Текст книги "Любовь в Венеции. Элеонора Дузе и Александр Волков"

С венских гастролей началась мировая слава Элеоноры Дузе и ее постоянные переезды из одной страны в другую. Когда у нее спрашивали, какую страну она предпочитает, Элеонора отвечала: «Переезд».

По совету знаменитых венских актеров Адольфа фон Зонненталя[180]180
  Адольф фон Зонненталь (1834–1909) – один из ведущих актеров венского «Бургтеатра», игравший в пьесах Гуцкова, Шиллера, Шекспира, Тургенева, Гауптмана и других.


[Закрыть] и Йозефа Кайнца директор «Лессинг-театра»[181]181
  «Лессинг-театр» – берлинский театр, открывшийся в 1888 г. В 1943 г. был разрушен.


[Закрыть], Оскар Блюменталь[182]182
  Оскар Блюменталь (1852–1917) – немецкий драматург и критик, основавший «Лессинг-театр» в Берлине, которым руководил до 1897 г.


[Закрыть] пригласил итальянскую актрису в Берлин. На торжественном вечере в Риме по случаю столетия со дня рождения Элеоноры Дузе в 1958 году немецкий искусствовед доктор Герберт Френцель отметил, что, несмотря на совершенно невиданный успех в России и в Вене, многие сомневались, сумеет ли Дузе завоевать берлинскую публику, которая слыла весьма сдержанной и равнодушной к «парвеню».

21 ноября 1892 года спектаклем «Дама с камелиями» Дузе начала свои выступления в «Лессинг-театре», посещаемом обычно людьми состоятельными, привыкшими к развлекательным представлениям. И все же ей удалось покорить и эту трудную публику. 23 ноября состоялся второй спектакль – «Фернанда». На этот раз в конце представления аплодисментов было куда больше, чем после «Дамы с камелиями».

В конце ноября 1892 года состоялся дебют Дузе в «Родине» Зудермана. На другой день после спектакля автор писал жене, которую болезнь задержала в Дрездене: «Это был грандиозный вечер! Там была моя Магда, чистая, светлая… Теперь уже никто не посмеет ее обижать. Рассказать тебе о ее искусстве я просто не в силах. Нашу Магду она видит в идеальном свете, к тому же добавляет от себя тысячи и тысячи находок и всяких откровений. Во втором акте она бесконечно мила и любезна. В третьем – сначала в ней появляется нечто вроде благожелательного превосходства, вполне дружелюбного, а потом я увидел, как она постепенно вживается в образ, совершенно перевоплощается в него. Но о подмене Магды собой не может быть и речи, даже если эта подмена – сама Дузе! В четвертом акте переводчик Натансон выпустил большую сцену с семьей, что меня несколько расстроило. Дузе начала с трогательной сцены с пастором, потом шла сцена с Келлером. Сперва она говорила устало, но несколько насмешливо, а потом стала поистине великолепной. Сцена с отцом заставила содрогнуться весь зал… Что же до сцены смерти, то она прошла под всхлипывания родных, которые, впрочем, были в меру сдержанны. Наконец, ее немая сцена. Описать ее просто невозможно. Широко раскрытые глаза Дузе были устремлены вдаль с мучительным недоумением. Это трагическое величие духа делало прекрасной даже самую смерть»[183]183
  Гандолъфо Л. Драматическое искусство в Германии. Милан: Милези, 1933. С. 207–208.


[Закрыть].

Известно, что из уважения к величию смерти Элеонора Дузе избегала показывать ее на сцене. Она добивалась того, что зритель ощущал ее через восприятие других действующих лиц. Так и в «Родине» Дузе по собственной инициативе перенесла сцену смерти отца Магды за кулисы, и зритель догадывался о случившемся лишь по поведению актрисы, по охватившему ее ужасу и смятению. Автор, как видно из его письма, полностью принял введенное ею изменение и признал, что всякая иная трактовка образа Магды не может сравниться с той, что дала Дузе. Подобное изменение замысла автора пьесы является примером, который как нельзя лучше подтверждает мнение театрального критика Евгения Цабеля[184]184
  Евгений Цабель (1850-?) – немецкий писатель, театральный критик. Автор романов, критических очерков, переводов (в том числе Софокла), комедий, книг о театре.


