Текст книги "Возможная жизнь"

Себастьян Фолкс
Возможная жизнь

Sebastian Faulks

A Possible Life

Copyright © Sebastian Faulks 2012

Иллюстрация на обложке: © Tina Hillier

© С. Ильин, перевод на русский язык, 2015.

© Перевод, оформление, издание на русском языке. Издательство «Синдбад», 2015.

Посвящается Лоренсу Юлтену

О, как мы лжем…

Часть I
Другой человек

Предполагалось, что Джеффри Тальбот выучится на филолога, однако в университете он занимался по большей части спортом. Дважды он попадал в первый состав крикетной сборной, однако в центральном матче на стадионе «Лордз» его место занял «Крошка» Трембат, не человек – глыба, еще тогда замеченный ланкаширскими букмекерами. Что касается регби, то хотя стремительные отборы мяча, которыми Джеффри блистал в студенческих играх, и принесли ему право выступать за университет против «Рослин-Парка», но на «Туикенем» фланкером тем не менее отправился бакалавр из Родезии.

Джеффри эта двойная неудача нимало не удивила. Гемпширская школа без пансиона внушила своим ученикам, что в жизни им придется довольствоваться средними ролями. Отец Джеффри спекулировал на Лондонской фондовой бирже и надеялся, что сын, выучив языки, попадет когда-нибудь на дипломатическую службу. Мать, уроженка Лиможа, никаких честолюбивых надежд насчет Джеффри не питала: главный интерес ее жизни состоял в разведении породистых такс, вследствие чего дом Тальботов близ заповедника Твайфорд-Даун вечно наполняло щенячье тявканье.

Окончив университет, Джеффри заглянул в комиссию по распределению, где джентльмен с трубкой выдал ему брошюрки «Шелл» и «Империал Тобакко».

– Вид у вас импозантный, – сказал он. – Думаю, сможете сделать карьеру в промышленной сфере.

– А как насчет дипломатической службы?

– Ну, против высшего спортивного образования там возражать не станут, – да о нем и спрашивать не станут, – а вот экзамен у них каверзный.

И вот в сентябре 1938 года после череды неудач Джеффри очутился в одной из ноттингемпширских начальных школ для мальчиков, где ему предстояло преподавать французский, латынь и элементарную математику. Директор школы побеседовал с ним в конторе лондонского агентства по подбору учителей и нанял, не сходя с места.

Привокзальное такси проехало через предместья шахтерского городка, а затем по мере приближения к Крэмптону с дороги открылся вид на поросшие дубами и буками холмы. Школа стояла на возвышенности, над речкой с быстрым течением – притоком Трента; такое расположение и одинокая кирпичная башенка делали ее, что называется, командной высотой; сложенные из серого камня стены школьного здания оплели ползучие растения, а окна были стрельчатые, с каменным средником и свинцовым переплетом. Супруга директора, миссис Литтл, отвела Джеффри наверх, в выделенное ему жилище. Это была женщина на седьмом десятке, и пахло от нее лавандовой водой и мятой.

– Комната невелика, – сказала миссис Литтл, – однако холостякам выбирать не приходится. Мальчики возвращаются завтра, но сегодня к шести в столовой подадут чай, и вы сможете познакомиться с коллегами. Насчет ужина похлопочите сами. Выпивать в здании школы не разрешается, однако против посещений «Герба Уитби» директор не возражает.

Единственное в комнате подъемное окошко выходило в парк, больше похожий на лес. В комнате имелся комод, неглубокий стенной шкаф с перекладинкой для вешалок, книжный шкаф на четыре полки и узкая кровать. Когда дом принадлежал богатому семейству, подумал Джеффри, здесь спала горничная. Обстановка комнаты, казалось, диктовала распорядок предстоящей жизни. Полки книжного шкафа необходимо будет заполнить, а читать он будет при свете вечернего солнца, сидя вот в этом кресле, покрытом просторным чехлом в цветочек; он попросит университет прислать его книги и даже, может быть, перечитает Шиллера и Расина; да, пожалуй, и в городке найдется библиотека, выдающая книги на дом. Он и представить себе не мог, что станет школьным учителем, однако теперь эта роль ощущалась такой же легкой, как черная мантия, которую он повесил на дверь.

