Текст книги "Поэзия Серебряного века (Сборник)"

София Парное

(1885–1933)

Поэтесса, переводчица и литературный критик София Яковлевна Парнок (Парнох) родилась в Таганроге. Впервые стихи Парнок были опубликованы в 1906 г. в альманахе “Проталинки”, затем в разных журналах появляются ее переводы, проза, детские сказки. С 1913 г. она становится постоянным сотрудником журнала “Северные записки”, где кроме стихов публикует критические статьи под псевдонимом “Андрей Полянин”.

В 1907 г. она вышла замуж за литератора М. М. Волькенштейна, но вскоре разошлась с ним, убедившись, что любовь к мужчине противоречит ее природным наклонностям. Скандальные романы Парнок были известны в литературных кругах, но эта особенность личной жизни ею самой не скрывалась. В октябре 1914 г. Парнок познакомилась с М. Цветаевой. Их “лесбосское содружество” стало этапом в творчестве обеих, нашедшим свое отражение в их поэзии, и длилось до 1916 г. Тогда же вышел первый ее сборник ”Стихотворения”. Всего же Парнок выпустила пять стихотворных книг.

Формально она была одним из учредителей поэтического объединения “Лирический круг” и кооперативного издательства “Узел”, но ни к одному из литературных направлений не принадлежала. Ее поэзию отличает мастерское владение словом, широкая эрудиция и абсолютный “поэтический слух”.

* * *

 
Люблю тебя в твоем просторе я
И в каждой вязкой колее.
Пусть у Европы есть история, —
Но у России: житие.
 
 
В то время как в духовном зодчестве
Пытает Запад блеск ума,
Она в великом одиночестве
Идет к Христу в себе сама.
 
 
Порфиру сменит ли на рубище,
Державы крест на крест простой, —
Над странницею многолюбящей
Провижу венчик золотой.
 

Ноябрь 1915 (?)

* * *

 
Скажу ли вам: я вас люблю?
Нет, ваше сердце слишком зорко.
Ужель его я утолю
Любовною скороговоркой?
 
 
Не слово, – то, что перед ним:
Молчание минуты каждой,
Томи томленьем нас одним,
Единой нас измучай жаждой.
 
 
Увы, как сладостные “да”,
Как все “люблю вас” будут слабы,
Мой несравненный друг, когда
Скажу я, что сказать могла бы.
 

(1916)

* * *

 
Окиньте беглым, мимолетным взглядом
Мою ладонь:
Здесь две судьбы, одна с другою рядом,
Двойной огонь.
 
 
Двух жизней линии проходят остро,
Здесь “да” и “нет”, —
Вот мой ответ, прелестный Калиостро,
Вот мой ответ.
 
 
Блеснут ли мне спасительные дали,
Пойду ль ко дну, —
Одну судьбу мою вы разгадали,
Но лишь одну.
 

(1916)

* * *

 
Паук заткал мой темный складень,
И всех молитв мертвы слова,
И обезумевшая за день
В подушку никнет голова.
 
 
Вот так она придет за мной, —
Не музыкой, не ароматом,
Не демоном темнокрылатым,
Не вдохновенной тишиной, —
 
 
А просто пес завоет, или
Взовьется взвизг автомобиля
И крыса прошмыгнет в нору.
Вот так! Не добрая, не злая,
Под эту музыку жила я,
Под эту музыку умру.
 

1922

Агарь[390]390
  Агарь — по библейскому преданию, служанка Сары, которую последняя отдала своему мужу Авраму в наложницы, чтобы она родила ему наследника, поскольку сама Сара до 90 лет не могла родить. После зачатия сына Измаила Агарь возгордилась и стала презирать свою госпожу. Сара, в свою очередь, притесняла беременную Агарь, после чего та сбежала из дома (Бытие, 16).


[Закрыть]

 
Сидит Агарь опальная
И плачутся струи
Источника печального
Беэрлахай-рои.[391]391
  Беэрлахай-рои (“Источник Живого, видящего меня”) – источник в пустыне, где Ангел Господень нашел сбежавшую от Сары Агарь и говорил с ней от имени Господа (Бытие, 16; 7-14).


[Закрыть]
 
 
Там – земли Авраамовы,
А сей простор – ничей:
Вокруг, до Сура[392]392
  Сур (древнее финикийское назв. Тир) – город на юге Ливана, порт на Средиземном море. Основан в 4-м тыс. до н. э.


