Текст книги "Американский альбом"

Сомнения

Х-ха. И еще раз. Х-ха. Какие тридцать паундов с сентября, когда ты меня увидел только в октябре? Говорит, я чувствовал. Прямо как из пулемета, он мне: да, да, да, я ему: нет, нет, нет. И все с начала. Почему? Не сильно нужно. Хорошо, пусть я узнаю итальянца. Такое мое счастье. А теперь скажите, что с этим счастьем делать? Вы знаете?

Американцы помешаны на танцах. Если вы не в курсе, я вам рассказываю. Особенно в определенном возрасте. Он для меня потерял тридцать паундов, он поменял весь гардероб, потому что я сказала, у меня никогда не было толстых мужиков. Он не спал неделю, сбросил тридцать и собирается еще столько же. Я его не узнала, по сравнению с октябрем. И он танцует. Он хочет иметь фигуру. И так он танцует семь раз в неделю. Я сказала, танцую вальс, о¢кей, он хочет вальс, танго? о¢кей, будет танго, и фокстрот и чача, и мумба, и юмба, и с кольцом в носу, в полоску и клеточку, на молнии и на пуговицах, на липучке и резинке, что хочешь. Иди, учись. Запишись и ходи на танцы. Американцы все танцуют. Особенно филиппинцы и китайцы. Заказывают специальные шуз, чтобы не было эмерженси. У него таких три пары. Шуз-денс. Чтобы у партнерши нога не отлетела, если что. У него есть свободное время. Он брокер. Где-то не просчитал один трейд. Клянется, никогда не обманывал. Вы думаете, я наивная? Так нет, но ему я верю. Всегда бывает первый раз. А программа дала по рукам. Продать он может, но не может делать трейд. Девяносто дней. Не знаю с выходными или с рабочими. Быстренько, чтобы не сидеть без дела, он записался на десять разных танцев. Пятьдесят минут от дома, он едет на сауз, там новый инстрактор, откуда-то из Манхаттена, и днем он едет туда. А вечером он едет на норд, в другую сторону. Там есть постоянная партнерша. Но только, чтобы я ничего не подумала. Привез мне программу, устроил тарарам. Запишись…

У меня полно работы, я не разрешаю звонить, когда попало. Нет. Ему все срочно. Поездка на шесть дней. Куда? Круз на Бермуды. Танцевальная группа. В середине октября. Специальный танцкруз. Где все собираются. Что те Бермуды, когда есть дэнс. Еще трахнуть кого-то по дороге. Он клянется, что нет. А если да? Но допустим, я поверила…

Вообще, он хороший человек, я чувствую. Но лучше оставаться друзьями. Он едет сто сорок миль в один конец, я представляю, это надоедает. Он терпел здесь много крахов. Он чуть не поломал себе плечо, у него отобрали машину. Ночью, это очень неприятно. Он не там запарковался, сосед сволочной вызвал. Потом я ездила забирать. Платил он, но машина была набита документами, кэшем… А плечо! Он принес мне корзину цветов, какую-то еду. И зацепился за входную дверь. Вместо праздника вышло много стонов и охов. И все равно, пусть скажет мне спасибо. Тридцать паундов. Потому что, когда я увидела его первый раз, скажу честно, я испугалась. Это у меня такая натура. Рэглесс. Бесшабашная. Штаны он переделывал, пояс. Раньше нужны были новые дырки, теперь со старыми спадают.

Я предлагала, подшить. Но ему неудобно при мне в трусах. Ну, так сиди в одеяле. Не хочет. Хоть что такого. Вы бы видели, что я подшивала. Дальше тишина. Потому что я – хорошая портниха. И здесь это – профессия, можете мне поверить. Доктор не знает того, что я знаю. И не говорите мне, что Америка все может, и у нее все есть. У нее есть такие люди, как я, это верно. А отсюда все остальное – и талия, и рядом с талией…

