Текст книги "Пациент особой клиники"

Глава 19

Пациент выскочил, словно черт из табакерки. В руках у него был нагруженный едой поднос, который он нес перед впалой грудью. Мужчина выглядел по-настоящему больным, причем не только душой, но и телом, выделяясь среди остальных впалыми щеками и изборожденным морщинами высоким лбом.

«Совсем как мертвая голова, обтянутая кожей», – только и успел подумать Тилль, как внезапно с возгласом «Эй, засранец!» мужчина толкнул его плечом.

Одновременно у Беркхоффа возникло ощущение, будто ему в глаз попал кусочек студня. Этот студень был теплым, можно даже сказать, горячим и, что казалось самым неприятным, сладким. Но пробовать на вкус и нюхать, чтобы понять, что это было на самом деле, не потребовалось: Тилль и без того догадался, что мужчина сморкнулся прямо ему на лицо и плюнул в рот.

– Что за?..

Беркхофф утерся рукавом и хотел уже броситься дебилу вслед, чтобы пересчитать придурку все зубы, но профессор Зенгер неожиданно сильным рывком остановила его.

Если бы она повысила голос или даже накричала на него, то только распалила бы его гнев еще больше. Но фрау Зенгер неожиданно перешла на шепот, чем сбила Тилля с толку, и в результате Беркхофф передумал сводить счеты с этим засранцем.

– Так и быть, – заявила она. – Я дам тебе сейчас три совета.

При этом Теа Зенгер придвинулась к нему так близко, что Тилль почувствовал запах миндального шампуня, исходивший от ее волос.

– Во-первых, держись подальше от Касова. Он настоящая сволочь.

Не давая Беркхоффу подумать над тем, почему руководитель клиники ни с того ни с сего перешла с ним на «ты» и стала употреблять в речи крепкие словечки, фрау Зенгер продолжила:

– Во-вторых, идиота, который только что плюнул на тебя, зовут Армин Вольф. Если не будешь внимательным, то он убьет тебя быстрее, чем ты успеешь сообразить.

– Но почему?..

– И последнее по счету, но не по важности. Та тетя, которая приближается к нам…

Тилль обернулся и увидел раскрасневшееся от ярости лицо явно чем-то взбешенной пациентки, двигавшейся по кафетерию широкими быстрыми шагами, крепко сжав руки в кулаки.

– Ты опять за свое! – воскликнула она.

Тут Беркхофф принялся лихорадочно размышлять, что и кого имела в виду эта дама с пучком седых волос на голове. И только тогда, когда она оказалась совсем рядом с ним и до него донесся запах перечной мяты, исходивший от ее дыхания, Тилль понял, что ее слова «С меня хватит!» относятся не к нему, а к фрау Зенгер.

– Верните его мне немедленно! – заявила рассерженная дама.

– На самом деле эта тетя вполне нормальная, – прошептала на ухо Тиллю Теа, которая на самом деле была никакой не Теей и никакой клиникой не руководила.

В отличие от дамы в брючном костюме, которая нависла над ними и потребовала от пациентки, сидевшей рядом с Тиллем:

– Немедленно верните мне мой халат и ступайте в свою палату. И не думайте, что это сойдет вам с рук, фрау Сухарто!

Глава 20

– Я должна перед вами извиниться, господин Винтер, – заявила профессор Теа Зенгер, поправляя стоячий воротничок своего халата, который она забрала у пациентки и снова надела на себя.

Руководитель клиники сидела за своим рабочим столом, перед которым пристроился Тилль. Ее кабинет находился в западном крыле этого закрытого учреждения, и из его окна открывался великолепный вид.

Наружное освещение в этой части клиники было ярче и напоминало свет от прожекторов, что, скорее всего, было связано с вопросами безопасности. Тилля поразил убегавший вдаль парк «Каменной клиники», который располагался этажом ниже и чья слегка холмистая территория походила на картину художника, написанную в романтическом стиле и отображавшую степной ландшафт. С некоторой долей фантазии можно было легко представить, как извилистые тропинки, окаймленные фруктовыми деревьями, спускаются с похожих на дюны земляных валов к морю. Или, в крайнем случае, к озеру, но никак не к бетонной стене, высотой три метра и защищенной колючей проволокой.