[Закрыть], отмечавшего, что талант Дузе не ограничивается чисто театральной сферой, но его можно отнести к области поэтического творчества, ибо, готовя роль, она дополняет ее собственными психологическими деталями и таким образом создает свое, особое отношение к характеру героини.

Дузе показала берлинцам девять разных ролей, сыграв восемнадцать спектаклей, и успех ее выступлений постепенно все возрастал, д января 1893 года она закончила свои первые гастроли в Берлине, в городе, где на ее долю выпал такой грандиозный успех, какого не удостаивался до нее ни один артист.

Вернувшись в Венецию после столь долгой триумфальной поездки, Элеонора надеялась немного отдохнуть. Она сняла маленькую квартирку на верхнем этаже палаццо Барбаро[185]185
  Полное название дворца – Палаццо Барбаро-Волкофф (в переводе ошибочно стоит Палаццо Барбариго). – Прим. ред.


[Закрыть], принадлежавшего ее другу Волкову, которому она была обязана столь счастливо закончившимся турне, открывшим перед ней двери европейских театров.

«Наступила пора, – писала она в это время Джузеппе Примоли, – когда справедливость и добро восторжествовали, наступила пора пожинать плоды, и я вот-вот вернусь домой. Я работала годы и годы – всю свою юность! – и теперь хочу хорошенько отдохнуть… На жизнь я себе заработала, во всяком случае. Мне хватит. К тому же я обладаю самым большим в мире богатством, оно заключается в том, что я не хочу его иметь. Я устроилась в маленькой квартирке на последнем этаже старого дома в Венеции, под самой крышей; у меня в комнате большое стрельчатое окно, из него, как на ладони, виден весь город. Осень тихая, воздух чистый, и в душе у меня такой покой…»

Комментируя успех берлинских гастролей Дузе, театральный критик писал в журнале «Иллюстрационе итальяна»: «Кроме лавровых венков, ее, как видно, ожидают еще семьдесят тысяч чистенькими – неплохие прогонные для того, чтобы пересечь океан»[186]186
  Чикко и Кола // Иллюстрационе итальяна. 1 семестр. 1893. С. 22.


[Закрыть].

И в самом деле, когда после долгих колебаний Тэнкцер все же рискнул предложить Дузе поездку в Соединенные Штаты, она тотчас же согласилась.

В середине января 1893 года, после долгого и трудного путешествия, Элеонора Дузе прибыла в Нью-Йорк. Первое знакомство с городом буквально ошеломило ее, о чем свидетельствует ее письмо искусствоведу Коррадо Риччи. «…И я увидела огромный город, – писала она, – всюду колеса, экипажи, магазины и странные здания, кругом навязчивая реклама, шум и грохот… Ни единой улыбки живого искусства, ничего, на чем могли бы отдохнуть глаз и душа. У меня явилась мысль бежать без оглядки к беспокойному морю, к себе – домой, в Италию. Победив это первое желание, я осталась. Но до сих пор не могу освободиться от непонятной тоски».

Дузе дебютировала в Нью-Йорке 23 января 1893 года в «Даме с камелиями». В переполненном зале собралась весьма взыскательная публика, среди которой находились и театральные критики, приготовившиеся судить дебютантку со всей строгостью. Однако через несколько минут после того, как Дузе появилась на сцене, самые суровые из них были уже убеждены, что «новый гений вдохнул новую жизнь в хорошо известную драму Дюма».

Тем не менее, вероятно, неопытность импресарио, не сумевшего должным образом подготовить гастроли, и отвращение Дузе к рекламной шумихе были причиной того, что турне, проходившее с 23 января по 21 апреля в Нью-Йорке, Филадельфии, Чикаго и Бостоне, пожалуй, нельзя было назвать очень успешным. Правда, под конец гастролей ей удалось обрести расположение прессы, однако актриса категорически отказалась от предложения продлить свое пребывание в Америке. Отчасти это было вызвано и тем, что еще раньше Дузе заключила контракт с лондонским «Лирик-тиетр», в котором должна была играть с 11 мая по 8 июля.

