Текст книги "В общем, все умерли. Рассказы"

Маруся

***

Маруся едет.

Когда Олег в последний раз видел Марусю, она неумело обзывала его, заливаясь слезами. Маленькая лысая Маруся, похожая на обезьянку. И роскошные Марусины кудри, спутанными клочьями лежащие на полу и повисшие на стуле.

Наивная Маруська, визжавшая от одного вида расчески и за целый месяц ни разу не причесавшаяся, позволила обкорнать себя и не возмутилась даже тогда, когда Олег решил выровнять неумело выстриженные остатки волос бритвой. Всё испортило зеркало. Оно висело слишком высоко для сидящей Маруси, но стоило ей встать… Вот тут и пригодились ругательные слова, почерпнутые в книжках и мультиках.

Сообщив Олегу, что он – разбойник, подлец и осёл, Маруся разревелась и сбежала в заросли лопуха за клубничной грядкой. Утешали ее уже бабушка с дедушкой, а Олег как уехал на вечерней электричке, так и не вернулся. С матерью Маруськи они разругались и расстались уже в городе. Не из-за стрижки.

Олег не любил вспоминать о Марусе, очень уж нехорошо они расстались. Только иногда, когда напивался, в голову лезли ее несуразные обзывательства. Олег повторял их про себя, и ранили они почему-то посильнее самых отборных матов. Он плакал по всей своей никчемной жизни и надеялся, что хоть Маруська простила его и снова отрастила длинные волосы. Может быть, даже успела к первому классу?

***

– Маруська, – глупо констатировал Олег.

Маленькая женщина с короткой стрижкой. «Неужели волосы растут так медленно?» – тупо подумал он, пытаясь заслонить своей хилой фигурой непраздничное убранство квартиры.

Маруся вежливо улыбнулась, и он так же нелепо продолжил:

– А раньше у тебя были длинные волосы, помнишь?

И ощутил, как яркая краска заливает лицо.

Маруся не смутилась:

– Помню.

Олег наконец увидел всю ее. Лицо без макияжа, жиденькие волосы с проседью, а под тонким платьем из розового трикотажа – чудовищная асимметрия. Как будто жадный тонкогубый рот растянулся на месте правой груди, медленно засасывая в себя тело.

Олег молчал, не в силах оторвать взгляд. Бедная Маруська…

– Я никогда больше не носила длинные волосы, – сказала вдруг Маруся.

Лицо Олега исказилось гримасой вины, и Маруся поспешила добавить:

– Я тонула в реке осенью того года. Меня затянуло в водоворот и почти накрыло с головой. Вытащили за вставшие дыбом волосы. Мама говорила, если бы не это, не спасли бы… Я не стала их отращивать. И правильно. Всё равно пришлось бы их стричь, а так я и сейчас почти такая же, как до… Ну, кроме этого, конечно.

Оба какое-то время смотрели на поселившийся на месте правой Маруськиной груди рот. Точно жадный, вот и взгляды затягивает… Ненасытный.

– Всё будет хорошо? – наконец спросил Олег.

Маруся кивнула.

– И у тебя тоже, – добавила она.

Бог не дал

Рая и Юра были похожи друг на друга: оба маленькие, сухонькие, тихие. У Юры – круглая и блестящая лысая голова, у Раи – затянутые в тугой пучок тонкие прямые волосы мышиного цвета. Возраста они были непонятного, вышли на пенсию досрочно. Рая походила на учительницу, но на самом деле много лет проработала на атомной станции, а про Юру никто ничего не знал.

У Раи была дочь Лена. Об этом часто шептались соседи, собираясь на скамейке у подъезда. Осуждали, впрочем, только Лену, Раю – никогда.

С отцом Лены Рая разошлась задолго до того, как встретила Юру. Об этом периоде ее жизни соседи тоже знали совсем мало: спрашивать стеснялись, а сама Рая рассказывала мало. Зато о выходках Лены знали все подъезды, потому что она никого не стеснялась.