[Закрыть] самого,
Пустыня перед ней.
 
 
Тоска, тоска звериная!
Впервые жжет слеза
Египетские, длинные,
Пустынные глаза.
 
 
Блестит струя холодная,
Как лезвие ножа, —
О, страшная, бесплодная,
О, злая госпожа!..
 
 
“Агарь!” – И кровь отхлынула
От смуглого лица.
Глядит, – и брови сдвинула
На Божьего гонца…
 

* * *

 
И так же кичились они,
И башню надменную вздыбили, —
На Господа поднятый меч.
 
 
И вновь вавилонские дни,
И вот она, вестница гибели, —
Растленная русская речь!
 
 
О, этот кощунственный звук,
Лелеемый ныне и множимый.
О, это дыхание тьмы!
 
 
Канун неминуемых мук!
Иль надо нам гибели, Боже мой,
Что даже не молимся мы?
 

* * *

 
Налей мне, друг, искристого
Морозного вина.
Смотри, как гнется истово
Лакейская спина.
 
 
Пред той ли, этой сволочью, —
Не все ли ей равно?..
Играй, пускай иголочки,
Морозное вино!
 
 
Все так же пробки хлопают,
Струну дерет смычок,
И за окошком хлопьями
Курчавится снежок,
 
 
И там, в глуши проселочной,
Как встарь темным-темно…
Играй, пускай иголочки,
Морозное вино!
 
 
Ну, что ж, богатства отняли,
Сослали в Соловки,
А все на той же отмели
Сидим мы у реки.
 
 
Не смоешь едкой щелочью
Родимое пятно…
Играй, пускай иголочки,
Морозное вино!
 

7 декабря 1925

* * *

Е. Я. Тараховской[393]393
  Тараховская Елизавета Яковлевна (1895–1968) – поэтесса, детская писательница, ныне незаслуженно забытая. Ее перу принадлежат пьеса-сказка “По щучьему велению”, поэмы “Метро”, “Приключения задачника”, книга о В. Терешковой “Чайка” и множество других произведений.


[Закрыть]

 
Мне снилось: я бреду впотьмах,
И к тьме глаза мои привыкли.
И вдруг – огонь. Духан в горах.
Гортанный говор. Пьяный выкрик.
 
 
Вхожу. Сажусь. И ни один
Не обернулся из соседей.
Из бурдюка старик лезгин
Вино неторопливо цедит.
 
 
Он на меня наводит взор.
(Зрачок его кошачий сужен.)
Я говорю ему в упор:
“Хозяин! Что у вас на ужин?”
 
 
Мой голос переходит в крик,
Но, видно, он совсем не слышен:
И бровью не повел старик, —
Зевнул в ответ, и за дверь вышел.
 
 
И страшно мне. И не пойму:
А те, что тут, со мною, возле,
Те – молодые – почему
Не слышали мой громкий возглас?
 
 
И почему на ту скамью,
Где я сижу, как на пустую,
Никто не смотрит?.. Я встаю,
Машу руками, протестую —
 
 
И тотчас думаю: Ну что ж!
Итак, я невидимкой стала?
Куда теперь такой пойдешь? —
И подхожу к окну устало…
 
 
В горах, перед началом дня,
Такая тишина святая!
И пьяный смотрит сквозь меня
В окно – и говорит: “Светает…”
 

12 мая 1927

* * *

 
Старая под старым вязом,
Старая под старым небом,
Старая над болью старой
Призадумалася я.
 
 
А луна сверлит алмазом,
Заметает лунным снегом,
Застилает лунным паром
Полуночные поля.
 
 
Ледяным сияньем облит,
Выступает шаткий призрак,
В тишине непостижимой
Сам непостижимо тих, —
 
 
И лучится светлый облик,
И плывет в жемчужных ризах,
Мимо,
мимо,
мимо,
мимо
Рук протянутых моих.
 

21–24 сентября 1927

* * *

Марии Петровне Максаковой[394]394
  Максакова Мария Петровна (1902–1974) – оперная певица (меццо-сопрано), народная артистка СССР (1971). В 1923– 53 солистка Большого театра СССР (в 1925—27 – Ленинградского театра оперы и балета). Обладала уникальным голосом, большим драматическим талантом, ярким темпераментом. Среди лучших партий – Кармен (“Кармен” Бизе), Марина Мнишек, Марфа (“Борис Годунов”, “Хованщина” Мусоргского); лауреат Государственных премии СССР, (1946, 1949, 1951).