Над всем этим великолепием через определенные промежутки времени пролетали взлетавшие или садившиеся на находившийся неподалеку аэродром самолеты. Однако толстые окна с противоударными стеклами рев двигателей в помещение практически не пропускали.

– У нас сегодня возникли проблемы. Почва в буквальном смысле слова уходит из-под ног, – сказала Зенгер, повернулась к окну, располагавшемуся у нее за спиной, и указала рукой на раскачивавшиеся под порывами ветра верхушки деревьев. – Возникли проблемы с подъемным механизмом, не удавалось освободить от воды подъездной путь, а наш главный вход вообще оказался затопленным. Вот я и пошла узнать, как дела.

Произнеся это, она тяжело вздохнула и продолжила:

– Этим и воспользовалась ваша собеседница. Она тоже наша пациентка и стащила мой халат из ординаторской. Причем я не понимаю, как вам, господин Винтер, удалось без присмотра выйти из изолятора.

– Доктор Касов распорядился.

– Да?

Фрау Зенгер не смогла скрыть своего удивления, но потом быстро взяла себя в руки и сказала:

– Да, да, припоминаю, была такая договоренность.

Затем она сделала какую-то пометку на листочке с рекламой фармацевтической компании, оторвала его от блока, положила в карман своего халата и спросила:

– Как вы себя чувствуете?

– Хорошо, – машинально проговорил Тилль.

Так обычно отвечают на подобный вопрос незнакомому человеку. Но тут до него дошло, что, наверное, было бы лучше схватиться за голову и состроить мученическую гримасу.

Однако Беркхофф понимал, что руководитель клиники наверняка могла отличить симулянтов от реально больных пациентов и таким поведением он мог только себе навредить. Тем более что ее коллега Касов, похоже, его уже раскусил. При этом Тилль при всем своем желании не имел права раскрывать свои карты и объяснять, как ему удалось попасть в клинику под чужой личиной, да еще в такой короткий срок. В то же время он не забыл, как Касов показал ему запись в своем блокноте, в котором черным по белому было написано:

«СИМУЛЯНТ!»

Поэтому ему следовало побыстрее добраться до мобильника, спрятанного в библиотеке, и позвонить шурину, чтобы сообщить ему о развитии событий, а также уточнить, не знает ли Скания что-либо о Касове и о взаимоотношениях врача с Патриком Винтером.

– Как вы переносите лекарства? – уточнила фрау Зенгер.

– Снотворное?

– Я имела в виду тот укол, который мы сделали вам при поступлении. Это был нейролептик.

– Это что еще за зверь?

Сказав так, Тилль мгновенно прикусил язык, осознав, что непроизвольно отреагировал как неотесанный огнеборец, а не как математик, который, работая в области медицинского страхования, вполне мог знать, о чем говорила врач.

– С его помощью мы воспрепятствовали вашему стремлению нанести себе увечье, – пояснила Зенгер, по-видимому не почувствовав неладное. – Одной такой инъекции часто хватает на целый месяц, что делает ежедневную выдачу лекарств ненужной.

«И исключает, черт побери, попытки ввести врачей в заблуждение», – подумал Тилль.

Раньше Беркхофф надеялся, что после поступления в клинику ему удастся тайно ото всех выплевывать предназначенные для него таблетки, но теперь он мог забыть об этом.

– Скажите, а это принудительное пичканье лекарствами осуществляется в соответствии с судебным решением?

От этого вопроса фрау Зенгер явно смутилась и некоторое время сидела, молча приподняв брови. Затем она снова что-то пометила на листочке рекламного блока и только потом коротко ответила:

– Если вы так ставите вопрос, то можно сказать, что нет.

Произнеся это, руководитель клиники встала и попросила его следовать за ней.

– Как долго меня будут держать здесь? – снова спросил Тилль.

Фрау Зенгер опять не ответила прямо, а, немного поколебавшись, выдала ответ, типичный для психиатра:

– А вы как думаете? Сколько вам придется у нас оставаться?

«До тех пор, пока я не узнаю правду от Трамница, – подумал Тилль. – Кстати, о Трамнице. Конечно, я не могу раскрыть свои истинные намерения и тем более открыться руководителю клиники, но мне требуется как можно быстрее получить информацию об этом извращенце».

Поэтому Тилль решил, что довольно наивный вопрос, возможно, ничего и не прояснит, но и вреда ему тоже не принесет.