Разговор с директором Крэмптонского аббатства получился недолгим. Капитан Литтл, высокий седой мужчина в роговых очках, одно стекло в которых было затемнено, дал понять, что главная задача Джеффри – повысить уровень игры школьных спортивных команд. «Знаете, родители надеются, что мы хоть несколько матчей выиграем, – сказал он. – Мы уж двадцать с лишним лет не брали верх над „Бирвуд-Холлом“».

Достав из чемодана единственный костюм и запасную твидовую куртку, Джеффри решил прогуляться по территории. Под дубом, росшим рядом с крикетным полем, он наткнулся на деревянную скамью с табличкой «Дж. Д. Фармингтон, 1895–1915». «Сражение при Лосе, – подумал он. – Может быть, угрюмость капитана Литтла и его незрячий глаз как-то связаны с войной?» Отец Джеффри воевал во Франции пехотинцем, но о войне ничего не рассказывал, разве что бормотал про газы, заходясь в приступе кашля, да пренебрежительно высказывался о немецких собаках жены.

Джеффри взглянул направо, где площадка вплотную подходила к деревянному павильону. И представил себе, как открывающие игру бэтсмены выходят, нервничая, в центр поля, чтобы попасть под обстрел первых боулеров «Бирвуд-Холла». Всего несколько недель назад и сам он выходил вот так сырым гилфордским утром навстречу Альфу Гоуверу и его зятю Эдди Уотсу из Суррея – и взял всего двенадцать мячей, да еще и получил болезненный удар в предплечье. Джеффри не знал, хватит ли его знаний о регби и крикете, чтобы стать хорошим тренером, но настроить дюжину мальчишек на борьбу вряд ли так уж трудно.

Маленькое футбольное поле окаймляли деревья. В их кронах возились дикие голуби и шумные дрозды. Поколение за поколением приходят и уходят в подобные места, думал Джеффри; в распахнутые парадные двери, обитые железом, с крепкими железными засовами, вбегают мальчишки, и каждый думает, что только с ним приключилась такая беда – он разлучен с матерью и домом и угодил под власть непонятных правил, – и каждый надеется, что скоро все это неприятное как-нибудь пройдет. Ребенок и вообразить не может, что его переживания вовсе не уникальны и что со временем они выродятся в нечто и вовсе безличное – так же, как его слезы, испарившись, станут частью облаков. Джеффри любил поэзию и втайне мечтал научиться писать стихи в духе Руперта Брука, однако плодов своих студенческих усилий никому не показывал, даже друзьям по собиравшемуся раз в неделю читательскому клубу «Марвелл».

Когда он направился обратно к школе, чтобы выпить чаю, задул легкий ветерок; Джеффри шел к террасе по кривой, нелепо вымощенной дорожке и думал о том, что вот сейчас ему предстоит знакомство с опытными представителями его новой профессии. Толкнув высокие дубовые двери столовой, он увидел длинный стол, часть которого покрывала скатерть в красную клетку. В столовой никого не было; Джеффри вошел и уселся в блеклое кресло. Из распахнутых дверей кухни появилась всклокоченная женщина в синем комбинезоне. Она принесла тарелку и молча поставила перед Джеффри: две разогретые сардинки на половинке ломтика поджаренного хлеба. Затем взяла со стола чайник и налила полную чашку красновато-коричневого чая. Джеффри, успев проголодаться, пока ехал из Гемпшира, быстро расправился с сардинами и задумался, хватит ли их ему до конца дня. Он уже собрался покинуть столовую, когда двери распахнулась снова и вошел лысый мужчина в твидовом костюме и коричневых брогах на толстой резиновой подошве.

Вошедший протянул руку и представился:

– Джеральд Бакстер. Классическая литература и крикет в младших классах.

Женщина принесла сардины и ему.

– Спасибо, Элси, – сказал Бакстер. А когда она удалилась на кухню, сообщил, понизив голос: – Их тут в сумасшедшем доме набирают. Вы, наверное, видели его, когда ехали с вокзала. Старый местный приют для умалишенных. Они вполне безобидны. Если не считать одной – влюбилась в нашего математика и попыталась проткнуть его церемониальной шпагой, что висит у нас над камином. Но это еще до меня было. В паб заглянуть не желаете?

– А это разрешено?

Бакстер улыбнулся. Зубы у него были желтые, а один клык оказался жутковато-черным.

