Текст книги "Изгой"

– Тебя зовут Льюис, верно? А меня – Марджори Данфорд-Вуд.

Запыхавшийся Льюис улыбнулся:

– А откуда вы?

– Я так сожалею о твоей матери.

Элис почувствовала себя свидетелем несчастного случая, который никак нельзя предотвратить. Льюис оцепенел и изо всех сил пытался найтись с ответом.

– Спасибо, у меня все в порядке.

– Понравилось запускать кораблик? – поспешно вмешалась Элис. – Кстати, нам ведь пора домой!

Женщина шепотом принялась извиняться перед Элис, и, конечно, Льюис это заметил. Не глядя в ее сторону, Элис встала и взяла пасынка за руку.

– Всего доброго.

Мальчик с парусником отошел от воды и с улыбкой стал махать вслед.

– Пока! – крикнул он, а потом, решив, что его не услышали, повторил: – Пока-пока!

Они пошли к Кенгсингтон-гор и дальше вдоль парка. Элис изо всех сил пыталась загладить вину, Льюис упорно с ней не разговаривал. Весной и не пахло; ледяной ветер пробирал до костей. Ботинок Льюиса постоянно хлюпал – звук получался очень смешной, и Элис очень хотелось посмеяться вместе с мальчиком, но она так и не придумала, что сказать. Они шли через огромный пустой парк в полной тишине, которую нарушали только стук ее каблуков и хлюпанье ботинка.

– Смотри, какой пар изо рта, – сказала Элис.

Молчание.

– Уже скоро.

Она едва не расплакалась – чтобы Льюис ее пожалел, однако решила, что для ребенка это слишком сурово.

На вокзал они ехали на такси, и Льюис глазел на конную гвардию, сверкающие мечи и пышные плюмажи, почти расплющив нос о стекло, совсем как обычный ребенок. Элис чувствовала себя ужасно одинокой и несчастной и решила дождаться Гилберта на вокзале.

Было около пяти, и почти стемнело, так что они направились подождать в ближайший отель. Элис выпила чаю, но вскоре обнаружила, что заказывает коктейль за коктейлем. Оливки она вынимала и складывала в пепельницу, которая уже наполнилась до краев.

– Льюис, прекрати! Разве ты не знаешь, что пялиться невежливо?

– Я не пялюсь.

– Еще как пялишься! Прямо на меня!

– Я смотрел на эти… оливки.

– Господи, зачем? Ты что, оливок раньше не видел?

– Видел, конечно.

– Ответь мне на один вопрос! Всего на один, ладно? Почему, когда ты захочешь, то и лошади тебе нравятся, и кораблики, и вообще настроение отличное? Как так получается?

Льюис совершенно не понимал, о чем она. Какие лошади?

– Как получается, что все вот это, – она махнула рукой в его сторону, – все это ты приберегаешь лично для меня? Как, Льюис?

Он молчал, не желая думать на эту тему.

– Так что? – Элис буравила его взглядом. – Можешь хоть капельку постараться? У остальных отлично получается.

Льюис изучал зеленые оливки в пепельнице – блестящие и сочные, облепленные пеплом с одной стороны.

Элис попросила счет и, расплачиваясь, рассыпала купюры. Потом они вместе отправились на вокзал.

– Не отставай, ради бога! Замучил меня уже.

Гилберт был приятно удивлен встрече, и Элис сразу полегчало, как она и рассчитывала. Льюис отметил про себя, какое у нее сделалось радостное лицо при виде отца.

Вагон оказался переполнен, и пришлось расположиться в пустом купе в третьем классе.

– Льюис, что с тобой? Где перчатки и почему твой носок в таком состоянии?

– Случайно наступил ногой в воду.

Элис не догадалась захватить его перчатки и не заметила, что у Льюиса замерзли руки. Ей снова захотелось плакать, и на сей раз она не стала сдерживаться.

С того момента все окончательно испортилось. В Уотерфорде было невыносимо сходить с поезда среди толпы знакомых и делать вид, будто все в порядке. Льюис ушел в себя, и до него стало не достучаться. Гилберту пришлось напомнить Элис, чтобы она взяла себя в руки, и что она пьяна и плачет по вине его сына.