Нужно понимать, что он за человек. С Нис он создал проблему. По-русски, Нис – это племянница, я так ее и зову, с большой буквы. Она за него, но к себе не пускает. Дерево на бэкярде обещал распилить, она ждала. Теперь он рвется, хотя бы траву подстричь, а ей уже не надо. Мерси и ауфидерзейн. Он клянется, что заблудился. Белла донна, кара миа. А сам играет в игру на компьютере. Но бабы от него без ума, берут на полное содержание. Нужно только двадцать четыре часа быть под рукой. И еще кое-где. Так это ему не подошло. Гордый, как Муссолини. В восемь часов ей нужен горячий завтрак, потому что она богатая и сидит дома. Ему уже лодка была куплена и что-то она на него переписала. А вышел большой бэнц. Теперь она всюду звонит и рассылает мессидж, какая он дрянь. Мужикам нельзя верить, а бабам еще меньше. Если он дрянь, так что ты хочешь его вернуть? Зачем?

Скажите, разве нет? Люди выбрасывают рекламу в корзину, не читая. Ненормальные. Там больше правды, чем у СиЭнЭн. С возрастом начинают расти уши. Представьте себе. Каждый год они немного добавляют. Профессор из Кембриджа, какой-то китаец открыл. Допустим, китайцу можно верить. Нужно набраться терпения, но для таких случаев оно есть. Она его спрашивает, Казанова, что ты там встал с линейкой? Что ты там собрался мерять? Женщины все одинаковы. Что он может ей сказать? Это не то, что ты думаешь. Иди, становись рядом, будем мерять вместе…

У вас есть ощущение праздника жизни? У меня пока нет. К нему приехать? Вы так думаете? Это два часа рулить. И потом он живет не один, у него сестра. В каком-то жутком месте. Так чего туда ехать, если он оттуда удрал? Сын у него религиозный, Библию читает целый день. А тенант, жилец, которому он сдал комнату, не работает, не платит. И сейчас имеет какие-то дела с наркотиками. Каждый раз нужно звонить, ехать, не ехать, вообще давно пора это все продать. Но он почему-то не хочет. Сын – супервайзер в строительстве, раньше делал шипы для рыбной ловли. Ему что-то сказали, он что-то ответил. Такой характер. Можно подумать, характер у него одного. В общем, на большой скорости и с большим дымом. Потом он красил мост в Нью-Йорке. Вы знаете, что такое, красить там мост? И на какой высоте он разгуливал. До Бога ближе, чем до нас с вами, если вы еще здесь.

Можете поверить, душевно я одинокий человек, но я должна двигаться. В этом мое счастье. Моя любимая дочь, моя любимая Нис этого не понимают. Есть такие, усядутся и станут себя жалеть, будто кому-то это интересно. Покажи зеркалу большую дулю и сиди себе дальше. Я так не умею. Наверно, когда-нибудь будет иначе, а пока, как есть. Лишь бы не хуже.

Он так меня любит, что мама миа. Считайте, я поверила, как в первый раз. Нис говорит, что ты хочешь. Нормальный мужчина для жизни. Такой, как есть. Да? Если хочешь, возьми себе. Нет, она еще подождет. А мы с ним едем на океан. Три дня. Он уже номер заказал, за месяц вперед. Так дешевле. Хорошо, а откуда он знал, что я соглашусь? А если нет? Он говорит, знаешь, я догадался…

Польский парад в Нью-Йорке

Шли на концерт органной музыки в церкви Святого Фомы, и вышли на Польский парад на Пятой авеню. Церковь как раз там.

Насмешливые языки называют поляков нацией сантехников. Пусть даже так, хотя вранье, конечно. Злоязычныки есть везде, легко шутить, пока унитаз целый. Участники парада успели переодеться и гаечные ключи оставили дома. Если где-то протекает, это не здесь. И не теперь. Все исправили, починили, все наладили. И теперь гуляют…

Сейчас праздник. Много девушек, молодых женщин и приятных с виду фемин загадочного возраста. У полячек это как-то так устроено с расчетом на лучшее, что ни надень – все впору. И они это знают. Понятно, почему польские кавалеристы бросались с пиками на немецкие танки. Иначе в дом не пустят, к утке с яблоками. Так любой бросится и еще спасибо скажет. Характер гоноровый, а урода такая, что никакой танк не страшен. Урода – это красота по-польски, специальное пояснение для русскоязычных, которые все понимают по-своему.