– Старушка Литтл вас уже предостерегла? Нет, это вполне в порядке вещей. Просто не надо соваться в «Зайца и гончих», чтобы не напороться на Долговязого Джона. Он с нижними чинами не бражничает.

– Долговязый Джон?

– Наш директор. Прозван в честь Долговязого Джона Сильвера.

И Бакстер прикрыл ладонью глаз, изобразив пирата.

«Герб Уитби» находился в пятнадцати минутах ходьбы вниз по склону. Ресторанный зал оказался большой безликой комнатой с несколькими раскрашенными фотографиями старых автомобилей на стенах и маленьким угольным камином; по другую сторону раздаточной виднелся бар, в котором мужчины в кепках пили темное пиво без пены. Джеффри понял, почему мистер Литтл предпочитал «Зайца и гончих» с окнами, застекленными донышками бутылок, и разноцветными фонариками.

– Раньше преподавали где-нибудь?

– Нет, это моя первая работа.

– Жить тут можно. Особенно человеку с деньгами.

– У меня их, к сожалению, нет.

– И у меня тоже, – сказал Бакстер. – Дам вам совет. Не пытайтесь стать заведующим отделением или кем-нибудь в этом роде. Иначе вся ваша жизнь сведется к расписаниям и совещаниям. Оставайтесь рядовым пехотинцем. Преподавайте нашим маленьким паршивцам и смывайтесь сразу, как прозвенит звонок. Так уж и быть, выпью еще полпинты.

Хоть Бакстер и уверял, что больше половины пинты обычно не употребляет, за два часа ему удалось управиться с дюжиной таковых, оплаченных по большей части Джеффри.

– По-моему, ваш черед платить, Тальбот, – говорил он. – Примем – для общей ясности головы.

Поднимаясь на холм, он шумно отдувался.

– Я бы завел машину, будь она мне по карману. Вниз-то спускаться я не против, а вот в гору лезть сил моих нет. Я ведь ранен был.

– Где?

– Состоял в «Бекасах».

– В «Бекасах»?

– Часть тринадцать-двадцать пять. Больше меня не призовут, уверен. Староват.

Они вошли на территорию школы, часы пробили девять.

– Вас в изолятор засунули? – спросил Бакстер.

– Да.

– Я так и думал. А моя комната в другом конце дома, только надо спуститься на один пролет. Завтрак в семь тридцать. Может, заглянем потом в «Герб»? Я обычно пропускаю стаканчик сухого мартини перед утренней службой.

Джеффри проучительствовал всего год, когда разразилась война. Он пошел к Долговязому Джону Литтлу и попросил об увольнении, чтобы записаться добровольцем в армию.

– Вы могли добиться на этой работе многого, – сказал Литтл. – Вы учитель от бога. И мальчики вас слушаются.

– Надеюсь вскоре вернуться назад, – ответил Джеффри.

Он действительно и понятия не имел, сколько времени продлится война. Полагал, что, раз русские и американцы в ней не участвуют, все ограничится жестокими, но недолгими боями в Европе. Скандинавы серьезного сопротивления оказать не смогут, зато на французов положиться можно – они сумеют продержаться до прихода британского подкрепления. А потом он возвратится сюда и снова будет тренировать сборную, которая в первое же лето добилась ничьей с «Бирвуд-Холлом», а может, и сам попробует поиграть во второй сборной Ноттингемшира.

– Мне будет дьявольски трудно найти сюда молодого учителя, – сказал Литтл. – В прошлую войну моему отцу пришлось заманивать пенсионеров. И ничего, дело пошло, наши мальчики на шаг опережали «Хиллард» и «Боттинг». Правда, у меня еще остается Бакстер.

– Да, полагаю, он свое уже отслужил.

– О господи, так он и вам эту чушь насчет «Бекасов» скормил? – спросил мистер Литтл. – Он хромой от рождения и к фронту дальше Этапля не приближался. Служил интендантом, заведовал нашим снабжением. Его вины тут нет.

– А вы, сэр? – Джеффри решил, что сейчас самое подходящее время для такого вопроса. – Где служили?

– В Меспоте.

– Простите?

