Текст книги "Возвращение"

Наша творческая деятельность продолжала бить ключом. Так, нами была поставлена сценка из спектакля «Битва на реке Кальмьюс». Мне там досталась роль, состоявшая из двух предложений. Вероятно, тетя включила меня в число актеров по блату. Смысл этого произведения был в том, что мальчишки из бедняцких семей активно обсуждают события происходящей революции. Костюмами, как всегда, занимались родители. Помню, что для меня была найдена дедушкина косоворотка, чудом сохранившаяся из дореволюционных времен и какие-то старые шаровары. Для усиления впечатления о том, что я выходец из самых низов общества, на всю одежду бабушка нашила мне огромные заплаты. Помню, режиссер театра, поглядев на меня, заметил: «Вот этот мальчик искренне желает революционных перемен». Тогда я посчитал это комплиментом. Наш предводитель (Валера Изварин) по замыслу моей тетушки почему-то должен был быть инвалидом, и для него раздобыли костыли, которыми он отчаянно размахивал, забывая порой, что должен на них опираться. Одним словом, вся эта наша компания мощно «зажгла» на сцене, и нас несколько раз вызывали на поклон.

В апреле сезон уже практически традиционно завершался постановкой детской оперы. На это раз это была опера «Алеша-почемучка». Подробностей сюжета я теперь уж не вспомню, а суть дела заключалась в том, что этот Алеша замучил всех своими постоянными вопросами «почему».

Должен заметить, что для меня эта постановка стала этапной, потому что впервые мне была доверена роль концертмейстера и отчасти композитора. Вспоминаю, что на репетиции, проходившей в театре, пианино находилось в оркестровой яме, и когда я сел за него, то стало понятно, что происходящего на сцене мне не видно. Конечно, я был огорчен. Приятно меня удивило то, что для спектакля мне соорудили специальный помост, водрузили туда пианино, и теперь концертмейстеру можно было следить за происходящим на сцене. Это было очень трогательно, и до сих пор вспоминается с теплом и благодарностью. Как отмечалось ранее, тетушка моя была творческим человеком, поэтому рамки сюжета оперы ей казались слишком узкими. Она любила вводить новых персонажей. В то время с большим успехом прошел художественный фильм «Королевство кривых зеркал». Главные герои фильма Оля и ее двойник Яло были у всех на слуху. По замыслу нашего «режиссера» эти девочки каким-то странным образом появлялись в нашей истории. Хочу вам напомнить, дорогие мои читатели, что речь идет об опере. Это означало, что внезапно появившиеся персонажи, не предусмотренные автором, должны что-то петь, входить под музыку, уходить под музыку и т. д. Тетушка, обращаясь ко мне, выдала: «Ну, придумай что-нибудь». Вот так я стал невольным соавтором этого произведения, а имени автора я уже не помню. Как бы там ни было, но на расстоянии времени расцениваю это, как эпохальное событие в моем профессиональном становлении.

Летом произошло одно весьма неприятное событие: наша учительница Адель Давидовна сломала правую руку, и работать с нами уже не могла. Временно ее перевели на работу в школьную библиотеку, а нам дали новую учительницу, уже немолодую женщину, которую звали Анной Ивановной. Разумеется, что с уходом тетушки наша театральная деятельность приостановилась, но я уже «заболел» сочинением музыки и остановиться не мог. Моя мама, большой знаток литературы, раздобывала мне новые стихи, которые она находила в журналах и книгах, а я, перебирая их, находил подходящее для себя, и сочинял песни. Такая работа продолжалась на протяжении нескольких лет. Некоторые песни, сочиненные тогда, сохранились в моей памяти. Кроме того, моя активность в те времена была направлена на пионерскую работу. Класс избрал меня членом совета дружины, и тут я развернулся. Наш пионерский отряд носил имя Героя Советского Союза, винницкой подпольщицы Ляли Ратушной. Незадолго до освобождения Винницы от фашистов подпольщиков кто-то предал, и они были казнены. Мама Ляли Ратушной осталась в живых и жила в том же самом доме, что и до войны и во время войны. Мы организовали шефскую помощь, по очереди покупали продукты, носили воду и дрова. Полагаю, это были весьма достойные дела. Помню, однако, что мама Ляли, ругала советскую власть за то, что ей не предоставили квартиру с удобствами, и это несколько портило наш патриотический настрой. Наверное, она была права, а власти о ней позабыли. Так она и умерла в этом домике, где красовалась табличка: «В этом доме жила Герой Советского Союза Ляля Ратушная».

Наша новая учительница Анна Ивановна ценила мою деловитость, а поскольку нас не связывали родственные отношения, скоро стала меня выделять. Наш класс даже писал сочинение на украинском языке «Лучший ученик нашего класса». Оно было обо мне. Не думаю, что это стало удачной педагогической находкой нашей учительницы, я же испытывал тогда чувство неловкости.