– Интересно, а Трамниц тоже содержится в том же отделении, что и я?

Фрау Зенгер нахмурилась и ответила:

– Странно, что именно вы задали этот вопрос. Без комментариев.

«Что она имела в виду под словами «странно» и «именно вы»?» – пронеслось в голове у Беркхоффа.

– Просто по телевизору сообщили, что убийца детей тоже находится здесь, – не отставал Тилль.

– Повторяю еще раз. Я не имею права разговаривать с вами о других пациентах, – твердо заявила фрау Зенгер.

– И все же он рядом со мной?

Однако этот вопрос тоже остался без ответа. Тилль хотел было уже сказать, что его беспокоит возможность нахождения рядом со столь жестоким монстром и перспектива дышать с ним одним воздухом, но, к счастью, вовремя одумался, посчитав, что для человека, только что пытавшегося покончить с собой, такое заявление прозвучало бы не очень правдоподобно.

Между тем они вышли в коридор, и Тилль, следовавший за руководителем клиники, невольно задержался у окна.

– Там, на улице, остановка? – удивился он.

Тогда фрау Зенгер сделала пару шагов назад и, подойдя к Беркхоффу, тоже поглядела в окно.

В этой восточной стороне больничного парка асфальтированные дорожки были шире, чем в западной части, на которую выходили окна кабинета руководителя клиники. Насколько Тиллю удалось разглядеть в свете наружного освещения, в дневное время их должны были затенять большие деревья, как в настоящем парке. Некоторые из этих гигантов уже успели сбросить листву, и теперь, подхваченная порывами ветра, она кружилась над лужайкой, размеры которой поистине ошеломляли.

– Да, это остановка, – подтвердила фрау Зенгер.

– А зачем она здесь?

Зенгер пожала плечами и сделала Тиллю знак следовать дальше.

– Я не сторонник концепции, в духе которой была обустроена эта остановка, но должна признать, что она себя вполне оправдала, – уклончиво пояснила она.

Они двинулись по коридору и свернули направо, где их поджидал темнокожий санитар. Это был один из тех верзил, которые принимали Тилля накануне в приемном покое.

– Что за концепция? – поинтересовался Беркхофф.

– К нам время от времени поступают пациенты с кратковременной потерей памяти, – охотно принялась объяснять фрау Зенгер. – Они не помнят, по какой причине их доставили сюда, и поэтому начинают нервничать, проявлять беспокойство и даже агрессивность. Когда мы замечаем, что они впадают в состояние сильного возбуждения, то разрешаем им посидеть на остановке. Как бы в ожидании автобуса, который увезет их отсюда.

Голос руководителя клиники звучал столь монотонно, словно ей приходилось рассказывать об этом уже не одну сотню раз.

Между тем встретивший их санитар открыл снабженную электрическим замком дверь, нажав на утопленный в стене специальный выключатель, и они втроем проследовали в лишенный окон коридор, по обе стороны которого располагались комнаты.

– Благодарю вас, Симон, – произнесла фрау Зенгер, познакомив таким образом Тилля с этим дружелюбным на вид мускулистым чернокожим санитаром.

Войдя в коридор, руководитель клиники продолжила разъяснение сути психологического приема с остановкой:

– Уже через несколько минут нахождения на ней пациенты вообще забывают о причине их появления на остановке и о том, куда им хотелось поехать. Они перестают волноваться и спокойно возвращаются назад, в отделение.

– Но автобус никогда не приходит, не так ли?

В это время дверь, открывавшая проход, с шумом захлопнулась, и Тилль непроизвольно вздрогнул.

– Нет, приходит. Не шестьдесят девятый номер, конечно, который идет к главному вокзалу, как указано в расписании, вывешенном на остановке, а наш библиотечный автобус, – как ни в чем не бывало продолжала говорить фрау Зенгер. – Он останавливается там три раза в неделю. Пациенты могут зайти в него и, если есть желание, выбрать себе книгу для чтения.

«Она управляет автобусом», – с трепетом вспомнил Тилль слова своего шурина.

Они проследовали мимо нескольких дверей, защищенных настолько надежно, что взломать их просто не представлялось возможным. В каждой из них было по две открывавшихся наружу створки, одна из которых располагалась на уровне глаз. Нижняя же створка напоминала дверцу для кошек, через которую в камеру можно было просунуть поднос с едой.

