Текст книги "Отряд отморозков. Миссия «Алсос» или кто помешал нацистам создать атомную бомбу"

Глава 13
Компромисс

Выждав в укрытии несколько недель, пока в Париже уляжется хаос, Жолио вернулся в лабораторию и обнаружил двух нежданных гостей. Одним из них оказался очкарик Курт Дибнер, честолюбивый основатель Уранового клуба. Дибнер мечтал о циклотроне, находившемся в подвале института Жолио, и приехал, чтобы завладеть им. Такие ускорители частиц были необходимы для изучения ядерных реакций, и до сих пор у нацистов не было доступа ни к одному из них.

Жолио, конечно, не понравился Дибнер, но другого посетителя, начальника Дибнера, он счел просто отвратительным. Эрих Шуман, внук композитора Роберта Шумана, так до конца и не вышел из тени своего предка. Шуман изучал звуковые волны и акустические свойства музыкальных инструментов; заодно он писал военные марши для вермахта, что приносило ему солидные гонорары. Как ревностного нациста, его назначили руководителем Уранового клуба, хотя Вернер Гейзенберг и другие считали его фигляром и потешались над его занятиями, называя их «физикой фортепианных струн». (Они презирали его и как человека. «Если он и угощал гостей шнапсом, – вспоминал один из коллег, – то непременно самым дешевым».) Шуман считал ядерную бомбу смехотворной затеей и называл ее «атомной чушью». Но он был достаточно циничен, чтобы делать вид, будто в ней что-то есть, – на всякий случай, чтобы обезопасить себя. Именно он занял лабораторию Жолио в Париже вскоре после падения города.

Когда в начале августа появился Жолио, Шуман и Дибнер собрали персонал лаборатории. С помощью переводчика они изо всех сил старались произвести хорошее впечатление, хваля сотрудников за их вклад в атомную физику и выступая за плодотворное франко-немецкое сотрудничество. Затем Шуман пригласил Жолио для беседы тет-а-тет в присутствии лишь Дибнера и переводчика.

Едва закрыв дверь, Шуман резко повернулся и выпучив глаза набросился на Жолио за то, что тот не сразу появился в Париже, а затем обвинил его в краже (с его точки зрения) тяжелой воды. «Мы видели накладные об отгрузке в Норвегии и знаем, что ее украли вы, – заявил он Жолио. – И где она теперь?» Соображая на ходу, Жолио сообщил Шуману, что канистры были уничтожены в Бордо – затонули вместе с одним из кораблей после авианалета немцев. Вся тяжелая вода вылилась в гавань и утрачена безвозвратно, заявил он. Шуман в это не поверил, но возразить ему было нечего. Он также спросил Жолио, куда из Парижа подевалось несколько тонн урановой руды. Уже не особо стесняясь, Жолио наврал, что искать их, вероятно, следует в Северной Африке. Последовала новая порция брани.

Сколь бы неприятным ни было положение Жолио, наибольшую неловкость в этой ситуации испытывал переводчик Вольфганг Гентнер, которому приходилось передавать все эти оскорбления. При этом Гентнер был старым приятелем Жолио по перекурам, тем самым молодым немецким ассистентом, который когда-то провел ночь в их с Ирен лаборатории, проверяя детектор после обнаружения искусственной радиоактивности. А несколькими годами позже Гентнер был призван в немецкую армию и теперь работал на Шумана, поведение которого в тот день его крайне удручало. Так что, как только допрос закончился, Гентнер попытался все исправить. Он задержался ровно настолько, чтобы поймать взгляд Жолио, и шепотом предложил бывшему начальнику встретиться в кафе на бульваре Сен-Мишель в шесть часов.

Тем вечером они устроились в дальнем зале кафе, и Гентнер, несомненно, первым делом извинился перед Жолио, выразив сожаление по поводу обстоятельств их встречи. Затем он перешел к делу. Первоначально немцы планировали демонтировать циклотрон Жолио и доставить его в Берлин в качестве военного трофея. Но Гентнер убедил Шумана оставить требующий осторожного обращения аппарат в Париже и прислать туда немецких ученых. Гентнер спросил Жолио, пойдет ли он на такой компромисс – сохранить лабораторию в целости, но под контролем нацистов. Он добавил, что, вероятно, ему удастся добиться назначения главой лаборатории самого себя, чтобы оградить Жолио от Шумана.

