Текст книги "Тросовый талреп"

Глава 11

Я дошел на веслах до «Зеленого дельфина» и приготовил себе чашечку чая «Герцог Грэй». Небо опустилось совсем низко, и небольшой теплый дождичек прогуливался над заливом. Огни на яхтной стоянке отражались, словно большие желтые звезды, в зеркальной воде. Кто-то причаливал, другие уходили. Над водой разносился шепот голосов, спокойных и умиротворенных, и плеск весел.

Я спустился вниз, в каюту, повесил свой пиджак и брюки в обшитый кедром шкаф, почистил над бортом зубы и заполз в спальный мешок. На следующее утро я проснулся при тусклом сером свете из иллюминаторов, под монотонное шипение дождя по воде. На судах суетились люди, готовясь уходить. Несколько судов уже ушли.

Глаза мои болели от выпитого накануне виски. Я наспех съел свой завтрак, натянул спортивный костюм и туфли для бега и погреб к берегу. Для встречи у сарая Эвана было еще слишком рано. Время было как раз для того, что Проспер называл «исцелением Геракла от похмелья».

Я отыскал какую-то тропку и пробежался по ней вверх, до хребтов над заливом и вдоль их тысячефутовой горизонтали. Это было сумбурным карабканьем по грязным кромкам туч, но это разогнало по телу кровь и прояснило голову. Залив оттуда выглядел металлической прожилкой, извивающейся между холмами. Я пробежал около лиги миль по хребту и возвратился обратно тем же путем.

К девяти часам я оказался на своего рода горной трибуне, которая обрывалась отвесно на сотню футов к крутому склону, спускавшемуся к берегу залива. Я переждал с минутку, чтобы не попасть в шквальный порыв дождя, проносившегося вниз по ветру. Яхты уже ушли. Пара чаек пропорхнула мимо, покачиваясь, чтобы прочнее удержаться в воздухе.

Какой-то мужчина шел по дорожке, вдоль берега залива. Он шел со стороны моря. Даже на расстоянии в триста ярдов я мог разглядеть, что это шел Эван. Дорожка как раз и вела к сараю. Небольшое строение с высокой крышей, возможно, площадью в десять квадратных футов, этакое местечко, в котором вы можете держать и сети, и корзинки для омаров. Сарай выглядел так, словно его сложили из этих скал. Прямо перед ним находился маленький причальчик, к которому могло подойти судно, и вода тут была глубокой и черной.

Эван оттянул засов и вошел в сарай. Никакого навесного замка там не было. Я начал высматривать тропку, которая вела бы туда сверху. И тут грохнул взрыв.

Мощный поток зловонного жара ударил в меня и отшвырнул назад. Я пропахал землю, ободрав лицо, ладони и колени. А потом я просто лежал; смотрел в грязное небо, и взрыв гудел в моих ушах. В воздухе стоял неприятный, едкий запах. Он был мне знаком со времен учебы в школе ныряльщиков. Прогоревший нитроглицерин.

Я подполз к краю и заглянул вниз. На какое-то мгновение там не было видно ничего, кроме колец ядовитого желтого дыма. От одного его вида можно было захлебнуться удушливым кашлем. Потом ветер подхватил желтый дым и умчал прочь, и то, что я увидел, было так худо, как я и думал.

Я увидел там пустоту. Словно какая-то акула выскочила из залива, акула с челюстями шириной ярдов в тридцать, и отхватила ими полукруглый кусок побережья, где стоял сарай. А дорожка превратилась в дымящийся рваный камень.

И никакого сарая там не было. Черный шрам длиной ярдов пятьдесят и шириной ярдов сорок.

Судорожно глотая воздух, я начал спуск по краю горы. Было очень тихо. И пахло, как на свалке химических отходов. Я, спотыкаясь, пробирался по сырой торфянистой почве, высматривая то, что мне никак не хотелось бы найти. Чайки вернулись, а глаза у них были получше, чем у меня. Когда они уселись, я заорал на них во всю глотку. Но чайки только вспорхнули в зловонный воздух и уселись там, где я не мог до них добраться. Потом я услышал чей-то голос. В самом конце прибрежной тропинки, среди расщепленных взрывом деревьев стояла тоненькая фигурка в коричневом дождевике, бьющемся на ветру. Фиона.