Вот они идут – широко, свободно, подминая авеню породистыми ногами. Белые юбки, алые жакеты. Пожарные машины (в цвет), и они здесь, никуда не спешат, парад – не пожар. Хотя звона много. Платформы с оркестрами, пешая музыка. Все с паузами, с настроением. Без портретов, только название на транспаранте. Городки вокруг Нью-Йорка. Во главе колонн – осанистые мужи, еще не старые, но с опытом и, похоже, не сантехники (хотя, кто знает). Трое в ряд. Люди видные. Коррупционеры, не иначе, но с заботой о народе. Это, как кормление младенца, ложку себе, ложку ему, ложку себе… Народ – он и есть младенец. Все съест, что дадут, а не дадут – значит, завтра… Народ чувствует – совесть есть (а много ли надо?), народ промыл горло и поет. Катят детские коляски, машут флажками. Мостовая лоснится от электрического света. Реклама бьет со стен. Помашешь с тротуара, из-за ограждения, тебе помашут в ответ. Прежде так было. А сейчас хар-размент кругом. Любуйся, сколько хочешь, а рукам воли не давай…

Ладно, не будем о печальном. Зато стоим, как в Лувре. Эх, если бы не хар-размент, конная полиция бы не уберегла. Такая урода. Сейчас выстроились, как зеваки на богатой свадьбе, и глазеем. Глазеем. Тепло и поощрительно.

Сан-Франциско

Жителей Сан-Франциско уместно называть францисканцами или францисканками. А как иначе? Когда францискане гроздьями висят на подножке городского трамвая, напоминая низвержение в ад с фрески Микельанджело, мысль о необычности города легко приходит в голову. Если бы местные жители по примеру своего небесного покровителя разделись догола и раздали имущество прокаженным, я бы немного удивился. Хоть я не самый грубый материалист, по крайней мере, не грубее какого-нибудь банкира, и верю во все хорошее, в людях особенно. Но ведь и прокаженного с колокольчиком теперь не встретишь запросто, значит, и повода для сравнения нет. Зато жители славного города, чье содомское клеймо затерто и смыто неумолимым прогрессом, выходят на парады с мэром во главе. Чтобы не утверждали ортодоксы, здешнее слияние голубого и розового в единый радужный цвет совсем не случайно. Если ждать дополненного текста Кама Сутры, то именно здесь. Святой Франциск оберегает горожан от участи Содома и Гоморры. А за понимание и солидарность всем спасибо.

Еще одна местная достопримечательность – обилие китайцев. Что-то роднит их с евреями, хоть я не готов поддержать эту мысль публично. Всего лишь неотчетливое прозрение без должного наведения на резкость, будто при пользовании сломанным театральным биноклем. Евреи берут умением, видно, знают как, китайцы – числом и тоже умением. Евреи написали Священную книгу, китайцы изобрели для нее бумагу, теперь Библию можно полистать на сон грядущий в любой американской гостинице. Даже просто подержать в руках, и то благо. Сказать, что китайцы здесь не причем, было бы нечестно. Когда евреи, как им предписано, станут закрывать занавес мировой истории, китайцы непременно будут при этом присутствовать. Они между собой разберутся, но обоюдное участие неизбежно. Просто сейчас не хочется об этом думать. Воскресным днем в китайском городе торговая суматоха, в будни – тишина и покой, но по улицам ходят китайцы, вывески заполнены иероглифами (внизу мелко по-английски) и, вообще, все вокруг говорит, общается и ведет бизнес по-китайски, как в самой Поднебесной. Если бы ген однополой любви (говорят, его открыли) удалось пересадить китайцам, заботу о перенаселении планеты можно было бы отложить. Пусть цветут сто цветов, как предсказал Великий Кормчий. Лучшего места, чем Сан-Франциско, для этого не найти. Город на полуострове, расти ему некуда, восемьсот тысяч населения, из них геев – сто семьдесят тысяч и китайцев никак не меньше… Все к лучшему в нашем лучшем из миров. К Сан-Франциско это относится прежде всего. Нужно иметь воображение, чтобы придумать в ином месте то, что здесь является само собой. И неплохо живет.