Гилберт чувствовал себя прилюдно униженным и, разозлившись, дома запер Льюиса в его в комнате. Элис приняла ванну, привела себя в порядок, и после ужина все пошло своим чередом: Льюис был невыносим, Элис изо всех сил старалась угодить, и Гилберт простил их обоих. Элис он простил в постели, так что Льюису не довелось узнать, что отец больше не сердится. Мальчик поужинал у себя и лег спать, не раздеваясь. За завтраком никто и не вспоминал о вчерашнем дне.

Наблюдая за Льюисом, Элис решила – с ним что-то не так. Она пыталась себя переубедить и ни с кем не делилась своим открытием, тем более с Гилбертом, ведь ему важно верить, что сын все перерастет. Однако в глубине души она считала его ущербным. Возможно, оставалась слабая надежда что-то исправить, но у Элис закончились идеи. Льюис напоминал ей раненую птицу – а раненые птицы обычно не выживают.

Глава восьмая

На террасе бушевал ветер, шелестел страницами нотных тетрадей, трепал полосатые навесы над балконами. Отель походил на океанский лайнер. Если поднять голову в небо, где мчались облака, казалось, что здание устремляется в открытое море. Медные инструменты сверкали на солнце так, что больно смотреть, а женщинам, проходящим по террасе, приходилось придерживать юбки и волосы.

На пляже у скал ветер дул слабее, и песок раскалился на июльском солнце. Льюис играл в игру: ступал босыми ногами с камня на песок и ждал. Некоторое время ничего не ощущалось, потом подошвы начинало жечь, и тогда он ждал еще немного. Поначалу боль была неявной, как будто отдаленной, но чем сильнее жгло, тем ярче ощущалась связь с землей под ногами. Наконец, боль становилась невыносимой, и Льюис отступал на камень, чувствуя обожженными ступнями каждую шероховатость. И тогда он испытывал облегчение и возвращался в этот мир.

Когда он только начинал, подошвы жгло лишь при соприкосновении с песком и несколько секунд спустя. Постепенно жжение стало непрерывным. Благодаря ему Льюис ощущал связь с миром, а не привычное оцепенение. От долгого молчания он чувствовал себя отрезанным от людей. Французский – а все вокруг, за исключением отца и Элис, говорили по-французски – Льюис знал плохо, и все же был вынужден его использовать. Прежде чем заговорить, он репетировал заготовленную фразу в уме и старался заучить ее наизусть. «Un verre d’eau, s’il vous plaît»[2]2
  Стакан воды, пожалуйста (фр.).


[Закрыть], – повторял он про себя. Совсем простое предложение, но Льюис все равно волновался, что официант спросит что-то в ответ, а он или не поймет или начнет заикаться, хотя ему это несвойственно. Он и сам не мог понять, почему так явно представляет себя заикой, и часто ужасно боялся, что не сможет выговорить всю фразу, а собьется на полуслове и сгорит от стыда, особенно глядя на то, как легко и беззаботно общаются остальные.

– Давай, Льюис, скажи по-французски.

– Un verre d’eau, s’il vous plaît.

– Молодец. А нам, пожалуйста, бутылку «Сансер». Только охладите как следует, ладно?

Элис посмотрела на Льюиса из-под полей ослепительно-белой шляпы, которую она придерживала одной рукой, и завораживающе противное жжение в подошвах тут же вернулось.

– Льюис, ты с кем-нибудь подружился? Тут так много англичан. Кстати, я видела Трихернов!

– Прямо в отеле? – спросил Гилберт, и они принялись обсуждать, родственники ли они тем другим Трихернам, оставив Льюиса наедине с его мыслями.

Обычно стоило произнести вслух дурацкую фразу про стакан, как она тут же вылетала из головы, а сегодня почему-то прилипла, как назойливая муха. Льюису казалось, если как следует тряхнуть головой, то навязчивая фраза выскочит, но пришлось сдерживаться. «Un verre d’eau, un verre d’eau…»

– Не царапай ножом стол, будь умницей. И постарайся не ерзать.

Льюис честно старался сидеть смирно. Казалось, обед никогда не закончится. Еще и Элис с отцом вели себя как школьники, перешептываясь и глупо хихикая. С его матерью Гилберт держался по-другому; да, были и выразительные взгляды, и прикосновения, только совершенно иные. Они не давали друг другу спуску, и Льюис обожал наблюдать за их пикировкой. Противостояние между ними было неким ритуалом, они подначивали друг друга, чтобы раз за разом разжигать искру. Зато наблюдать за Гилбертом и Элис – скука смертная: бесконечные похвалы и лесть. Они вечно держались за руки и никогда не дразнили друг друга. Льюиса тянуло побыть с ними рядом, чтобы спастись от одиночества, а вскоре точно так же тянуло убраться от них подальше.

