Текст книги "Американский альбом"

Рудник

Дорога свернула за Сакраменто, и вскоре появился указатель. GOLD BAG MINE.

РУДНИК ЗОЛОТОЙ МЕШОК – примерно так это выглядит в переводе. Золото, твою мать…

С тех пор, как безымянный индеец лет сто семьдесят назад решил закусить диким луком и вместе с полезным корнем вытащил из земли блестящий камешек, спокойная жизнь здесь закончилась. Дернул за зеленый хвостик и разбогател. Проще не бывает. Хотя дотошные краеведы считают, все началось раньше и первым был белый человек, но тогда открытие прошло незаметно. Применительно к золоту в это верится с большим трудом. Зато индейцу поверили. Луком он успел закусить (это обстоятельство придает рассказу достоверность), а дальше история понеслась с гиканьем и стрельбой.

Вот золотоносный ручей – голден крик, едва тащится по дну неглубокого оврага. Иссохший, будто от жара людских страстей, заросший по краям, живущий бессильной памятью. Вход в рудник в склоне горы, прикрыт двумя добродушными персонажами золотоискательского фольклора. Немолодые ребята. Остается получить каски и можно отправляться. Вступаешь на ржавые рельсы, ощущаешь скальные зазубрины над головой, идешь на неясный свет в глубине тоннеля. Люди гибнут за металл начиная с этого места. И далее везде – вплоть до нью-йоркской биржи, до золотой цепи на могучей шее рэкетира, до взволнованного лепета красавицы. О, майн гот… Поэт оформил гибель метафорически, певец гремел, публика теряла номерки от гардероба…

В шахте все нагляднее и проще, находясь внутри скалы, ощущаешь ее прозаическую твердь. Сейчас это не заброшенный рудник, а отлаженный туристический маршрут. Сатана справил бал и удалился. А с туриста что взять? Тычась каской в своды, я приобретал первые золотоискательские навыки и будил дремлющее воображение. Вот она – вожделенная добыча, под тем самым камнем, который дарит мне сотрясение мозга. Ира не пострадала ничуть, алчности в ней оказалось меньше. В нужном месте крупно выведена на скале цифра добротной масляной краской. Нажимаешь кнопку механического экскурсовода, и голос в трубке рассказывает об особенностях золотодобычи. Вот сюда закладывали динамит, и так – взрыв за взрывом пробивались вглубь, пытались угадать ход заветной жилы. Еще не осевшая пыль после взрыва (ну, что там?), вагонетка с разорванной на куски скалой. Трудовой энтузиазм. Камнедробилка. Паркинг бесплатный. Измельчение скальной породы, промывка, кузница, ржавые клыки. Железный век.

Старый рудник находится по другую сторону шоссе от Плезентвилля, нарядного, жаркого, блестящего под полдневным солнцем до рези в глазах. Температура золотой лихорадки измерялась здесь. Если бы не автомобили, город и сейчас смотрелся в традициях Дикого Запада. Деревянные домики с крытыми галерейками вдоль фасадов заменяют тротуар, укрывают от солнца. Цветочные гирлянды стекают с подпирающих галерею столбиков. Креслица для послеобеденного отдыха ждут пропыленного дилижанса со следами индейских стрел. А купидоновые – полный колчан – при красавице вдове. У вдовы все только начинается. Где он, мужчина? Тащите его сюда. Выворачивайте карманы. Будем жениться…

Эх, если бы не бесчисленные бамперы и кузова, что толкутся вдоль дороги… Как они здесь некстати. Где розовые девушки в папильотках, протирающие прекрасные глаза для скучной дневной жизни? Где сама Мадам, бескорыстный воспитатель молодежи? Почему не выглядывают из окон? Почему никого не приземляют вперед головой перед салуном? Где это все? Почему не падает с крыши на пыльную площадь тень бравого молодца под широкополой шляпой? Не дымятся стволы, не бренчит расстроенное пианино. Не стучат молотки, не ладят виселицу.

