Текст книги "Любовь в Венеции. Элеонора Дузе и Александр Волков"

Теперь имя Элеоноры Дузе стало известно всей Италии. Репертуар ее быстро расширялся. Не без срывов и отдельных неудач, совершенно неизбежных, если учесть несходство вкусов и культуры зрительских аудиторий разных провинций, продолжала она свой трудный путь к вершинам творчества, работая без устали. Во время короткого отдыха летом 1882 года в Марина-ди-Пиза у моря, «рядом с которым чувствуешь себя такой маленькой», она, кажется, впервые отчетливо, без всяких иллюзий поняла, сколь трудна ее артистическая жизнь, и откровенно поведала об этом Антонио Фиакки, выступавшему под псевдонимом «Пикколет», театральному критику из «Пикколо Фауст»[108]108
  «Пикколо Фауст» – еженедельный театрально-хроникальный бюллетень, основанный в 1874 г.; просуществовал немногим более десятилетия.


[Закрыть], который приехал навестить ее. «Знаете, – говорила она, – очень нелегко убедить публику, если у нее постоянно перед глазами совсем другие идеалы. Сколько труда надо положить… Представьте себе, в последний раз в Болонье, еще до моей болезни, прохожу я через партер на сцену, в первых рядах замечаю двух или трех женщин из простонародья, которые пришли пораньше, чтобы занять лучшие места, и в ожидании начала болтали между собой. Вдруг одна из них увидела меня и узнала. Толкнув в бок свою соседку, она сказала: «Ой, смотри-ка, вон та, которая идет, – это Дузе, право слово, она». Та обернулась, смерила меня взглядом с ног до головы, и искренне удивленная то ли моим небольшим ростом, то ли вообще моей скромной внешностью, кто ее знает, громко ответила на своем диалекте: «Это которая, вон та, что ль? Ну и замухрышечка!» Примадонна, по ее мнению, должна быть более солидных размеров.

Видите, часть публики принимает меня еще не так, как я бы этого хотела, и все потому, что я все делаю на свой лад, то есть, вернее сказать, так, как чувствую. Я согласна, что в известных обстоятельствах на сцене следует говорить погромче, напрягая голос, а я, наоборот, когда приходится изображать какую– нибудь бурную страсть и душа моя разрывается от радости или горя, часто почти немею, начинаю говорить тихо, еле шевеля губами. Я будто роняю слова, медленно, одно за другим, глухим голосом… И тогда мне говорят, что у меня нет экспрессии, что я не чувствую, что я не страдаю… Бедная я, бедная! И за что мне такое? Разве же не правда, что каждый чувствует по-своему? Ведь у каждого свой характер, каждый выражает чувства на свой лад. Разве не так? Ну, впрочем, посмотрим…»

Дузе всегда боялась нового зрителя. Но надо сказать, что в это время она уже начинает довольно умело и разумно защищать свою работу – налаживает связи с критиками, положительно оценивающими ее искусство, не теряя достоинства, выражает признательность за поддержку. Вот письмо, которое еще раз показывает, с какой серьезностью и вниманием подходит она к каждой новой своей работе. Оно написано 6 сентября 1882 года, она обращается в нем с веселой иронией к Эрнесто Сомильи, издателю одного из театральных журналов и импресарио флорентийского театра «Нуово», которого она в шутку называет Мишонне по аналогии со знаменитым суфлером Адриенны Лекуврёр[109]109
  Адриенна Лекуврёр (1692–1730) – знаменитая французская трагическая актриса, игравшая в пьесах Корнеля, Расина, Вольтера.


[Закрыть]. «Дорогой Сомильи! – пишет она. – Уже четыре дня я в Нарни. Не стану ничего говорить тебе о жизни в этом городишке. Тебе достаточно будет узнать, что с нашим приездом поднялись цены на продукты. Теперь представляешь, с каким восторгом принимали нас жители.

В связи с хорошими сборами собираемся в Рим. Рим привлекает меня столь же сильно, как и моя Флоренция. Мне нужна другая среда, и еще я жажду играть. Будем надеяться, что сезон окажется сносным. Хотя, кто знает. Напиши мне, как дела в труппе Беллотти, и сообщи свои впечатления о ней.

Ты же знаешь, я слишком разумна для того, чтобы скрытничать… Я послушалась тебя и сейчас поглощена изучением Адриенны[110]110
  Адриенна – героиня драмы «Адриенна Лекуврёр» Э. Скриба и Э. Легуве, навеянная образом трагической актрисы XVIII в.