Неподалеку играли английские дети, но он не мог придумать, как попроситься к ним. Он никогда не умел проситься в компанию, просто раньше компания у него появлялась сама собой. Другие дети резвились в бассейне, визжа и поднимая фонтаны брызг. Туда Льюису тоже совершенно не хотелось. Он сидел рядом с Элис, которая расположилась на лежаке с журналом. Она была в шляпе и солнцезащитных очках, с коктейлем в высоком бокале и тщательно изучала последние веяния моды. «Если отель рухнет в море, она и не шелохнется», – подумал Льюис. А Гилберт и вовсе уснул. Уснул средь бела дня. И ведь даже на работу не ходил. Льюис встал и побрел к воде. Некоторое время он наблюдал за мелкой рябью и пляшущими бликами. Потом посмотрел вдаль на бескрайнее синее море, которое то набегало на берег, то отступало.

Бетонный пол приятно согревал ноги, и голоса вокруг зазвучали глуше, будто отдалились. Льюис почувствовал себя невидимкой. Оперевшись рукой на бетонную кромку, он скользнул вниз, и вода сомкнулась у него над головой. Соленая, совсем не такая, как в реке. Интересно, сколько он сможет так просидеть, не дыша? Он выдохнул и медленно опустился на дно. Там было гораздо тише. Гораздо привычнее. Он улегся на дно и раскинул руки.

Уже совсем скоро он ощутил нехватку воздуха и всплыл на поверхность. Тело как будто сделало вдох без участия самого Льюиса, и неожиданно ему это понравилось. Он провел за игрой целый час. Когда тебе нечем дышать под водой, то, выныривая и глотая воздух, как будто рождаешься заново. И кроме того, хоть какое-то занятие.

Часть вторая

Глава первая

Июль 1952 года

Солнечные лучи пробивались сквозь листву, играли на светлых волосах Тэмзин и покрывали кожу золотистым глянцем. Платье лимонного цвета подчеркивало узкую талию. Юбка расширялась книзу и доходила ровно до середины колена, открывая безупречные голени. Льюис не мог понять, почему все девушки ходят с обнаженными руками и шеей, но только у Тэмзин руки и шея кажутся такими беззащитными. Если смотреть сзади и чуть сбоку, как смотрел Льюис, было видно изгиб ее профиля и улыбку. Волосы – светлые, невероятно мягкие и перевязанные белой лентой – или резинкой, а сверху лентой, словом, собранные, – сияя, тяжелой волной спадали к затылку, и Льюис почти ощущал их у себя под пальцами.

Остальные просто шагали вперед, ничего не замечая, кроме Эда Ролинза, будь он неладен, – ровесника Тэмзин. Им самым бессовестным образом было шестнадцать, и они шли рядом, как будто своим присутствием делали одолжение всей компании.

На прошлых каникулах Тэмзин еще не была блондинкой. В мае, как раз на шестнадцатилетие, Клэр повезла ее в город покрасить волосы. Сидя перед зеркалом в салоне на Уолтон-стрит, Тэмзин чувствовала, что наконец становится собой, как будто возвращается к своей утерянной сущности. В детстве волосы у нее были светлые, а потом потемнели, что она считала величайшей несправедливостью. Тэмзин знала, что в один прекрасный день снова станет блондинкой, однако очень тяготилась ожиданием и тем, что никто не видит ее настоящей. Когда в шесть лет волосы начали темнеть, она наотрез отказывалась с этим смириться, и каждое лето, когда они выгорали на солнце, думала: вот, наконец-то мой цвет возвращается. Словом, она сидела в кресле, и хозяин салона лично наносил отбеливающий лосьон, накручивал локоны на бигуди, проверял оттенок и текстуру, а мама, ассистенты и даже остальные клиенты смотрели на нее как завороженные. Действо напоминало реставрацию на троне.

Тэмзин снова была собой, и Эд не скрывал, что влюблен в нее. Она подозревала, что и Льюис влюблен, только не желает признаваться. Рядом с ним шли Фред и Роберт Джонсоны – эти, пожалуй, еще не доросли до влюбленности, хотя кто знает. Льюис ростом с Эда и потому казался старше. Он не имел присущей подросткам угловатости – правда, был развит только физически. Он слыл ужасным молчуном, и с ним никто не заговаривал первым.