Пожалуй, было бы странно, если бы я в своем юном возрасте не начал пользоваться служебным положением. Так, например, маму Ляли Ратушной мы навещали исключительно во время уроков, и состав делегаций мною комплектовался исходя из собственных пристрастий. Как-то раз я принял решение навестить могилу Героя Советского Союза. Для этого мною выбраны были две Наташи (Карницкая, о которой я уже упоминал и Федоренко, нравившаяся моему другу Вове Бершадю). Естественно и сам Вова, отнюдь не отличник, был включен мною в состав нашей группы. Куда же еще можно было пригласить своих возлюбленных, как ни на кладбище?

Кстати, по поводу Вовы, сыгравшего, как ни странно, в моем становлении музыканта определенную роль. Это были 60-е годы, время, когда огромной популярностью во всем мире пользовался ансамбль «Битлз». Никаких пластинок, естественно, в нашей стране не было. Послушать их можно было лишь на каких-то затертых пленках, неизвестно какими путями попавшими к нам на родину. Вова Бершадь был заядлым, как тогда говорили, «битломаном». К тому же он играл на гитаре, но был самоучкой. Поскольку ему хотелось играть правильные аккорды, он привлек на помощь меня, можно сказать профессионального музыканта. Тем самым, он сделал для меня сразу два добрых дела: я переслушал большую часть репертуара «Битлз», а также параллельно с этим развивал свой слух и музыкальную память. Это наше сотрудничество продолжалось, по-моему, лет пять.

За долгие годы моей жизни человечество совершило немало открытий, кардинально изменивших и общественные отношения, да и саму среду обитания. А порой, становится так жалко, что никому еще не удалось придумать машину времени, о которой грезили многие писатели-фантасты. Может быть я неправ, но у меня создается впечатление, что наше поколение застряло где-то во временной впадине: и прошлого не вернуть, и в будущее как-то мы не попадаем. А еще очень обидно, что слово не может передать цвета, звуки и запахи времени. Жил на нашей улице мальчик по имени Арик, так мы его звали во всяком случае. Это был сын дяди Изи и тети Аси, о которых я уже упоминал в своем повествовании. Где-то в возрасте лет шести он тяжело переболел. Осложнением от перенесенной болезни оказалось то, что он остановился в своем умственном развитии на этом этапе. Арик научился читать, и был заядлым посетителем детской библиотеки. Он читал сказки и свято верил всему прочитанному. С нашей компанией Арик не дружил, но иногда подбегал ко мне и рассказывал во всех подробностях то, что прочитал. Я должен был непременно подтвердить его выводы о том, что чудеса, о которых он прочитал, существуют реально. Несколько раз я пытался его переубедить, но это вызывало с его стороны только горькую обиду. Оставалось лишь внимательно слушать. Помню, что когда я уже уехал учиться в Кострому и приезжал на каникулы, моим первым гостем был «сказочник» Арик. Не знаю, как сложилась его дальнейшая судьба, думаю, что после смерти родителей, не очень радостно. Но тогда Арик был безгранично счастлив. Он жил в своем вымышленном мире и был абсолютно самодостаточен. Я иной раз думаю: а может быть он был не так уж неправ? Первое разочарование постигло Арика в возрасте 18 лет. Злые люди выписали его из детской библиотеки. Жестокий и бесчеловечный поступок!

Время очень быстротечно. Это, конечно, банальная истина, но с возрастом начинаешь понимать сие по-другому. С одной стороны, данное явление – свойство зрелого, назовем это таким словом, возраста, с другой стороны – 20 и тем более 21 век спрессовывают время, ускоряют его ток. Не помню точно, но у Толстого Наташа Ростова, кажется, месяц жила предвкушением бала. Трудно себе представить нечто подобное сейчас: максимум завтра, или, в крайнем случае, через неделю…

Говорю об этом потому, что время, проведенное мною в младших классах, показалось менее «быстрым», чем такие же периоды в более зрелой моей жизни старшеклассника. В пятом классе нашим классным руководителем стала учительница английского языка по имени Ирина Петровна. Она была милой и доброй женщиной, но отношения с ребятами нашего класса у нее почему-то не сложились. Довольно быстро она стала переходить на крик, а некоторые вреднючие товарищи видимо получали от этого удовольствие. Вскоре наш хороший класс пошел вразнос. Через год нам дали нового классного руководителя. Им стал учитель математики Николай Васильевич. О нем расскажу немного позже. А пока – о некоторых учителях. Многие наши учителя были колоритными фигурами, и людьми высокопрофессиональными. У нас была чудесная учительница по русскому языку и литературе. Звали ее Инна Петровна. Когда она объясняла новый материал по литературе, хотелось закрыть глаза и буквально мурлыкать от удовольствия. К сожалению, Инна Петровна была человеком настроения. Бывали случаи, чтобы как-то успокоиться, ей необходимо было наставить 10—12 двоек. Удивительно, как в ней это совмещалось! Очень интересной была наша учительница истории Елена Петровна. Она блестяще объясняла новый материал, обладала при этом отменным чувством юмора. Была также у нее одна любопытная особенность. Школьники знают: если тебя спросили на уроке, то на следующий раз по этому предмету до тебя не дойдет. Елена Петровна любила спрашивать два урока подряд. Об этой особенности мы знали и были начеку. Однажды она спросила меня как обычно два раза подряд. К третьему уроку я уже не стал готовиться. Тут-то она меня и поймала. Я получил двойку, но испытал удовольствие от этого «остроумного» хода. Мужем Елены Петровны был Марк Бромберг – единственный в нашем городе футбольный судья Всесоюзной категории. Помню, что все товарищеские матчи нашего второсортного винницкого «Локомотива» с маститыми командами «Динамо» Москва с участием самого Льва Яшина, «Динамо» Киев и некоторых африканских сборных, каким-то странным образом попавших в Винницу, судил именно он. Их семья дружила с семьей моего друга Яника, и нередко я имел возможность лицезреть их в нашем подъезде.