– Вы специально наняли для этого автобуса водителя? – делано удивился Тилль.

– Нет. Им управляет одна наша пациентка.

«Седа, – вспомнил Беркхофф имя, которое назвал ему Скания. – Неужели моим единственным связником здесь является одна из пациенток?»

– Знаете, до поступления к нам она делала это профессионально, – пояснила фрау Зенгер. – Эта пациентка была водителем библиотечного автобуса в Штеглице.

Руководитель клиники помолчала немного, а потом добавила:

– Но я боюсь, что после сегодняшней выходки мы лишим ее этой привилегии.

– Выходки? – переспросил Тилль.

– Ну, если ваша сегодняшняя собеседница вам не представилась, то я и так сказала слишком много.

В то же мгновение ему стало ясно, кто именно разыграл его, облачившись в чужой халат.

– У вас есть еще вопросы? – поинтересовалась фрау Зенгер.

«Да, целый миллион», – подумал Тилль, но вслух сказал:

– Пока нет.

– Хорошо. Тогда Симон откроет сейчас вашу палату, а мы с вами увидимся завтра во время утреннего обхода. Доброй ночи.

С этими словами руководитель клиники повернулась и, переваливаясь с боку на бок, словно утка, пошла по коридору туда, откуда они пришли. Санитар же попросил его пройти еще несколько шагов, пока они не остановились возле комнаты под номером 1310.

Симон вытащил из глубины кармана брюк длинный ключ и открыл замок. В нос Тиллю сразу же ударил запах старых носков, пота и дезинфицирующих средств. Он и в нормальных-то условиях терпеть не мог запертых помещений, а тут ему и вовсе показалось, что невидимые лапы чудовища по имени Клаустрофобия потянулись к его груди. И с каждым новым шагом вглубь этого квадратного помещения этот кошмар только усиливался.

– Вот мы и пришли, – сказал Симон несколько приглушенным голосом.

Тилль не был уверен, но если он правильно понял взгляд и интонацию голоса санитара, то тот оказался несколько озадаченным. Беркхофф и сам несказанно удивился, увидев лежавшего на нижней койке двухъярусной кровати человека, лицо которого пряталось в тени верхнего матраца.

– Разве меня разместили не в одиночной камере? – спросил он.

Вместо ответа, Симон схватил свой мобильник и нажал на кнопку, явно связываясь по прямому вызову со своим начальником.

– Это Симон, – прошептал он. – Один вопрос. Комната номер 1310 действительно предназначена для Патрика Винтера?

Получив ответ, он сказал:

– Понял. Спасибо.

После этого санитар убрал свой телефон и, обращаясь уже к Тиллю, заявил:

– Все в порядке. Ваш сосед по палате уже спит. Вам тоже следует побыстрее ложиться отдыхать. Завтра предстоит трудный день, господин Винтер.

– Минуточку. Я хочу в одиночную камеру, – возразил Беркхофф.

– Одноместную палату, – поправил его санитар и сокрушенно покачал головой. – Не получится, как вы уже сами убедились. Из-за наводнения приходится уплотняться.

Дверь за санитаром закрылась на удивление тихо, и только металлическому скрежету многочисленных запоров, казалось, не будет конца. Наконец все стихло. Наступила тишина и в помещении, которое у Тилля назвать палатой не поворачивался язык. Скорее его можно было обозначить как камеру, а еще лучше – застенок. Толстая дверь перекрывала доступ сюда любым звукам снаружи, и только через малюсенькое оконце, располагавшееся в верхней части наружной стены, пробивался слабый шелест дождя.

– Эй, засранец! – внезапно прорезал тишину хриплый голос, показавшийся Тиллю странно знакомым.

Беркхофф посмотрел вниз, увидел присевшего на постели сокамерника и непроизвольно опять стал рукавом вытирать себе лицо, поскольку в памяти все еще оставался свежим тот плевок, которым совсем недавно «наградил» его в столовой этот человек.

«Идиота, который только что плюнул на тебя, зовут Армин Вольф. Если не будешь внимательным, то он убьет тебя быстрее, чем ты успеешь сообразить», – только и смог вспомнить Тилль предостережение Седы, как вдруг получил невероятной силы удар в лицо.