Возможно, обдумывая это предложение, Жолио закурил. Он определенно не мог позволить Рейху украсть единственный во Франции циклотрон. Но мысль о нацистских паразитах в его лаборатории вызывала у него отвращение. Кроме того, за сотрудничество с немцами, даже такими приличными, как Гентнер, его могли заклеймить во Франции как предателя. С другой стороны, наиболее эффективно бороться с немцами он мог бы посредством своих исследований, а для этого лаборатория была нужна ему в целости и сохранности. В конце концов Жолио согласился на оккупацию при двух условиях: руководить лабораторией должен был Гентнер, а немцы не должны проводить там никаких военных исследований – исключительно научные. Гентнер пообещал это устроить. И они разошлись, не задерживаясь ни на секунду, поскольку и без того уже подвергли себя огромному риску. Это была первая боевая операция Жолио под прикрытием. За ней последуют другие.

Жолио опасался не зря: когда об этом компромиссе поползли слухи, его объявили коллаборационистом. Причем не только во Франции – новость об этом повергла в уныние ученых и в Великобритании, и в США. Германия уже захватила «Веморк», открыв немцам доступ к тяжелой воде. Завоевав Бельгию, она ненароком получила тысячи тонн урановой руды, добытых в бельгийских колониях в Африке. И вот теперь, после капитуляции Жолио, нацисты контролировали и циклотрон. У Германии изначально имелись интеллектуальные силы для осуществления ядерного прорыва. Теперь немцы завладели оборудованием и сырьем. И каждый физик-ядерщик в стане союзников это осознавал.

Глава 14
Гарвард: Взлеты и падения

Сэмюэла Гаудсмита не вполне устраивало его положение в Гарварде. Его взяли на работу в январе 1941 г., и формально это считалось престижным. Какому ученому не понравилось бы представляться сотрудником Гарварда? И все же он не ощущал полного удовлетворения, зная, что прием на работу был делом случая. Университет нанял его вместо профессора, занятого военными проектами. По существу, Гаудсмит был временным преподавателем, «пинч-хиттером»[14]14
  Пинч-хиттер – в бейсболе игрок, заменивший бэттера. – Прим. ред.


[Закрыть], по его выражению. К тому же все знали, что самые престижные должности в ту пору были не в университетах Лиги плюща, а в военных лабораториях. США еще не вступили во Вторую мировую войну, но лучшие из лучших уже трудились над ракетами, радарами и другими жизненно важными технологиями. А он тем временем обучал здесь законам Ньютона скучающих отпрысков магнатов бизнеса. В целом Гарвард ему все еще нравился, но страх оказаться человеком из прошлого, одолевавший его в Мичигане, последовал за ним и в Массачусетс.

В свойственной ему манере – а он был страшным брюзгой – Гаудсмит изливал душу в письмах к друзьям. Он жаловался на влажный климат Кембриджа. На строгость дресс-кода в Гарварде – на все эти костюмы и галстуки. На то, что ему приходится работать в слишком многих комиссиях и проверять слишком много экзаменационных работ, на то, что ему ставят утренние занятия по субботам. Даже самые приятные гарвардские моменты были окрашены для него в меланхолические тона. Однажды вечером в мае 1941 г. он следил за порядком на балу студенческого братства и не мог не отметить различий между Гарвардом и Мичиганом. Во-первых, в зале появилась дочь сенатора. Во-вторых, студенты Гарварда пили спиртное лучшего качества. Не то чтобы Гаудсмит жаловался на последнее – он не отказывал себе в этом удовольствии, но при всем желании не мог полностью расслабиться. «Я не мог выбросить из головы тот факт, что всего год назад фрицы вторглись в Голландию, – вспоминал он. – Никакие выпивка и танцы не могли меня развеселить». Описывая одного завсегдатая вечеринок как «грустного, унылого человека, который с каждым глотком становится все печальнее», он с равным успехом мог описывать самого себя.