– За мной придут через полчаса, – взывает узник голосом Джонни Кэша. – Это несправедливо. Когда пристрелили того ублюдка, я грабил банк в Арканзасе… За что?..

Сейчас, когда виселица не закрывает пейзаж, картина стала совсем тусклой. Что дальше? Жалкие авто, забившие улицу, как мусор после схлынувшего наводнения…

Хоть банки грабят не только в Арканзасе… И все равно. Скучно жить на свете, джентльмены…

К руднику ведет дорога, на укрытых пыльным кустарником склонах прячутся дома, у выезда на шоссе являет себя Общество любителей Шекспира. Вносит ясность. В золотоискательской хронике о тех временах (мы купили книгу) изображение виселицы (Г – образная, кокетливо изящная конструкция со свисающим колечком) постоянно присутствует. Как знак семафора. Путь хакрыт. Страх, петля и яма… (Н.С.Гумилев).

Все так просто. Когда видишь шахту золотодобычи, а рядом Общество любителей Шекспира, понимаешь, мир устроен не столь хаотично, как кажется простакам…

Выйдя из шахты, я вернул спасительную каску и проверил набор эмоций. Катарсиса не случилось, хоть голова побаливала. В лотках, где прежде промывали песок в поисках крупиц драгоценного металла, теперь плескали ручонками невинные дети. Учились жить. Неужели, разомлевшие от жары, мы усядемся в машину и покатим дальше? Вот так, запросто. И оставим все, как есть? В прошлом, и только…

– Ты не знаешь, как выглядит дикий индейский лук? – Спросил я Иру.

– Ты же не любишь лук.

– Это в винегрете. А здесь я бы съел.

Дизайнер

Приличные люди не доверяют интерьеры дилетантам. Если вы думаете иначе, бросьте эту мысль и затопчите комнатными туфлями. Интерьер – удел специальных людей – дизайнеров. Дизайнер подбирает и передвигает мебель, красит стены и развешивает на них картины своих любимых художников (дизайнеру полагается процент с продажи). Вульгарное перечисление трудозатрат не учитывает главного – дизайнерского вкуса. И вдохновения в придачу. Настроение дизайнера во время работы крайне важно. Вообще, дизайнер (это может быть женщина) лучше других ощущает чувственное начало, хоть не чужд, когда нужно, строгого, делового, подчеркнуто мужского стиля. Кстати, люди нетрадиционной ориентации, так сказать, эстеты по природе, очень хороши в этой профессии. Дизайнер объясняет хозяевам, как подобрать туалетный столик под цвет глаз хозяйки, как важен узор коврика для любимой собаки, что изображено на картине. Возможно, вы ошибаетесь, а гости обязательно станут спрашивать. Дизайнер добивается четких ответов и правильной трактовки своего детища. Недостающие детали интерьера докупаются на распродаже или, если позволяют средства, аукционе антиквариата. Это всегда редкая удача, победа над конкурентами запоминается особо и становится семейной легендой.

Досадных мелочей и упущений быть не должно! С дизайнером не принято спорить, его можно тактично просить, и, без сомнения, просьба будет услышана. А если нет, то по очень уважительным причинам. Впрочем, люди, проникшие (хотя бы отчасти, но все же) в глубины дизайнерской мысли, растут быстро и жаждут поделиться собственным пониманием. Дизайнеры относятся к таким попыткам снисходительно и терпеливо. Дизайнер в меру консервативен, но внимательно следит за новинками. Никто не отворачивается от ноу-хау, но сомнительные достижения в виде модернизированных писсуаров не поощряются. Впрочем, любые фантазии заказчика должны быть удовлетворены. Таков суровый закон профессии. Интерьер – не чехарда рассованной по углам мебели, а реализация единой концепции. Это важно объяснить клиенту, а затем он дозреет и сам.

В конце работы дизайнер, кряхтя, на корточках или ерзая на животе, расписывается в углу на скрещении вертикали стены с горизонталью пола и маскирует свое творение ножкой дивана (желательно, антикварного). Факсимиле должно быть надежно скрыто. Место это не показывают, а только уточняют, направляя палец. Там.