Когда же Беркхофф, падая, больно ударился о твердый бетонный пол, то решетка за окном отбросила на физиономию его противника зловещую тень. При этом в сумеречном свете камеры голова обидчика еще больше начала напоминать обтянутый кожей череп мертвеца.

Глава 21

У Тилля возникло такое ощущение, как будто у него за сетчаткой глаз лопнул наполненный красной краской мешок. При ударе о пол в глазах у него потемнело от боли, но затем зрение стало возвращаться. Первоначально по центру возникло светлое пятно, которое, постепенно расширяясь, сквозь кровавую пелену позволило увидеть склонившееся над ним лицо.

– Однако стоит признать, что у тебя есть мужество, – заявил Армин Вольф и пнул Беркхоффа в бок ногой. – Я на твоем месте умолял бы перевести меня в другую камеру.

«Но я же не знал, с кем именно они меня запрут. Я и понятия не имел, что мне придется делить камеру с сумасшедшим», – пронеслось у Тилля в голове, но облечь свои мысли в слова он не смог.

Для этого у Беркхоффа не хватало воздуха и сил. К боли в голове, спине и почках добавилось осознание того, что его заперли в узком пространстве наедине с пылающим жаждой убийства психопатом. В результате у него вновь возник приступ клаустрофобии, чьи отвратительные когти держали Тилля словно в струбцине.

– Чего ты хотел от этой потаскухи Зенгер? Ты рассказал ей обо мне?

«О чем? О том, как ты напал на меня в столовой?»

Столь абсурдное предположение помогло Тиллю немного собраться с мыслями. В надежде, что Армин не сломал ему запястье, Беркхофф протянул ему руку, сплюнул кровавый сгусток на пол и прохрипел:

– Нет, нет. О тебе у нас разговора вовсе не было.

Армин сделал шаг в сторону и в столь маленькой камере сразу же очутился возле двери. Он прижал к ней ухо, приложил указательный палец к губам, прислушался, но ничего не услышал.

Явно довольный результатом, Вольф снова направился к Тиллю, который успел отползти к стене и опереться на нее спиной между унитазом и раковиной. При этом Беркхофф судорожно размышлял, стоит ли ему напасть на Армина сзади. Однако Армин Вольф был не только на голову выше, но и намного тренированнее, чем он. После исчезновения сына Тилль перестал делать физические упражнения, и его тело быстро деградировало. Кроме этого, Вольф двигался кошачьей походкой, как опытный уличный боец, словно паря над бетонным полом. Поэтому надеяться на победу в случае прямого столкновения с ним не приходилось.

– Отлично! – подходя к Тиллю, проговорил Армин, выказывая себя вдобавок ко всему еще и расистом. – Черномазый ушел. Симон смотрит через заслонку каждые сорок пять минут, а это означает, что у нас есть достаточно времени, чтобы поговорить без помех.

Произнеся это, Армин ударил Беркхоффа кулаком в живот. Тилль хотел было закричать, но от боли у него перехватило дыхание. Второй удар пришелся ему в челюсть, и он почувствовал, как у него зашатался зуб.

Такого просто не могло быть! Как могло случиться, что вновь поступившего пациента заперли в камере наедине с жаждущим убийства сумасшедшим?

Его крики о помощи здесь вряд ли кто-нибудь услышит. К тому же для того, чтобы закричать, у него не хватало воздуха, а лежа на полу, он не мог для привлечения внимания дотянуться до какого-нибудь предмета, чтобы опрокинуть его или запустить им в дверь.

Один глаз у него заплыл, и он им больше не видел, но вторым с ужасом заметил, как Армин снял с себя носок, чтобы, скорее всего, заткнуть ему рот.

– Стой! – выдохнул Тилль, но его возглас больше походил на непонятное хрюканье, чем на членораздельную речь.

Между тем Вольф начал приближаться, и среди всех обрывков мыслей, кружившихся у Тилля в голове, почему-то все отчетливее стал проступать образ контролера в метро, который на вопрос корреспондента телевидения о том, что бы он мог посоветовать пассажирам, подвергшимся нападению хулигана в общественном транспорте, ответил: «Необходимо сбить противника с толку!»

– Твоя мать! – прохрипел Тилль настолько громко, насколько смог.

Его хрип больше походил на шепот. Но тем не менее это бессмысленное восклицание возымело действие и действительно сбило обидчика с толку.