Где-то вдали от этого выжженного в земле шрама продолжалась обычная жизнь, и ветер все так же проносился над Лоч-Биэгом, над той же старой водой и теми же старыми скалами.

Однако все переменилось. Я заковылял ей навстречу.

– Это был сарай Эвана, – с трудом произнесла она.

Казалось, Фиона всего лишь удивлена. Минуту назад тут кто-то был. А сейчас здесь лишь дыра на морском побережье, и больше никого и ничего.

Она говорила что-то еще. В моих ушах звенело от взрыва. Однако я не слышал ее слов не только по этой причине. Я напряженно думал. Что можно ей сказать?

– Да, – сказал я.

Она не смотрела на эту черную прогалину в земле. Она смотрела на меня. Не знаю, что она увидела, но это заставило ее окаменеть.

– Его там не было, – сказала она.

Я взял Фиону за руку. Ее мышцы напряглись под тканью плаща. Как сообщать о таких вещах? Как, черт подери? Надо просто говорить. Только и всего.

И я ей сказал. Краска отхлынула от ее лица. Оно стало желто-белым, этакого пергаментного цвета, глаза провалились и словно бы проступили глазницы черепа.

– Динамит, – сказала она и стала вырываться из моих рук. Она рвалась к этой черной отметине на земле.

Над нами кричали чайки. Я держал ее крепко. Она вырывалась. Потом перестала вырываться. Спустя год или, может быть, прошло всего десять минут мы побрели медленными, старческими шажками к дому. Когда мы были на полпути, навстречу нам выбежал Гектор. Волосы спутанные, будто он выскочил из постели.

– Что случилось, черт подери? – спросил он.

Я рассказал ему обо всем голосом дрожавшим и шатким. Он уставился на меня непонимающими глазами. Потом побежал к этому шраму. Чайки взмыли оттуда с пронзительными криками.

Мы вернулись в дом. Туфли Эвана стояли на коврике в прихожей. Фиона застыла на месте и пристально смотрела на туфли Эвана.

– Я этому не верю, – сказала она. – Только сегодня утром… Он хлопнул дверью. Всегда эта проклятая дверь.

Она села на сундук. Я стоял рядом. Гарри Фрэзер мог найти слова для любого случая жизни, но на этот раз у меня не было ни малейшего представления, что надо говорить.

– Семь лет… – Голос Фионы был тонким и напряженным. Она не отрывала глаз от этих туфель. – Фиона Кэмпбелл на яхте. Эван Бучэн – очаровательный варвар. Он прошел сквозь меня, словно нож. Я думала, что он был воплощением сил природы. Четыре года мы прожили вместе. Бедный Эван! Он плакал, когда я сказала ему, что ухожу. – Она оторвала взгляд от туфель и посмотрела на меня. – Но я только перешла через прихожую. Силы природы не оставляют вам достаточно времени для вашей собственной жизни. А потом мы стали добрыми друзьями. – Ее взгляд снова спустился вниз. – Мы были добрыми друзьями.

Она подобрала туфли и пошла на кухню. Я слышал, как звякнули крышка мусорного ящика. Когда Фиона вернулась, ее лицо было мокрым от слез.

Вскоре прибыла полиция. Сержант и констебль, коренастые, сурового вида мужчины. У сержанта был сильный акцент уроженца Глазго вполне соответствовавший его тонким губам.

– Итак, здесь произошел какой-то взрыв, – сказал он.

Гектор все еще был там, на месте взрыва. Фиона ушла к себе. Объясняться пришлось мне.

– Да, это так, – сказал я.

Я повел их к черному шраму. Полицейские, морщась, понюхали воздух.

– Мерзкий запах, – сказал сержант. – Он тут хранил динамит, не так ли?

Пускай они считают, что взорвался динамит. Пускай и Фиона так считает. Если рассказать ей или полиции, что Эван коллекционировал старые морские мины, ничего хорошего из этого не получится. Сержант кивнул и нацарапал что-то в своем блокноте.

– Ужасно, – произнес он. – У Бучэна, разумеется, имелось разрешение?