[Закрыть]. Я была не права, когда возражала против ее постановки. Но чтобы осуществить ее на сцене, мне нужен французский оригинал, как это было, когда я готовила «Фру-Фру», «Багдадскую» и «Даму с камелиями». Я должна прежде ознакомиться с оригиналом. Тогда я лучше почувствую и легче усвою колорит пьесы и глубже пойму ее идею. Ты же, мой Мишоне, добудь мне пьесу либо во Флоренции, либо напиши в Париж. И вышли мне ее или сюда (до 12-го), или в Рим, театр «Вале». Когда будешь посылать, сообщи, во сколько обошлись тебе ее приобретение и пересылка, я тебе возмещу…»

28 октября она с дружеской шутливостью не преминула сообщить ему о счастливом окончании римских гастролей. «…На гастролях в Риме я сыграла: «Одетту» – 7 раз, «Фру-Фру» – 4, «Даму с камелиями» – 2, «Фернанду» – 2, «Скроллину» – 3 и, включая сегодняшний спектакль, «Жену Клода» – 6 раз. До самого конца сезона мы будем давать именно эту пьесу, ибо она пользуется успехом, хотя (по секрету) Росси запретил мне в ней выступать, и ее пришлось протаскивать под видом бенефиса. Вчера, 27 числа, я в четвертый раз играла «Фру-Фру». Собрали 1400 и также в меру шумных аплодисментов. За мой бенефис я получила 1946,50 чент.

Трогательный прием и успех, ставший событием. Как видишь, дорогой мой Мишоне, я держусь наших условий, и любовь к тебе раскрыла передо мной горизонты искусства. Я храню верность тебе и работе. А знаешь, ведь я очень честолюбива!

Баракини, «поглаживая свое гаерское брюшко», сияет от радости по причине хороших кассовых сборов, уверяю тебя, они были и в самом деле неплохими. Я послала тебе полдюжины газет. Получил ли ты их? Ты очень и очень меня обяжешь, если извлечешь из них материал для интересной заметочки и поместишь ее в своей прекрасной газете, которая в скором времени вытеснит «Арте драмматика»…

Когда на обратном пути буду во Флоренции, я тебе открою свои надежды и планы на будущее. А пока что я затеваю…»

Она затевала «Свадебный визит», спектакль, показанный в Турине 16 декабря 1882 года, и Дузе писала критику и карикатуристу из «Капитана Фракасса» Дженнаро Минервини, своему другу еще со времен «первых шагов» в Неаполе: «Спектакль сорвал целую бурю безумных, неистовых, бешеных аплодисментов и стоил мне обычных мучений. Он доставил мне и много хороших и много тяжелых минут. После спектакля я страшно устала. Можно сказать, совсем бы выдохлась, не будь я так довольна. В общем, конечно, спектакль, благодарение богу, удался на славу. У меня сознание, что я поняла Лидию (мое имя в «Свадебном визите»), никогда не видя в этой роли Сару. А вы меня упрекали за то, что я ей подражаю! В обморок на сцене я не падала, но чувствовала, что под влиянием душевного волнения лицо мое изменилось до неузнаваемости.

Театр «Кариньяно», то есть, правильнее сказать, сцена и коридор, в который выходят артистические уборные, – это настоящая Березина[111]111
  Имеется в виду эпизод Отечественной войны 1812 г., когда остатки наполеоновской армии, разбитой русскими войсками и партизанами, в конце ноября переправлялись через реку Березину.
  В Западной Европе, в особенности во Франции, Beresina стала синонимом ужасного мороза и катастрофы. – Прим. ред.


[Закрыть] – холод и сквозняки…»

Сезон в Турине оказался для Дузе чрезвычайно трудным. «Главный мой враг тут – холод. Я чувствую себя глупой и несчастной… И все же хочется надеяться, что попутный ветер понесет мой парус». А парус, напротив, встретился с противным ветром – об этом свидетельствуют письма Дузе из Милана, из «этого противного Милана, который столько времени досаждал мне». Там она почувствовала себя совершенно «убитой», когда, выйдя на сцену, услышала неодобрительный ропот публики. К концу первого акта настроение зрителей изменилось. «Утешьтесь, вы добились самого большого успеха, на который может рассчитывать дурнушка. Начало совсем неплохое», – заметил один слишком «искренний» почитатель, заглянувший к ней в уборную, чтобы ее приветствовать. «Я дурнушка, – писала она в письме к д’Аркэ, – сама прекрасно знаю, что некрасива. Но слышать это от другого…»

Во время гастролей в Риме, с октября по ноябрь 1882 года, Дузе представился случай завязать дружбу с одним из самых восторженных своих поклонников, графом Примоли. Именно он, по-видимому, представил ее своему большому другу Джузеппе Джакоза[112]112
  Джузеппе Джакоза (1847–1906) – итальянский писатель, драматург и либреттист, принадлежавший к веризму. Среди его известных пьес – «Грустная любовь», «Правда души», «Как листья». Вместе с Л. Иллика написал либретто опер Пуччини «Богема», «Тоска», «Чио-Чио-Сан».


