обязательно получилось бы. И тогда я, разумеется, спросил, что это за сила и откуда она у нас обоих взялась.

Лексеич похлопал меня по руке, усмехаясь загадочно.

– Откуда… Да кто же знает? Это тайна и для меня. Природа-матушка даёт, я так мыслю. Нам вот с тобой дала. А уж во зло или во благо дар? Думаю, только нам решать, но за любой выбор с нас спросят. Потом. Я тоже поначалу, как и ты, куролесил. Почище тебя. Того врага, из-за чьей жестокости моя сила пробудилась, вообще на тот свет отправил. А ведь должен был, наверное, испытывать к нему некоторую благодарность… Но я не справился – поддался гневу. И однажды, конечно, отвечу за своё деяние.

– Как же это случилось?! – ахнул я.

Лексеич пожевал губами.

– А вот слушай.

И он рассказал историю, о которой, наверное, кроме меня, никто больше и не узнал.

– Я родился и вырос в семье военных, – вздохнув, начал Лексеич. – Мой дед преподавал в академии имени Кирова, поэтому ничего удивительного не было в том, что я с детства читал много книг о войне. Особенно меня впечатляли подвиги Македонского. Лет с девяти я мечтал стать таким же, когда вырасту, или хотя бы похожим на него. Юному мальчику трудно понять ценность жизни. Война бередит кровь. Сейчас я понимаю, какая это ошибка – обожествлять битвы и поклоняться смерти. Став старше, я поступил в артиллерийское училище и провёл там два года. На втором курсе к нам приехала проверка из Министерства обороны. Разумеется, они решили устроить нам «весёлую жизнь».

Как-то ночью прозвучала тревога. Когда все курсанты проснулись, нам приказали взять оружие и следовать до назначенного пункта сорок пять километров по маршруту, который толком даже никто из офицеров не знал. Учения, мол! Мы получили автоматы без боекомплектов и довольно хлипкое обмундирование. Офицеры ехали на машинах, а мы вышли из казарм и потащились пешком по мёрзлой земле. От старта до финиша переход занимал пять часов. Дело происходило в ноябре, но уже выпал снег, и холод был довольно ощутимым. Многие курсанты, идя в темноте, затерялись и разбрелись. На месте сбора мы подождали отставших, сделали кое-какие упражнения и забрались в грузовики, чтобы ехать обратно. Нас бы, возможно, и назад отправили пешком, но выяснилось, что многие обморозили ноги и идти уже не могли.

По прибытию в училище выяснилось, что Петька Семёнов, один из курсантов, потерял автомат. Парень признался, что прислонил оружие к стволу дерева, когда ненадолго останавливался передохнуть, и забыл его взять, снова начав движение.

Офицеры поехали искать пропажу, но вернулись ни с чем. Они просто рвали и метали от злости! Сам понимаешь, хоть оружие и без патронов, а всё равно боевое. Терять его нельзя ни в коем случае. Офицеры испугались, что известие о чрезвычайном происшествии дойдёт до ушей руководства, и изо всех сил пытались найти пропажу самостоятельно, ни к кому не обращаясь за помощью.

Командир дивизиона, подполковник Чесноков, особенно переживал за возможное пятно на своей безупречной репутации. Он мечтал о карьере, метил в полковники, а тут такое… Огромный был мужик тот Чесноков! Голова, как котёл медный. Орать любил на курсантов, матерился страшно. У нас с ним сложились не лучшие отношения. Я ещё в те годы любил сочинять стихи. Знаешь, издевательские. До Чеснокова мои «шедевры» тоже долетали, и у него, понятно, не имелось ни единой причины меня любить.

На второй день после пропажи оружия кто-то настучал Чеснокову, будто видел в моих руках во время учебного перехода два автомата, и это действительно было так. Я помогал своему другу, который устал и не мог нести оружие, но пропавший автомат Петьки Семёнова я и в глаза не видел! Однако Чеснокову срочно понадобился главный подозреваемый. Меня вызвали к начальству и бросили на гарнизонную гауптвахту, поместив в одиночную камеру. Чесноков вопил, что отправит меня в дисбат, где я сдохну. Материл почём зря, требовал сознаться. Я бы угодил ему, признался, да не в чем было…

Ничего не добившись, Чесноков запихнул меня в тесную камеру с незастеклённым оконцем и без отопления. Пообещал тюрьму и конец карьеры. Мной овладели отчаяние и безысходность, потому что все мои заветные юношеские мечты о славном пути военного рухнули в одночасье, так и не сбывшись.