[Закрыть]

 
Бывает разве средь зимы гроза
И небо синее, как синька?
Мне любо, что косят твои глаза,
И что душа твоя с косинкой.
 
 
И нравится мне зябкость этих плеч,
Стремительность походки бодрой,
Твоя пустая и скупая речь,
Твои русалочьи, тугие бедра.
 
 
Мне нравится, что в холодке твоем
Я, как в огне высоком, плавлюсь,
Мне нравится – могу ль сознаться в том! —
Мне нравится, что я тебе не нравлюсь.
 

6 октября 1931

* * *

 
Без оговорок, без условий
Принять свой жребий до конца,
Не обрывать на полуслове
Самодовольного лжеца.
 
 
И самому играть во что-то —
В борьбу, в любовь – во что горазд,
Покуда к играм есть охота,
Покуда ты еще зубаст.
 
 
Покуда правит миром шалый,
Какой-то озорной азарт,
И смерть навеки не смешала
Твоих безвыигрышных карт.
 
 
Нет! К черту! Я сыта по горло
Игрой – Демьяновой ухой.
Мозоли в сердце я натерла
И засорила дух трухой, —
 
 
Вот что оставила на память
Мне жизнь, – упрямая игра,
Но я смогу переупрямить
Ее, проклятую!.. Пора!
 

2 ноября 1932

Константин Липскеров

(1889–1954)

Поэт, переводчик и драматург Константин Абрамович Липскеров родился в Москве в семье газетного издателя. Учился живописи в мастерской К. Юона. Иллюстрировал книжные издания. Его стихи были впервые опубликованы в 1910 г. в журнале “Денди”. В 1914 г. он совершил путешествие по Средней Азии. Это повлекло за собой увлечение молодого поэта Востоком, что и определило дальнейшее направление его творчества. В первый поэтический сборник Липскерова “Песок и розы”, увидевший свет в 1916 г., вошел цикл “Туркестанские[395]395
  Туркестан – так в XIX – начале XX века назывались территории Средней и Центральной Азии, населенные тюркскими и иранскими народностями.


[Закрыть] стихи”. Эта тема нашла свое развитие во втором, дополненном издании “Туркестанских стихов” (М., 1922), и двух других сборниках того же года – “Золотая ладонь” и “День шестой”, где, наряду с мусульманскими, присутствуют и библейские мотивы. Он автор драматической поэмы “Морская горошина” (1922) и ряда пьес, занимался переводами восточных поэтов.

Липскеров был одним из основателей литературной группы “неоклассиков” “Лирический круг”. В разное время его считали и акмеистом, и символистом. Литературоведы до сих пор не решили, к какому течению его следует отнести, что, впрочем, не мешает ему быть по праву причисленым к блестящей плеяде поэтов Серебряного века.

* * *

 
Пустыня, ширь! Пустыня, по которой
Прошли и стали караваны скал,
Где ветер, то медлительный, то скорый,
Взрывал пески и в розах задремал.
 
 
Пустыня, ширь! Пустыня, по которой,
Среди гробниц, шумит базаров рой,
Где звери войн прошли суровой сворой
И где простерт покорности покой.
 
 
Пустыня, ширь! Пустыня, по которой
Бродил, взирая, некогда, и я, —
Моим напевам мудрою опорой
Ты стала в переходах бытия.
 

* * *

 
Дни и ночи, дни и ночи,
Вы сменяете друг друга.
Всех людей следили очи
Цепи звездных узорочий.
 
 
Расскажите мне, всегда ли,
Дни и ночи, дни и ночи,
Люди в далях чуда ждали?
Вечно ль люди умирали?
 
 
Если снам везде преграда,
Дни и ночи, дни и ночи, —
То и мне промолвить надо:
Есть в страдании отрада.
 
 
Если сменит смех докуку,
Дни и ночи, дни и ночи, —
То принять мне должно муку
И печали, и разлуку.
 
 
Позабуду я потерю,
Дни и ночи, дни и ночи,
Я в неверное поверю,
Мир мгновеньями измерю.
 