Два праздника украшают город: китайский Новый год и парад приверженцев нетрадиционной любви. Флаг на столбе. Скоро парад. Громы оркестров. Шествие в ряд. Заполненные народом тротуары – зеваки, католические епископы (в штатском), сочувствующие, явные и тайные исповедники со всей Америки. Никому не скучно.

Испанцы знали, что открывали. Сан-Франциско раскинулся на крутых холмах, в перспективе улиц где-то под ногами виден залив. Лыжный трамплин – вот что приходит в голову (простим неожиданность сравнения), вид с высоты, с места старта. Внизу вместо снега водная гладь. Автомобиль осторожно выкатывает к краю, замирает, бодро съезжает на квартал, берет паузу и осторожно подбирается к следующему откосу. Он не спешит, как летящий по небу лыжник, главное, удачно приземлиться. При подъеме видно небо и ничего больше. И задранный в поднебесье капот собственного автомобиля. Легко можно вообразить восхождение пророка Ильи, за подъемом вполне может оказаться облако. Главное, хорошо разогнаться, и мы уже там. Известие о том, что земля круглая, местные францискане приняли без большого удивления. Они это всегда знали.

Совершенной декаденткой выглядит улица Ломбардини. Смотришь и не верится. Поле цветов, по пояс взрослому человеку, пестрое, как скатерть, и поставленное на попа, как стол во время пьяного скандала. По полю зигзагами – от края к краю движутся машины, упрятанные в цветах по крышу и похожие на гигантских божьих коровок. Ира не стала фотографировать, ссылаясь на популярность этого места. Ничего нового мы не добавим – так она сказала. Я согласился, а теперь, спохватившись, вспоминаю, как счастливый сон, с изрядной долей сожаления.

Наш гостиничный номер оживляла цветистая доска c информацией.

Свистать всех наверх. По утрам это будоражило.

Рыжие холмы Сан-Франциско. Начало июня, а они уже выгорели. Солнечный город. Смерть кажется не слишком удачным продолжением хэппенинга. Свернул не туда и оступился. Только и всего. Случается ведь всякое. Бетонные скамейки с табличками на дорожке вдоль океана хранят память об ушедших. Сидишь расслаблено, глядишь, куда глаза глядят, и ловишь спиной бесплотные прикосновения. Метафизический массаж. Почему нет? От этого ощущения непросто отделаться. И зачем? Не нужно! Драгоценный мистер Смит, любимый дядя Джон, незабвенная тетушка Дзинь сообщают, что они тоже здесь, совсем рядом…

Вид на нашу гостиницу с ближнего пригорка. Хорошо и как-то совсем просто. Будничность пейзажа впечатляет. Хотя океан под боком. Так, наверно, и должно быть рядом с тем, что трудно вообразить. Плещется, ну, и ладно.

Мы сидели на такой скамейке, смотрели на выкатывающую к нашим ногам стихию (не совсем, но близко), и я приучал себя не называть океан морем. Планетарный провинционализм присущ жителям бывшего Союза. Сейчас я размышлял, куда упадет перпендикуляр, проведенный из Сан-Франциско на другую сторону океана. В Сингапур? В Малазию? Глобус вращался. Как я раньше этого не замечал?! Азиатская или еще какая суша, человеческий муравейник, россыпь джонок в багровых лучах заката. Слово джонка было известно из художественной литературы. Знания были, не хватало опыта. Конечно, хотелось чего-то необычного, чего-то такого…

Парочка леди подкатила к гостинице на белом лимузине. Седые, с буклями, поджарые, энергичные, в брючках чуть ниже колен, радующие друг друга и оживленные, как птички.