В камере стояла невыносимая вонь. Нары в шесть утра отстёгивались от стены, поэтому вплоть до полуночи, когда мне снова позволялось лечь, я просто ходил из угла в угол, пытаясь согреться. Прямо как лев в клетке, только чувствовал себя беспомощной овцой. Каждый день Чесноков приходил и орал, перемежая оскорбления с угрозами. И в какой-то страшный момент, утратив надежду на освобождение, я решил умереть от голода. Я подумал, что лучше гибель, чем ежедневные унижения и ожидающий меня дисбат или тюрьма. Чесноков, услышав о моём отказе от пищи, пообещал принудительно кормить через зонд, но, разумеется, не выполнил угрозу, а я, следуя своему решению, продолжал отвергать еду и воду.

Я ожидал, что через три-четыре дня умру, и мои страдания закончатся, но случилось всё иначе. У меня с собой на тот момент была лишь шинель без ремня, которую я использовал как одеяло. И вдруг на третью ночь голодания я почувствовал себя невероятно легко, а потом словно взмыл под потолок и оттуда увидел лежащего на нарах тощего паренька, накрытого шинелью. До меня мгновенно дошло – это ведь я! Обрадовавшись, я решил, что наконец-то помер, а, значит, свободен. Не испытывая ни малейшего страха или желания вернуться в тело, я прошёл сквозь стену камеры и заметил, что часовой меня не замечает, хоть я нахожусь буквально в шаге от него. Меня вдруг охватила эйфория, когда я почуял свою небывалую мощь.

В тот же миг человеческое во мне почему-то закончилось. Не успев покинуть место своего заточения, я внезапно переместился в лес, но я уже не был прежним беспомощным курсантом, над которым издевались сильные мира сего. Я стал огромным белым волком.

Я шёл и чувствовал снег под лапами, улавливал мельчайшие запахи леса, зверей и птиц. Нечеловеческим взором обводил знакомые прежде, но ставшие вдруг такими непривычными места. Волшебное ощущение охватило меня! Об этом чуде не пишут в школьных учебниках, об этом не говорит никто, но я вдруг понял самое главное: смерти нет. И чем бы мне ни угрожали враги, я мог в любой момент теперь уйти от них.

Вспомнив про врагов, я вдруг ощутил в сердце холодную ярость хищника. Я невольно представил себе багровое, перекошенное яростью лицо подполковника Чеснокова.

Всей душой я захотел оказаться рядом с ним, чтобы отплатить за его жестокость по отношению ко мне. Без промедления желание исполнилось. Я очутился в его доме. Вот представь: узкий, тёмный коридор, и я иду на мягких белых лапах, чувствую его запах, но вижу всё иначе. Не как человек, а как опасный зверь. Чесноков проснулся, вышел из спальни, протёр глаза и увидел меня. Да, я мечтал быть замеченным! Я хотел, чтобы он меня боялся! Ощущение собственного всемогущества пьянило. Я был сильным теперь, а ещё таким высоким, что моя морда находилась почти на уровне его лица.

Чесноков обомлел. Он стал вдруг белее мела. Ведь перед ним стояла его смерть. И я не медлил больше ни секунды. Я прыгнул вперёд и вырвал его сердце. Это был всего один мощный удар! Это было так легко. Миг – и его сердце оказалось у меня в зубах, и я наслаждался вкусом его крови. А ещё я испытывал ощущение ярости и счастья от того, что всё свершилось.

Всплеск эмоций вернул меня в тело. На металлическую койку в вонючей, холодной камере, но, внимательно осмотрев себя, я не обнаружил крови ни на своих ладонях, ни на языке и решил, что это был сон. Яркий, мощный – но всё-таки сон.

Моё измученное тело уже совершенно не чувствовало холода. Мне не хотелось есть и пить. Я встал с нар и стал ходить по комнате, но меня при этом преследовало лишь одно желание – выть по-волчьи. Выть торжественно, празднуя победу над заклятым врагом.

Вскоре подполковник Чесноков снова пришёл, но он уже был не тот. Всегда сильный и крепкий он выглядел усталым, понурым, ссутулившимся. Он не кричал и не угрожал. Сказал, что автомат нашли у деревенских жителей. Кто-то из местных ребят, видно, проходил мимо того дерева и взял оружие, а когда стал хвастать перед сверстниками находкой, тут его и поймали. Дело дошло до участкового, который явился в нашу часть и узнал, что офицеры скрывали от всех отсутствие автомата в течение почти двух недель. Неизбежный скандал всё-таки случился.