[Закрыть], и Дузе, неизменная сторонница всего нового, незаурядного, отважилась на осуществление оригинального замысла – поставить на сцене театра «Кариньяно» 21 января 1883 года философскую комедию Джакоза «Нитка», написанную им для кукольного театра.

Вот ее краткое содержание, рассказанное Альпиноло на страницах «Театро иллюстрато» в феврале 1883 года.

Сцена представляет собой лачугу Кукольника, в которой вдоль стен висят на гвоздях Доктор, Флориндо, Розаура, Панталоне, Арлекин, Коломбина и другие куклы, исполняющие немые роли. Доктор утверждает, что вся власть, вся сила, «каждый шаг, каждый жест, каждое движение кукол зависят от привязанных к их голове, рукам и ногам ниток». И добавляет, что эти нитки «держит в руке человек, который ими управляет». Все потрясены. Но тут вмешивается Коломбина, которая говорит, что люди утверждают, будто нити, управляющие их действиями, не видны. Люди видят только нитки, приводящие в движение кукол, зато куклам видны нити, связывающие людей. В общем, замечает в заключение острая на язык Коломбина, эти благословенные ниточки не видны тем, кто ими связан.

Эти слова встречаются без особого восторга. Куклы говорят Коломбине, что она глупая, сумасшедшая, если затевает такие разговоры, когда вот-вот начнется представление. Никто не замечает, как появляется Кукольник. Одну за другой он снимает со стены кукол и выносит на сцену. Однако куклы убеждены, что они совершенно свободны, что идут собственными ногами, и поэтому шествуют с гордым, независимым видом… как истинные куклы. В лачуге остаются только Арлекин и Коломбина.

«Арлекин. Хм, все ушли. Какая рабская покорность! Пойди сюда, Коломбиночка (Коломбина выполняет просьбу).

Флориндо (за сценой). Арлекин!

(Арлекин застывает, словно окаменев.)

Коломбина (смеясь). Останься, дорогой!

Арлекин (дергаясь на гвозде), Нитка! Нитка! Нитка!»

О судьбе комедии, ошибочно определенной как «комедия для буратини»[113]113
  Имеются в виду перчаточные куклы, надеваемые па руку кукловодом.


[Закрыть], тогда как на самом деле речь идет о марионетках, управляемых с помощью ниток, нам удалось разыскать только следующую заметку в римском «Опиньоне» от 21 января 1883 года: «В специальной телеграмме из Турина нам сообщают, что бенефис синьоры Дузе-Кекки в театре «Кариньяно» прошел блестяще. Очень понравилась «Нитка», морально-философские сцены Джакоза. «Джулия» Вейе встретила в первых актах довольно холодный прием, зато после последнего акта восторг публики, покоренной изумительным мастерством исполнительницы, был неописуем. Синьоре Дузе-Кекки преподнесли цветы и подарки, среди которых кольцо с бриллиантами и очень ценная жемчужная брошь».

На всю жизнь сохранила Элеонора Дузе трогательную симпатию к поэзии марионеток. Она была крестной матерью «Театро дей Пикколи», руководимого Подрекка[114]114
  Витторио Подрекка (1883–1959) – итальянский музыкальный критик и журналист, основал в 1914 г. в Риме театр марионеток «Театро дей Пикколи», получивший всемирную известность под названием «Пикколи ди Подрекка». В 1959 и 1961 гг. театр гастролировал в СССР.


[Закрыть], отправив на открытие театра в Риме следующее поздравительное послание: «Среди грезы и реальности искусства марионетка может стать чудом, если ею руководит душа». В Лондоне и Нью-Йорке она не раз встречалась с римской кукольной труппой, а в последние годы жизни написала Витторио Подрекка, выражая в своем письме желание объединиться с ним.

«Дорогой синьор Подрекка, я мечтала, я очень хотела поговорить с вами, по мне все никак не удавалось. Недавно я послала вам телеграмму, но в ней могла лишь повторить свои лучшие пожелания и свое восхищение вашей работой. А мне хотелось сказать вам лично все хорошее, что я о вас думаю, и как соблазняет меня идея, которую вы подали мне своими куклами. Я тоже, как и они, вечно брожу по нашему тесному миру.