В Лондон Дузе приехала усталая, к тому же сразу заболела, так что начало гастролей пришлось отодвинуть на восемь дней.

Путь Дузе в искусство сопровождался ежедневной борьбой, тем не менее она не забывала своих друзей. Узнав, что ее старый учитель Чезаре Росси находится в стесненных финансовых обстоятельствах, она попыталась деликатно, чтобы не ранить его самолюбия, как-то помочь ему. В своем письме к нему от 2 мая она писала: «…Хочу вам сказать, что будущий год я отдыхаю, и если здоровье мое, как говорит эта дурочка Маргерит Готье, не поправится, я никогда больше не возьмусь ни за какое предприятие. И все же у меня есть одна затаенная мысль – выразить вам, дорогой Росси, и частным образом и публично, насколько я признательна вам и как я вас люблю. Но как это сделать? И вот я кое– что придумала, мне это доставило бы огромное удовольствие, – я хочу посвятить вам спектакль, его можно дать в течение будущего года в какой-нибудь столице, например в Риме. Это будет спектакль в вашу честь, в котором я сыграла бы какую-нибудь роль. Прошу вас, Росси, поймите меня правильно, предложение это не связано с моей самонадеянностью, спектакль, может быть, и не вызовет интереса у публики, но мне дорога возможность снова встать под старые знамена».

После того как были устранены кое-какие разногласия с Росси, соглашение о сотрудничестве было достигнуто.

Письма и торопливые записки, написанные в перерыве между репетицией и спектаклем или накануне отъезда, являются непосредственными свидетельствами той трудной кочевой жизни, которую вела Дузе, чтобы иметь возможность нести свое искусство людям.

Вернувшись из Лондона, она короткое время отдыхала в Италии. Перед отъездом, в письме от 15 и в записке от 16 ноября, Дузе с присущей ей в деловых отношениях скрупулезной точностью оговорила все условия предстоящей поездки в Лондон вместе с труппой Росси в мае 1894 года. Она просила Росси взять на себя подготовку турне и предупреждала, что в Лондоне, как и в остальных театрах за границей, нет суфлеров.

С16 по 29 ноября Дузе играла в Вене, с 30 ноября по 26 декабря 1893 года – в Берлине, снова в «Лессинг-театре», потом посетила Гамбург, Дрезден, Лейпциг, Веймар, Франкфурт, дала семь спектаклей в Мюнхене и 31 января 1894 года закончила свое турне по Германии. На последнем представлении регент Баварии пригласил ее в свою ложу, где артисты придворного театра вручили ей лавровый венок. В Мюнхене Элеонора распустила свою труппу. Ее актеры преподнесли ей трогательный адрес. Флавио Андо оставил труппу Дузе и перешел в труппу Лейгеба.

С этого времени Дузе стала признанной властительницей дум в театральной жизни Германии, и ее влияние оставалось незыблемым до 1909 года, когда она надолго оставила сцену.

После обстоятельной статьи Пауля Шлентера, опубликованной в 1893 году в «Дейче рундшау», самые известные критики, такие, как Евгений Цабель[187]187
  Цабель Е. Итальянское сценическое искусство в Германии. Берлин: Э. Рентцель, 1893.


[Закрыть] и Альфред Керр[188]188
  Альфред Керр (наст. фам. Кемпнер, 1867–1948) – немецкий театральный критик. Пропагандировал драматургию Ибсена и Гауптмана, высоко ценил пьесу Горького «Враги». В 1933 г. эмигрировал из Германии из-за преследований нацистов.


[Закрыть], серьезно занялись исследованием творчества Дузе и его воздействия на европейский театр.

Ко времени приезда Дузе в Германию на немецкой сцене процветала французская театральная школа с ее эффектными выходами и уходами, подчеркнутой дикцией. Дузе играла совсем по-иному. Она покоряла зрителей тончайшими переходами, взрывами чувства, своим умением выразительной пластикой наполнять глубоким смыслом бедные подчас слова роли. У нее все, казалось, шло изнутри, и мало-помалу такая манера игры была признана эталоном. В те годы был принят термин «прозрачность», которым определяли все тонкое, нежное, уязвимое. Как раз этого эффекта прозрачности и добивалась Элеонора Дузе. Особенно отчетливо эта прозрачность проступала в игре Дузе тогда, когда она передавала душевное состояние женщин, сломленных жизнью, вызывавших особую симпатию в эпоху fin de siecle[189]189
  Эпоха конца века (франц.).