Льюис брел, опустив голову, и мечтал, чтобы Джонсоны наконец прекратили трещать без умолку. Фред с Робертом как будто не существовали по отдельности – может, потому что близнецы. Все-таки они еще были детьми и болтали обо всякой ерунде, вроде комиксов.

За деревьями, в некотором отдалении, мелькала Кит. Джоанна Нэппер не пришла, так что из десятилеток Кит была одна. Она шла рядом с девочкой по имени Энни, гостившей у близнецов, которые не обращали на малышку никакого внимания. Энни все лето таскалась за Кит, и той пришлось разделить с ней положение «малявки». Энни не отставала ни на шаг, и Кит обращалась с ней ласково, понимая, каково быть самой младшей, однако ей до смерти надоело притворяться, и она шагала с кислой миной и страдала от жары.

Когда начались каникулы, две недели лил дождь, и Кит почти прочла «Бремя страстей человеческих», пока Тэмзин выбирала прически и щебетала с матерью о нарядах. Они вдвоем ездили в Лондон за покупками, а один раз даже побывали на коктейль-вечеринке. На Кит их развлечения навевали смертную тоску, она бы в жизни не поехала пить коктейль, даже будь постарше.

Льюис не ждал от каникул ничего хорошего. Днем они с Элис избегали друг друга, а вечером чаще всего все заканчивалось скандалом с ней и Гилбертом. Бывали вечера получше, а бывали похуже, в зависимости от количества выпитого и от того, насколько все ладилось между Гилбертом и Элис. Льюис мог бы напроситься к Эду, к Тому или к близнецам, да только разучился ходить в гости.

По воскресеньям семья посещала церковь, и Льюис всегда вел себя прилично – привык к ежедневным богослужениям в школе. Он стоял под проливным дождем, наблюдая, как Кармайклы выгружаются из машины у ворот. Тэмзин и Клэр были с зонтиками. Тэмзин побежала к крыльцу, смеясь и на ходу разматывая шелковый шарф. Льюис давно ее не видел – она вечно пропадала с матерью в городе – и теперь не мог отвести взгляд. В новом наряде девушка стала выглядеть совсем взрослой.

Вокруг него не было взрослых женщин, кроме школьной экономки, но это не считается. Тэмзин бежала прямо на Льюиса, и ему пришлось шагнуть под дождь, чтобы ее пропустить. Стягивая шарф, она заметила его и бросила через плечо:

– О, Льюис! Привет!

Он украдкой поглядывал на нее все время от начала и до конца службы. Тэмзин знала, что он смотрит – на нее все всегда заглядывались, и ее нисколько это не смущало. Дождь громко барабанил по крыше, заглушая голос викария, которого Льюис и так не особенно слушал. Было зябко, и от влажных пальто поднимался пар. После службы прихожане разъехались по домам на традиционный воскресный обед.

С тех пор Льюис то и дело вспоминал о Тэмзин. Спустя несколько дней, заметив ее в компании на пути в лес, он выскочил за ворота и пошел следом. Не то чтобы он на нее запал, просто хотел увидеть еще раз и убедиться, что она и в самом деле такая красивая. Оказалось, что да. Близнецы вообще не изменились, а Кит немного вытянулась, и на месте щербинок у нее выросли новые зубы. Когда он окликнул ребят, обрадовалась только Тэмзин, остальные уставились на него, как на чужака. И вот они шагали по лесу в сторону реки, однако Льюис надеялся поскорее свернуть. В компании было неплохо, и смотреть на Тэмзин ему нравилось, но хотелось скорее выбраться из неуютного леса.

Кит взглянула на Льюиса и попыталась вспомнить, каким он был раньше.

– Можно пойти в Тервилл, – сказал Эд.

– Далеко, – заметил Фред.

– И жарища, – добавил Роберт.

– Зато там можно искупаться. – Эд улыбнулся Тэмзин.

– Я не взяла купальный костюм. И никто не взял, – откликнулась Тэмзин с улыбкой. Она знала, что Эд пытается представить ее и в купальном костюме и без него.

– Давайте вернемся и захватим все необходимое, – предложил Эд.