– В Месопотамии. На Западный фронт, по счастью, не попал. Это, – он указал пальцем на глаз, – малая плата за такое везение. С вами все обойдется, Тальбот. На этот раз окопов не будет. Все больше танки, передислокации да бомбежки с больших высот. Пишите нам, если возникнет такое желание. Не сомневаюсь, миссис Литтл будет рада получить от вас весточку. Она к вам неравнодушна.

– Спасибо, сэр. Непременно.

Как выпускник солидного университета, Джеффри рассчитывал на офицерское звание. А из преданности графству, в котором родился, он предложил свои услуги полку герцога Гемпширского, в 1743 году покрывшему себя славой в Деттингенском сражении – во время Войны за австрийское наследство (какое отношение, интересно, это наследство имело к гемпширскому Мичлдеверу, дивился Джеффри), – а в 1762-м при осаде Гаваны, где понес тяжелые потери от дизентерии. В последовавших за Ватерлоо несчетных перетрясках пехотных частей полк распускали и собирали вновь, и к 1939 году его личный состав стали именовать просто «мушкетерами».

После четырех месяцев, проведенных в офицерской кадетской школе Колчестера, где ему преподавали основы руководства боевыми подразделениями («Всегда разрешайте солдатам курить во время инструктажа», «Первое, что происходит в бою, это поломка рации»), Джеффри получил назначение в 1-й батальон, расквартированный в Норфолке. Уезжая из Софэма, он смотрел, как за окном поезда взращенные песчанистой почвой сосновые леса сменяются иным ландшафтом, угрюмым, столетиями не менявшимся, ушедшим в себя, точно его обитателям нечасто удавалось расшевелить себя настолько, чтобы совершить путешествие в Кингз-Линн, не говоря уж о дальней дали вроде Лондона. Джеффри достал из чемоданчика записную книжку и приступил к сочинению очередного секретного стихотворения – пользуясь карандашом, дабы ластик в дальнейшем мог скрыть следы первого неуклюжего наброска.

 
Боярышника вешний снегопад,
Слепящий неуемной белизной,
Давно погас: шипы в листве сквозят,
И чудный край скользит во мрак ночной[1]1
  Здесь и далее, если не оговорено особо, перевод стихотворений Е. Чевкиной.


[Закрыть].
 

«Чудный край» звучало несколько старомодно, но отражало искреннее чувство Джеффри – внезапную любовь к этой никогда им прежде не виданной области Англии, любовь, лишь усиливающуюся от мысли о скорой беде, что обрушится сюда с неба. А вот в «неуемной белизне» слышалась некая неприятная вторичность, быть может, обязанная своим происхождением «буре желтизны и красноты» Шелли[2]2
…То бурей желтизны и красноты,То пестрым вихрем всех оттенков гнили;То голых пашен черные пласты.П. Б. Шелли «Ода западному ветру». Перевод Б. Пастернака.

[Закрыть].

Пристанищем для насчитывавшего 650 человек батальона служило обветшалое поместье времен королевы Анны, предложенное армии его впавшим в бедность владельцем. Спальни предназначались «для использования офицерами», надворные постройки, амбары и конюшни были заполнены койками и самодельными кроватями нижних чинов, а военврач устроил свою приемную в бывшей буфетной. Полученный Джеффри приказ гласил: явиться к обеду в офицерскую столовую, оборудованную в прежней библиотеке – уютной комнате с большим облицованным мрамором камином, над которым висело пурпурное с золотом знамя «мушкетеров». Здесь стояли шкафы с дубовыми фасадами, а двойные двери вели из библиотеки в гостиную – как выяснилось, единственную комнату, которую хозяин дома мог позволить себе отапливать и вообще поддерживать в жилом состоянии.

Стараясь не выдать охватившей его растерянности, Джеффри взял коктейль у официанта, как вдруг увидел знакомого. Спиной к камину стоял и вызывающе попыхивал сигаретой монументальный «Крошка» Трембат.

– А ты-то как тут оказался, Тальбот? – осведомился он.

– Полагаю, так же, как ты.

– Я-то сюда по оплошке попал, – сказал Трембат. – Хотел во флот – опоздал. Подался в артиллерию – провалил экзамен по тригонометрии. Теперь вот в пехоте, черт ее подери. Скот на убой, правда же?

Джеффри почувствовал раздражение, словно уже успел ощутить себя истинным «мушкетером».