Рая и Юра всё так же тихо выходили из подъезда, отправляясь в магазин, а соседи смотрели на них с сожалением: такая непутевая дочь у интеллигентнейших людей…

Не раз видели, как Рая и Юра собирают на лестничной площадке раскиданные дочерью и ее друзьями окурки и бутылки, а иногда и шприцы.

Потом Лена пропала. Съехалась со своим, как коротко объяснила Рая всем любопытствующим. Соседи сочувствовали. Нагулялась, значит, непутевая.

А еще через несколько лет появилась Даша.

– Это наша внучка, – гордо говорили Юра и Рая.

– Дочь Лены? – беззвучным шепотом спрашивали друг у друга соседи.

– Дочь Лены, – подтверждала Рая, со счастливой улыбкой глядя на Дашу.

И соседи перестали стесняться, начали расспрашивать, сколько Даше лет, громко восхищались ее красотой.

Даша осталась у Раи и Юры. Рая стала разговорчивее, рассказывала, что у Лены не всё гладко: алкоголизм, с жильем проблемы, сожитель бросил…

– Счастье, что есть Дашенька, – всегда заключала она.

Жили бедно, но Даша этого не замечала. Рая всегда одевала ее с иголочки. Правда, для этого не по модным бутикам ходила, а сидела по вечерам за швейной машинкой, раздобыв у знакомых журнал «Бурда». Юра теперь каждое утро уходил куда-то с портфелем в руке: устроился на работу.

Даша подросла, Рая с Юрой стали водить ее в кружок рисования и на танцы.

Даша пошла в школу. Теперь Рая активно участвовала в жизни класса, приглашала домой всех подружек Даши, билась за ремонт спортплощадки во дворе. Вместе с Юрой она посещала все родительские собрания, аккуратно сдавала деньги на ремонт и праздники.

– Что там Лена? В гости не собирается? – спрашивали соседи.

Рая печально качала головой.

Соседи с сожалением вздыхали, не переставая восхищаться. Какие молодцы Рая и Юра, как стараются ради внучки…

Даше едва исполнилось двенадцать, когда Рая заметно поседела, скукожилась, стала носить сумку на другой руке. Лицо ее стало каким-то непроницаемым, безжизненным.

– Это микроинсульт, – объясняла она, демонстрируя пораженную руку.

Теперь в магазин чаще отправлялись Даша с Юрой, Раю берегли.

Обзаведясь неестественно каменным лицом, Рая всё так же доброжелательно беседовала с соседскими детьми, и улыбка, не трогавшая теперь ее губ, по-прежнему сияла в глазах.

О Лене никто больше не спрашивал, не хотели бередить раны. Многие думали, что именно из-за нее с Раей случился микроинсульт.

На самом деле от Лены действительно уже несколько лет не было известий, зато Даша не переставала радовать. Внешне она была бы серой, незаметной, если бы не сияние глаз. В этом она походила на бабушку с дедушкой. Всегда вежливая, скромная, готовая помочь, а главное – здоровая… Это ли не счастье?

Даша решила выучиться на швею, и Рая с Юрой ее поддержали. Выбор оказался правильным, Даша училась с удовольствием. Вскоре после получения диплома Даша устроилась на работу, горя желанием помогать Рае и Юре.

А однажды утром девятнадцатилетняя Даша не проснулась. Сердце остановилось.

Каменная маска Раи достигла наконец и глаз, вытравив из них жизнь. С Юрой они снова стали похожи, потому что и он окаменел.

Бессмысленным холодным утром в почтовый ящик Юры и Раи упало письмо. Юра распечатал конверт, потому что непослушным пальцам Раи было с ним не справиться.

«Здравствуй, мама.

Долго не решалась написать тебе, было стыдно за всё. У меня теперь всё хорошо, живем с Сашей у его мамы. Уже почти шесть лет не пьем, Саша бросил курить. Работаю уборщицей, стала долги отдавать. Всё у нас налаживается, только детей Бог не дает…»

Ксюша

Ксюша не знает, с чего всё началось.