– Что? – переспросил Армин, и его сжатая в кулак рука остановилась, не дойдя до лица Тилля. – Что там насчет моей матери?

Наступил тот самый момент, который по совету контролера надо было использовать, чтобы сбежать от нападавшего. Однако такой возможности у Тилля не было, и он решил спасать свою жизнь не бегством, а разговором.

– Я отвечу, скажи мне только почему, – заявил он.

– Что почему?

– Что ты имеешь против меня?

– За один только этот вопрос ты заслуживаешь смерти!

С этими словами Армин схватил Тилля за повязку, нагнул его голову назад и собирался уже запихать в качестве кляпа носок в его окровавленный рот. Однако Беркхоффу все же удалось задать Вольфу очередной вопрос:

– И вообще, откуда ты меня знаешь?

Эта фраза, казалось, сбила Армина с толку еще больше, чем упоминание о его матери.

– Я знаю всех таких типов, как ты, – наконец ответил он. – Всех вас, засранцев, во всем мире. Все вы одинаковы!

– И все же откуда?

– Откуда я тебя знаю?

Тилль кивнул.

К его облегчению, вопросы, казалось, возымели действие, и Армин вторично был сбит с толку. Он отпустил голову Беркхоффа и даже отступил на шаг. Вольф почесал шею и нахмурил лоб, словно всерьез задумался над ответом, а когда его произнес, то смысл сказанного Тилль не понял.

– Мой отец был исследователем, – заявил Армин.

– Кем? – переспросил Тилль и тут же чуть было не откусил себе язык.

«Хватит трепаться, идиот! – мысленно сказал он сам себе. – Дай ему возможность говорить! Не прерывай его!»

Вольф на секунду рассмеялся, а затем зло сказал:

– Ты понятия не имеешь, о чем я говорю, да? Хорошо, сейчас я помогу тебе прочистить мозги!

С этими словами он ударил Тилля ногой в промежность, и Беркхоффа пронзила такая острая боль, которая не шла ни в какое сравнение с той, что могла бы возникнуть, если бы на него вылили зажигательную смесь и подожгли ее. Боль походила на запертое дикое животное, пытавшееся в панике вырваться на свободу, бросаясь во все стороны.

У него перехватило дыхание. Он взвыл и захрипел одновременно, стараясь прижать ладони к больному месту, но это помогало так же, как опрыскивание водой из маленького пульверизатора в борьбе с огненным валом пожарища, бушевавшего во всей нижней части его живота. Не помогали ни руки, ни попытка придать себе другую позу. Здесь мог выручить только укол обезболивающего прямо в яички.

– Вот это правильно! – захохотал Армин. – Подержись в последний раз за свои яйца, ведь они тебе, Винтер, больше никогда не понадобятся. А пока ты обжимаешь свои мягкие части, возможно, тебе будет проще понять, как мне пришлось страдать из-за таких засранцев, как ты.

Мир, и без того сузившийся для Тилля до размеров камеры площадью в девять квадратных метров, наполнился неописуемыми мучениями и начал, ко всему прочему, вращаться, как вагончик в карусели. Во рту он ощущал привкус соляной кислоты, что, вероятно, было связано с тем, что его только что стошнило. Однако это было только предположением.

Его собственное «Я» расщепилось на две половинки, причем одна из них плавала в море боли, а другая витала где-то рядом. При этом, словно шум прибоя, откуда-то издалека до него доносился голос Армина Вольфа:

– Как я уже говорил, мой отец был исследователем, и основной областью его исследований являлась боль. Он хотел выяснить, насколько его сын может противостоять ей. Из университета его выгнали, поскольку папаша проявлял слишком большой интерес к различным частям трупов при изучении патологии. Даже бундесвер не захотел видеть его в качестве студента-медика. Поэтому ему пришлось учиться на дому, а самым его любимым учебным объектом был я.

Тут Армин Вольф наклонился к Тиллю и даже ухмыльнулся.

– Ну что, боль утихает? – спросил он и по-отцовски похлопал Беркхоффа по плечу.

Тилль же лежал на боку и учащенно дышал, испытывая что-то наподобие схваток при родах.

– А вот мой папа не давал боли утихать, – продолжал откровенничать Армин. – В частности, он хотел поэкспериментировать, как долго его мальчик сможет выдержать, не ходя в туалет. Для этого папа привел меня в свою мастерскую в подвале, привязал к железной кровати и перетянул мой маленький член проклятым шпагатом.