– Полагаю, мы с тобой окажемся в одной спальне, – безразличным тоном заметил он.

Трембат смерил Джеффри взглядом – перспектива его явно не радовала.

– Наверное, – в конце концов ответил он. – По мне, главное – поскорее выбраться отсюда, черт побери.

На пятый день состоялась «ночная операция», на время которой младшие офицеры впервые получили под свое начало нескольких рядовых и никакие старшины за ними не присматривали. Им надлежало с помощью компасов и карты, но без фонарей найти путь к скрытой позиции врага в точке Х и захватить там, паля холостыми патронами, нацистский флаг. Эта первая часть учения предположительно должна была занять четыре часа, в пункте Х их ожидал приказ на остаток ночи, кульминацией которой стала бы благополучная доставка нацистского флага на скрытую позицию Y. Трембат и Джеффри отвечали за действия отряда А, однако существовал и второй отряд, Б, каковой, естественно, попытается добраться до места первым.

В пять, когда уже почти стемнело, оба начали чернить лица жжеными пробками от бутылок, опустошенных ими предыдущим вечером в столовой.

– Вполне подобающие поминки, реквием по убогому рейнвейну, – заметил, натирая лоб, Джеффри.

– Иди в задницу, Тальбот, – отозвался Трембат.

Три с половиной часа они топали по сельским просторам Норфолка к морю, солдаты тащили тяжелые вещмешки и жаловались на запрет курения.

– Вы отлично знаете, черт побери, что после наступления темноты ничего светиться не должно, – говорил им Трембат. – Пошевеливайтесь, иначе нас вторая команда обскачет.

Джеффри было поручено работать с картой при свете всего лишь зимней луны – дело непростое. В конце концов они вышли на дорогу с травянистой обочиной, что вела к какой-то деревне.

– Господи боже, Тальбот, – сказал Трембат, когда все опустились на траву. – Нам положено двигаться по пересеченной местности, а не по треклятым шоссейкам.

– Какая же это шоссейка? Обычный проселок.

– Ладно. Дай-ка мне карту.

Трембат завозился с большим листом бумаги, Джеффри огляделся по сторонам. И вроде бы различил за дорогой чуть покачивающуюся на ветру вывеску сельской харчевни. И тихо пошел к ней, пока Трембат пытался удовлетворительным для него образом расправить карту на траве. Из-за окон, затянутых черной тканью, до Джеффри донесся звон сдвигаемых стаканов, негромкие, спокойные голоса беседующих мужчин. Он посмотрел на свои часы – светящиеся стрелки показывали 20.45, – повернул ручку входной двери и прошел по короткому, облицованному плиткой коридору в зальчик с деревянными столами и скамьями и маленьким окошком раздаточной. Когда он попросил пинту наилучшего горького и бармен склонился над краном деревянного бочонка, в зале наступило молчание.

Опустив бокал на стойку, бармен спросил:

– «Лорда Нельсона» к пиву не желаете?

– Да, будьте любезны, – ответил Джеффри.

Он полагал, что так называется сэндвич или пирог, но получил рюмочку отдающей гвоздикой жидкости. Пиво оказалось хоть и не пенистым, но свежим; «Лорд Нельсон» – сладким и ароматным. Две минуты спустя Джеффри вновь присоединился к Трембату – готовым к предстоящему сражению.

– Извини. Зов природы. Ну что?

– Думаю, нам следует двигаться по этой тропе. – Трембат постучал пальцем по карте. – А после свернуть на пересеченную местность.

– Отлично, – сказал Джеффри. – Бери карту на себя, а я пойду сзади, буду подгонять отстающих.

– Постой, Тальбот, я…

– Да я не против. Твоя очередь. Пошли. Бойцы, становись, пожалуйста. Выступаем.

Вновь избранный маршрут вел через раскинувшееся за пабом поле, а оттуда в рощицу, где Трембат при свете горящей спички сверился с компасом.

И шумно втянул воздух.