Тэмзин покосилась на Льюиса, который давно не подавал голоса, а смотрел под ноги и был, по обыкновению, погружен в себя. Тэмзин решила, что ужасно его жалеет. Ясно же, что ему не хочется к реке, и со стороны Эда ужасная бестактность – так настойчиво предлагать купаться. Разве можно хоть на минуту забыть, что случилось с его матерью? В последний раз Льюиса видели на Пасху. Погода стояла чудесная, и день рождения Эда праздновали на улице. Льюиса он тоже пригласил, из вежливости. Помнится, все веселились, а Льюис не проронил ни слова. Молчал как рыба, непонятно почему. Неудивительно, что он не ладит с людьми. Такое ощущение, что ему все равно. Интересно, каково учиться в «Хэрроу»? У Тэмзин были знакомые из этой школы, но постарше.

Льюис как будто почувствовал на себе ее взгляд и обернулся через плечо. Тэмзин отвела глаза. «Господи, – подумала она, – надо взять себя в руки. Ему всего четырнадцать – совсем дитя, неужели его можно воспринимать всерьез? И почему Эд не прекратит болтать о купании?»

– Я не хочу купаться, – заявила Тэмзин. – Льюис, ты ведь тоже не хочешь?

– Не хочу.

– Ну, это понятно, – сказал Эд.

– И у меня совершенно никакого желания! – торопливо перебила Тэмзин. – И если уж идти к реке, лучше в Уолдэм – там хоть есть чай и мороженое.

Они заметили, что Льюис встал как вкопанный, только когда Кит спросила:

– Что такое?

Тогда остальные тоже остановились. Льюис смотрел на Эда, не двигаясь с места.

Кит стояла чуть поодаль и наблюдала. Хотя Льюис и молчал всю дорогу, до этого он вел себя вполне нормально. Все застыли, Льюис продолжал в упор смотреть на Эда. Тот не выдержал.

– В чем дело?

– Почему понятно?

– Ты о чем?

– Почему понятно, что я не хочу купаться?

Повисла тишина. От Льюиса исходила опасность – не угроза, а реальная опасность. Кит стало не по себе, а Эд как будто беззаботно наслаждался противостоянием.

– Так почему понятно?

– Да ладно тебе, Льюис, все же знают.

– Скажи.

Тэмзин тронула Эда за руку.

– Эд…

– Из-за твоей мамочки, которая там скончалась, – насмешливо продекламировал он.

Льюис двинулся на Эда – так стремительно, что Тэмзин с опаской отскочила. Эд не шелохнулся, но и навстречу шагать не стал. Так они и стояли глаза в глаза.

– Ну и что? При чем здесь это?

– Ни при чем. У тебя не все дома.

– Прекрати насмехаться.

– Я не насмехаюсь, – со смехом сказал Эд. – Просто говорю, что ты не в себе.

– Не смотри на меня так!

– Как «так»? – Эд снова засмеялся, оглядев компанию. – Ты окончательно тронулся.

– Заткни свой поганый рот!

Кит никогда не слышала таких слов от сверстников. Порой их употреблял отец, когда ее не было в комнате, а еще люди на улице, но это другое дело.

– Как тебе не стыдно так выражаться при девочках? – делано возмутился Эд.

Кит было совсем не смешно. Все-таки не зря она его терпеть не могла.

Льюис придвинулся еще ближе. Эд аккуратно отстранился и стал изображать не то философа, не то стороннего наблюдателя, однако напрягся.

– По-моему, ты чересчур остро реагируешь. Если в жару идешь в лес у реки, чего удивляться, что кто-то обязательно захочет искупаться. Нам всем очень жаль, что твоя несчастная пьяненькая мамаша…

Договорить он не успел: Льюис с размаху врезал ему в лицо. Эд знал, что Льюис полезет в драку, и собирался дать сдачи и легко победить, но не ожидал удара такой силы. Он с воплем упал на землю и не смог подняться. Боль была адская, сквозь пальцы лилась кровь. В школе дрались иначе – никто не бил в лицо. В основном хватали друг друга за одежду и боролись.

Эд так и лежал в крови. Льюис стоял над ним, и Тэмзин испугалась, что он станет бить его ногами.

– О боже, какой кошмар!