[Закрыть].

Немецкая публика ощущала, что Дузе, как никто, страдает болезнями своего века и, глубоко проникнув в них, умеет обнажить их суть.

В период, когда Дузе включила в свой репертуар драмы Ибсена, некоторые критики высказали сомнение в том, удастся ли ей, южанке, изобразить на сцене суровых, властных северянок. Мы уже приводили суждение Шлентера по поводу исполнения Дузе роли Норы. Альфред Керр также называл сначала игру Дузе (имея в виду исполнение ею роли Гедды Габлер) «фантазией на темы Ибсена», однако в конце концов должен был признать, что «Дузе и в самом деле играет ибсеновскую Гедду, играет самую душу Гедды».

Некоторые критики с горечью отмечали, что Дузе приходится играть в пьесах авторов, не достойных ее таланта. Доктор Герберт Френцель весьма проницательно заметил по этому поводу, что при оценке сценических достоинств подобных произведений критики часто впадают в ошибку, ибо недооценивают или не признают вовсе того факта, что актер не хочет быть лишь простым интерпретатором текста, а стремится и здесь создать нечто свое, быть художником[190]190
  Френцель Г. Выступления Элеоноры Дузе и их влияние в Германии (сообщение на конференции в Риме, посвященной столетию со дня рождения Дузе).


[Закрыть].

До прихода Дузе театральное искусство довольствовалось стремлением выразить лишь внешнюю красоту. И одной из самых больших заслуг итальянской актрисы как раз и является, по выражению Шлентера, то обстоятельство, что она помогла театру освободиться от тяготевшей над ним традиции показывать «только то, что красиво».

Разумеется, находились и те, кто утверждал, что в Италии имеются десятки артистов равного с Дузе таланта. Чтобы опровергнуть это, Цабель обратился к Ристори, Сальвини и Эрнесто Росси с просьбой высказать свое мнение о Дузе. В ответе этих трех артистов, кстати сказать, лишенном даже намека на зависть, выражалась гордость по поводу того, что появилась новая актриса, способная приумножить славу театрального искусства Италии.

Историк театра Юлиус Баб[191]191
  Юлиус Баб (1880–1955) – немецкий драматург, театровед и критик.


[Закрыть], включив в свою книгу о современном театре вдохновенную главу о влиянии Дузе на театральное искусство, отнес ее к плеяде провозвестниц современного театра, ибо своей игрой она разрушила схему «выходов и уходов» и стала одной из родоначальниц театра ансамбля, обладая способностью живо изображать на сцене каждый человеческий образ. Он отмечал также, что Дузе содействовала моральному очищению нравов и не меньше, чем ибсеновская Нора, способствовала духовному возрождению женщины[192]192
  См. БабЮ. Театр современности. Лейпциг, 1928. С. 78–82.


[Закрыть].

Увидев Дузе в Берлине, Гергардт Гауптман писал: «Для меня она самая великая актриса, более того, она – олицетворение самого искусства. Ее величие в том, что она никогда не идет по пути воссоздания внешней характерности, но воплощает внутреннее душевное состояние персонажа, отчего и сам характер приобретает в конечном итоге четкую форму и вполне определенный рисунок. В этом как раз и состоит весь секрет современного искусства.

Раньше брали определенные образы и ставили их в какую-либо психологическую ситуацию; теперь же берут определенную психологическую ситуацию, которая влияет на логическое развитие образа.

Итак, Элеонора Дузе предстает совсем в новом свете, и становятся понятнее причины ее успеха. Значение ее возрастает и оттого, что она первой вынесла на сцену психологическое искусство, которое распространяется сейчас по свету, из романа переходит в театр, становится излюбленной темой литературных дискуссий и конференций».