 
Роза с берега упала,
Дни и ночи, дни и ночи,
Но в пути речного вала
Мне она сверкнула ало.
 
 
Явь кратка, мечта короче,
Друг придет и сменит друга.
Внемлю вам, смыкая очи,
Дни и ночи, дни и ночи.
 

* * *

 
Зачем опять мне вспомнился Восток!
Зачем пустынный вспомнился песок!
Зачем опять я вспомнил караваны!
Зачем зовут неведомые страны!
Зачем я вспомнил смутный аромат,
И росной розы розовый наряд!
Как слитно-многокрасочен Восток!
Как грустен нескончаемый песок!
Как движутся размерно караваны!
Как манят неизведанные страны!
Как опьяняет юный аромат,
И росной розы розовый наряд!
Моей мечты подобие – Восток,
Моей тоски подобие – песок,
Моих стихов подобье – караваны,
Моих надежд – неведомые страны,
Моей любви подобье – аромат,
И росной розы розовый наряд!
Вот почему мне помнится Восток,
Вот почему мне видится песок,
Вот почему я слышу караваны,
Вот почему зовут скитаться страны,
Вот почему мне снится аромат,
И росной розы розовый наряд.
 

Газелла вторая

 
Неудача иль удача: всё – равно.
День ли смеха, день ли плача, всё – равно.
 
 
Выходи ж навстречу вихрю, если он
Встанет, гибель обознача: всё – равно.
 
 
Верь и птахам, что лукавят над тобой,
О любви опять судача: всё – равно.
 
 
Наши судьбы упадают на весы,
Ничего для них не знача: всё – равно.
 
 
Как принять тебе и радость, и печаль?
Разрешимая задача: всё – равно.
 

* * *

 
Всё душа безмолвно взвесила
В полуночной, звездной мгле.
Будем петь о том, что весело
На морях и на земле.
 
 
Мир объемлет нас обманами —
Он туман людского сна.
Будем петь мы, как над странами
Мира – царствует Весна.
 
 
Счастья мига быстрокрылого
Что короче? О поэт,
Будем петь о том, что милого
Стана – сладостнее нет.
 
 
Смерть играет жизнью нашею.
Что ж? Поднят безмолвья щит?
Будем петь, как жизни чашею
Смело юноша стучит.
 
 
Чаша пенится. Расколота
Будет временем она.
Будем петь, что чаша золота
Будет выпита до дна.
 
 
За душой, что звезды взвесила,
Боги шлют вожатых к нам.
Будем петь, что души весело
Возвращаются к богам.
 

Пруд

 
Вечер и утро, свод бирюзовый и тучи —
Всё отражая, пруд принимает зеркальный.
Все, что обычно, все, что приходит, как случай:
Вечер и утро, свод бирюзовый и тучи,
Суток мельканье – Вечности образ плывучий —
Стебель прибрежный, брызги от звездочки дальней,
Вечер и утро, свод бирюзовый и тучи —
Всё отражая, пруд принимает зеркальный.
 

Возвращение

 
Я знаю, был я некогда царем:
Мне тяготят былые бармы[396]396
  Бармы — драгоценные оплечья, украшеннные религиозными изображениями; принадлежность украшения наряда византийских императоров, а также русских князей и царей.


[Закрыть] плечи.
Обширный край забывшихся наречий
Мной был к преуспеванию влеком.
 
 
Покорным был я некогда рабом.
Среди песков, с вожатым встречным речи
С верблюда вел о том, что редки встречи,
Что долог день над зыблющим горбом.
 
 
Всё возвращает солнце круговое:
Вновь вижу мир и слушаю былое,
Как родины ветропевучий зов.
 
 
Держава неколеблемая слов
Подвластна мне, и вещие печали
В моих словах, как древле, зазвучали.
 

Из цикла “Голова Олоферна"

6

Победа

 
В тимпаны[397]397
  Тимпан (от греч. tympo – ударяю, бью) – древний музыкальный ударный инструмент, предшественник литавр.


[Закрыть] бьет ликующий народ.
Везут шатры, блестят на мулах сбруи.
Отринут враг. В сосуды хлещут струи,
Маслинами увенчан хоровод.
 
 
Торжествен хор и звонки поцелуи.
В толпе жрецы продвинулись вперед
Близ дома той, чей будет славен род,
Кем спасена твердыня Ватилуи.
 