– Об этом, черт побери, у меня нет ни малейшего представления, – сказал я. – Он мертв. Вы что, собираетесь возбудить против него иск, если он не имел разрешения?

«Успокойся, – подумал я, – успокойся». Сержант внимательно поглядел на меня и, кажется, спросил, не хочу ли я присесть. Я снова ничего не слышал. Мои мысли путались, отказываясь осознать случившееся. В этом сарае, когда он взорвался, должен был находиться и я. Значит, Эван закурил сигарету, спичка полетела в воду, а там… Там всплыли на поверхность маленькие прожилки нитроглицерина…

– Несчастные случаи, к сожалению, бывают, – утешил меня сержант.

Они заставили меня припомнить все, что я видел с холма. Потом они допросили Гектора. Они перекусили на заднем сиденье своего пикапчика «панда» и лениво повозились у черного шрама. Я сделал глубокий вдох и, подойдя к двери Фионы, постучал. Она крикнула чтобы я убирался. Я спустился вниз и приготовил ей чай. Потом я отправился на поиски Гектора.

Он встретился мне на полдороге – в своем непромокаемом плаще и шерстяной шапочке, его квадратное лицо было серым и напряженным. Он спросил меня насчет Фионы.

– Я собирался поговорить с ней, – сказал он. – Возможно, я отложу это ненадолго.

Я кивнул. Мы медленно побрели к причалу.

– Вы с Эваном собирали мины для дождливого дня, – сказал я. – И хранили их в сарае. Вот они-то и взорвались сегодня утром.

Лицо Гектора казалось вылепленным из серой грязи.

– Нет, – сказал он.

Наступила долгая страшная тишина. Даже чайки замолчали.

– Что же это тогда было? – спросил я.

Мы вышли из бамбуковой рощи на зеленый дерн прибрежной полосы. Гектор пристально смотрел сквозь мелкий серый дождичек и говорил как человек, отвечающий по памяти самому себе какой-то урок:

– Действительно, у нас была одна мина. Мы держали ее под водой, под полом этой хибарки. – Чайки белели на фоне огромной черной прогалины. – Но та мина, которую мы отдали военным морякам, была единственной.

Мы снова замолчали. В заливе неторопливо кружилась вода. И в моем сознании творилось то же самое.

– Если там не было никакой мины, что же тогда взорвалось? – спросил я.

– В том-то и вопрос, – ответил Гектор спокойным, холодным голосом. Мелкий дождик брызгал нам в лицо. – Пойдем на судно.

Он механически греб сильными рывками профессионального рыбака. Ветер стих. Единственным живым звуком был плеск весел. Если бы не звон от взрыва, еще стоявший в моих ушах, я мог бы ожидать, что лохматая голова Эвана вот-вот поднимется над высоким черным планширом «Флоры».

Но, разумеется, там нас встретил только крик чаек. В рулевой рубке стоял запах свежей лакировки, и кисточка торчала из банки с белой жидкостью. Гектор налил виски в две рюмки. Мы выпили.

– А он не держал в этом сарае немного динамита? – спросил я.

Рот Гектора выглядел сухой безгубой щелкой.

– Несколько крошечных брусков. А для того, чтобы устроить такое, – он ткнул большим пальцем в сторону залива, – нужен полный ящик. – Здоровенный кулак цвета камня со стуком обрушился на столик с морскими картами. Банка с лаком подпрыгнула и разбилась о палубу. – Какой-то ублюдок засунул это туда. Так, чтобы этим разбрызгало нашего бедолагу по холму.

На какое-то мгновение его мягкие голубые глаза наполнились устрашающей напряженностью. Потом он наклонился к палубе и принялся подбирать осколки банки своими толстыми пальцами. Я внимательно следил за ним в течение этой безмолвной паузы.

– Кто? – спросил я.

Гектор сгреб осколки в совок для мусора и выпрямился.

– Эван сел кому-то на хвост, – сказал он.

Это была чистая правда.

– Мы должны были идти туда завтра, – сказал Гектор. – Сегодня утром он загружал программу в аппарат.