Чувствовалось, им хорошо вдвоем. Шерочка с маншерочкой. Совершенно одинаковые, не поймешь, где пастушка, где овечка. Что за пара? Традиционная или не очень? И стоит ли об этом думать? И вообще…

Клеймо провинциала залепило серое вещество. Скрипят извилины. Почему так хочется праздника? Но с приключениями нам не везло. Все шло как-то буднично, даже скорее тянулось, чем шло, пока Ира не проехала на красный свет. Ира – прекрасный водитель и не склонна прощать себе ошибки. Их не было до того случая. Вспоминаю потрясенное лицо мотоциклиста под белым шлемом. Он успел затормозить и правильно сделал. И чернокожего верзилу помню, который, подпрыгивая от возмущения, указывал на светофор. Я думал, он на него взберется, но опасность миновала, эволюция удержала за штаны, и крикун остался на земле. Транспорт вокруг почтительно замер. Люди понимали, у Иры не было злых намерений, но хотели убедиться, что с добрыми все в порядке. Что это было? Особенно деликатным оказался полицейский офицер, его машина стояла тут же и не сдвинулась с места. Ира еще долго себя пугала. Конечно, в знаменитую тюрьму Алькатрас с таким нарушением ее бы не взяли, но все прочее… – Дома нас ждет крупный штраф. – Предсказала Ира. И ошиблась…

Путь на мост Золотые Ворота мы начали с местного пляжа. Припарковаться в городе совсем непросто, мы оставили машину на шоссе, возле автобуса с задумчивым китайцем. Что-то подсказывало, он здесь надолго, так в конце концов и оказалось. Пляж был пуст, уборщики готовили его к сезону, любители прогуливали собак, одинокий серфингист с доской под мышкой никак не решался войти в воду. В океан, если совсем точно. Так и бродил вдоль берега, искал, где теплее. Провели ораву детишек. Дети кричали. День сиял. Жара прибывала. Увязая в песке, мы топали к далекому мосту. Мы искали дорогу. Ира спросила мужчину без возраста, тонкого, как трость, с косичкой из гладко зачесанных полуседых волос. В синем джинсовом костюме, с тряпичной сумкой через плечо он был похож на свалившегося с небес ангела. Отработал смену, прикорнул на краю облака, его и сдуло к нам, грешным… Ире было приятно у такого спросить.

– Прямо Питер О’Тул. И совершенно без зубов. – Огорчилась зоркая Ира. Голливуд для того и существует, чтобы женщины могли бескорыстно восхищаться мужской красотой.

– Он идет к дантисту. – Утешил я. – Давай подождем. Вот увидишь, сделает тебе чи-и-з на обратном пути. На ногах не устоишь…

Приятно сделать женщине приятное. Надеюсь, вы понимаете, тавтология здесь не случайна. Но Ира ждать отказалась (может, и правильно), и мы стали выбираться с берега на шоссе, дальше к мосту. Туда вела бесконечная, погребенная под песком лестница. В ней было что-то античное. Где-то оттуда. Ступени когда-то были мраморными, вокруг журчали фонтаны, патриции, возлежа, вкушали мороженое серебряными ложечками. Античные женщины в чем-то воздушном перебирали струны. Примерно так… Сейчас не то. Только песок. Утопая в нем, мы стали подниматься.

По пути на мост. Много спокойного и какого-то умиротворяющего солнца. Как в отделении физиотерапии во время лечебного сна. Только здесь наяву. И не скажешь, что специально для нас. Похоже, так здесь всегда…

Вдоль шоссе было проще и жарче. По обочине мы добрались до моста и вступили на него в приподнятом настроении. Жара разыгралась. Впереди был добрый километр пути. Несмотря на будний день, наш энтузиазм разделяло немало народа. Праздность в Сан-Франциско – обычное, с виду, явление, нехарактерное для прочей Америки.

– Чего они от нас хотят? – Удивляются францискане…

Ничего не хотят, просто завидуют. Кажется, небоскребы в Даун-тауне выстроены для хэппенинга. Так, наверно, и есть (загляни в начало Альбома). Вверху – ресторан, под ним – именины сердца (если вы способны вообразить), ниже – турецкие бани, и снова ресторан, бравая чатануга чуча, и так далее до самого швейцара (тоже мужчина не промах)… Деловая жизнь таится глубоко внутри и стыдится себя. Так когда-то купеческий сын Франциск устыдился собственного папаши, не пожелавшего бесплатно обуть, одеть и накормить несчастных прокаженных. Нужно суметь занять место в истории и не подмочить при этом репутацию. НЕ оставить лужу. Не каждому удается.