На церемонию освящения готового объекта допускаются хозяева дома и близкие родственники (не всегда!). Вообще, это церемония камерная. Для своих. Пьют шампанское. Выписывают чек. Дизайн долго обсуждают на званых обедах. Он уподобляет хозяев владельцам родового замка, и, не исключено, дух самого творца разгуливает по дому, как фамильное привидение, оберегая воцарившуюся гармонию.

В соборе

При слове собор появляется мысль о средневековье. А как строить собор сейчас – не из мокрого пляжного песка, а всерьез, в строительной каске для защиты от сотрясения мозга? Европейская история значительно опережает американскую (ту, что после Колумба), а прибавка к европейцам разных египтян и греков, делает различие вовсе астрономическим. Возможно, собор представляет собой нечто вроде гандикапа, попытку сократить разрыв на дистанции, в том смысле, догонит ли американский Ахилл европейскую черепаху. Успеет ли? И кому достанется главный приз в конце времен. Не исключено, такое желание у строителей собора могло возникнуть, пусть даже неосознано. Догадка выдерживает критику, но вера этого и не требует, главное, чистота намерений и полнота воплощения. Удачно или нет – в любом случае это вопрос факта, а факт, как явление Христа народу, преодолевает самое скептическое к себе отношение. Так и этот собор. В неоготическом стиле, без привычной иглы (шпиля), на острие которой любит отдыхать и плодиться нечистая сила. Иглы здесь нет, и не жаль. Зловещий счет там идет на тысячи (так утверждает богословие), потому на каждого вашингтонца с пригородами может найтись свой метафизический негодяй. Это, если с иглой. Но и плоские навершия вертикалей собора (с мини иголками по краю) жизнь внизу не упрощают. Такое складывается впечатление. Лукавый найдет, чем себя порадовать. Есть и другое объяснение, более реалистическое. Наивысшая точка собора, как и любого другого сооружения в этом городе, не должна превышать купол Капитолия. Мамма миа (что ближе всего к латыни). Так решили Отцы основатели, и Господь отнесся к ним снисходительно вплоть до недавнего землетрясения, обрушившего одну из башен. Это как понимать? Ведь ни с того ни с сего кирпич на голову не падает, тем более, башня. Если бы грохнуло епископа, тогда понятно. Был бы сильный аргумент. Но обошлось без чудес. Не иначе, наверху решили промахнуться к вящей славе Создателя. Материалисты, конечно, усомнятся, ну, и пусть. Жалкие люди.

Горгульи – средневековые болячки, выползают из стен собора. Завезли их со старого континента, в обмен на картошку. Нескольких тетушек (считается, что и вправду, ведьм) колонисты успели отправить на костер (без пролития крови, конечно), на этом все закончилось. Люди чисто конкретно гибли за металл, не хотели отвлекаться, стало не до чертовщины. Или, как подсказывает литературная и оперная классика, наоборот. Чертовщина взяла верх и теперь празднует. Время – деньги – чем не аргумент из практической метафизики.

Объявился некий Дар Вертер – посланник Сил Вселенского Зла. В Америке все должно быть свое, вплоть до Люцифера. Дар из местных, здесь его произвели на свет. Путеводитель объясняет, подсказывает скептикам и слабовидящим, где найти Дара на фронтоне собора. Вот он красуется – изящный и неслучайный, как мушка в декольте. Всерьез увековечить Вертера предложил американский подросток. Его имя и фамилию хранит история. Умный мальчуган, надеемся, у него все будет хорошо, но пальчики на ножках не мешает пересчитать уже сейчас. В облике Дара есть нечто ницшеанское, по крайней мере, брюнетом его вообразить трудно. Но в целом, Дракула (тоже, кстати, местного производства) не слабее, по крайней мере, так мне кажется. Дракула знает, где укусить даму (или девицу), чтобы ей стало приятно и томительно. Тем более, мужчина с усами. Щекочет. Но это романсы с хорошим одеколоном, а фишка в другом. Дар слишком благообразен, слащав, не тянет на отъявленного мерзавца. Что подлец – вполне может быть. Скорее всего, именно так и есть. Если бы только молодежь (с теми все ясно), но ведь и фемины с репутацией – такие, что никогда не подумаешь, а они интересуются. Брачный аферист, альфонс с опытом, и ведь доверяют чертовщине с хорошей внешностью. Такова женская природа, ее не исправить. Даже без галстука в полоску и туфель за пятьсот баксов, а все равно желающих хоть отбавляй…