Я поднял глаза. Красные огоньки навигационных приборов посверкивали над столиком с морскими картами. Я протянул руку и нажал на клавиши. Навигационный прибор «2000Д» принимает сигналы от бакенов компании «Декка», расположенных на мысах и островах вдоль побережья. Он измеряет разницу в фазах этих сигналов и выдает свои выводы маленькими зелеными цифрами на изящном небольшом экране. Этот прибор может сказать вам, где вы находитесь и как добраться туда, куда вы хотите попасть.

Итак, мои пальцы нажимали на клавиши, и на экране появлялись характеристики ближайших бакенов. Их было три. Я подтянул к себе морскую карту и включил лампочку в гибкой, как гусиная шея, лампе. Первый бакен находился в заливе, его сигнал мог достичь антенны без помех со стороны скальных массивов гор вокруг Лоч-Биэга. Он давал направление ко второму бакену, расположенному к северу от Хорнгэйта. А третий бакен находился за Арднамеркеном посередине этакой пустоты, на сорокаметровой горизонтали – там, где морское дно уходило в глубину.

Я обнаружил, что цифры на дисплее гипнотизируют меня, как фары автомобиля гипнотизируют кролика. У меня отличная память на цифры, и эти я уже видел раньше. С точностью до полумили они были теми самыми цифрами, которые показывала моя собственная «Декка» на «Зеленом дельфине» в тот момент, когда Эван въехал своей «Флорой» в мой левый борт.

– И что же находится там? – спросил я Гектора.

– Не знаю, – ответил он.

– А что собирался сделать Эван?

Гектор смотрел на меня в упор. Глаза его были горячими и голубыми, полными убежденности.

– Мы уже были там позавчера. Эван просканировал это место рыбоискателем, – сказал он. – Мы собирались выйти завтра и подождать там, посмотреть, что произойдет. А потом он сказал, что нам понадобится ныряльщик. Он говорил, что вы были ныряльщиком.

Наступило молчание. Над черным шрамом кричали чайки. Эван Бучен был мертв. Эван Бучэн вел себя со мной как друг.

Я оставил Гектора на «Флоре» и сошел на берег.

Из комнаты Фионы спустился по лестнице местный врач.

– Я дал ей успокоительное, – сказал он. – Сейчас она спит. Есть ли здесь кто-нибудь, кто мог бы с ней остаться?

Я сказал, что есть. Потом пошел на кухню. Надо было затопить печь. Я выплевывал угольную пыль, сражаясь с сырой растопкой мне казалось непостижимым, что Эван выполнял эту обыденную работу сегодня утром, всего-то часов шесть назад.

В доме было тихо, так тихо, как в могиле. Я поставил на огонь чайник но потом решил, что сейчас не время для чая, и раскопал в буфете бутылочку «Гленморанжа». Я поверил Гектору, сказавшему мне, что в том сарае больше не было никаких мин. Я поверил ему, когда он сказал, что Эван хранил лишь несколько брусочков динамита – количество, недостаточное для того, чтобы снести половину холма. Но это означало, что я должен был поверить и в то, что кто-то счел необходимым уничтожить Эвана.

Меня трясло. Виски обожгло глотку, но не остановило дрожь. Я добавил в рюмку еще виски. А трястись меня заставляло вот что: Эван назначил мне встречу в сарае сегодня утром, чтобы открыть какую-то тайну. И вот теперь ему не удастся никогда никому ничего рассказать. Никогда.

Ветер прогудел над домом, вызвав металлическое дребезжание в листве эвкалиптов. Но порыв стих, и дом опять был спокоен и полон молчания. И вдруг сквозь эту тишину послышался какой-то звук – звук, подобный биению пульса, беспорядочный, звериный. Рыдание Фионы. Я снял трубку телефона и набрал номер Проспера. Мне пришлось довольно долго рассказывать о случившемся.

– На некоторое время мне надо задержаться здесь, – предупредил я Проспера.

Он все понял.

– Приезжай, когда сможешь.

Потом я отправился наверх, к Фионе. Занавески задернуты, и в комнате полумрак. Фиона перестала плакать. Я подошел, сел рядом с клубочком, свернувшимся под одеялом, и отыскал рукой ее плечо. Мышцы опять были напряженными, жесткими, как железо.