Помимо ущерба, нанесенного Нидерландам, у Гаудсмита была и личная причина для мучительных переживаний в связи с годовщиной вторжения. В конце 1939 г., спустя целый год после возвращения из длительной поездки по Европе, он наконец-таки стал оформлять родителям визы для иммиграции в США. Исааку было почти 74 года, Марианна теряла зрение – их нужно было срочно вывозить. Но его отвлекли другие заботы: исследования, подраставшая дочь, планирование следующей летней школы по физике, – и он откладывал завершение ходатайства то на неделю, то на две. В результате его родители получили визы только 6 мая 1940 г. Четыре дня спустя «германьяки» вторглись в Голландию, и они оказались в тылу врага.

Резко встревожившийся Гаудсмит принялся слать письма в Гаагу, а затем в иммиграционную службу США. Поступали ли о них какие-нибудь известия? Признает ли Рейх их визы? Гаудсмит даже предлагал заплатить за их выезд, поскольку «их деньги сейчас, наверное, обесценились». Но никто ничего не знал наверняка. Телефон и телеграф не работали, почтовая связь была прервана. Гитлер окутал завесой тайны целую страну, скрыв все и вся от внешнего мира. Гаудсмит был в отчаянии. Как он мог хоть на миг поверить, что Голландия останется оазисом спокойствия?

Несколько писем в итоге дошли до Исаака и Марианны, и он узнал, что на данный момент они в безопасности. Но ни один гражданин Нидерландов теперь не мог выехать за пределы Рейха; визы превратились в бесполезные клочки бумаги. Хуже, чем бесполезные: каждый раз, думая о них, он мучился еще сильнее. Что, если бы я не выжидал целый год, прежде чем подать заявление? Что, если бы я не отложил визит в иммиграционную службу на той неделе? Что, если бы я просто поехал и забрал стариков сам, и плевать на эти чертовы визы? Что, если бы, что, если бы, что, если бы…

Глава 15
Мод Рэй Кент

Пока Сэмюэл Гаудсмит переживал за своих родителей в Голландии, остальной научный мир переживал за судьбу другого пропавшего человека – датчанина Нильса Бора. После того как вермахт захватил Копенгаген в апреле 1940 г., всякая связь с Бором прервалась, и многие из его друзей и коллег опасались, что физик погиб.

Выяснилось, что с Бором все в порядке – он напуган, но цел и невредим. Чтобы всех успокоить, он по различным подпольным каналам организовал отправку Лизой Мейтнер, все еще находившейся в изгнании в Швеции, телеграммы в Англию. Она гласила: «Недавно видела Нильса и Маргрет [жену Бора]. Оба в порядке, но расстроены происходящим. Пожалуйста, сообщите Кокрофту и Мод Рэй Кент».

Телеграмма вызвала три последовательные реакции. Во-первых, облегчение: Бор жив. Но облегчение тут же сменилось замешательством. Упомянутым Кокрофтом был Джон Кокрофт, физик из Кембриджа и будущий лауреат Нобелевской премии. Для Бора было естественно обратиться к нему. Но кто такая, черт побери, Мод Рэй Кент? Кто-то наконец осведомился об этом у Кокрофта, и тут замешательство сменилось паникой. Кокрофт любил разгадывать шифрованные кроссворды в британском стиле и прочие словесные головоломки и, приглядевшись к имени, понял, что буквы были анаграммой: «Мод Рэй Кент» (Maud Ray Kent) означало «радий захвачен» (radyum taken). Иными словами, нацисты захватили радий в институте Бора, несомненно, для своего проекта по разработке атомной бомбы.

Эта новость сильно подорвала моральный дух британских ученых. В спецслужбах уже ходили слухи об интересе Германии к ядерному оружию, и анаграмма Бора еще больше усилила напряженность. В ответ британское правительство создало консультативный совет по ядерному оружию, который стал известен как комитет МОД. (Название было навеяно именем из сообщения Бора, хотя позднее кто-то придумал для него подходящую расшифровку – «Военное применение подрыва урана»[15]15
  MAUD – Military application of uranium detonation (англ.). – Прим. ред.