После короткого отдыха в Каире в феврале 1894 года Дузе, по договору с Чезаре Росси, возобновила свои лондонские выступления. Они проходили с 3 мая по 16 июня в «Дэлитиетр». Еще 20 февраля она написала Росси из Египта, сообщив репертуар будущих гастролей, выбранный английским импресарио Герлитцем. В него входили «Дама с камелиями», «Федора», «Сельская честь», «Трактирщица», «Родина» и на выбор – «Одетта» или «Фру-Фру». Дузе просила «смонтировать» этот репертуар и напоминала, что в Лондоне, как и всюду за границей, нет суфлеров, что они вовсе не допускаются на театре и что она считает это правильным. Она отмечала, что, кроме «Дамы с камелиями», перевод которой был сделан специально для нее, все остальные пьесы входят в репертуар труппы Росси, и поэтому лучше заблаговременно начать репетиции, чтобы все было подготовлено как следует.

10 мая в присутствии членов королевской семьи был дан спектакль в Виндзорском дворце. На долю Дузе, как всегда, выпал грандиозный успех, однако остальные актеры играли слабо, и поэтому труппа подверглась весьма резкой критике. Разочарованная, совсем павшая духом, Дузе была охвачена сильнейшим желанием освободиться от непостоянства и случайностей кочевой жизни. Уже после первых спектаклей, 8 мая, она писала Арриго Бойто: «Эта так называемая "работа", за которую я снова принялась вчера вечером, больше, чем когда-либо, кажется мне сейчас феноменальнейшей нелепостью и убожеством моей жизни да и человеческой жизни вообще»[193]193
  Нарди П. Жизнь Арриго Бойто. Милан: Мондадори, 1924. С. 603.


[Закрыть]. Товарищи по сцене представлялись ей замкнутой, глухой ко всему толпой, оркестром с расстроенными инструментами. «…Какая низость! Подведут себе глаза, посыплют щеки мукой, растопырят руки, раскроют рты и думают, что показывают жизнь!»[194]194
  Там же. С. 604.


[Закрыть]

Именно в это время, когда она пребывала в состоянии душевного смятения, она узнала о новой книге д’Аннунцио, название которой – «Триумф смерти» – глубоко поразило ее. Она попросила Бойто прислать ей эту книгу. «Название ее, – пишет Дузе в своем письме, – просто великолепно. Может быть, вся наша жизнь – это триумф конца?» Через несколько дней она снова писала ему: «Книгу эту кончила… Каждая из нас, бедных, верит в выдуманные ею слова. Тот инфернальный д’Аннунцио тоже знает их все… Нет, я предпочла бы лучше умереть в заброшенном уголке, нежели полюбить такую душу. Все величие истинной смелости, вся доблесть мужества, нужного, чтобы терпеть жизнь, вся безмерность мучительных жертв, все, что и есть жизнь, – все низвержено в этой книге. Нет! Нет! Нет! Презирайте меня, но я не приемлю ни "Фальстафа", ни д’Аннунцио, то есть, нет, д’Аннунцио я просто ненавижу, но все же преклоняюсь перед ним»[195]195
  Там же. С. боб.


[Закрыть].

Увы, несмотря на мудрое интуитивное предвидение, ненависть ее довольно скоро развеялась, уступив место любви, ставшей впоследствии источником величайшей радости и неизбывных страданий. Пока же она сердилась на «Фальстафа», который украл у нее Бойто. Надо сказать, что как раз в это время последний отдал все свои знания и энергию Верди, чтобы помочь ему в его работе над «Фальстафом», и совсем забросил своего старого друга, Элеонору Дузе. Триумф оперы Верди в театре «Ла Скала» был заслуженной наградой также и Бойто. Именно ему Элеонора была обязана тем духовным богатством, которое помогало ей теперь жить и надеяться. У нее была слава, были деньги, но не было никого, с кем она могла бы поделиться своими сомнениями, кто подал бы ей совет в трудные минуты, которые выпадали на ее долю в жизни и на сцене. В счастливые дни работы над «Антонием и Клеопатрой» Бойто писал ей: «Если однажды тебе снова понадобится помощь, смело требуй ее, ты мне это обещала. Это снова будет, девочка моя, все та же помощь Искусства…»[196]196
  Нарди П. Жизнь Арриго Бойто. С. 610.