Сказав это, Армин распрямился и принялся ходить взад-вперед перед Тиллем, который в тот момент был уверен, что больше в своей жизни не сможет сделать ни шагу.

– Через день я сходил от боли с ума и кричал, зовя свою мать. Но она не пришла, а через шестьдесят три часа мой мочевой пузырь лопнул.

«О боже!» – подумал Тилль.

Если то, что сказал этот сумасшедший, являлось правдой, то те муки, которые Беркхофф только что пережил, не шли ни в какое сравнение с тем, что довелось испытать Армину, когда он был маленьким мальчиком.

– С тех пор не проходит ни одного дня, чтобы я не вспоминал о своем дорогом отце, – между тем продолжал говорить Вольф. – Точнее, три раза на дню по три четверти часа. Ровно столько времени уходит на то, чтобы опорожнить мой больной мочевой пузырь.

Пока Вольф говорил, Тиллю удалось отползти к внешней стене и даже сесть прямо, вытянув ноги.

– Я не понимаю, какое отношение это имеет ко мне, – прохрипел Беркхофф и сплюнул кровяной сгусток на пол.

«Когда же наконец вернется Симон?» – с тоской подумал он, понимая, что сорок пять минут могут продлиться еще очень долго, и чувствуя себя постаревшим сразу на несколько лет.

– Я ненавижу всех мучителей детей, – вместо ответа на вопрос Тилля заявил Вольф.

– И что?

– А вот что! – воскликнул совсем потерявший рассудок мужчина и вновь пнул Беркхоффа ногой в бок, правда, уже не столь сильно.

«Эй, эй! Я люблю детей. У меня есть свои, и я бы никогда ничего плохого им не сделал!» – хотел уже сказать Тилль, но потом вспомнил, что должен говорить не за себя, а за Патрика Винтера, то есть за человека, о жизни которого он толком ничего не знал.

«Скания, под какой личиной ты меня сюда доставил?» – подумал Беркхофф, и тут ему вспомнились слова руководителя клиники, когда он спросил ее насчет Трамница.

А сказала она так: «Странно, что именно вы задали этот вопрос».

Тогда Тилль решил прояснить этот вопрос у Вольфа.

– Что я сделал? – спросил он Армина.

– Ты что, чокнутый? – удивился Вольф и постучал себя по лбу, по-видимому не осознавая всей комичности ситуации.

Действительно, ставить такой вопрос в психиатрической лечебнице было по меньшей мере странно. В этот момент в глазах Тилля стало темно, и он решил солгать:

– Я… я… Доктор Зенгер говорит, что у меня амнезия.

– Чего?

– Лекарства. У меня непереносимость уколов с успокаивающими средствами, – продолжал сочинять Тилль дальше. – Я больше ничего не помню о том, что предшествовало моему здесь появлению.

– И не знаешь, почему ты здесь? – спросил Армин, посмотрев на Беркхоффа так, как смотрит отец на сына, уличив его во лжи.

– Не совсем так. Я помню, что пытался себя сжечь, только теперь не знаю, что явилось причиной этого.

– Гм.

Армин посмотрел в окно, где, словно мухи, попавшие на ветровое стекло мчащегося автомобиля, плющились капли дождя размером с монету, и отошел. Он молчал довольно долго, и в камере слышались только завывания ветра снаружи и тяжелое дыхание Тилля. Затем Вольф произнес:

– Хорошо, у тебя есть пять минут.

– На что?

– Чтобы прочесть это.

С этими словами Армин снял с себя спортивные штаны, затем трусы и широко расставил ноги. Потом он наклонился и засунул пальцы себе в анальное отверстие. Через мгновение у него в руках оказался презерватив, который в тусклом свете смотрелся как заплесневелая сосиска. Тогда Вольф раздвинул резиновое кольцо, вытащил наружу напоминавший сигарету свернутый в трубочку листок бумаги и протянул его Тиллю.

Преодолевая отвращение, Беркхофф начал кропотливо разворачивать теплый и влажный на ощупь листок.

– Что это, черт возьми? – не выдержал Тилль.

– Не доставай меня! – фыркнул Армин. – У тебя пять минут. Читай! А после я покажу тебе, что такое настоящая боль!