Она с нетерпением ждала сентября, у нее была самая красивая школьная форма с абсолютно кружевным белым фартуком. Фартук Ксюша носила каждый день, хотя мама и говорила, что белый – это для праздников, а в будни нужно носить черный. Союза уже не было, обязательной школьной формы – тоже. Одноклассники ходили в школу в джинсах и кроссовках. Хотя нет, не все. Те, у кого родители постарше, тоже поначалу приходили в советской форме, но ни одна девочка не носила по будням белый фартук. Более того, полностью кружевной, сказочно красивый фартук был только у Ксюши. У остальных имелся в лучшем случае простой белый с узкой кружевной каемкой, а то и вовсе без кружев. Ксюша фартуком гордилась. Он выражал все ее ожидания и надежды, связанные со школой.

Ксюшиному фартуку никто не завидовал. Завидовали Юлиному платью из китайского плюша, Аниным лаковым туфлям, Сережиным белым кроссовкам. Ксюша не понимала. Юлина мама работала на рынке, это же стыдно? Ну, может, не совсем стыдно, но всё же не так хорошо, как быть преподавателем или вообще профессором, как Ксюшины родители. И лаковым туфлям на каблуке в школе не место, здесь же учатся, а не хвастаются…

Постепенно почти все девочки обзавелись лаковыми туфлями и спорили, какие краше: черные или красные. Учительница вздыхала, но вслух говорила только, что туфли нехороши из-за скользкой подошвы. А еще не у всех девочек они были правильного размера, некоторые с трудом впихивали ноги в маломерки, лишь бы прийти в школу красивыми. Учительница качала головой, а Ксюша соглашалась с ней вслух. Дома, конечно. И родители тоже соглашались, качали головами, удивляясь, куда же катится мир.

И турецко-китайские платья из искрящегося плюша появились почти у всех. Ксюше они не казались красивыми: слишком синтетические, слишком одинаковые, слишком с рынка. А еще эти платья были расшиты крупной сеткой из трубочек такого же однотонного плюша, точь-в-точь тесто поверх повидла в пироге, который часто пекла бабушка. Как можно надеть на себя пирог? Нет, платья эти Ксюше не нравились.

К концу второй четверти в форме ходила только Ксюша. Ее уже разочаровала школа, потому что за четыре месяца учительница не рассказала ничего такого, чего Ксюша не знала. Все открытия связаны были с современными ценностями, модой и культурой сверстников. А ведь Ксюша так хотела изучать математику, английский, читать взрослые книги… Увы, она еще дома освоила почти всё, что входило в программу первого класса. Не умела только читать вслух по слогам и следить за текстом, когда читали по цепочке. Учительница считала Ксюшу умной, но рассеянной. На самом деле Ксюша просто не понимала, зачем нужно читать по слогам, если умеешь нормально, и забегала вперед, пока ее товарищи бились над первым предложением. Не из вредности, нет. Просто рассказы были интересные.

Позже, когда сдавали скорость чтения, учительница вздыхала:

– Анаит, опять всего сорок девять слов в минуту… Тебе тяжело, я понимаю.

Анаит была армянкой.

Но и Ксюшу учительница ругала:

– Куда ты застрочила? С выражением, Ксюша, с выражением…

Ксюша и читала с выражением: притормаживала на долю секунды у точек и запятых, интонацией выделяла вопросительные и восклицательные знаки. Но все равно выдавала около ста восьмидесяти слов в минуту, потому что скорость чтения – это скорость. Никто не читал быстрее, норма была девяносто слов в минуту, а значит, Ксюша читала плохо, без выражения.

Хуже было только со скоростью чтения про себя. Никто не верил, что Ксюша действительно читает текст, потому что слишком уж быстро она поднимала руку:

– Дочитала!