– Ходишь, в чем попало. – Говорит мне Ира, как всегда, удачно и кстати.

Что тут скажешь?.. Явился господин приятной наружности, высокий, седой, обвешанный камерами, как пляжный фотограф. Солидный. И сразу к делу. – На что похож этот собор?

– На Собор Парижской Богоматери. – Без запинки отбарабанила Ира. В американцах живет миссионерское желание просветительства. Они любят получать правильные ответы, потому не задают трудных вопросов. Главное, чтобы слушали внимательно, не перебивали, не вытягивали навстречу шею, как индюшка перед Днем Благодарения. И так дойдет, пусть даже не сразу, и все будет хорошо, и приятно. Потому фотограф отошел, довольный.

Как пел Владимир Высоцкий, она была в Париже. Ира была. Я не был, потому не знал, что здешний собор – копия парижского. Остается набраться скромности и помалкивать. Тоже непросто, но так лучше. Зато можно не креститься, здешнее благочестие этого не требует. Здесь по-простому. Женщинам разрешено являться с непокрытой головой, чтобы не повредить прическу. Видно, решили, так лучше. И вообще… Если женщинам в брюках можно, почему мужчинам в юбках и в туфлях на высоких каблуках нельзя? Не обязательно шотландцам. И другие хотят, и желание такое крепнет. Мир идет вперед, вера – залог прогресса, чем вернее вера, тем прогрессивнее прогресс. С английской епископальной церковью именно так и случилось. Папа Римский не разрешил развод Генриху VIII. У того было шесть жен, не гаремом, как у магометан, а по очереди… и тут Папа. Да, кто он вообще такой? Так родилась новая церковь, от страстной любви, буквально. А будь Генрих неразборчивее по женской части, могла бы и не родиться. Но случайность – непостижимая часть Божьего промысла. Папа (фигурально выражаясь) утерся сутаной, а камни из Кентерберийского собора лежат в алтаре Вашингтонского. Любовь возвышенная и любовь земная объединены здесь, как нигде.

Теперь, как говорят экскурсоводы, пройдем внутрь. Там особость Собора хорошо чувствуется. Впечатляет огромность и значительность пространства. Ребристые конструкции напоминают корабль, не нынешний – пузатый, как арбуз, прогулочный лайнер, а где-то из времен Ноя. Атмосфера под каменными ребрами не совсем земная. Воздух шелестит, ласкает, будто ангельскими крыльями. Они здесь повсюду, как японские туристы. Что-то постоянно наплывает из мрака. Сумерки растворяют предметы, витражи процеживают свет, как разноцветную, похожую на ликер, микстуру. Начинаешь соответствовать моменту. В других местах об этом особо не задумываешься. Электричество нас избаловало. Рассчитался за свет в конце месяца и ходишь довольный. А здесь? Кому платить? Когда, где и чем? За свет солнца и луны. Далеких звезд, окольцованных незримыми планетами. Бог знает, где… Гарантий, конечно, нет, но впечатление обнадеживает – места наверху хватит с избытком. И пожелания всех юбилеев непременно сбудутся, даже если пить на них одну воду, или наоборот – набраться до беспамятства. Примут всех. Кашель доносится откуда-то сбоку, деликатный, без надрыва, подсказывает, формирует благостное настроение. Акустика хорошая, если хочешь глубоко вдохнуть – здесь самое место, полезнее швейцарского санатория. Вся инфекция осталась снаружи. Молоко священной коровы не нуждается в кипячении. А здесь ее доят непрерывно.