[Закрыть]

Почему же сейчас, когда она больше, чем когда-либо, нуждается в помощи, он замкнулся в упорном молчании и даже не отвечает на ее письма?

Лондонские гастроли закончились 14 июня, раньше, чем было намечено. После того как с обычной для нее искренностью и твердостью Дузе уладила кое-какие недоразумения с Чезаре Росси и условилась о новом совместном турне по Германии с ноября и до конца декабря, она решила в сентябре немного отдохнуть в Венеции. Именно в это время ее друг Анджело Конти представил ей двух поэтов – Габриэле дАннунцио и Адольфо Де Бозиса[197]197
  Адольфо Де Бозис (1863–1924) – итальянский поэт, переводчик драм Шелли («Ченчи», «Освобожденный Прометей»).


[Закрыть]. По-видимому, еще в 1891 году, возможно, под влиянием откликов о триумфальном успехе Дузе за границей, дАннунцио загорелся желанием написать что-нибудь для театра. Едва закончив роман «Невинная жертва», он сообщил Анджело Конти в августе 1891 года: «Пишу драму».

По всей вероятности, он уже сообщал что-то и Дузе, поскольку 27 июня 1892 года она написала ему из Венеции. (Очевидно, она не знала его адреса. На конверте было написано: «Габриэле дАннунцио, Неаполь».) Она просила его выслать ей «Саламандру», о которой есть упоминание на первой странице «Невинной жертвы», причем добавляла, что в прошлом году она не стремилась прочесть ее, а вот теперь обращается к нему с этой просьбой. Она замечала, что тогда и сейчас она одинаково искренна.

Встречи в Венеции, разговоры об искусстве буквально опьяняли Элеонору. Когда-то Бойто привел ее к триумфу в шекспировской Клеопатре, благодаря ему она испытала радость, воплотив па сцене истинное произведение искусства. Теперь ей казалось, что в дАннунцио она нашла поэта, способного при желании создать для нее произведение, которым она достойно завершит свой беспокойный путь в искусстве.

16 ноября Дузе отправилась в длительное турне по Германии. Штутгарт, Мюнхен, Франкфурт, Карлсруэ, снова Франкфурт, Ганновер, Гамбург, Берлин, Дрезден, Магдебург – вот города, в которых она играла. 18 декабря 1894 года в Берлине она в последний раз выступила с актерами Чезаре Росси.

Вскоре Элеонора безоговорочно приняла предложение импресарио Шюрмана о подписании контракта сроком на восемь лет.

После заключения этого контракта она продолжала свой полный борьбы и труда, но славный путь к вершинам искусства.

В 1895 году, во время короткого отдыха в Венеции (по всей вероятности, в феврале), Элеонора снова встретилась с д’Аннунцио. После бессонной ночи она вышла на заре подышать воздухом и случайно столкнулась с поэтом, выходившим из гондолы. Они говорили об искусстве, о театре, о поэзии, а сердца их уже заключили меж собой тайный договор. В эти минуты Элеонора решила снова отправиться за океан и заработать деньги, чтобы осуществить свою заветную мечту.

Пригласив на первые роли актера Альфредо Де Санктиса[198]198
  Альфредо Де Санктис (1866–1954) – итальянский актер, выступал в пьесах Ибсена, Тургенева, Горького, Л. Толстого, Ростана, Гольдони. С1913 г. снимался в кино.


[Закрыть], она отправилась в турне по Европе, исколесив ее за год из конца в конец. Свои гастроли Дузе начала 5 марта в Голландии, где еще не бывала, а в декабре она играла уже в Дании, затем в Швеции. Несмотря на мировую известность и недавние триумфальные выступления на сценах Голландии и Германии, в Брюсселе Дузе снова оказалась перед полупустым залом. Это случилось 17 марта. Но, как и следовало ожидать, едва только Маргерит Готье появилась на сцене, немногочисленные зрители встрепенулись, словно их ударило электрическим током, и овациям, казалось, не будет конца. «Индепанданс бельж» с воодушевлением признавала: «Дузе показала нам подлинное чудо, неожиданное в своей простоте, чувства утонченные и в то же время убедительные, верные и столь правдивые, что, кажется, она открыла нам Америку». А когда эхо триумфальных выступлений Дузе в Брюсселе докатилось до Парижа, великосветская газетка «Ла ви паризьен», всегда очень суровая и требовательная к мастерам сцены, заявила, что Дузе «произвела революцию в Брюсселе».