Я всегда считала, что если бы я состояла в труппе какого-нибудь кукольного театра, то никогда не знала бы никаких трудностей в работе. Мне всегда казалось, что для меня было бы совсем не в тягость руководить какой-нибудь труппой марионеток, потому что эти маленькие создания искусства молчат и слушаются. Всего, всего хорошего.

Элеонора Дузе».

Впоследствии именно Дузе был обязан Джакоза успехом и своей пьесы «Грустная любовь», которая долгое время держалась в ее репертуаре, и премьеры «Графини Шаллан», состоявшейся в Турине 14 октября 1891 года. Однако «Сирена», поставленная в Риме 22 октября 1883 года, провалилась, и, конечно, не по вине исполнительницы. Холодный прием оказали также в флорентийском театре «Арена Национале» 11 апреля 1883 года пьесе «Кошачья лапа».

Во время подготовки двух спектаклей Джакоза имел случай ближе познакомиться с актрисой. Однако отплатил он своей доброжелательнице и исполнительнице ролей в его пьесах совсем не джентльменским отношением: обращаясь к своему другу Примоли, очарованному Элеонорой, он называл ее (в письме от 21 ноября) не иначе, как «дивой», и характеризовал как невозможную женщину, о которой никогда не знаешь, что она выкинет, которая играет «неровно, иногда божественно, а иногда просто из рук вон плохо, что бывает чаще»[115]115
  Примоли Дж – Н. Неизданные страницы. Аннотация Марчелло Спациани // История и литература. С. XXXI–XXXII.


[Закрыть].

Войдя, в интересах мужа, в состав руководства труппой, Элеонора не преминула воспользоваться своими правами и добилась постановки «Сельской чести» Джованни Верга[116]116
  Джованни Верга (1840–1922) – крупнейший итальянский писатель и драматург второй половины XIX в., основоположник направления веризма, ставшего благодаря его творчеству, по существу, итальянской разновидностью критического реализма. Автор сборников новелл «Жизнь полей» (1880), «Сельские новеллы» (1883), «Бродячая жизнь» (1887), романов «Семья Малаволья» (1881) и «Мастро дон Джезуальдо» (1889), пьес «Сельская честь» (1884), «В швейцарской» (1885), «Волчица» (1896), «От твоего до моего» (1903) и др.


[Закрыть], хотя этому противились все, не исключая самого автора. Эта короткая, лаконичная драма привлекла ее простотой формы и глубокой поэзией чувств. «…Две женщины – торжествующая соблазнительница и маленькое доверчивое существо – соблазненная. Вина наглая и вина стыдливая, жестокость красоты и бессилие доброты. Двое мужчин, и ни один из них не встает на защиту жертвы»[117]117
  Борджезе Дж. // Иллюстрационе итальяна. 1920. II. С. 267.


[Закрыть].

«Можете отрубить мне голову, если эта вещь годится для сцены!» – воскликнул Росси во время одной из репетиций.

Драма была поставлена на сцене театра «Кариньяно» 14 января 1884 года. Многочисленные зрители, которые пришли больше из любопытства, нежели в надежде увидеть шедевр Верга, были охвачены неописуемым восторгом. Волны триумфа докатились и до Джованни Верга, который забился в кафе неподалеку от театра, с волнением ожидая конца спектакля. Друзья потащили его в театр. Растроганный, он пожимал руки Элеоноре Дузе, бормоча: «Нет, "Честь” принадлежит больше вам, чем мне». Туридду играл Флавио Андо, один из самых тонких актеров Италии того времени. Он недавно вошел в труппу, заменив Джованни Эмануэля. Успешным представлением «Сельской чести», самого значительного явления в драматургии того времени, начались празднества по случаю открытия знаменитой Национальной выставки в Турине.

Для Дузе успех на сцене всегда был как бы «тонизирующим средством в нелегкой жизни, полной мучений и труда», неуспех никогда ее не обескураживал. В марте в Триесте произошло «феноменальное фиаско». На этот раз провал постиг «Даму с камелиями». С никогда не ослабевающим чувством ответственности Дузе признавала, что «публика всегда права», и убежденно добавляла: «Причину того, что моя Маргерит не была принята зрителями, надо искать во мне, а не в них. И я найду ее, эту причину».