На мосту праздничное оживление. Гуляющие валят толпой. Наезжают тучами беспардонные велосипедисты. Всем весело. На перилах висит телефонная трубка Emergency and counsel. На случай, если кому-то захочется сигануть с моста в приятные с виду воды залива. Место весьма популярное, более тысячи двухсот прыжков за историю моста (с 1937 года). Для начала можно снять трубку и позвонить. Попрощаться с неблагодарным человечеством. Очереди сейчас нет, хотя звонок бесплатный, и можно пользоваться. Мэрия берет расходы на себя. Звоните. Ласковый голос, ввинчиваясь штопором в душу, станет взывать к прелестям жизни, будто здесь в Сан-Франциско для этого еще нужны аргументы. Хоть, бывает, и любовь зла, но, чтобы так… Потому какие могут быть советы… Мост высоко, вода далеко, лететь четыре секунды, только передумать уже не получится. Даже в Сан-Франциско…

К концу дороги мы изрядно устали. Ира нашла автобус, и в компании беспечных французов мы проделали обратный путь. До этого заехали в городок на берегу залива, созданный для какой-то совсем райской жизни. Видно, и там, в раю не все однозначно. Мечтать можно, а спешить не стоит, даже если вы убежденный шахид и хотите попасть на небо без очереди. Шербет в холодильнике, а гурии подождут. Еще успеете… Мечту о сытом безделье и праздности разделяет все передовое человечество, а прочее мечтает о том же в нетрезвом виде и слегка подкурив. Здесь то самое место, чтобы задержаться. Мы взяли по огромному сэндвичу и вернулись к бетонным укреплениям, стерегушим вход в залив от злющих японцев. Когда это было, а сейчас, раздирая рты многослойной едой, мы заново проживали счастливые часы. От этого и мост, и залив, и даже небо над заливом виделись в некотором искажении. Желать было уже нечего, и картина приняла иконописный вид с избытком золота и лазури.

Ира мечтала побывать среди секвой. Секвойя названа по имени индейца, который отождествлял себя с этим могучим леревом. Этот индеец исключительно точно метал во врага томагавк, осчастливил бесчисленное количество скво, и до ста лет раскуривал трубку на совете мудрейших. Как иначе заслужить подобную честь? Можно, кстати, сравнить с собой (а почему нет?), но это крайний случай, не говоря уже о штрафе за курение…

Полагается видеть у дерева вершину, но у секвойи вершины нет. Вернее, есть, но где-то, куда не достигает взгляд бледнолицего. Внизу приходится верить на слово. От этого мир выглядит как-то иначе и тревожнее. Не хочется бродить одному, перетирая в голове ямбы и хореи, а со словом мезозойский, которое как-то годится, ничего путного до сих пор не придумано. Так далеко даже поэзия не заглядывает. Будь Гомер зрячим, и то вряд ли. Другое дело – сказка. Там можно вообразить эти секвойи с жилищем людоеда посреди и себя в роли Мальчика-с-пальчика. Вперемешку с морковкой и луком под острым каннибальским соусом. Рядом с секвойей всякое может случиться.

Среди секвой чувствуешь себя сиротой. Куда ни глянь, взгляд упирается в могучую древесину. Хочется глотнуть гоголь-моголь с коньяком и грянуть ДУБИНУШКУ. Стволы будто из музея космонавтики. А там, мало ли куда занесет…

Внизу, у подножия секвой дощатый настил. На нем своя жизнь. Экскурсовод вещает. Разгуливают интересные женщины. Мужчины фотографируют, встав на колено. Сначала на одно, а дальше, кому как. Белого здесь больше, чем в салоне молодоженов, среди штанов, в частности. И совсем не обязательно стремиться в Рио-де-Жанейро, чтобы насытить мечту явью…