Учительница задавала вопросы по тексту – Ксюша отвечала без запинки. Учительница восхищалась, недоумевала, но и раздражалась:

– Ты эту сказку раньше читала? Говори честно.

К концу первого класса Ксюша уже хотела китайское платье и лаковые туфли, хотя они по-прежнему ей не нравились. На тот момент она поняла две вещи: во-первых, она выделяется из толпы, а во-вторых, ей очень хочется не выделяться.

Но все мягкие намеки мамой воспринимались в штыки. Ксюша даже не сказала ни разу, что ей нужно китайское платье. Стоило только упомянуть это явление, как мама кривилась:

– Пошло, вульгарно, то ли дело – твоя форма…

Может, мама и не понимала, что Ксюша пытается сказать. Потому что из уст Ксюши вводная фраза могла звучать примерно так:

– А у Оли теперь тоже есть такое страшное платье, как у Катьки…

Разве угадаешь тут истинный смысл послания? «Мама, у всех есть такие платья, мне тоже очень нужно точно такое, не советское, а современное, дешевое, зато модное… Мама, меня все дразнят из-за формы, неужели ты не замечаешь?»

Во второй класс Ксюша торжественно пошла «без формы». В платье. В шерстяном сиреневом платье с вышитыми цветами и советским белым воротничком на завязках.

В этом платье она ходила весь год.

Третий класс был годом красного клетчатого платья. Советского. Шерстяного.

Свой первый букет Ксюша выбрала сама: огромные сиреневые астры с дачи. Самые красивые, самые огромные. Она смущенно положила их на парту, а учительница с улыбкой взяла букет и поблагодарила. И каждый учебный год Ксюши начинался с букета астр. Во втором классе она снова выбрала их сама, но очень быстро заметила, что у остальных букеты покупные, шикарные. И улыбку учительницы истолковала по-новому. А начиная с третьего класса Ксюша уже не выбирала. Мама ведь прекрасно знала, что астры с собственной дачи – лучший подарок учителю… Тем более, Ксюша их так любит.

Мальчики в начальных классах Ксюшу уважали, хоть и сторонились ее. Спрашивали решение на контрольных, просили поднять руку, чтобы спросили ее, а не их.

Потом всё изменилось.

– Никого не слушай, ты лучше их, – говорила мама.

Но разве мамино мнение перекричит голос толпы?

– Горбатая!

– Жирная!

– Дрожалка!

– Лохматая!

– Квазимодо!

Ох, как же Ксюша проклинала уроки зарубежной литературы… Если б не они, никто из мальчиков не знал бы о Квазимодо, никто бы не звал ее так.

– Он в тебя просто влюбился, – говорила мама, когда Ксюша пыталась рассказывать ей об очередном обидчике.

Ксюша перестала рассказывать.

Ксюша была сутулая. И кудрявая. И руки у нее дрожали, как у мамы. Наследственность. А еще подростковые гормоны, пощадив ее лицо, осели лишними килограммами на животе и бедрах.

В младших классах на Ксюшу плевали в переносном смысле, а вот в старших – уже буквально. Какой-то незнакомый мальчик с очень красным лицом и желтыми волосами подошел и бормотал что-то непонятное, крутясь возле Ксюши и не менее забитой долговязой Риты. Ксюше показалось, что он пришел с миром, она искренне попыталась понять, чего ему надо, но тут Рита брезгливо отпихнула чужого мальчика и за руку потащила Ксюшу в туалет. Она ни слова не сказала, просто наклонила Ксюшу над раковиной и включила воду. Ксюша непонимающе шарила руками, пытаясь освободиться, и в конце концов нащупала оставленный краснолицым мальчиком харчок, который Рита пыталась смыть.

Ксюша хотела остричь оскверненные волосы, но не посмела даже выбросить резинку, впитавшую в себя большую часть харчка. Ведь придется объяснять маме, а рассказать кому-то о произошедшем Ксюша не смогла бы. Она и с Ритой об этом не говорила. Рита была умнее, она сразу же стерла этот позорный эпизод из памяти. Если не говорить и не вспоминать, то ничего и не было.