– Эван хотел, чтобы я взялся за ныряние. Я готов, если готова ты.

Она перекатилась под одеялом в сторону от меня. Я спустился вниз и позвонил в свою контору. Сирил, как обычно, торчал там допоздна. Он рассказал мне все новости, и мы с ним наметили кое-что по делам моих клиентов. Однако запутанные конфликты на Садовой улице казались мелкими и бесконечно далекими в сравнении с необъятной и простой реальностью смерти. Поэтому я сказал Сирилу, что мы займемся делом Морэг Салливан.

– Иск против ее супруга? – спросил Сирил, не скрывая своего неодобрения.

– Возмещение убытка, – сказал я.

– А против кого?

Я поколебался.

– Против неизвестного лица или лиц. Без гонорара.

Голос Сирила продолжал выражать неодобрение. Я повесил трубку и провел остаток вечера, попивая виски на кухне.

А следующим днем был вторник.

* * *

Мы вышли из Лоч-Биэга, добрались по большим грязным волнам Хорнгэйта и взяли курс к третьему бакену. Шел дождь. Мы с трупом продвигались по морской воде цвета цементного раствора. Над угольной печью поднималась пыль. Гектор внизу возился с аппаратом для ныряния. Я шел по курсу, наблюдая, как бушприт то указывает в небо то снова резко опускается с тяжелым всплеском и тучей брызг.

Поднялся ветер. Исключительно скверный денек. И слишком бурное море для ныряния, даже если снаряжение окажется в полном порядке. К концу дня мы добрались до третьего бакена. Гектор включил рыбоискатель. Я лишь покосился на экран, стараясь не спускать глаз с того, что происходило за окном, где белые буруны волн убегали к горизонту. Я не знал, что же мне тут высматривать. Но я точно знал, что, если я оторву взгляд от горизонта, меня начнет тошнить.

– Смотрите! – сказал Гектор.

Рыбоискатель показывал крутое дно, метрах в сорока под нами. И показывал там, внизу, рифы. Один из них был значительно крупнее остальных.

– Вот как раз то, на что вам надо будет взглянуть, – сказал Гектор.

Я кивнул и снова уставился на горизонт. Какое-то здоровенное транспортное судно с высокими бортами направлялось к каменоломне.

– Вот теперь мы и увидим, – сказал Гектор.

Да, теперь мы должны увидеть. Мы должны увидеть то, что происходит во вторник по ночам.

Но сначала меня взяла за горло тошнота. Я вышел из рулевой рубки на свежий ветер и сблевал за борт. Гектор приготовил чай, бекон, яйца и бобы. Меня не переставало тошнить. Опустились сумерки. Поднялся ветер, и небо прояснилось. Маяк в Хайскэйре мигал белым светом, а бакены Уэст-Феррис – красным. Гектор выключил навигационные огни.

Неделю назад я был куда больше измотан, и тогда стоял туман. Этой ночью никакого тумана не было. Далеко в открытом море светили огнями рыбачьи суда. И на пять миль вокруг ничего не двигалось, кроме крутых черных волн под высокой звездной крышей.

Наступил рассвет, и мы отправились домой.

Весь следующий день я был привязан к дому, работал над снаряжением для ныряния, отбивался от звонков по телефону и носил Фионе еду на подносе. Вечером, без десяти минут шесть, я услышал; что она включила радио. А в десять минут седьмого она спустилась вниз. Ее кожа была цвета слоновой кости, а под глазами черные круги. Она подошла к подносу в гостиной, налила себе четыре дюйма виски в большую рюмку и выпила. Потом сказала:

– Прогноз хороший. Мы сделаем это завтра.

Ее пальцы, лежавшие на рюмке, были тонкими и нервными. Они напомнили мне про Ви во время ее ужасных приступов. Именно эти приступы заставили меня заняться нырянием.

Я улыбнулся напряженной сухой улыбкой, которая не избавила меня от страха где-то под ложечкой.

– Прекрасно, – ответил я.

В очередной раз в жизни Гарри Фрэзера женщина отправляла его под воду.

Глава 12

К тому времени, когда я окончил школу, я уже достаточно устал от Ви и ее приятелей в парикмахерских салонах и фотографических студиях на Кингс-роуд и за ее пределами. Поэтому я уехал в Бристоль, где и встретился с Артуром Сомерсом.