– Думаю, враг основательно окопался. Построил дот где-нибудь в глухом лесу, в этакой природной фортификации. Такова моя догадка. Полагаю, нам следует двигаться в этом направлении, норд-норд-вест, примерно вон туда…

Последовал еще один час марша по полям, преодоления изгородей, перегруппировок, подсчета по головам и ворчливых жалоб. Началось болото, идти стало тяжелее. Джеффри, шагавший теперь вместе с Трембатом во главе отряда, пытался представить себе, как воспринимают нынешнее испытание солдаты, не имевшие в отличие от него возможности подолгу заниматься спортом; среди них были явные горожане, которым десятимильный пеший поход наверняка стоил немалого труда. А теперь они брели еще и по колено в воде. Джеффри окунул в нее пальцы, лизнул: соленая.

Тут грунт под ногами снова изменился: стал суше, потом пошел песок. Впереди в зимней темноте Джеффри различил некие неровности местности – не то чтобы холмы, скорее насыпи или дюны.

К тому же он почувствовал под ногами нечто странное и притом знакомое; спустя мгновение он сообразил: это приморское поле для гольфа. Флажков, которые подтвердили бы его догадку, Джеффри не видел, обслуга несомненно убирала их на ночь, однако отметил, что подстриженная трава, по которой все они шагали, сменилась неровным грунтом. Джеффри не сомневался, что ярдах в двухстах впереди, в дюнах, они выйдут на участок еще более короткой травы: на грин.

– Трембат?

– Да?

– Ты понял, где мы?

– Да, мы следуем на северо-северо-запад по азимуту…

– Нет. Еще точнее. И простыми словами.

– О чем ты, к дьяволу, толкуешь, Тальбот?

– Мы приближаемся к восьмой лунке Бернэма.

– Норфолкский Северный королевский клуб?

– Именно.

Трембат ничего не сказал, только закряхтел.

– Видишь, вон там, вдали торчит какое-то сооружение? – спросил Джеффри. – Судя по виду, сколочено из железнодорожных шпал и засыпано песком.

– Смутно, – уклончиво ответил Трембат.

– Мне вот интересно: тебе не кажется, что это и есть вражеский дот? – осведомился Джеффри. – Природная фортифика.

– Тише, Тальбот. Если мы не поспешим, отряд Б нас обштопает.

И тут в полумиле к востоку от них началась винтовочная пальба.

– Похоже, мы уже опоздали, – заметил Джеффри.

– Быстрее, – сказал Трембат, – передвигаемся вон туда и нападаем на них.

– Берегом идти нельзя, – отозвался Джеффри. – Там патрули.

– Уверен?

– Да. Сержант Тёрнбулл прямо так и сказал: «Держитесь подальше от пляжа, мистер Тальбот».

– Он и вправду назвал тебя «мистером»?

– Да. Послушай, нам надо вернуться тем же путем и свернуть на береговую дорогу к Уэллсу. Стреляют недалеко.

– Так пошли, – сказал Трембат. – Вперед, черт подери!

– Сейчас мы на восьмом фервее, значит, если срезать.

– Мне не требуется лекция по устройству поля для гольфа. Я здесь за университет играл.

– Только не говори мне, что ты входил в сборную по гольфу, – сказал Джеффри.

Солдаты развернулись, построились и зашагали назад, однако им пришлось остановиться, не дойдя до седьмой стартовой площадки. И заболоченную почву, и те места, где вода доходила до колена, теперь поглотило море.

– Мы отрезаны, сэр, – сказал рядовой Хилл, по прозвищу Пыхтела; в мирной жизни он торговал табаком. – Тут черт-те какие приливы. Местами глубина до шести футов доходит.

– Откуда вы знаете? – спросил Трембат.

– Ездил сюда отдыхать, сэр.

– Ну, значит, придется идти вброд.

– Вброд не пройдем, сэр. Слишком глубоко. А у нас не все плавать умеют.

– Не говорите ерунды, рядовой. Тут всего несколько ярдов. Вперед. Двигаемся. Это ко всем относится.

Подняв винтовки над головами, «мушкетеры» неохотно вошли в ледяную воду прилива, отрезавшего восьмую лунку от большой земли.

Ноги Джеффри заскользили, и он поплыл неуклюжим брассом к высотке по ту сторону протоки. Большим любителем морских купаний он никогда не был, да и вода показалась ему невыносимо холодной. И не только ему, судя по выкрикам и стонам барахтавшихся в ней солдат.

Чтобы согреть свое вымокшее и продрогшее войско, Трембат приказал ему бегом вернуться к береговой дороге, соединяющей Бранкастер с Уэлсом. Добравшись до нее, солдаты получили разрешение закурить; Джеффри видел: входя в воду, они с хозяйской рачительностью засовывали пачки сигарет под пилотки.