[Закрыть].) Свой основной вклад в войну комитет внес в июле 1941 г., когда выпустил секретный отчет, показавший, насколько пугающе реальным было создание атомной бомбы. По его оценкам, всего 11,35 кг обогащенного урана могут взорваться со смертоносной силой, равной силе взрыва 1600 т тротила. (В действительности мощь атома была тут скорее недооценена: при полном расщеплении 11,35 кг урана-235 высвободилась бы энергия, равная энергии взрыва 174800 т тротила.) Более того, в отчете предполагалось, что такое оружие вполне могло бы появиться через два года – то есть, если немцы надавят на газ, Гитлер получит бомбу в середине 1943 г.

Доклад вызвал смятение в научных кругах. До этого многие выдающиеся физики, признавая серьезный потенциал атомного оружия, всегда выражали сомнение, что его появление действительно возможно. Они доказывали, что какой-нибудь неучтенный до сих пор фактор или некий новый закон природы, несомненно, сделает такое оружие невозможным, – классический пример того, как надежда управляет логикой. Отчет МОД похоронил эту надежду. Член комитета физик Джеймс Чедвик, открывший в 1932 г. нейтрон, рассказывал, что, когда он наконец осознал истинную угрозу атомного оружия, ему пришлось начать глотать таблетки, чтобы спать по ночам, и он больше никогда не мог заснуть без них.

Комитет МОД рекомендовал Великобритании запустить срочную программу создания атомной бомбы. В то же время, учитывая необходимость масштабных инвестиций в промышленность, комитет признал, что ограниченные возможности британской экономики не позволят реализовать такой проект в одиночку. Поэтому Великобритании следует сотрудничать с Соединенными Штатами, которые обладают богатыми природными ресурсами и находятся вне радиуса действия немецких бомбардировщиков. С этой целью МОД направил копии отчета Лайману Бриггсу, ведущему ученому-ядерщику в США, который сотрудничал с комитетом на полуофициальной основе. Ему предложили распространить отчет среди американских чиновников и сообщить о результатах.

Прошла целая неделя – от Бриггса ни слова. Прошла вторая неделя. Пролетело полтора месяца. Наконец один из членов MОД, который посетил США в конце августа, решил разобраться, в чем причина задержки. По его словам, к своему изумлению и негодованию, он, «посетив Бриггса в Вашингтоне, узнал, что этот немногословный и ничем не примечательный человек положил документы в сейф и никому их не показал». Иными словами, перепуганный Бриггс прочитал отчет и, как пятилетний ребенок, закрывающий уши во время грозы, решил запереть этот страшный документ и притвориться, что его не существует. Даже задолго до своего создания бомба сводила с ума людей высочайшего интеллекта.

Но и без помощи Бриггса британские и американские физики в конце концов встретились и договорились сотрудничать для создания атомной бомбы. И очень вовремя, потому что Германия к тому времени уже два года как работала над ядерным оружием.

Часть III
1942

Глава 16
Сопротивление

Для Вальтера Боте наступила полоса неудач. В начале войны любвеобильный физик уже провалил исследования с графитом. Теперь он заваливал серию экспериментов на циклотроне в Париже. Циклотроны были приборами мощными, но капризными, и сколько бы Боте и его ассистенты ни проверяли перед каждым запуском клапаны, систему охлаждения и провода, в самый неподходящий момент что-то перегревалось или замыкало, и несколько недель труда шли коту под хвост. Не всегда такое происходило по вине Боте, но как руководитель он отвечал за все. Неудачи были особенно досадными, потому что он уже пытался построить циклотрон в Германии и не справился. Похоже, на него было наложено какое-то циклотронное проклятие.