Казалось бы, нелепые мысли, но они к месту. Любая, на выбор, раз пришла в голову (а куда же еще?), значит, так и нужно.

Любое соображение, с чего бы не началось, постепенно обретает масштаб. Хочется рассуждать, разогреваясь на ходу, о благе, о любви к ближнему… В других местах над этим думаешь меньше. Или не думаешь совсем.

Себя немного жаль. Голоса шумят, спорят, подсказывают… вся она здесь – свобода выбора, налево или направо, и куда потом… Так здесь устроено, взболтать дремлющее сознание, перевернуть, подержать в перевернутом виде. Поглядеть на лопающиеся пузырьки. Прислушаться. Чей это голос? Ваш? Или нет? И тот ваш, и этот? Говорите, так не бывает? Это вы зря. Еще как бывает…

Интересное занятие, путешествовать в полумраке, да еще с плохим зрением (это я про себя). Бредешь наощупь, или почти наощупь, держась за стену. Тут ступенька, там ступенька. Впереди что-то блестит. И тишина поддавливает, особенная тишина подземелья. Даже с намеком для самых впечатлительных. Поглощает и окутывает. Притягивает и не отпускает. А ты кто такой? Конечно, сомнений не возникает. Мы пока здесь, среди современников. И собор современный, хоть кое-кто в стенах уже расположился. С персональными надписями и датами. Не так, как в родственном парижском соборе, где обладатели безымянных костей и черепов послушно ждут Страшного Суда. Парижане ждут, все ждут, цыганский барон ждет с лазерным телевизором в гробу. Лежит, щелкает переключателем и ждет, когда пригласят. Скучно ему. Вроде бы, мысли нет, только невнятное ощущение. Но для того и собор, чтобы придать этому ощущению правильный ход и определенность.

– Осторожно. Здесь ступенька. – Говорит Ира. – Еще одна… Как ты себя чувствуешь?

А как можно себя здесь чувствовать? Хорошо, наверно. Вокруг мрамор. Облицовка. Отсюда и холодок. Наверху тяжелый летний жар, а здесь прохлада. Пустые коридоры с бесплотными тенями, по одной и где-то вдалеке. Если есть настроение (а оно появляется), можно что-нибудь вообразить из Вечной жизни, хоть напрягаться не хочется, вокруг строго, благочинно и не располагает к фантазии. В любом случае хочется быть на светлой стороне, ухватиться и продержаться. Думаю я, осторожно перебирая ногами.

Разное может придти в голову, если думаешь не только о земном. Капелла (одна из трех) на манер античных цирков, спускаешься по ступеням амфитеатра к центру. За ним алтарь. Святой Отец посреди. Аккуратный, с глухим воротником. Беседует с пилигримами. Верблюды щиплют травку неподалеку, но отсюда не видно. Слабовидящему, вообще, кажется больше, чем есть на самом деле. Можно, конечно, сказать, сделано со вкусом. Даже если не очень уместно именно здесь, но общее впечатление таково. Торжественно. Богато (для Господа не жаль). Чего не хватает – истории, она (матушка) не успела пока состояться. Время реликвий еще не наступило. Рановато. Хочется вернуться сюда лет через триста. Поглядеть, что прибавилось. Что нового в теологии? Обменяться мнениями с умными людьми. Что есть истина? И куда с ней? Должно за это время проясниться. Зато сейчас много знамен. Целый коридор знамен, с обеих сторон. Каждый штат со своим знаменем. Проходишь, расправив плечи. Труби горнист. Бей барабан… Собирайтесь, сходитесь вольные каменщики… Надевайте кожаные фартуки… Берите в руки циркуль и мастерок. Готовьте раствор. Кладите стены. Крепите грядущее…

Неуместно признаваться именно здесь, но православные мне привычнее и ближе. В рясах до земли. Лица более земляные, корневые. Бородатые, но не курят. Жаль. Господь бы простил. Не нужно думать, что я иронизирую. Идите сюда, а я на вас погляжу. Если вы не поглощены изначально и недостаточно сосредоточены, чтобы открыть душу Господу, тогда ирония безусловно лучше безблагодатного любопытства. Непонятно, что и когда может случиться, если вы еще пользуетесь кислородом. А пока это просто экскурсия.