Приказ Трембата показался Джеффри почти гениальным. Прежде он думал, что все хитроумие Крошки ограничивается умением оставить своего товарища по команде под ударами быстрого боулера, а самому спокойно отбиваться от неопытного увальня, посылающего мяч с отскоком слева; о способности же Трембата к столь глубокому постижению солдатских чаяний и не подозревал. Через несколько минут, покурив и обсохнув на обочине, отряд вроде бы пришел в себя Джеффри вернулся к исполнению обязанностей топографа, и вскоре отряд А, подмерзший, но бодрый духом, достиг точки Х – телефонной будки, возвышавшейся между дорогой и Гаванью, как именовали местные жители кусок берега, отведенный под причал и якорную стоянку. Здесь, перед марш-броском в пункт Y, солдат ожидал горячий шоколад, пироги со свининой и пополнение запаса сигарет.

От купанья в холодной воде и никотина настроение у всех поднялось – бойцы стремились обойти отряд Б и чутко ловили каждый приказ. Они бегом пересекли участок, примыкавший к внушительному особняку, в темноте напоминавшему гемпширский приют для душевнобольных, – не хватало лишь водонапорной башни с западной стороны. В час ночи отряд отыскал точку Y– в вишневом саду при часовне Девы Марии Уолсингемской, а еще через час напал из устроенной на обочине засады на ничего не подозревающий отряд Б и после громовой перестрелки и неистовой рукопашной отбил у него нацистский флаг. И только с рассветом, добравшись до штаба батальона, Трембат обнаружил, что одного бойца не хватает: А. Дж. Пыхтела Хилл не отозвался на перекличке.

После завтрака по следу отряда отправили было грузовик с поисковой группой, но дали отбой: в штаб батальона поступил телефонный звонок. Какой-то гольфер ни свет ни заря пошел искать свой мяч на неровной площадке седьмой лунки и обнаружил тело утонувшего солдата, видимо, оставленное отливом несколько часов назад. Джеффри и батальонного врача отрядили забрать тело и как можно незаметнее доставить в штаб; клуб всегда гордился тем, что любая игра в нем завершается быстро (партии двое на двое там были запрещены), а секретарь его переживал главным образом о судьбе предстоящих состязаний за «медаль месяца».

– Вони теперь не оберешься, – предположил Джеффри.

– Да уж я думаю, – согласился врач, человек, к несчастьям привычный. – О командовании ротой можете забыть. Вас с Трембатом, глядишь, еще и под суд отдадут.

– О боже. Кому-то же придется написать его жене.

– Уж это точно. Боюсь, он был последним из норфолкских Хиллов.

Учитывая неопытность обоих провинившихся офицеров и ходатайство, поданное в штаб бригады их непосредственным начальником, военного суда Трембат и Тальбот избежали, но им ясно дали понять: возможности получить повышение в полку теперь не предвидится. На захват дальних земель или на престижные курсы переподготовки их отправят последними, а первыми – на охрану какого-нибудь газового заводика.

Тем временем батальон, как и все пехотные части, не высадившиеся в Нидерландах и избежавшие Дюнкерка, проводил одно учение за другим; солдаты хорошо натренировались, но все еще продолжали ждать; сидели, разочарованные, в Линкольншире, Норфолке, на шотландских нагорьях, – точно подготовленные спортсмены на старте, который бесконечно откладывался. Они завидовали небольшой диверсионной группе, которая отправлялась в Западную Африку разорять заморские владения вишистов, а сами продолжали бить баклуши с оружием и без: строевая подготовка, тренировка и питание – вот и все. Для Джеффри это ожидание омрачалось еще и тем, что он знал: когда будет «дана отмашка», ему отведут всего лишь вторую роль. Нацисты уже овладели всей Европой; Франция не оказала им сопротивления, которого ожидал Джеффри, выросший на рассказах о подвигах французов на Марне. Прославленная держава петеновского Вердена – даром что во главе ее встал ныне сам старик Петен, – пала всего за несколько дней. Британия пребывала в полной морской блокаде, установленной немецким флотом, а главные города бомбили каждую ночь.