Сомерс был другом нашей семьи, исполненным самых благих намерений, он управлял адвокатской фирмой «Мартин и Уильямс» на Садовой улице. Этот крупный румяный человек носил жесткие воротнички, на завтрак пил мадеру и ненавидел работу, потому что она заставляла его всегда выглядеть джентльменом. После того как я три года замещал Сомерса, имея дела с его клиентами – обрюзгшими бристольскими биржевыми маклерами и торговыми предпринимателями, я почувствовал, что с меня достаточно. Я к тому времени немного походил под парусами в Бристольском проливе, и у меня возникло ложное представление о романтике морских путешествий. Поэтому, завершив срок своего контракта, я покинул Садовую улицу, нанялся палубным матросом на доходное железобетонное грузовое судно, совершавшее рейсы по фрахту с американских Виргинских островов, и в конце концов занялся розничной торговлей в Вест-Индии.

Плавая в Карибском море, я наладил связь с Проспером, только что закончившим Принстонский университет. Проспер и представил меня тому кругу неудобных людей, с которыми мне хотелось познакомиться. Три года я проходил в шортах, совершенствуя искусство судовождения в зоне пассатов, а еще занимался нырянием в акваланге в теплых водах у Виргинских островов. Я также купил прибрежный бар и управлял компанией по фрахту подержанных судов. После Кингс-роуд и Садовой улицы все это показалось мне настоящим райским житьем.

А потом началось пришествие змей. Ви приехала на Виргинские острова с Давиной Лейланд, чтобы поработать над этим «Бегущим Чарли». Когда я встретил сестру в аэропорту, она была похожа на собственную фотографию, только что сделанную со слишком большой выдержкой. Она заставила нас с Проспером сниматься статистами в этом фильме, а я оберегал ее от разных бед и следил за тем, чтобы она приобретала здоровый загар в нормальной компании. Ко времени отъезда Ви выглядела неплохо. А спустя две недели мне позвонил по телефону Джек Винсент, ее Дружок, который заведовал демонстрационным залом «Бентли» в Эскоте, и сообщил, что она умирает в больнице и что он больше не желает ничего для нее делать, поскольку то, как она флиртует с мужчинами, отнюдь не помогает ему продавать товар.

Я сменил шорты на длинные брюки и поехал навестить мамочку Ви. Она лежала в частной клинике Хэмпстеда в кредит, попав туда после того, как приняла слишком большую дозу барбитуратов. Очаровательная дама-врач рассказала мне, что Ви как минимум в течение пяти лет была наркоманкой. И ей необходима помощь, причем такая, какую предоставляют в «Портвэй-Хаузе» за тысячу фунтов в неделю. И поскольку я появился в клинике Хэмпстеда, администрация желала бы знать, какие меры мною предприняты, чтобы оплатить счета за лечение.

Ви давно израсходовала все деньги, которые оставили нам наши родители. Я частично оплатил ее счет, потратив на это половину стоимости моего обратного билета в райские края. Мне удалось устроить Ви в «Портвэй-Хауз». А потом мне пришлось думать, где бы найти работу.

Адвокаты, недавно получившие профессиональный патент, не зарабатывают достаточно денег, чтобы обеспечивать даже себя, не говоря уж о содержании своих сестер в клиниках, где лечат наркоманов. Зато ныряльщики зарабатывали в Северном море неплохие деньги. Поэтому я поступил в школу ныряльщиков в заливе Файн. Следующее, что я помню с поразительной ясностью, это как я в резиновом костюме стою на дне холодного, глубокого залива в кромешной мгле, чрезвычайно удивленный разницей между всем этим и шалостями среди подводных кораллов близ Виргинских островов. Но я продолжал все это, потому что мне надо было возвращать ту ссуду, которую я взял для оплаты обучения в школе ныряльщиков, и не было никакого пути назад, только вперед.