Энни заплакала, близнецы ошеломленно захлопали глазами и на всякий случай отодвинулись от Льюиса. Подобная драка в их компании была из ряда вон выходящей, даже в чем-то нереальной, вне правил и законов. «Интересно, – подумала Кит, – может, для Льюиса это нормально – абсолютная вседозволенность?» Точно такое же кружащее голову чувство – что нет ни правил, ни границ – возникало, когда отец бил мать.

Эд не вставал. Льюис развернулся и зашагал прочь – не по тропинке, а прямиком в заросли. Кит смотрела ему вслед, завидуя его жестокости и одновременно сочувствуя этому. Ей хотелось побежать следом, но она не трогалась с места и в конце концов повернулась к поляне. Тэмзин с явным удовольствием вела пострадавшего Эда под руку, а остальные шли следом и чесали языками, будто средневековые крестьяне, ставшие свидетелями сражения.

– Это просто отвратительно! – воскликнула Тэмзин.

– …и поделом! – отозвался Роберт.

Словно они постепенно превращались в собственных родителей. Кит они были все одинаково противны.

Выйдя к дороге, направились к деревне. Эд держался за нос: кровь только недавно перестала течь. Дом Тэмзин и Кит был ближе всего, сразу за домом Олриджей, и Тэмзин заявила, что Эду лучше зайти к ней. Малышку Энни она отправила домой с близнецами.

Тэмзин отвела пострадавшего в кухню и умыла, что само по себе являлось подвигом: она не показывалась на кухне года два.

– Пойду позвоню доктору Штрехену.

Эд отнял руку от лица.

– Очень страшно выглядит?

– Ужасно. Подожди здесь, пока я звоню. Если нос сломан, он тебе его вправит. Ты знаешь, как вправляют нос?

Она скрылась за занавеской, и Эд остался ждать у стола. Кит забралась с ногами в кресло напротив, разглядывая сбитую коленку. Интересно, она когда-нибудь перестанет сбивать коленки? Мама вообще считает, что у Кит это особая примета.

– Ты издевался над Льюисом!

Распухший нос и запекшаяся кровь мешали Эду говорить, но возмущенный тон ему удался.

– Он меня ударил!

– Ты прекрасно понимаешь, что сам напросился.

– Сама видела, он хотел драки, – неразборчиво парировал Эд. – Что я мог сделать?

Кит стало противно, и она вышла в холл. Тэмзин только что закончила говорить по телефону. Рядом стоял Дики.

– Так нос сломан?

– Пап, я не знаю. Но раздуло его знатно.

– Где Эд?

– На кухне. Не хочу, чтобы он залил кровью комнату.

– А Льюис где?

– Убежал в лес.

– Ничего он не убежал, – вмешалась Кит. – Просто ушел.

– Помолчи, Кит, – отрезала Тэмзин.

– Да как он вообще посмел распускать руки?! – воскликнул Дики.

Кит вспомнила, как он сломал матери плечо об угол камина в гостиной, и той пришлось сочинять, будто она собирала яблоки и упала со стремянки. Полная чушь, если учесть, что мама в жизни не забиралась на стремянку и понятия не имела, где в саду яблони. В голове зазвучал голос Эда: «Твоя несчастная пьяненькая мамаша…»

– Папа, Льюис ударил Эда за то, что он сказал гадость о его матери.

Тэмзин и Дики пропустили ее слова мимо ушей.

– Тэмзин, позвони Гарри Ролинзу. А где Клэр? Ему нужно приложить лед.

Льюиса ждут большие неприятности, поняла Кит.

Дики ушел искать Клэр. Тэмзин принялась листать телефонную книгу на столе.

– Тэмзин! Но ведь Эд сказал ужасную гадость!

– Эр… Эр. Ролинз… Знаю, Кит, только это не оправдание. Ты сама видела, что он натворил. Подобное недопустимо.

– Я бы ему тоже врезала, если бы…

– Тсс! Кыш отсюда! – Тэмзин подняла телефонную трубку. – Гилдфорд сто тридцать один, пожалуйста.

Во время прогулки Льюису хотелось лишь одного – выбраться из леса. Если бы ему не приспичило увидеть Тэмзин, он бы вообще остался дома. Рука ныла после удара, он словно до сих пор чувствовал кулаком нос Эда. Солнце пригревало сильнее, впереди появился просвет, и вскоре лес закончился.

Место оказалось незнакомое. Вдалеке виднелся амбар, недавно скошенное поле щетинилось стерней. Льюис остановился. Среди бескрайнего простора в полной тишине ему было неуютно. К горлу предательски подступал страх. Если бы найти, с кем поговорить, может, удалось бы прогнать гнетущую тишину, однако Льюис никого в округе не знал.