И, потому услышав в сентябре, что в Лондоне формируются иррегулярные войска, чтобы изматывать немецких оккупантов в Европе, Джеффри взял отпуск на двое суток и отправился предложить свои услуги на некую квартиру в Мэрилебоне, где его встретил крупнозубый джентльмен, назвавшийся мистером Грином. В Лондон Джеффри попал впервые с начала бомбежек и был поражен ущербом, нанесенным столице люфтваффе. Почти весь Вест-Энд точно вымер – заколоченный досками, съежившийся, потрясенный. На Пикадилли и улицах Сент-Джеймса во множестве объявились совершенно новые люди: исполненные сознания собственной значимости господа определенного возраста в мундирах служб ПВО и Вспомогательной пожарной; спешащие в офисы Уайтхолла молодые женщины в деловых костюмах и нейлоновых чулках; изнывающие от безделья мужчины в помятых рубашках и костюмах в черную и белую полоску.

– Ну-с, что поделывает ваша часть? – спросил мистер Грин, указывая Джеффри на стул. Несмотря на штатского «мистера», одет он был в форму пехотного майора.

– Ждет приказа к выступлению, сэр.

– Как и вся армия, – улыбнулся мистер Грин. – А вам, сколько я понимаю, на месте не сидится?

– Да. Пожалуй.

– Расскажите о себе.

Собеседования Джеффри проходил не один раз, это неотъемлемая часть молодости; а мистер Грин ему чем-то сразу понравился – своей живостью и равнодушием к условностям, о чем свидетельствовали слабо затянутый узел галстука и потертые туфли. Джеффри рассказал ему о «мушкетерах» и о бедном Пыхтеле Хилле.

Слушая его, мистер Грин ободряюще кивал.

– Секреты хранить умеете? – спросил он.

– Да. Думаю, что умею.

– Хорошо. У меня здесь была вчера девушка, от природы не способная лгать.

– Девушка?

– Да, мы, знаете ли, не только глотки перерезаем. Связь. Сбор информации. Мы уже навербовали с полдесятка женщин. Но не беспокойтесь, ваша спортивная удаль даром не пропадет. Боевики нам тоже нужны и в больших количествах. Врать умеете?

– Вообще-то я не считаю себя…

– Да, но в интересах безопасности страны?

– Тогда сумею.

– Хорошо. Тут сказано, вы филолог. На каких языках говорите?

– Бегло – на французском. Немного на немецком.

– Отлично. Я попрошу наших французских ребят погонять вас. Потом повидаетесь с мозгоправом.

– Зачем?

– Психологическая пригодность. В поле человеку бывает одиноко. Очень даже. Вас это не пугает?

– Нет, не думаю.

Одиночества Джеффри не испытывал никогда и что это такое представлял себе весьма смутно.

– Мы берем главным образом гражданских, – сказал мистер Грин, – но с командованием вашей бригады я все улажу. Договорюсь о вашем переводе. Вся эта затея – дело рук премьер-министра, так что с армейскими бюрократами у нас разговор короткий. Сами-то хотите?

– Очень, сэр.

– Ну и хорошо.

– А что случилось с девушкой, не умеющей лгать?

– Я ее принял. Пришлось. Два родных языка. Сейчас она в Портсмуте, осваивает искусство вранья.

– А, ну в Портсмуте больше заняться и нечем, – усмехнулся Джеффри. – Разве что от бомб уворачиваться.

Ночь он провел в служебной квартире своей тетки, неподалеку от Мраморной арки. Поужинав в клубе на Пэлл-Мэлл, он прошелся по затемненным улицам Мейфэйра. Большие отели походили на призрачные суда, беззвучно плывущие сквозь ночь; только время от времени откуда-то из-под земли доносилась веселая музыка. Один из самых знаменитых отелей перенес танцевальный зал в котельную, настлав паркетный пол в подвале между обернутыми теплоизоляцией трубами и разместив бар перед входом в прачечную. Посетители в смокингах и драгоценностях танцевали под джаз-банд, покуда в небе гудели немецкие бомбардировщики, направляясь в сторону доков; управляющий отелем не сомневался: пока есть джин, будут и танцы. Номера в верхних этажах сдавались за четверть обычной цены любому согласному на риск, что возвращающийся в Фатерлянд пилот сбросит ему на голову оставшиеся бомбы.