Меня выпустили в тот же день, когда нашёлся автомат, но извиняться не стали. Особист, приходивший время от времени в мою камеру и пытавший меня не меньше Чеснокова, сказал с издёвкой: «Иди, но имей в виду: ты у нас теперь на карандаше». Я ушёл. А спустя ещё три дня узнал, что подполковник Чесноков умер от инфаркта. Ему было всего тридцать девять лет, и он ни разу не жаловался на здоровье. Бегал, как конь, обожал устраивать многокилометровые кроссы для курсантов, называя эти мероприятия «спортивными праздниками».

Никто не понимал, как Чесноков мог умереть таким молодым, столь быстро и внезапно. Я единственный из всех знал, в чём причина смерти. У подполковника уже не было сердца, потому что я сожрал его.

Я вовсе не ощутил тогда раскаяния, узнав о его кончине. Наоборот, торжествовал. Как, наверное, и ты, отомстив Федьке. Только потом, став старше, я понял, что завязал узел между нами, и однажды мне придётся спускаться туда, где этот Чесноков находится нынче. Я понял лишь спустя годы, что за всё мы несём ответственность, а за врагов даже большую, чем за друзей.

Я сидел в растерянности и молчал, а Лексеич вдруг добавил:

– Что рассказать ещё… Спустя несколько лет я женился. Жена родила мне двоих сыновей. Карьеру военного я передумал делать и ушёл на гражданку. Но сила, которую я неожиданно получил в той тесной камере с выбитым оконцем, продолжала разрывать меня. Помня о том, как пролил первую кровь, я старался контролировать гнев и не повторять жестоких поступков. Не всегда это удавалось. Я ждал и боялся, что мои сыновья, повзрослев, станут в точности такими, как я, но ни одному из них мои способности не передались. К счастью или к несчастью? Кто знает. Зато я понял, что наследственность тут ни при чём. Сила сама выбирает, к кому прийти, а в наших руках лишь один выбор: как её использовать. Похоронив жену четырнадцать лет назад, я решил оставить город и поселиться в деревне. Я отремонтировал чей-то заброшенный дом и начал новую жизнь в Кринице. Отныне, осознав свои прошлые ошибки, я старался не забирать чьи-то души, а сохранять их. А если и наказывал кого – то лишь болезнью, но не смертью. Да, вернуть подполковника Чеснокова и некоторых других, пострадавших от моих клыков, было уже не в моей власти, но я знал теперь, что умею не только приносить гибель, а ещё и исцеление. За долгие годы, гуляя по окрестностям деревни в облике волка, я по запаху научился отличать ядовитые травы от лекарственных. Я понимал неким внутренним чутьём, как действуют эти растения, какое снадобье можно из них приготовить. А потом в деревне появился ты, и я впервые почуял отголосок родственной силы. Это было необычно и ново. Молодой хищник уже пробуждался в тебе, не хватало лишь важного события, чтобы заставить его окончательно проснуться. И вдруг ты волей случая попал на грань жизни и смерти, как я когда-то. Я нашёл тебя тогда по запаху, выкопал из сугроба и принёс в свой дом, чтобы ты выжил и отыскал свой собственный путь в этом мире.

– Благодарю, – неловко выдавил я и умолк, не зная, что ещё добавить.

Старик хмыкнул и похлопал меня по руке.

– Запомни наш разговор, пацан. И в следующий раз, когда вспыхнет гнев, задумайся о том, что ты способен использовать силу во благо, раз уж она дана тебе. Делать из зла добро – вот самая достойная цель.

На том мы и расстались. На сей раз навсегда. Жители Криницы спустя пять лет, когда я снова приехал в деревню, говорили, что Лексеич однажды исчез так же загадочно, как и появился. Его дом остался пустым, и там теперь гуляет лишь ветер.

* * *

Прошло ещё три года. Я женился на Ксении, которая к тому времени уже перестала пугаться моих «волчьих глаз», и у нас родилась дочь Джемма.

Я выучился на врача и теперь работаю хирургом в городской больнице, делаю операции безнадёжным больным и никогда не забываю прощальные слова Лексеича.

«Я способен использовать силу во благо и делать из зла добро», – повторяю я себе, просыпаясь утром и засыпая вечером, и это помогает усмирить зверя, но не угасить его силу.