По лестницам Ксюша ходила осторожно, всегда проверяя, не свешивается ли кто-нибудь через перила, готовясь плюнуть на нее. Эта привычка выработалась после того, как кто-то именно свесился и плюнул ей на голову.

Китайские плюшевые платья давно уже вышли из моды, как и лаковые туфли. Теперь носили расклешенные джинсы. Черные, потому что синие директриса запретила. Давно уже введена была форма, но Ксюшу это не радовало. Форма была уродливая: зеленый пиджак и «белый верх, черный низ». Но все популярные девочки либо вызывающе отвергали форму, для приличия нося пиджак в руке (как вариант – вообще без пиджака, «мама постирала»), либо носили миниатюрный черный низ и прозрачный белый верх, вываливая напоказ все свои аккуратные новообразования.

У Ксюши грудь росла медленно и некрасиво.

– У тебя благородная фигура, как у меня, – говорила мама.

Мама была худая, с вислой грудью, похожей на два пустых мешка.

– У тебя будет такая же, – обещала она Ксюше, успокаивая.

Ксюша рыдала. Она не хотела себе пустых мешков. И жирных торчащих в стороны треугольников (правый почему-то еще и больше левого) тоже не хотела.

– Красивая, благородная грудь, – не понимала мама.

– Я жирная, – отчаянно кричала Ксюша.

– Неправда, ты хорошенькая.

– Ты жирная, – говорили Максим, Виталик и Дима.

Сложно ли догадаться, чье мнение было важнее для Ксюши?

Мама наряжала Ксюшу в костюмы своей двоюродной сестры.

– Она же модель, она в этом на подиуме ходила, – восклицала мама.

В восьмидесятых.

Ксюша с тоской смотрела на себя в зеркало. Модные двадцать лет назад брюки с талией под грудью, мешковатые на бедрах и резко зауженные внизу, как нельзя лучше подчеркивали все недостатки. Синтетический топ обтягивал грудь и слой складок сразу под ней, напоминая Ксюше свинью на пляже в «Ну, погоди!», да еще и нагонял складки под мышками. Ксюша хотела умереть.

На своем черном рюкзаке Ксюша написала корректором: «I hate school», сопроводив надпись перечеркнутым сердечком. В столовой один из старшеклассников пристроился за Ксюшей и старательно вывел ручкой на белом сердечке: «овц…», но Ксюша наконец заметила его манипуляции и отошла, не дав дописать. Больше всего ее задело то, что этот незнакомый мальчик первую букву нарисовал в форме сердца.

В седьмом классе в жизни Ксюши появился Артем. Он был новенький и трудновоспитуемый, поэтому учительница поручила Ксюше взять над ним шефство. Ксюша взялась за дело серьезно: делилась с Артемом учебниками, следила, чтобы он выполнял домашнее задание.

Первый тревожный звонок Ксюша не заметила. Она нашла на земле кошелек с мелочью и рассказала Артему.

– Сколько, говоришь, там? – деловито спросил Артем. – Покажи.

Ксюша доверчиво протянула ему кошелек.

– Та-ак, рубчик мне, еще один мне на пирожок, а вот это – тебе, – великодушно заявил он, вручая Ксюше пятьдесят копеек.

Ксюшу покоробило от неграмотного «рубчика», немного задело, что Артем оставил ей так мало, но она и слова не сказала.

Они вместе ходили из школы и в школу, один раз Артем даже проводил Ксюшу на кружок рисования. Там Ксюша нарисовала самый красивый натюрморт в своей жизни: корзину с цветами. Для Артема. Но подарить ему не решилась.