Он зашагал вокруг поля, надеясь вернуться домой в обход. Наверное, следовало попросить у Эда прощения, но от воспоминания о его словах и самодовольной ухмылке Льюиса замутило. Захотелось найти его, убедиться, что нос у него в самом деле сломан, и заодно переломать еще и ноги. Льюис не противился кровожадным мыслям: так хотя бы получалось приглушить тошноту и липкий страх.

Чтобы не углубляться в лес, он обошел его по краю. Дорога заняла целую вечность. У дома он спрятался и вернулся только к ужину.

Поначалу Льюис думал, что сумеет объяснить отцу про Эда – любому ясно, что он сказал ужасную гадость, – но, войдя в дом, как будто впал в ступор и даже в мыслях не мог держать тот эпизод, не говоря уж о том, чтобы о нем рассказать.

Гилберт и Льюис сидели у камина друг напротив друга, а Элис устроилась с бокалом за карточным столиком у окна и молча наблюдала. Больше всего Льюису хотелось, чтобы она ушла и занялась каким-то делом.

– Зачем ты это сделал?

– Не знаю.

– А по-моему, ты собой доволен.

– Нет, сэр.

– Ну тогда расскажи! Я хочу понять, что на тебя нашло.

– Ничего, сэр.

– Ничего? Ты сломал нос сыну наших хороших знакомых без причины? Ударил его в лицо…

– У меня была причина.

– И какая же?

– Он… я хотел, чтобы он прекратил…

– Что прекратил?

Молчание.

– Что прекратил, Льюис? Что он такого делал? Объясни, наконец!

– Ничего.

– Льюис, это безумие! Мало того что ты жестоко избил Эда и доволен, так еще и без причины? Что с тобой случилось?

С Льюисом всегда было что-то не так. Что именно, он и сам толком не знал.

– Почему ты со всеми ссоришься? Ты понимаешь, как трудно тебя воспитывать?

Льюис молчал, и отец распалялся еще сильнее, намереваясь любым способом заставить его говорить. Льюис не понимал, чего тот добивается – сидел и слушал, ломая голову, как угодить отцу, да так ничего и не придумал.

Когда Льюиса наконец-то отправили наверх, он принялся ходить по комнате взад-вперед. Он не помнил, что случилось и почему он поступил так, как поступил, помнил только, что отец его ненавидит, и ненавидит заслуженно.

Он шагал и шагал как заведенный, раз за разом преодолевая один и тот же короткий путь. Дверь, окно, снова дверь, и так до бесконечности.

Гилберт и Элис тоже поднялись наверх и ушли в спальню. Наступила тишина, которую нарушал только шум в голове. Льюис остановился и стал прислушиваться. Тело как будто онемело. Он решил, что проще всего почувствовать боль, и принялся изо всех сил царапать ногтями руку. Не помогло, даже когда расцарапал ее до крови. Внезапно в памяти снова всплыли слова Эда, и у Льюиса перехватило дыхание. Ему захотелось сбежать, и, выскочив за дверь, он помчался вниз.

На лестнице было темно, к тому же Льюис не привык бродить по дому, когда Гилберт и Элис спят. Через приоткрытую дверь в гостиную виднелся столик с напитками. Льюис зашел и закрыл за собой дверь, чтобы его нельзя было увидеть сверху лестницы, и стал разглядывать бутылки. Интересно, что там? Он никогда раньше не пробовал спиртное, если не считать символического глотка на праздниках в детстве.

Виски выглядело темным и мрачным, к тому же им часто пахло от отца. Льюис выбрал джин и отхлебнул прямо из бутылки. Горло как будто прожгло насквозь, однако сахарный с горчинкой привкус показался на удивление знакомым и как будто привычным. Он выпил еще немного и стал ждать.

Пустой желудок обдало жаром. Гортань горела, во рту осталось крепкое послевкусие. Вскоре алкоголь проник в кровь, и сердце забилось быстрее. Все тело словно прошило током. Ощущение было опасным и умиротворяющим одновременно.

А потом в голове стало мутнеть. Безумный рой мыслей, не дающий покоя, начал рассеиваться.

Льюис взял бутылку и снова отпил. Он даже улыбнулся. Кажется, надежное средство найдено.