Мощь хищника остаётся по-прежнему во мне, и я способен делиться ею, а потому к моим тяжелобольным пациентам после операции всегда приходит незримый чёрный волк. Он садится рядом с постелью, кладёт морду им на грудь и вдыхает в них жизнь. А иногда, я знаю, волк приходит и к тем, кого спасти уже нельзя, но не для того, чтобы напугать, а для облегчения предсмертных мук. И души умирающих уходят без агонии по заснеженному лесу следом за своим безмолвным проводником.

Илона Волынская. Кирилл Кащеев

Мотель «NIGHT MAIDEN»

– Куда я поеду – вы с ума сошли? Не видите, что творится? – я возмущенно кивнула на окно.

Там и правда было… жутковато. Гроза еще не началась, но острые, как зубы хищника, зигзаги молний то и дело прорезали потемневшее до черноты небо. Они вспыхивали в абсолютной тишине – грома не было, а может, его глушило завывание ветра. Исключительной красоты горное шоссе, по которому я ехала, исчезло враз, будто черным платком накрыли. Пропали причудливые нагромождения скал на фоне поблекшего от жары неба, и багряные отблески закатного солнца на гладкой, будто отполированной поверхности камня. Дорога превратилась в непроницаемо-темную трубу, по которой с утробным воем проносился все усиливающийся ветер. Последние километры мне все казалось, что сейчас машину приподнимет, а дальше она полетит, кувыркаясь через капот, и канет во вспыхивающем оскалом молний мраке. Я вцепилась в руль, до рези в глазах вглядываясь в выхваченную светом фар ленту дороги. Сперва фары светили нормально, потом освещенный участок стал меньше, а вскоре совсем потускнели, едва освещая крохотный пятачок у самых колес. Будто кто-то выпил из них весь свет.

Вспыхнувший справа искристый огонь заставил меня дернуться, так что машина рыскнула по дороге. Я успела разглядеть промелькнувшую за окном то разгорающуюся, то снова тонущую в грозовом мраке неоновую стрелку и надпись «Мотель «NIGHT MAIDEN» «Ночная дева»? А может, «Рыцарь и дева» – часть букв не горела. Не все ли равно! Ветер снова с воем понесся над дорогой, и я едва успела крутануть руль, почти швыряя машину в узкое, заросшее жестким кустарником ответвление. Ветер продолжал дуть, будто свернул с шоссе вместе со мной. Ветки кустов со скрежетом прошлись по бортам, обдирая краску, и в вихре сорванных листьев моя машина почти вывалилась в закрытый дворик мотеля.

Выйти – и то было непросто, ветер не давал распахнуть дверцу. Втягивая голову в плечи – ну ведь оторвет же и унесет! – и цепляясь за крышу, я кое как обползла машину по кругу. Крышку багажника чуть не вырвало у меня из рук. Я вытащила чемодан, и цепляясь колесиками за разбитую подъездную дорожку, потащила к слабо освещенному входу в мотель. И только оказавшись под крышей, вздохнула с облегчением.

А тут – этот! Вот даже не знаю, как его назвать!

– Да поймите, леди… – мужчина за стойкой – невысокий, и словно бы облитый мягким жирком, как бывает у людей, к полноте, в принципе, не склонных, но и физическими нагрузками себя не утруждающих. – Мы закрыты! На реконструкцию! И не имеем права принимать постояльцев! Если я вас пущу, это будет стоить мне лицензии!

– А если я туда вернусь… – я с сомнением поглядела сквозь стеклянную дверь мотеля и твердо закончила. – Это будет стоить мне жизни!

У сидящей в кресле девушки вырвался короткий то ли всхлип, то ли вздох. В холле мотеля, и впрямь, обшарпанном и запущенном, нас было всего трое – я, хозяин, и эта похожая на нахохлившегося воробья девчонка лет восемнадцати, в слишком большой, будто с чужого плеча, куртке. Она сидела на самом краешке продавленного кресла, и отчаянно боялась. Страх был во всем – в ее позе, в низко опущенной голове, в напряженно поднятых плечах и ладонях, плотно зажатых между коленок, настолько острых, что казалось, вот-вот проткнут старенькие джинсы насквозь. Страх обессиливающий, выматывающий, лишающий воли расползался от нее во все стороны, и я то и дело невольно переступала с ноги на ногу – все мне казалось, что сейчас этот страх доползет до меня, как растекающаяся по полу лужа. На хозяина она не смотрела, на меня – тоже, настолько поглощенная ужасом, что даже не замечала скандала.