Всё закончилось внезапно. Артем толкнул Ксюшу в лужу, смеялся, наблюдая, как она выбирается из ледяной ноябрьской воды, а на следующий день стал всем рассказывать, как лишил ее девственности. Из грязных деталей его рассказа Ксюша поняла, что Артем ни разу не видел голую девушку, уж очень неправильно он описывал ее анатомию. Благодаря этому она смогла жить дальше. А еще благодаря натюрморту, который так и не подарила.

В восьмом классе к Ксюше вдруг подошел красивый мальчик, которого она раньше не замечала. Он сразу заявил, что влюблен.

– Пошел ты, – ответила Ксюша.

Ее одноклассники как раз играли всеми нюансами подобных блестящих шуток: становились на одно колено и преподносили ей сопливый платок, звали замуж, накидывая на голову половую тряпку вместо фаты.

Но мальчик не сдавался. Назвался Андреем, рассказал, что учится в девятом классе. Откуда-то из толпы вынырнули еще двое: невысокий кудрявый блондин и какой-то бритоголовый, совсем мелкий, явно с младенчества курящий. Оба представились Андреями.

Ксюша сердито молчала, ожидая подвоха, но Андреи просто болтали.

– А тебя как зовут? – настойчиво выспрашивал первый.

Он Ксюше понравился больше всех, но она не подавала виду.

– Допустим, Катя, – сердито бросила она.

Андреи одобрительно загудели.

Ксюша не понимала их, а потому щетинилась пуще прежнего. Звонок ее спас, она убежала в кабинет.

Но на следующей перемене Андреи снова разыскали ее. Галантно предложили понести рюкзак. Ксюша снисходительно согласилась. Пусть завоевывают ее расположение, а она поиграет в королеву. Это безопасно, потому что понарошку, решила Ксюша. А там видно будет…

Когда Ксюша дежурила, Андреи носили ей воду и отжимали тряпку. Когда шла домой, пальто из раздевалки ей тоже подносили Андреи.

Ксюша отдавала приказания и утверждала, что не верит их признаниям и сама никого из них любить не собирается. И твердо решила им никогда-никогда не верить. Потому что жирную, горбатую, лохматую никто не полюбит. Ни первый Андрей, ни второй, ни даже третий.

Но перед одноклассниками она все же хвасталась своими верными слугами. Даже просила первого Андрея побить Лешу за то, что тот был груб.

И ее не смутило, что Леша курил вместе с Андреями и чему-то смеялся с ними. Не смутило, что Андреи ходят в девятый «Д», а не «А», как утверждали. Даже когда Леша сказал ей, что на самом деле их зовут иначе, Ксюша философски пожала плечами. Она и не думала, что имена настоящие.

– Тебя на самом деле зовут не Катя, – сказал ей как-то один из Андреев. – Мне Максим сказал, что ты Ксюша…

– Ну и что? Ты тоже не Андрей, – ответила Ксюша и ушла.

На следующий день второй Андрей заметил Ксюшу в коридоре и ринулся было к ней, жестами призывая остальных Андреев следовать за ним. Но первый Андрей отмахнулся.

– А чё, больше не прикалываемся? – спросил второй.

Ксюша убежала. Знала ли она, что они не влюблены? Да, знала. Ждала ли подвоха? Да, ждала. Вот и он, радуйся.

Ксюша не радовалась.

И когда в коридоре ее поймал первый Андрей, самый красивый, высокий, худой, с обворожительной улыбкой, Ксюша забыла, что сразу же разгадала их намерения и оказалась права. Забыла, что она – королева, а они – рабы.

– Идите и попр… поприкалывайтесь над кем-нибудь другим! – выкрикнула она, оттолкнула Андрея и убежала.

Думала, что справится. Думала, что всё под контролем. Думала, что все козыри у нее. И так опозорилась, так неловко бросила этим насмешникам правду, запнулась на длинном слове, показала, что ей обидно… А ведь знала, с самого начала знала.

Еще два года Ксюша носила теткины подиумные наряды, еще два года слушала знакомые выкрики:

– Квазимодо!

– Жирная!