 
Но скорбная Юдифь[398]398
  Юдифь — героиня неканонической “Книги Юдифи”. Согласно ей, Навуходоносор, царь ассирийский (вавилонский), отправил своего полководца Олоферна для усмирения завоеванных им народов. Среди непокорных оказадись и иудеи, укрепившиеся в Ватилуе, которую осадил Олоферн. Ввиду недостатка в припасах городу грозила гибель. Тогда спасительницей его явилась молодая и красивая вдова Юдифь, которая, притворной лаской добившись доверия Олоферна, ночью отрубила ему голову его же мечом и возвратилась в город. Голову Олоферна выставили на крепостной стене, а наутро иудеи, сделав вылазку, разбили растерявшихся врагов и прогнали их из страны.


[Закрыть] отводит взор
От жен, ей в косы вправивших убор.
Ее полно отчаянием око.
 
 
Ей мнится: к ней склоняет алый рот
Та голова, которую высоко
Взнесло копье у башенных ворот.
 

Георгий Шенгели

(1894–1956)

Шенгели Георгий Аркадьевич – поэт, переводчик, теоретик стиха. В 1920—30-е годы как поэт был очень известен (в период 1925–1927 гг. он занимал пост председателя Всероссийского союза поэтов) и очень продуктивен: при жизни вышло семнадцать книг его стихов, первая – “Розы с кладбища” – в 1914 г. Но после 1939 г. его стихи практически перестали печатать.

В советскую эпоху Шенгели известен в основном как переводчик (им переведены все эпические произведения Байрона, почти вся поэзия Верхарна, а также стихи Гейне, Гюго, Эредиа, Бодлера и многих других авторов) и стиховед. Его главные научные и научно-популярные работы: “Трактат о русском стихе” (1923); “О лирической композиции” (в кн.: “Проблемы поэтики”, 1925) и “Техника стиха”, два издания которой (1940 и 1960) представляют собой фактически разные книги. Следует добавить, что Шенгели был виртуозом стихотворного экспромта, а также отличным рисовальщиком, автором множества портретных зарисовок, изображающих, в основном, литераторов.

Барханы

 
Безводные золотистые пересыпчатые барханы
Стремятся в полусожженную неизведанную страну
Где правят в уединении златолицые богдыханы,
Вдыхая тяжелодымчатую златоопийную волну.
 
 
Где в набережных фарфоровых императорские каналы
Поблескивают, переплескивают коричневой чешуей,
Где в белых обсерваториях и библиотеках опахала
Над рукописями ветхими точно ветер береговой.
 
 
Но медленные и смутные не колышатся караваны,
В томительную полуденную не продвинуться глубину.
Лишь яркие золотистые пересыпчатые барханы
Стремятся в полусожженную неизведанную страну.
 

1916

* * *

 
Январским вечером, раскрывши том тяжелый,
С дикарской радостью их созерцать я мог, —
Лесной геральдики суровые символы:
Кабанью голову, рогатину и рог.
 
 
И сыпал снег в окно, взвивался, сух и мелок,
И мнились чадные охотничьи пиры:
Глухая стукотня ореховых тарелок,
И в жарком пламени скворчащие дары.
 
 
Коптится окорок медвежий, туша козья
Темно румянится, янтарный жир течет;
А у ворот скрипят всё вновь и вновь полозья,
И победителей встречает старый мед.
 
 
Январским вечером меня тоска томила.
Леса литовские! Увижу ли я вас?
И – эхо слабое – в сенях борзая выла,
Старинной жалобой встречая волчий час.
 

1919

Александрия

 
Здесь перо и циркуль, и прекрасная
Влага виноградная в амфоре,
И заря, закатная и страстная,
Кроет фиолетовое море.
 
 
И над белым чертежом расстеленным,
Над тугим папирусом развитым
Иудей склонился рядом с эллином
И сармат ведет беседу с бриттом.
 
 
А внизу, отряд фалангой выстроя,
Проезжает меднолатый всадник,
И летит крутая роза быстрая
На террасу через палисадник.
 
 
– Добрый час! – Ладони свел воронкою. —
Это я, центурион Валерий.
Написалось ли что-либо звонкое
В золотом алкеевском размере?
 