Сумеречно, деревья закрыли небо. Ступени ведут в гору. Пик легкомыслия приходится на начало путешествия, так я потом сообразил. Зато Иру не нужно было уговаривать, если кто любит передвигаться пешком, то именно автомобилисты. Тропа была расхожена, мы тащились, переступая через наползающие отовсюду огромные корни. Народ убывал, но только не китайцы. Эти шли сплоченной группой: молодой китаец прижимал к груди новорожденного младенца, за ним, осторожно ступая, брел старик, а дальше карабкалась, опираясь на палку, сложенная, как перочинный ножик, древняя старушка. По ходу они менялись, старушка даже выходила вперед. Мы затесались в середину, тропа не позволяла сделать обгон, мы так и плелись, пока папаша с новорожденным из-за нашей спины не подсказал старушке уступить дорогу. То была его мать. Или бабушка. Или дух китайских предков, можно было предположить, что угодно. Но где мать прижатого к мужской груди младенца? Может, они шли, развеять ее прах на вершине? Как это вам? Ничего удачнее не приходило в голову. Тропа все тянулась, стали появляться встречные. Lost trail – Потерянная тропа – так она называлась. Мрачновато, однако. Мы вышли на последний поворот к вершине, но табличка просила туда не ходить. Там было что-то таинственное. Мы встали. И тут сверху появился китаец с новорожденным младенцем, не тот, которого мы обогнали, а другой. С этим была жена, она же мать младенца, так нужно полагать. Белая. Не китаянка. Что там? На вершине, где нас просили не появляться. И заранее благодарили за понимание. Это как?

Есть загадки и вопросы, до решения которых лучше не доискиваться. Джордано Бруно помните? Крайний тому пример. Разумно оставить все, как есть. Сказали не ходить, значит, не нужно. Мы спускались по другому склону, смущенные тайной, но довольные собой. Это тогда. А теперь я жалею. Ведь, почти достигли, добрались… и отошли. Что там? Не вкусили с древа. Тем более с секвойи…

Представьте себе, память и воображение открыли фреску Изгнание из рая. Мазаччо, Микельанджело. Я эти события хорошо запомнил. Он и Она покидают райские кущи, бредут опечаленные по церковному своду. Вид виноватый, хуже некуда. но упрямый. Идут, не падают, без страховки. Вы скажете: какая страховка, церковь – не цирк, здесь хором поют, а там на трубе играют. Ну, и что. Пусть, даже на трубе. Ангелы срываются (грешные), а эти держатся. Гардероб, если не видите, можете представить. В раю он ни к чему, а здесь, на земле жизнь научит. Важно косметичку не забыть, когда слезы высохнут.

Вот ведь, привидится такое.

А теперь… если кто помнит:

… – В пролеты улиц вас умчал авто. И снится мне теперь, в притонах Сан Франциско лиловый негр вам подает манто!.. – Это цитата. Выпевается близко к мелодекламации, чуть в нос, финал энергичный под звучный фортепьянный аккорд. Ман-то! Подавал! Примерно так.

Классику (Александра Вертинского) хочется примерить на себя в сходных обстоятельствах. Авто мы действительно пользовались. Манто Ире не подавали. Я был рядом и лилового негра непременного бы заметил. К тому же, свое манто Ира оставила дома, а чужое мы бы вернули. Не нужно думать о людях плохо!

А пока мы осматривались. Китайская еда. Не совсем притон, но все же… Какая-то женщина, о поведении не скажу. Трудно судить, пока не стемнело. Пожилой китаец хлебал суп. Как-то увиделось, что это суп с лапшой. Было пусто и тихо. Не плясала на столе мулатка с огненными губами, никто не палил в потолок, не сыпалась штукатурка в стакан с виски. И дальняя комнатка, отделенная бамбуковой занавеской от страстей и тягот мира, наверно, была сейчас пуста. Никто не разогревал трубку над масляной лампой, не вдыхал из уст самого Бога. Так или нет? Последнее оставляю без ответа. Вы спросите, откуда я это знаю? Знаю и всё!

Теперь насчет меню. Много сказать не могу, вам же спокойнее, но намек дам. Именно после этой трапезы Ира едва не переехала мотоциклиста…