25 января 1896 года Дузе села в Ливерпуле на пароход и отправилась в Америку, где предполагала дать шестьдесят три спектакля в Нью-Йорке, Вашингтоне, Бостоне, Филадельфии, Нью-Хейвене и снова в Нью-Йорке. К ее приезду по людным улицам этих городов разъезжали огромные трамваи, на которых можно было увидеть анонс из светящихся букв: «The Passing Star Eleonora Duse»[199]199
  «Блуждающая звезда Элеонора Дузе» (англ.).


[Закрыть].

А «блуждающая звезда» неизменно требовала одного: чтобы ее оставили в покое многочисленные репортеры. Наконец, по настоянию Шюрмана, она приняла одну журналистку и объяснила ей, что ее отказ встречаться с репортерами вовсе не означает недостаточного уважения к печати, а объясняется естественным желанием отдохнуть после спектакля. «Отвечать на вопросы тех, кто является ко мне в гостиницу, – говорила Дузе, – кто задает сотню нескромных вопросов под тем предлогом, что актриса принадлежит публике, – это тоже тяжелый труд, к тому же труд неблагодарный. Потом, кроме всего прочего, по-моему, актриса на сцене всегда должна казаться новой, не надо показывать зрителю, из чего сделана игрушка, которой им предстоит забавляться».

Журналистка написала статью, где в точности передала слова Элеоноры Дузе. Обращение актрисы было услышано и понято. Доверие, которое Элеонора всегда питала к женщинам, подсказало ей и на этот раз самую верную защиту. Этой защитой оказался энтузиазм американских женщин. В то время женщины в Америке тратили гораздо меньше сил, чем мужчины, на борьбу за существование и потому имели возможность активно способствовать созданию духовных ценностей.

В течение всего пребывания в Соединенных Штатах Дузе оказывались такие почести, которых до нее не удостаивалась ни одна актриса. В Вашингтоне президент Кливленд присутствовал на всех спектаклях Дузе и приказал украсить ее уборную розами и белыми хризантемами, цветами, которые она больше всего любила. Госпожа Кливленд устроила в ее честь чай в Белом доме. Томас Алва Эдисон, хотя и не понимал ни слова по-итальянски, да к тому же был туговат на ухо, тем не менее не пропустил ни одного спектакля и оказал ей честь, предложив записать на фонограф последнюю сцену «Дамы с камелиями». К сожалению, это был один из первых фонографов и запись не удалась. В Нью-Йорке Дузе познакомилась с художником Эдоардо Гордиджани и согласилась позировать ему для портрета. Она бесконечно уставала, но ее неизменно поддерживала надежда на творческий союз с дАннунцио, обещавшим написать для нее «Мертвый город». А поэт не отвечал на ее письма, что очень ее расстраивало.

Импресарио Дузе, Шюрман, вспоминая эту поездку в Америку, писал в своих мемуарах: «Возвращаемся в Нью-Йорк. Сегодня 22 февраля 1896 года, воскресенье.

Дебютируем 23 (в понедельник) в театре на Пятой авеню «Дамой с камелиями».

Сбор 22 612 франков 50 сантимов.

На следующий день – «Сельская честь» Верга и «Хозяйка гостиницы» Гольдони. Сбор 19367 франков 50 сантимов.

Пятница. Повторяем «Даму с камелиями» (сбор 24320 франков). В субботу утренник – «Сельская честь» и «Хозяйка гостиницы» – принесли порядочный куш – 24002 франка.

В настоящее время это – "рекордный" успех. Сара Бернар, которая в это же время давала "Даму с камелиями" в театре "Эббис", никогда не получала больше 3 тыс. долларов – 15 тыс. франков».