Один из немногих хороших отзывов, которые кто-либо когда-либо мог бы дать о Гарри Фрэзере, заключается в том, что в трудных обстоятельствах он демонстрирует способность к напряженной работе. А я был в трудных обстоятельствах. Поэтому я и отправился в Северное море и занялся нырянием. В то время за это еще хорошо платили. Ви завершила курс лечения в «Портвэй-Хаузе» и вышла оттуда здоровенькой как огурчик. Но было очевидно, что с такими дружками, как у нее, ей трудно оставаться здоровой. Поэтому Я купил ей дом в Пултни, в рыбачьем поселке, любимом месте любителей-яхтсменов. А чтобы заплатить за этот дом, я пошел еще на один круг и занялся глубоководным нырянием.

Глубоководное ныряние – довольно тяжелое занятие. Если вы опускаетесь глубоко, дыша традиционной смесью азота и воздуха, то при подъеме наверх вы получаете пузырьки азота в свою кровь, и эти пузырьки блокируют приток крови к нервным клеткам в вашем головном, да и в спинном мозге тоже, и спустя некоторое время у вас появляются трудности с ходьбой, не говоря уже о всяких размышлениях.

Если опуститься глубже, чем плавают рыбы, вы получите азотный наркоз, этакий глубинный экстаз – сперва он выбьет все из вашего сознания, а потом сделает вас совершенно безразличным к собственной жизни. Поэтому те люди, которым нужны ныряльщики, чтобы работать глубже, чем плавают самые смелые рыбы, придумали использовать гелий вместо азота. Накачанные гелием, вы можете опуститься так глубоко, как вам захочется, при условии, что вы способны сохранять тепло и не возражаете, если волосы и ногти у вас перестанут расти, а ваш голос будет звучать, как у какого-нибудь попугая из-за того, что делает гелий с вашими голосовыми связками. Самое трудное в этом деле – заставить себя подниматься на поверхность медленно, без поспешности. Потому что, если вы будете подниматься в спешке, газы, растворившиеся в вашей крови, начнут пузыриться по мере ослабления давления, и вы будете закипать, лопаться и умирать.

Чтобы держать вас под водой достаточно долго и с пользой для дела, вас снабжают водолазным колоколом. Скажем, трое из вас работают от этого колокола, спущенного с судна, один дежурный ныряльщик поддерживает контрольные огни, и еще пара болтается в темноте на специальных шлангах, через которые поступает дыхательный гелий, и у всех у них есть телефоны, чтобы никто не оказался в одиночестве. В их костюмах есть и горячая вода для обогрева, потому что в трехстах метрах под водой холодно настолько, чтобы убить вас примерно за такое же время, какое уходит у вас на чистку зубов.

Пять лет и десять месяцев я спускался в Северное море на глубину двести восемьдесят метров, в водолазном колоколе с запотевшими стальными стенами, с полом, состоящим из диска очень холодной воды, в полном одиночестве, если не считать множества датчиков и двух шлангов, змейками уходящих в черную воду, где мои приятели, Бруно и Джон, работали над неисправным вентилем нефтепровода. А наверху вокруг водолазного судна «Грэйт норзэрн» стоял туман. Туман вообще никак не повлиял бы на наши жизни, если бы не эта маслобойка, которая шла сквозь туман на скорости в шестнадцать узлов, не эта «Розмари викл», плавучий резервуар водоизмещением в восемьдесят тысяч тонн, с филиппинским рулевым, грезящим о Минданао и не обращающим ни малейшего внимания на свой радар.

Итак, я сидел там, внизу, наблюдая за стальными стенами, и водолаз-контролер наверху сообщал мне, что все системы работают нормально, а из темноты Бруно просил Джона подать ему гаечный ключ «Стилсона», потому что у него возникли сложности с каким-то болтом. И внезапно контролер сказал: «Черт подери!» В тот самый момент «Розмари викл» ударила громаду «Грэйт норзэрн» в нос, оторвала судно от его якорей, отшвырнула и поволокла…

Моя маленькая стальная комнатка накренилась, и я оказался в небольшом бассейне ледяной воды. У меня не было никакого шлема, ничего не было, мои пальцы цеплялись за рукоятки внутри колокола, и я повисал на них, пытаясь подняться на ноги, но не смог из-за того, что колокол накренился и его волокло, как на буксире, по морскому дну. Очень скоро я сообразил, что пузырь гелия, в котором я сижу, – это все, что здесь оставалось для дыхания. Но вот-вот он проскользнет под кромкой колокола и умчится к поверхности, а тысячефутовая мощь воды прорвется внутрь.