В мае – она в Милане. Теперь она «дива», знаменитость, иначе ее уже не называют. Но в каждом новом городе публика верит лишь своему собственному впечатлению. Когда при выходе актрисы на сцену в «Сельской чести» 11 мая некоторые зрители попытались встретить ее аплодисментами как признанную знаменитость, их заглушили шиканьем. Однако в конце спектакля Дузе снова оказывается героиней дня: о ней без конца говорят, сравнивают с другими актрисами, устраивают в ее честь банкеты…

Во время гастролей в Риме 3 января 1885 года граф Примоли прочитал ей новую драму Дюма-сына «Дениза». Дузе она потрясла до глубины души. Ей казалось, что героиня пьесы – это она сама, целомудренная, замкнутая девушка-подросток. Возможность создать на сцене образ Денизы переполняла ее радостью. Она тотчас приступила к репетициям. Перед самым спектаклем у нее неожиданно началось кровохарканье. Болезнь в свое время была побеждена молодостью, но следы ее остались на всю жизнь.

«Дениза» была поставлена на сцене театра «Валле». «Дузе была великолепна, но одновременно и ужасна – бледное, без кровинки лицо с глубоко запавшими, горящими глазами. В ней было нечто сверхчеловеческое, она превратилась почти в символ», – писали в газетной хронике. По окончании последнего спектакля перед театром собралась толпа зрителей, встретившая появление актрисы криками: «Да здравствует Дузе! Да здравствует наша Дузе!» Шумная процессия с бенгальскими огнями проводила актрису до самого дома.

Летом Элеонора Дузе с труппой Чезаре Росси отправилась из Триеста в Южную Америку. Этими первыми заграничными гастролями начались для нее бесконечные скитания по всему свету.

В середине лета труппа Росси прибыла в Рио-де-Жанейро. О том, как трудно было завоевать новую публику, мы узнаем из письма Дузе к Матильде Серао от 28 августа 1885 года. Гастроли открылись «Федорой». Зал был слишком велик, голос актрисы терялся в нем, и зрители, заполнившие театр до отказа, отнеслись к спектаклю с полным равнодушием. К тому же все актеры были подавлены смертью своего товарища по сцене, артиста Дьотти, скончавшегося от желтой лихорадки.

В следующий вечер давали «Денизу». На этот раз спектакль шел в полупустом зале. Но, как это часто случалось с Дузе, как раз в тех случаях, когда зрителей в театре было мало, ее подхватывала какая-то таинственная сила, и она играла с особой убедительностью, словно стараясь привлечь тех, кто не пожелал прийти на спектакль. Так произошло и на этот раз. Она хотела победить и победила. Успех был обеспечен и ей, и труппе. Теперь они могли продолжать гастроли в Монтевидео и Буэнос-Айресе.

В это время на долю Элеоноры выпало тяжелое испытание. Чувство, соединившее ее и Флавио Андо, неизбежно привело к разрыву с мужем. Тебальдо Кекки остался в Аргентине. Элеонора взяла на себя обязательство погасить его долги и заботиться о содержании маленькой дочери, которая осталась на ее попечении.

В начале 1886 года перед Дузе встала новая проблема – необходимость оставить труппу Чезаре Росси[118]118
  Несколько лет назад я присутствовала при разговоре, во время которого Ольга Оссани Лоди (Фебеа) рассказывала писателю Рейнхардту, как антрепренер Чезаре Росси, глубоко веривший в исключительную талантливость Элеоноры Дузе, приняв ее в свою труппу, продолжал о ней отечески заботиться. Лоди добавила, что именно затем, чтобы защитить ее от неизбежных преследований поклонников, он одобрил ее брак с товарищем по искусству Тебальдо Кекки. Позднее в книге Рейнхардта я прочитала, что Дузе будто бы вышла за Кекки, чтобы спастись от преследований старика Росси. Ошибка, по-видимому, произошла либо из-за недостаточного знания Рейнхардтом итальянского языка, либо просто из-за невнимания. Тем не менее это суждение было сохранено в различных переводах книги и в некоторых статьях. Будучи свидетельницей разговора, о котором я упоминала выше, я могу судить, сколь опасным оружием является слово. Подумать только, что по-отечески добрый Росси превратился в некоего перезрелого Дон Жуана. – Прим, автора.