Мы выбрались из подземелья и отправились в часовню в боковом приделе. Там шла служба. Было тихо, свободно и как-то еще, без точного определения. Мы сидели в горящих полях. Не так, как в церкви – свечами перед иконой, а рядами приземистых плошек, раскинувшихся сквозь всю капеллу – от входа к алтарю. Патер делал свое дело спиной к нам, как учитель у школьной доски. Человек пять стояли ближе, повидимому, вовлеченные в службу. А может быть, просто любопытствующие, как и мы – сидя с поджатыми под себя ногами. Хоть некому было о них спотыкаться. Мы просто сидели. Девочка какая-то, японка с виду, проплыла, помахивая хвостиком… Душа обменивалась с чем-то вокруг без участия разума. Разум только бы мешал и портил. Осознание присутствовало, не отвлекая. И достаточно. Ира разожгла плошку, продлила огненное плато. Служба закончилась. Капеллу стали закрывать. Патер затворил за нами скрипучую решетку. Отслужил свое и проводил. Ничего не случилось. Действительно, ничего. Полумрак. Чистота и порядок. Места много. В праздничные дни, наверно, все занято. А сейчас пустынно.

Сильное впечатление ожидало нас под порталом собора. Вход караулил двухметровый верзила, черный, как драгоценное африканское дерево, и исполненный невероятной красоты. Буквально, из притчей Соломоновых. Просто дотронуться (женщинам, конечно), и то – благо. Архангел – не иначе, была бы труба, я бы точно знал. Но даже без трубы… Я и теперь так думаю. Наверно, наверху что-то готовилось, потому его прислали. Пояснял что-то взволнованным лилипуткам, будто корм курам сыпал, снисходительно и ласково. При его росте, внешности и улыбке иначе было просто нельзя. Не получилось бы иначе.

До этого мы заглянули в большой церковный магазин. Два или три зала (сейчас не помню) были сплошь заставлены и завешаны сувенирами. Не хватало только золотой кареты из тыквы и сапог скороходов. Индульгенции должны были вскоре подвезти. С Микельанджело сам Папа такими расплачивался, значит, настоящие. Надо и себе взять. Грешить пока не хотелось, но до вечера было далеко, мало ли, как сложится. Злодейское начало представляли горгульи. Когтистые и длинноклювые – они зловеще таращились сквозь витрину. До этого в подземельи, близ туалета я провел рукой по камню с горы Сион. Камень был встроен в стену. Табличка рядом извещала – именно оттуда. Порыжелый квадрат на бледном мраморе, цвет пустыни и исхода. Никакие горгульи мне были сейчас не страшны, но не хочу брать на себя лишнего, и осторожность не помешает. Такое осталось впечатление.

Ира высмотрела блестящий, будто покрытый инеем, шар, раза в два больше билиардного. Намек на модель Творения, когда увели из-под нее слонов (черепахи удрали раньше) и подвесили на небосвод, на котором мы с тех пор вращаемся. Как в цирке, под куполом, без страховки. И хорошо, хоть так, потому что другие варианты не просматриваются. Разве что слоны вернутся. В Англии, говорят, специальное общество этим занимается. Скорей бы…

Но сейчас шар зачем? В соборе этот вопрос просто неприличен. Тем более недорого. Ударило в голову, значит, так нужно. Именно такой шар. В других местах дороже. Сильный аргумент даже для церкви. Но здесь без коробки. В Америке форма ценится не меньше содержания. К религии это тоже относится, терпимость – слово универсальное, хоть в церкви, хоть где…

– Коробку мы найдем. – Заверила Ира. – Получится хороший подарок на Рождество…

Я еще размыщлял, но Голос решительно прозвучал и избавил от сомнений:

Аминь!