Хотя меня тоже не слишком интересовали ее страхи – мне вполне хватало своих.

– Леди, не преувеличивайте! Обратно ехать в такую погоду – да, опасно, но я же вас и не заставляю. Езжайте в город! – он махнул рукой в сторону, противоположную той, с которой я приехала. – Дорога туда широкая, надежная: ни обрывов, ни оползней. Городишко у нас крохотный, но прямо в центре – пансион тетушки Греты, скажете, что от меня, она вам еще и скидку сделает. Тут ехать не больше получаса: пока ливень не начался, как раз доберетесь.

Темное небо за окном разорвало очередной молнией. Грохнуло – и снова это был не гром. Железный лист рухнул с крыши, ударился об ступеньки, дребезжа, как тысяча консервных банок, съехал вниз, и остался лежать на подъездной дорожке в двух шагах от моей машины. Свет мигнул и погас, погружая холл в темноту, освещаемую вспышками молний. И лишь через мгновение лампа под потолком загудела, и начала медленно, словно бы нехотя разгораться.

Я шумно выдохнула и процедила сквозь зубы:

– Мне вполне достаточно ветра!

– Здесь даже Wi-Fi нет! И мобильная связь не берет – горы экранируют!

– У меня нет миллиона подписчиков в Инстаграм, которые без меня дня прожить не могут, – устало сказала я. – Что бы вы не говорили, я шага отсюда не сделаю.

– Я не сдам вам комнату!

– Обойдусь! Вон, в кресле переночую – но наружу не выйду и за руль тем более не сяду! – объявила я, решительно поворачиваясь к креслам – что-то изменилось, а я даже не сразу поняла, что. И только через мгновение сообразила – девчонки не было!

Ледяной, остро пахнущий дождем и мокрой землей ветер ворвался в холл и закружил и с воем заметался от стенки к стенке. Под ноги мне посыпались яркие леденцы из опрокинутой вазы. Качнулась и с грохотом рухнула со стойки лампа, усеивая пол осколками. Стопка бумаги рядом с принтером взмыла стайкой белых птиц. Хозяин мотеля невнятно выругался и прикрылся локтем от хлестнувшего по щекам бумажного листа. Входная дверь с грохотом захлопнулась, пронзительный вой стих, будто отрезало. Бумажные листы начали медленно планировать на пол. Хозяин гневно уставился на меня:

– Это что… – он вдруг смолк, нелепо застыв с открытым ртом, и вдруг бросился к дверям. – А ну стой!

Тонкая девичья фигурка на миг возникла за стеклом входной двери. Девчонка вихрем слетела со ступенек… и кинулась к моей машине.

– Люси, вернись! – хозяин схватился за ручку… ветер с гулом снова ворвался в холл. Взметнулась бумажная метель, мои волосы хлестнули меня по лицу…

Девчонка дернула дверцу… и рыбкой нырнула в салон. Завывание ветра начисто заглушили звук мотора, но моя машина судорожно дернулась, задом долбанула урну у входа – весело подпрыгивая, та покатилась по двору. Снова дернулась – на сей раз вперед, и проскрежетав бортом об воротную стойку, вылетела со двора и мгновенно канула во мраке. Только задние габаритные огни мелькнули, и тут же пропали.

– Куда, идиотка! – проорал хозяин, всем весом наваливаясь на ручку двери.

Ветер восторженно взвыл, новый кусок кровельного железа обрушился у самых его ног, и мужчина испуганно шарахнулся обратно… Дверь с грохотом захлопнулась и наступила тишина. Лишь бумаги с шорохом оседали на пол.

– Вы! – заорал хозяин, поворачиваясь ко мне. – Вы что, машину не закрыли?

– Закрывать-то я закрывала, но в такой ветер… – пробормотала я, обшаривая карманы в поисках ключей. – Мне кажется, или она поехала вовсе не в сторону вашего городка?

– Дура! – хрустя битым стеклом, хозяин побежал за стойку.

Я предпочла сделать вид, что это он точно не обо мне.

Путаясь в кабеле, хозяин бухнул на стойку древний телефон, и принялся со стрекотом накручивать диск.

– Шериф там? Так свяжись с ним, быстро! Джимми? Люси сбежала! Как, как! Схватила машину приезжей леди… – он скосил на меня глаза. – …и рванула вниз с перевала!