[Закрыть]. Такое решение, трудное само по себе, оказалось для Дузе вдвойне тягостным. Она была глубоко привязана к Росси и благодарна ему за его непрестанную отеческую заботу, за чуткое отношение к недавно разыгравшемуся сугубо личному конфликту с мужем. 26 ноября она ему писала в Буэнос-Айрес: «…Ваши слова доставили мне сегодня… большую радость. Они освободили меня от упреков совести, от мыслей, которые тяжелым молотом бились у меня в мозгу, и от тоски… безысходной тоски, терзавшей меня. Что вы хотите! Когда я в театре… среди чужих, я заставляю себя быть сильнее, чем на самом деле, и притворяюсь беззаботной… чтобы стать еще сильнее, но сейчас, когда я одна дома, наедине со своими мыслями, со своей ответственностью перед моей девочкой, которая находится на моем попечении… мне захотелось поблагодарить вас за сегодняшние слова утешения. Спасибо вам за то, что вы принесли успокоение моей душе и мыслям. Порой я совсем теряю голову, становлюсь, как помешанная… А как тяжело мне тогда бывает. Я благодарю вас за добрые слова… Я обращаюсь к вам, словно к своему отцу… если бы мне посчастливилось иметь наставника, человека умного, доброго, который оберегал бы мою юность… мою жизнь…».

Она была благодарна Росси за то, что он понял ее с самого начала их знакомства, и подтверждение этому мы находим хотя бы в воспоминаниях Розаско. «…Однажды, – пишет он, – тридцать пять лет тому назад, мне написал из Турина Чезаре Росси: "Объяви, пожалуйста, всем друзьям и, если хочешь, также и в газетах, что я напал на золотоносную жилу. Я хочу сказать, что открыл одну молодую актрису, обладающую врожденными задатками и талантом новой формации". Этой "золотоносной жилой" была Элеонора Дузе.

В миланском театре "Мандзони" на одном из спектаклей "Памелы в девушках" Гольдони я услышал интонации, увидел жесты, был свидетелем слов, которые отличались такой неподдельной искренностью и непосредственностью, с какими я никогда не встречался на сцене. Это была та золотоносная жила, на которую напал Чезаре Росси. Однако фортуна всегда заставляет себя ждать.

Сейчас мне вспоминается одно суждение и совет, которые в моем присутствии высказал Дузе не какой-нибудь профессиональный критик, а простой неграмотный человек, впрочем, одаренный огромным талантом.

В первые годы своей деятельности в качестве руководительницы в труппе Дузе была ангажирована сперва в генуэзский театр "Дженовезе"[119]119
  «Дженовезе» – генуэзский театр «Политеама Дженовезе», открылся в 1832 г.


[Закрыть], затем в «Андреа Дориа» («Маргериту»[120]120
  «Андреа Дориа» – генуэзский театр, открытый в 1855 г. Был куплен импресарио Д. Кьярелла, реконструирован и с 1885 г. стал называться «Политеама Реджина Маргерита» или просто «Маргерита».


[Закрыть]).

Владельцем их был Даниэле Кьярелла, который по своему обыкновению прибегал к моей помощи и к помощи других журналистов в том случае, когда хотел сделать немного рекламы для своих "театров", включая "Альказар", и привлечь публику из нового городка, расположенного вблизи от Камальдоли, где находится вилла Эрмете Новелли[121]121
  Эрмете Новелли (1851–1919) – выдающийся итальянский актер своего времени, непревзойденный мастер комедии, с успехом выступавший также в драматических и трагедийных ролях. Играл в пьесах Гольдони, Мольера, Джакометти, Шекспира, Феррари, Джакоза, Ибсена, Тургенева и других.


[Закрыть].

Как-то я заглянул в «Дориа», чтобы познакомиться с очередной, не знаю уж какой по счету жалобой Кьярелла, с которой он собирался обратиться к зрителям, абонировавшим ложи в его, как он выражался, "триатро" [122]122
  Игра слов: от итал. tre teatro — три театра.


[Закрыть].

Там на собственный страх и риск каждый вечер чуть ли не перед пустым залом выступала Дузе. Пока я переводил на понятный всем язык жалобу Кьярелла, мимо прошла Дузе, возвращавшаяся с репетиции. Заметив Кьярелла, который стоял рядом со мной очень просто одетый, она подошла к нему и с горечью сказала:

– Мы работаем только для того, чтобы как-нибудь протянуть, дорогой импресарио!

– Знаете, что я вам скажу? – проговорил Кьярелла, пристально глядя на знаменитую актрису.

– Что же вы хотите мне сказать?

– Что вы – первая актриса мира, это я вам говорю. Но надо, чтобы вы знали себе цену. Надо, чтобы вы разъезжали с импресарио, который умел бы сделать вам рекламу. Чтобы он показал вас во всех уголках земли, чтобы заставил публику платить за вход не гроши, а хорошие деньги. И чтобы вы не играли каждый день, а выступали только в особых случаях. Вот тогда, чтобы увидеть вас, люди ничего не пожалеют.

– Ну что ж, я воспользуюсь вашим советом, – ответила Дузе.

Не знаю, помнит ли сейчас замечательная актриса советы Даниэле Кьярелла, которые, повторяю, я привел буквально.