 
– Добрый час! Мы за иной беседою;
В сей чертеж вся Азия вместилась,
И увенчан новою победою
Мудрого Эратосфена[399]399
  Эратосфен (276–194 до н. э.) – греческий математик, астроном, географ; автор трактатов по филологии, философии, музыке.


[Закрыть] стилос.
 
 
И глядят с улыбками осенними
Риторы и лирики седые,
А закат играет в жмурки с тенями
В белых портиках Александрии.
 

1927

Мы живем на звезде

 
Мы живем на звезде, на зеленой,
Мы живем на зеленой звезде,
Где спокойные пальмы и клены
К затененной клонятся воде.
 
 
Мы живем на звезде, на лазурной,
Мы живем на лазурной звезде,
Где Гольфштром пробегает безбурный,
Зарождаясь в прогретой воде.
 
 
Но кому-то захочется славой
Прогреметь и провеять везде, —
И живем на звезде, на кровавой,
И живем на кровавой звезде!
 

31. VII.1942

Фрунзе

Ничевоки

Эта литературная группа числилась одной из самых скандальных, превзойдя в этом плане даже имажинистов и ранних кубофутуристов. Она сложилась в Москве в начале 1920 и окончательно оформилась в августе того же года при Союзе поэтов в Ростове-на-Дону. Членами группы были Рюрик Рок (Р. Ю. Геринг), Сергей Садиков, Борис Земенков,[400]400
  Земенков Борис Сергеевич (1902–1963) – писатель и художник; во время нэпа возглавлял общество художников “Бытие”. Автор капитального труда “Памятные места Москвы”.


[Закрыть] Аэций Ранов, Лазарь Сухаребский, Елена Николаева, Дэвис Уманский, Сусанна Map (Чалхушьян) и Олег Эрберг. С ничевоками были связаны и сотрудничали ростовский поэт Владимир Филов и представитель тифлисского издательства “Хобо” в Москве Мовсес Агабабов.

Оценивая состояние литературы, ничевоки признавали жизненным направлением творчества лишь имажинизм; о себе же в своем первом декрете они заявили следующее: “…4. Фокус современного кризиса явлений мира и мироощущений Ничевоком прояснен: кризис – в нас, в духе нашем. В поэтпроизведениях кризис этот разрешается истончением образа, метра, ритма, инструментовки, концовки. (Единственное пока что жизненное течение в поэзии – имажинизм нами принимается как частичный метод). Истончение сведет искусство на нет, уничтожит его: приведет к ничего и в Ничего. Итак, истоки Всего – из Ничего. <…> Отсюда: 5. В поэзии ничего нет; только – Ничевоки. 6. Жизнь идет к осуществлению наших лозунгов: Ничего не пишите! Ничего не читайте! Ничего не говорите! Ничего не печатайте!”,[401]401
  Декрет о Ничевоках Поэзии // Ростов н/Д. Августа 1920 года.


[Закрыть] – и указывали на свое кровное родство с дадаистами.

Дадаизм (фр. dadaпsme от dada – бессвязный детский лепет) – авангардистское направление в западноевропейском, преимущественно французском и немецком искусстве, выражающееся в иррационализме, нигилистическом антиэстетизме, художественном эпатаже. Дадаизм возник в 1916 г. в нейтральной Швейцарии, в Цюрихе, после войны центр движения переместился в Париж, а в 1921 г. основная часть дадаистов влилась в новую, куда более влиятельную группировку сюрреалистов.

Поскольку дадаистское движение родилось во время Первой мировой войны, то главная его идея состояла в том, чтобы на абсурд войны ответить таким же абсурдом искусства. Отсюда становится понятной эпатажность ничевоков, их тяга к эстетизации безобразного и дисгармоничного.

В том же 1920 г. ничевоки выпустили еще несколько манифестов, затем в 1921-м вышла их московская Декларация. В следующем своем “декрете” ничевоки провозгласили “отделение искусства от государства”, а свое творческое бюро выдвигали в качестве аппарата по руководству искусством.