Но это предстояло в будущем, хотя и скором, может, через тридцать секунд. А в настоящем было то, что Бруно с Джоном привязаны к множеству механизмов, и у них нет никакого колокола, чтобы их защитить. Поэтому я бросил себя вверх, в остатки газа, включил селектор связи между ныряльщиками и закричал своим скрипучим гелиевым голосом, чтобы они возвращались.

И услышал только молчание.

Тогда я спустился вниз и проверил шланги. Они все еще были на месте, свешивались в этот круглый черный бассейн, где вода теперь прекратила движение. Но на концах шлангов никого не было. Где-то в этой черноте Бруно и Джон были уже мертвы.

В моем ухе раздались голоса, они шли с самого верха, спокойные и рассудительные. «Небольшое местное осложнение, – говорили те, наверху. – Забирай ребят в колокол, и мы поднимем вас».

По стальным стенам скатывались холодные капли. Я чувствовал, как холоден пот, сбегающий по моей спине. Голоса смолкли, и снова воцарилось молчание. Я понимал, что должен выбраться отсюда и вдохнуть настоящего воздуха. Сейчас. Немедленно. Кто-то начал дико кричать в этой маленькой стальной комнатке. Это был я.

На декомпрессию ушло две недели. Еще больше ушло на то, чтобы я перестал кричать. После того, как это прекратилось, я начал отвечать на вопросы. Я рассказал им, что произошло, вышел из комнаты, где велось дознание, и упал в обморок. Потом я снова получил кабинетик на Садовой улице с письменным столом у окна, из которого виден унылый городской пейзаж, и Артур Сомерс пристроил меня раскапывать грязные делишки торговых предпринимателей… Словом, я опять начал адвокатскую практику.

В ту ночь мне не спалось в комнате, которую я занимал в этом Доме. Фиона разбудила меня, принеся чашечку чая. Небо за окном было рассветно-серым, и мачта «Зеленого дельфина» выступала из густого одеяла тумана над заливом.

На палубе «Флоры» суетился Гектор. Даже на таком расстоянии я мог разглядеть у него на спине аппарат для ныряния. Я отхлебнул большой глоток чая, выкатился из постели, натянул джинсы и поспешил к причалу. «Двигайся, – говорил себе я, – и тогда у тебя не останется времени, чтобы думать». Но это было движение с пересохшим ртом и трудными мыслями.

Спустя три часа «Флора» болталась туда-сюда на маслянистом волнующемся море, которое с каждым новым качком шлепало по ее тяжелым рангоутам. Вдалеке, к северу, высился Рам, голубой, в легкой дымке тумана, отгоняемого солнцем прочь. Позади него скалился, словно зуб пилы, остров Скай, черный на таком большом расстоянии, Я стоял в облегающем резиновом костюме аквалангиста в рулевой рубке «Флоры», слишком взволнованный для того, чтобы испытывать тошноту. Гектор за штурвалом пристально и неотрывно, минуя взглядом форштевень судна, смотрел в направлении высоких зеленых холмов Арднамеркена. Фиона сидела за навигационным столиком. А на навигационном приборе сигнал бакена испускал свое тоненькое, посвистывающее бибиканье. Мы были на месте.

Рядом с навигационным прибором был экран рыбоискателя. На экране дно имело вид цветной линии с выгибами в месте рифов. А сверху нависали графические изображения рыб. На правой стороне экрана виднелась та крупная штука, которую мы обнаружили во вторник. Возможно, это была какая-то скала, выдававшаяся над мягким склоном дна. А возможно, и нет.

– Ну, вот мы и на месте, – бесстрастно сказал Гектор. – Отличный день для этого.

Он выключил сигнал бакена, прошел вперед и выпустил якорь. Мы увидели якорь на рыбоискателе, он лег свинцовой тяжестью на глубину сорока метров. Мой рот стал сухим, как вата. Но на меня смотрели глаза Фионы. И я понял, что мне придется последовать за этим якорем до самого дна.