Конечно, потом у нее не было недостатка ни в ловких импресарио, ни в счастливых турне, и она уже знала себе цену»[123]123
  Розаско Ф. Гиганты нашей драматической сцены XIX века // Ривиста культура модерна. 1912.15 марта. С. 547.


[Закрыть].

Дузе испытывала постоянную потребность чувствовать себя совершенно свободной в выборе репертуара, и происходило это, конечно, вовсе не потому, что она помнила старые советы Кьярелла, нет, причиной было то, что она постепенно и все в большей степени осознавала свою ответственность – ответственность художника перед искусством. Чтобы спасти в себе актрису новой формации, в которую когда-то поверил Росси, Дузе пришлось причинить ему боль – расстаться с его труппой, становившейся все более неорганизованной, игравшей такой старый репертуар, что ей не удавалось выступить даже в «Даме с камелиями».

«Росси все тот же – боится себя, боится других… никогда он не хотел понять, что я не товар, а человек», – греша против справедливости, писала она в начале 1886 года д’Аркэ.

В марте произошел окончательный разрыв. «Ну, теперь я сожгла за собой все мосты и больше уже не могу возобновить отношения с Росси. С будущего сезона буду работать по-своему и для себя. Это решение стоило мне тяжелых переживаний. А я ведь ничего лучшего не желала, как, помня успешные результаты нашей совместной работы, чувствовать руку Росси, добрую и относительно дружескую. Но он не пожелал сделать хотя бы малейшей уступки, и паши интересы, расходясь сперва в пустяках, потом в крупной, привели к разрыву…»

Узнав об уходе Элеоноры из труппы Росси, актер Франческо Гарцес[124]124
  Франческо Гарцес (1848–1894) – представитель семьи известных итальянских актеров XIX в. Был человеком широких интересов, писал пьесы, сотрудничал в различных периодических изданиях. На сцене выступал в амплуа «первого актера» и «аморозо» в труппе Беллотти-Бона. Среди его пьес «Статья 130» (1877), «Лионетта» (1886), «Северина» (1887).


[Закрыть], муж Эммы Гарцес, лучшей подруги Дузе, тотчас написал ей, приглашая как компаньона вступить в труппу, ставящую своей целью обновление театра.

4 февраля 1886 года Дузе ответила ему, полностью переписав его же собственное письмо, дополнив его лишь короткими комментариями и поставив под ним свою подпись, что свидетельствует о том, насколько идеи, вдохновлявшие Гарцеса, были созвучны идеям, которые уже давно воодушевляли Дузе.

«Моя мечта, мой идеал заключается в том, чтобы иметь возможность осуществить на практике то, что является, по моему убеждению, моральным долгом искусства, которому служу.

Я хотела бы создать (и здесь следует читать: «создам») большую труппу, которая бы следовала принципам по-настоящему новым, современным, и отправить на чердак (о, да!) весь старый механизм нашей ангельской организации.

Мне бы хотелось произвести революцию (обязательно) также в построении мизансцен, в оформлении спектакля, в актерском ансамбле и т. д. и т. п. Я стремлюсь окружать себя всем тем, что является более… и т. д. и т. п.

Как видите, заменяя подпись в вашем драгоценнейшем письме, я считаю его своим и отвечаю вам вашими же собственными словами, потому что у меня в голове и в сердце такие же мечты и идеалы, как у вас. К моему сожалению – поверьте, искреннему-искреннему и еще раз – искреннему, я должна, однако, исключить из программы слово компаньон, потому что, несмотря на то, что я очень и очень выделяю вас среди своих друзей, я все же не могу согласиться на нового компаньона после того, как сделала все возможное, чтобы освободиться от прежнего.

Таким образом, остается только предложить вам контракт. Впрочем, я не осмеливаюсь сделать это даже формально, ибо понимаю, сколь невыносимо отказаться от сладостной притягательности власти, особенно, если эта власть предназначена служить возвышенным целям. Именно это, я думаю, ваш случай.

Я ответила вам ясно – так, как думала, и постаралась, как могла, заставить свое перо изъясняться тем особым стилем, которым, по-моему, должно быть написано деловое письмо.

Вы, конечно, согласитесь со мной (хотя я и писала, соблюдая свой интерес, я не забывала о вежливости), ибо вы абсолютно того заслуживаете и еще потому, что женщине "это свойственно почти всегда". Эти слова тоже ваши».

Спустя несколько лет Франческо Гарцесу удалось создать труппу, о которой он мечтал. Однако те, кто обещал ему поддержку, не сдержали слова, и, полный замыслов, антрепренер покончил жизнь самоубийством в Местре в 1894 году.