На самом деле никакого проклятия не было. Передавая лабораторию нацистам, Фредерик Жолио настоял на том, чтобы они не проводили там военных исследований. Тем не менее Боте с ходу принялся проводить эксперименты по делению ядер, наплевав на джентльменское соглашение. Не менее унизительным было то, что немцы облепили ускоритель восковыми печатями с изображением нацистских орлов и свастики, – такого оскорбления команда Жолио снести уже не могла. Поэтому всякий раз, когда Боте начинал эксперимент, кто-нибудь из французских специалистов потихоньку ускользал и, например, отключал подачу воды в систему охлаждения, что вело к перегреву ускорителя. Или разом разряжал все огромные соленоиды, создавая импульс тока, достаточно мощный, чтобы расплавить медную проволоку. Обращаясь с циклотроном так жестоко, французские ученые срывали и собственные исследования, но выбор между неисправным циклотроном и атомным успехом Гитлера был довольно очевидным.

Как ни отрадно им было наблюдать за мучениями Боте, Жолио и вернувшаяся в Париж Ирен тяжело переносили войну. С каждой неделей Париж становился все мрачнее, нарастал дефицит всего. В кулинарной столице мира люди уже употребляли в пищу бездомных кошек, несмотря на риск заражения чумой от грызунов, которыми те питались. Кроме того, нацисты изъяли для своих заводов по производству военной техники и боеприпасов все имеющееся горючее. В результате Ирен и Жолио нечем было отапливать дом, и температура там иногда оказывалась чуть выше нуля; вода в стакане, оставленном на прикроватной тумбочке, только что не замерзала. Холод усугубил и без того плохое самочувствие членов семьи. Элен переболела краснухой, малыш Пьер – краснухой и паротитом, а Ирен вдобавок к туберкулезу страдала от бронхита и анемии. Несмотря на недуги, она стойко пыталась продолжать исследования, хотя бы ей и приходилось работать лежа. По несколько месяцев она проводила в лечебницах. Как и ее мать, из-за плохого здоровья она теряла едва ли не самые продуктивные годы жизни.

Но плохое здоровье не мешало Ирен по-своему бороться с немцами. Как уже упоминалось, во время бегства из Парижа в 1940 г. она захватила с собой выложенный свинцом футляр, в котором находился унаследованный от матери грамм радия стоимостью 100 000 долларов. Зная, что немцы охотятся за радием, она решила спрятать его где-нибудь, но только не в банковском хранилище или сейфе – ведь именно там нацисты в первую очередь и будут искать ценности. Поэтому она рискнула оставить его в обычном подвале в городке неподалеку от Бордо, надеясь, что, подобно похищенному письму из рассказа По, немцы его не заметят.

Вначале это казалось разумным, но потом Ирен стала тревожиться – чем дальше, тем больше. Если немцы пронюхают о местонахождении радия, они воспользуются им для собственных ядерных исследований. К тому же это было ее научное наследство, и, как истинной Кюри, ей претила сама мысль, что немцы могут завладеть им. Поэтому в июне 1941 г. она вознамерилась вернуть то, что принадлежало ей по праву рождения.

В обычной ситуации Жолио отправился бы с ней, но нацисты пристально следили за ним. Женщина же не заслуживала их внимания, и, когда Ирен попросила разрешения посетить Бордо, чтобы отыскать некое «лабораторное оборудование», нацисты выдали пропуска ей и двум ее ассистентам. Ирен все равно пришлось пойти на хитрость: чтобы оправдать свою легенду, она, находясь на месте, прихватила несколько научных приборов и кое-какие материалы. При этом ей удалось незаметно пробраться в подвал и вынести 60-килограммовый футляр, не привлекая внимания. Затем все это тайком пришлось везти в поезде, несмотря на многочисленные немецкие досмотры. Вернувшись в Париж, она обнаружила, что на вокзале нет свободных такси; поэтому, несмотря на крайнюю усталость, она погрузила футляр с радием и все прочее оборудование на тележку и толкала ее сама. «Вот так радий и вернулся в лабораторию», – лаконично вспоминала она. Немцы ничего не заподозрили.