Ничевоки известны своими постоянными нападками на Маяковского. 19 января 1922 г. состоялся вечер “Читка Современной Поэзии” в Политехническом Музее с участием ничевоков, осмеявших Маяковского, который, в свою очередь, в долгу не остался. В ответ ничевоки подвергли его заочному суду своего “ревтрибунала” и запретили писать. Это “Постановления ревтрибунала Ничевоков” было напечатано в бесплатном приложении ко 2-му изданию “Собачьего ящика” (С.В.О.Л.О.Ч.). Там же опубликовано открытое письмо Маяковскому от П. Митурича,[402]402
  Митурич Петр Васильевич (1887–1956) – выдающийся график и живописец. Главное место в его творчестве занимают рисунки тушью, карандашом или углем. Дружил с Хлебниковым. В своих работах пытался выразить дух новаторской поэзии футуристов, объединить тексты стихов Хлебникова с ритмически им родственной графикой.


[Закрыть] который обвинил поэта в сознательном укрытии рукописей В. Хлебникова.

За время своего существования (всего около двух лет: 1920–1922) ничевоки смогли выпустить лишь два небольших альманаха: “Вам”[403]403
  “От ничевоков чтение Вам” / Под ред. Л. М. Сухаребского. – М.: кн-во “Хобо”, 1920. (20 с.)


[Закрыть] и “Собачий ящик”[404]404
  “Собачий ящик. Труды творческого бюро ничевоков”, под ред. Главного секретаря Творначбюро С. В. Садикова. Вып. I. – М.: кн-во “Хобо”, 1921. (16 с.)


[Закрыть] (в двух изданиях), а также два сборника стихов Рюрика Рока.[405]405
  “От Рюрика Рока чтение”. Ничевоко-поэма. – М.: кн-во “Хобо”, 1921; и Рюрик Ро к. Сорок сороков. Диалектические поэмы Ничевоком содеянные. – М.: кн-во “Хобо”, 1923.


[Закрыть]

В 1921 г. Рюрик Рок был обвинен в подделке печати Всероссийского союза поэтов. Понятно, что после такого скандала его организаторская деятельность продолжаться не могла, и лидер ничевоков эмигрировал в Западную Европу. А гибель в 1922 г. С. Садикова, возглавлявшего “Творничбюро”, привела к окончательному распаду группы.

В поэзии ничевоки не оставили заметного следа, ибо даже самые способные из них (С. Мар, О. Эрберг, Р. Рок) благодаря занятой ими позиции занимались подражательством имажинизму. Остались в литературе лишь имена Бориса Земенкова, ставшего позднее известным москвоведом, и Сусанны Map, создавшей большое количество поэтических переводов с английского, польского и других языков.

Судьба остальных ничевоков сложилась довольно курьезно, как, впрочем, и все их творчество. Но если некоторые из группы все же стали пусть небольшими, но писателями, то Аэций Ранов и Лазарь Сухаребский занялись санпросветработой. В рижском журнале “Родник” опубликованы любопытные детали: в конце 1960-х в Челябинске была издана последняя брошюра Аэция (Александра) Ранова “Из истории санэпидслужбы Курганской области”. А Лазарь Маркович Сухаребский, доживший до весьма преклонных лет, делал сценарии учебных лент по всем областям знания. Сперва он присоединял к своему имени титул “доктор”, с конца 1920-х – “приват-доцент”, а с 1957 даже именовался доктором медицинских наук. О его деятельности удалось найти такую цитату: “…Врач-психиатр, доктор медицинских наук Лазарь Маркович Сухаребский, более полувека изучавший лица людей, одним из первых в Советском Союзе ввел в практику лечения психических заболеваний диагностику по лицу…”.

О других членах группы сведений не имеется.

Конст. Эрберг

(1871–1942)

Конст. Эрберг – псевдоним Константина Александровича Сюнненберга, поэта, философа, теоретика искусства, известного своими работами по теории творчества (“Цель творчества”, 1913). Входил в состав многих литературных объединений: “Вольфина” (Вольно-философская ассоциация, созданная при издательстве “Скифы”), “ОПОЯЗ” и др.; был членом группы “Ничевоки”. Выпустил книгу стихов “Плен” (1918).

Искры

 
Гудит огонь, шипят дрова,
И вьются искры в дымке,
И непонятные слова
Вновь шепчут невидимки.
 
 
– Хоть черен дым, хоть душен дым,
Мы в дымных вихрях все ж летим,
Летим, летим к планетам.
Мы так бледны, едва видны,
Мы здесь на смерть обречены,
Но там – мы будем светом!
 
 
Погас огонь. Конец мечте.
Лег траур сажи тонкой.
Кто это плачет в темноте?
Кто двигает заслонкой?