Расставшись с Чезаре Росси, Элеонора Дузе в марте месяце создала «Труппу города Рима», директором и премьером которой стал Флавио Андо. В репертуаре труппы значились «Федора» и «Одетта» Сарду, «Мужья» Акилле Торелли, «Франсильон» и «Дама с камелиями» Дюма-сына. «Дочь Иеффая» Феличе Каваллотти[125]125
  Феличе Каваллотти (1842–1898) – итальянский журналист, драматург, политический деятель – патриот и республиканец. Автор пьес «Бедный Пьеро», «Песнь песней», «Дочь Иеффая», «Белые розы».


[Закрыть], «Фру-Фру» Мельяка и Галеви[126]126
  Анри Мельяк (1831–1897) и Людовик Галеви (1833–1908) – французские писатели, драматурги и либреттисты. Авторы совместно написанных комедий (лучшие из них – «Часы с боем», «Атташе посольства», «Фру-Фру»), либретто оперетт Оффенбаха («Прекрасная Елена», «Синяя борода», «Парижская жизнь», «Герцогиня Геролыптейнская», «Перикола» и др.), оперы «Кармен» Бизе.


[Закрыть], «Любовь без уважения» Паоло Феррари[127]127
  Паоло Феррари (1822–1889) – итальянский драматург, продолжатель традиций Гольдони, представитель итальянской социальной комедии второй половины XIX в., пьесы которого доныне остались в репертуаре итальянских трупп. Лучшие из них – «Гольдони и его шестнадцать новых комедий» (1852) «Дуэль» (1858), «Серьезные люди» (1868), «Причины и следствия» (1871), «Нелепый предрассудок» (1872) и др. Был участником революционных боев Рисорджементо в 1848 г.


[Закрыть] и «Хозяйка гостиницы» Гольдони.

Труппа дебютировала в Триесте пьесой «Федора». Гастроли, однако, длились недолго. Из-за болезни Дузе, у которой наступило обострение процесса в легких, актеры были вынуждены взять отпуск. Сильно ослабевшая, Дузе поселилась на несколько недель в Броссо, в горной деревушке, неподалеку от Ивреа. Впервые она смогла позволить себе пожить на природе, среди тихих пьемонтских гор. «Уверяю вас, – писала она Антонио Фиакки, – когда отсюда, сверху, смотришь на деревню, на хижины и вообще на все, что похоже на человеческое жилье, то испытываешь сострадание, сострадание, рождающее не слезы, а отчаяние. Эти дома, тесно прижавшиеся друг к другу, сбившиеся в кучу, вызывают почти физическое ощущение нашей бедности, нашего бессилия в жизни, перед жизнью. Ясно, что эти люди стремятся объединиться, потому что страдают, потому что одиночество порождает страх…»

Несколько ниже она добавляет, что забывает о своей работе, что она кажется ей теперь далеким воспоминанием. «Играть? Какое противное слово! Если говорить только об игре, я чувствую, что никогда играть не умела и никогда не сумею. Эти бедные женщины из моих пьес, все они до такой степени вошли в мое сердце, в мой ум, что когда играю, я стараюсь, чтобы их как можно лучше поняли сидящие в зрительном зале, – будто бы мне самой хочется их утешить, ободрить… Но кончается тем, что именно они исподволь, потихоньку ободряют меня!.. Как, почему и с каких пор возникло это глубокое, бесспорное и необъяснимое взаимопонимание, слишком долго и слишком трудно рассказывать, особенно если стараться быть точной. Все дело в том, что в то время как все относятся к женщинам с недоверием, я их прекрасно понимаю. Пусть они солгали, пусть обманули, пусть согрешили, пусть родились порочными, но если я знаю, что они плакали, они страдали из-за обмана, измены или любви, – я на их стороне, я за них, и я копаюсь в их душах, копаюсь не потому, что мне доставляет удовольствие наблюдать мучения, а потому что женское сострадание куда глубже и сильнее мужского».

Тревога, вызванная кроме всего прочего и финансовыми затруднениями, толкает Дузе снова на сцену. Тут она не только находит утешение, ибо живет в образах, не похожих на нее, наделенных разными страстями, обладающих иной волей, но своей игрой приносит утешение другим, растворяясь в своих героинях. Ее сущность как бы покрывается эластичной оболочкой, сквозь которую проникают разнообразные создания, вживающиеся в нее, питающиеся ее кровью, согреваемые ее сердцем, одухотворенные ее душой.

Она всегда разная – всегда многолика и всегда неподражаема.