Ксюша почти ни с кем не общалась и за партой сидела одна, пока к ней не подсела Рита. Ксюше никто не был нужен, она грубила одноклассникам и учителям, перестала готовиться к занятиям. Только с Ритой иногда говорила подолгу, читала ей вслух свои откровенно плохие, но болезненно правдивые стихи. Рита понимала.

На школьные дискотеки Ксюша исправно ходила, хотя каждый раз подпирала стенку. Она и сама не знала, чего ждет. Или знала? Одноклассник Юра, потанцевав со всеми красивыми девочками несколько раз, обязательно приглашал учительницу. И Ксюшу. Каждый год она неуклюже топталась с Юрой под «Never Dance Again», надеясь, что от нее не воняет, что на черной «дискотечной» блузке нет перхоти, что она не наступит Юре на ногу. Ксюша ходила на дискотеку из-за Юры. И из-за мамы. То ли ради сохранения иллюзии своей нормальности, то ли в качестве протеста. Ксюша не была уверена, как мама относится к дискотекам. Но она точно знала, что не может перестать их посещать, это было бы концом.

Летом перед одиннадцатым классом Ксюша перестала есть и начала влезать в мамины клеши, найденные в шкафу. Настоящие, советские. Но ведь клеши, а это – главное. Ксюша стала причесываться чуть иначе, на косой пробор, и кудри ее впервые за несколько лет легли красиво. Бабушка связала ей красный ажурный свитер, подчеркивающий талию. Ксюша начала улыбаться. Тоже впервые за несколько лет.

Она давно уже никому не давала списывать. Кроме Риты и Юры, конечно. Они видели в ней человека. Ксюша была им благодарна. А остальным научилась давать отпор, не желая больше быть одной из них.

Ксюша не пошла гулять по городу в день последнего звонка. Мама ее горячо поддержала:

– Не надо, вон они к тебе как относились… Ты лучше их всех, не ходи.

– Ксюша, ты куда? – спросил Юра, увидев, что она уходит.

– Домой, – беззаботно ответила Ксюша, ощущая волну восторга, внезапно захлестнувшую ее.

– Ты что, не пойдешь с нами? – огорчился Юра.

– Нет. Пока!

Ксюша помахала ему и ушла. Восторг наполнял ее всё больше. Юра заметил, что она уходит. Юра хотел, чтобы она осталась.

На банкет после выпускного Ксюша тоже не пошла, что ей там делать?

– Правильно, – сказала мама.

Ксюша ходила на встречу одноклассников всего один раз. Юра восторженно завопил:

– Ксюха!

И подхватил ее на руки, закружил. Ксюша смеялась и снова ощущала восторг, хотя Юра за секунду до этого так же кружил Юлю.

Сейчас Ксюша точно знает, что никогда не была влюблена в Юру. Но она любила его и до сих пор любит. А можно ли не любить тех немногих, кто помогает сохранить жизнь и рассудок?

Ксюша открывает для себя соцсети. Это такое место, где все со всеми дружат и помнят только хорошее.

«А я ведь был в тебя влюблен,» – пишет Ксюше какой-то лысеющий мужик в трениках. Судя по анкетным данным, это Максим. Ксюша заново читает его сообщение, пытаясь сопоставить текст и сиплый голос, который так часто выкрикивал обидные слова в ее адрес. Максиму казался очень смешным рассказ Артема о ночи с Ксюшей. Максим однажды столкнул Ксюшу с лестницы. Максим придумал обзывать Ксюшу Дрожалкой.

Ксюше двадцать восемь. Когда муж обнимает ее, Ксюше кажется, что он щупает складки на ее животе.

– Я жирная? – шепчет она.

– Ты красивая, – отвечает муж.

Ксюша плачет. Она знает, что муж ее любит, но знает также, что она некрасивая. Знает благодаря Максиму, Леше, Виталику, Артему и трем Андреям. Она помнит, что на самом деле их звали иначе, но как?