В трубке зашебуршил звук.

– Да, леди… Молодая и симпатичная… – он снова покосился на меня, и едва заметно улыбнулся, кажется, начиная успокаиваться. – Что? Не твое дело! – заорал хозяин. Призрачное спокойствие взорвалось гневом, шериф его снова разозлил. – Твое дело Люси перехватить! Ничего, если она может в такую погоду, так и ты как-нибудь… Ты же и дальше хочешь быть тут шерифом, верно, Джимми? Люси отвезешь к ее папаше – пусть старик порадуется, – судя по злобно-ироничному тону радоваться у этого самого старика не получится. – Машину пригонишь ко мне. Ладно… Ладно… А что, есть другие варианты? Ладно… Все… Давай…

Трубка частила короткими гудками. Он еще мгновение покачал ею на весу и наконец аккуратно положил на рычаг, направив в мою сторону усталую улыбку.

– Теперь-то вы точно никуда не поедете.

– Я рада… Хотя, конечно, не совсем… – пробормотала я.

– За машину не волнуйтесь, далеко Люси не уедет, шериф перехватит. Понимаете, Люси, она… как бы вам объяснить… – промямлил он, отводя взгляд, – …у нее проблемы…

– Мне это неинтересно… – покачала головой я. – У меня достаточно своих дел, чтобы еще и в чужие лезть…

Он поглядел на меня очень пристально и улыбнулся снова:

– Вы, наверное, из большого города! У нас-то в маленьких городках считают, что дела соседа – мои дела!

– Из Нью-Йорка, – кивнула я. – А вообще – из Европы.

– Леди из Старого Света? – хмыкнул он, начиная собирать бумаги с пола. Я присела на корточки и принялась помогать.

– Кстати, вам, может, известить кого нужно? – кивая на допотопный телефон, предложил он. – Мобильная связь у нас не берет, но можно позвонить в участок, а они уже перезвонят кому надо.

– Никому не надо! – я покачала головой. – У меня новая работа… – я неопределенно махнула собранными бумагами, давая понять, что работа ждет меня где-то там, за их горами. – Выехала пораньше – хотела освоиться в новом городе, найти жилье… да и попутешествовать тоже… Так что никто меня не ждет.

– Так то работа – а муж или там парень? – хмыкнул он и тут же вскинул ладони, точно сдаваясь. – Не мое дело, да? Говорю же, у нас тут все по-простому. Доберись вы до пансиона в городе, тетушка Грета с вас бы не слезла, пока всю подноготную не выяснила. Простите.

– Прощу, особенно если сделаете мне сэндвич. – кивнула я, прислушиваясь к уже почти болезненному спазму в желудке.

– Ле-еди-и-и… – укоризненно протянул хозяин. – Вы думаете, я вас зря гнал? У нас кухня демонтирована! Холодильник отключен и ничего нет! Пакетик чипсов могу найти – устроит?

– Нет, спасибо… чипсы у меня у самой в чемодане есть.

Живот издал громогласную трель.

– Давайте так… – покачал головой хозяин. – Я вас сейчас в комнату провожу, – он ухватился за ручку моего чемодана, – а завтра утром спуститесь ко мне, я вам организую и самый лучший завтрак, и вообще… все, что угодно!

– Вот прямо все-все? – усмехнулась я.

– Все, – кивнул он. – Я ж понимаю… ничего веселого вот так вляпаться, – похрустывая подошвами по битому стеклу, он зашагал к лестнице.

– Тогда и оплата – завтра, – буркнула я, направляясь за ним, но он только мотнул головой, отмахиваясь, как от мухи.

Хозяин с моим чемоданом поднимался по лестнице, ступеньки протестующе скрипели под его ногами, а я была искренне благодарна ему за чемодан – усталость навалилась как-то враз, и по лестнице я тащилась как ветхая старуха, шаркая ногами так, будто вместо кроссовок на мне старые войлочные тапки на пару размеров больше. Шарк-шарк, цок-цок…

На повороте лестницы я резко остановилась, вдруг осознав, что… Вот хозяин идет – ступеньки скрипят. Вот я шаркаю… А вот цоканье – негромкое, но отчетливое постукивание когтей. Будто за мной по лестнице поднимается крупная собака.

Я резко обернулась.

Лестничный пролет просматривался весь, от верхней ступеньки до самой нижней. Потертый коврик на полу у лестницы, виден угол стойки в холле и… все. Никаких собак.