В том же месяце Ирен еще раз продемонстрировала твердость характера. Утром 29 июня гестапо арестовало Жолио прямо во время завтрака; его доставили в штаб-квартиру службы – внушительное каменное здание. На допросе его обвинили в нескольких преступлениях, в том числе в том, что он является коммунистом и разжигает студенческие волнения. Ирен со всех ног бросилась искать Вольфганга Гентнера, бывшего ассистента, ныне заведующего лабораторией Жолио. Она умоляла его заступиться за ее мужа. Рискуя сам угодить в тюрьму, Гентнер тем не менее отправился в центр города и потребовал освободить Жолио. Он заявил, что тот проводит важные военные исследования и что власти в Берлине будут очень недовольны. Это был несусветный бред: Жолио фактически саботировал нацистские исследования, о чем Гентнер прекрасно знал. Но гестаповцы, затрепетав при упоминании Берлина, быстро отпустили ученого.

Несмотря на эту попытку его запугать, Жолио вскоре вступил в подпольную коммунистическую ячейку, чтобы участвовать в Сопротивлении. Сначала он просто передавал кое-какую научную информацию. Ради светомаскировки окна в институте были закрашены, поэтому по ночам он пробирался в комнаты Боте и других и читал их секретные отчеты. Со временем его деятельность стала более рискованной, поскольку он вызвался быть связным между разными ячейками. Он и его соратники встречались в вестибюлях театров, в приемных у зубных врачей, даже среди окаменелостей Национального музея естествознания и шепотом передавали друг другу сообщения.

К активному сопротивлению Жолио подтолкнула гибель нескольких коллег. Одним из них был 60-летний физик, давний друг Марии Кюри. Как и Жолио, он работал на подпольную коммунистическую ячейку и помогал сбитым британским пилотам перебраться в нейтральную Испанию. (На случай, если их собьют над Францией, британские летчики имели указание искать самых ярых врагов нацистов – коммунистов и католических священников.) Агенты гестапо проникли в ячейку, физика арестовали и забили до смерти в канун Рождества. Когда вдова забрала его тело, на нем были следы пыток: одежда была разорвана и покрыта фекалиями, кости переломаны, на коже – следы ожогов. Жолио и Ирен пришли в ужас.

Затем, в мае 1942 г., были схвачены и расстреляны без суда еще четверо ученых-коммунистов, один из которых издавал антинацистскую газету. Потрясенный Жолио официально вступил во Французскую коммунистическую партию и посвятил себя борьбе с нацистским режимом. С учетом того, что у него была семья, это стало непростым решением. Прежде они с Ирен делились друг с другом всем, но теперь решили, что он ничего не станет рассказывать ей о своей деятельности в Сопротивлении, чтобы защитить ее в случае неизбежного преследования.

Жолио между тем приступил к настоящей подпольной работе. Например, он помог инсценировать автомобильную аварию с участием бывшего любовника Марии Кюри, Поля Ланжевена, которого нацисты то и дело арестовывали, несмотря на преклонный возраст. После инсценировки Жолио обмотал Ланжевена бинтами, чтобы его невозможно было узнать, и переправил через границу в Швейцарию. Жолио также обеспечивал скрывающихся евреев поддельными удостоверениями личности, передавал сведения о готовящихся облавах и – наверное, самое главное – участвовал в контрабанде оружия. Один его бывший ассистент теперь работал в полицейском отделе, который расследовал диверсии против Рейха во Франции. Он, в частности, обеспечивал складирование захваченных во время рейдов радиостанций, предметов оружия и деталей бомб с целью их уничтожения. На самом деле он упаковывал их в чемоданы и тайно переправлял Жолио, который передавал все борцам за свободу. Благодаря этой программе утилизации парижское подполье никогда не страдало от недостатка оружия или оборудования.

Более того, Жолио помог отомстить за своих убитых коллег. Когда французское подполье поймало предателей – тайно работавших на нацистов двойных агентов, – именно Жолио, по некоторым сведениям, принял окончательное решение об их казни. Всего восемь лет назад он приплясывал по своей лаборатории после открытия новой тайны природы. Теперь он разоблачал и казнил предателей. Война превратила этого некогда веселого физика в сурового бойца.