Нашей школе №17 было чем гордиться. Одним из предметов гордости был кабинет биологии. Он представлял собою двухэтажное строение, находившееся отдельно от здания школы. На первом этаже была учебная аудитория, а второй этаж занимала теплица, где круглый год выращивались овощи. По-моему, круто, как сейчас говорят. Почти во всех классах преподавала пожилая опытная учительница, а вот в нашем классе уроки вела молодая женщина – преподаватель медицинского института. С дисциплиной в классе она, увы, не умела справляться, и наши хулиганствующие субъекты не замедлили этим воспользоваться. В классе за последней партой находился большущий аквариум, в котором плавали настоящие рыбки. За последней партой сидели мы с Витей Коваликом (мой соавтор по ранним песням, если помните). Вите пришла в голову занятная мысль: он предложил мне заняться рыбалкой. Когда я заметил, что никогда этого не делал, то он произнес следующее: «У меня все готово: леска, крючок с наживкой. Тебе надо будет только принимать рыбу в сачок, я его тоже принес». Мы, правда, не подумали, что все это происходит во время урока. Процесс был увлекательным, но вторую рыбку я в сачок не поймал, и она пустилась в путешествие по полу в направлении нашей учительницы. Ее реакцию было нетрудно предположить. Возле доски в этом кабинете находился муляж человеческого скелета. Его закрывала штора, а открывали скелет, естественно, когда подходило время объяснять соответствующую тему, т.е. по торжественным случаям. Время подошло, и в перемену в отсутствии учительницы мы решили процесс обучения оживить, приблизив его к реальной жизни. На скелет были одеты чьи-то куртка и кепка, кто-то сбегал на улицу и принес окурок папиросы, который мы вставили ему в зубы. Вдобавок, руке мы придали направление здоровающейся с нашей учительницей. Эффект был потрясающим: весь класс долго смеялся, удалось в конечном счете рассмешить и учительницу. И, знаете, удивительным было то, что после этого случая, отношения с ней у класса наладились.

Обещал отдельно рассказать о нашем классном руководителе Николае Васильевиче. Признаюсь честно, делаю это без удовольствия. Отношения с этим человеком у меня не сложились сразу. Ко времени прихода к нам нового классного руководителя, математика меня перестала увлекать. В это время я уже серьезно занимался музыкой, продолжал аккомпанировать в школьных спектаклях и концертах и, скажу нескромно, моя популярность даже вышла за пределы школы. Я продолжал сочинять музыку, и что нахожу особенно важным: много читал. Могу повторить мысль, высказываемую мною неоднократно ранее: больше в моей жизни не было такого периода, когда была возможность столько прочитать. Это был специфический, но, по-моему, нормальный для моего возраста выбор: Александр Дюма, Жюль Верн, Герберт Уэлс, Марк Твен, Вальтер Скотт и др. Этим занятием я обязан своей мамочке, которая была увлечена чтением и ненавязчиво руководила мною. На расстоянии времени считаю, что тогда мною был сделан правильный выбор. Не считаю себя примером для подражания: запустил математику, физику и другие точные науки и даже, о, ужас, пропускал школьные уроки. Оправдывает меня лишь то, что не слонялся по улицам, а либо музицировал, либо читал. Короче говоря, с Николаем Васильевичем мы имели диаметрально противоположные взгляды на человеческие ценности. Помню, как-то с урока математики меня позвали на какую-то репетицию в школьный зал. Когда я ушел, Николай Васильевич изрек: ушел наш Шопен на букву «ж». Мне это, конечно, передали потом. Думаю, вы можете судить сами о культурном уровне этого человека и его отношении ко мне. Запомнилась также одна его привычка: во время других уроков он любил сидеть за последней партой кабинета и проверять тетради. В это время видимо от удовольствия он высовывал язык и доставал им до кончика носа. Многие из нас пытались повторить этот трюк, но никому не удавалось. Попробуйте и вы, любезный читатель. Сейчас на расстоянии времени я думаю, что Николай Васильевич был не очень счастлив. У него не было семьи, не уверен даже в том, что у него были домашние животные. Скорее всего, кроме своей математики он не любил никого и ничего.

Я уже упоминал в своем повествовании, что в нашем классе учились «дети разных народов». Не помню, чтобы этот вопрос когда-нибудь присутствовал в наших отношениях. Припоминаю сейчас фамилии одноклассников, не казавшиеся мне тогда необычными: Олег Продан, Витя Ковалик, Миша Нумруд, Вова Папинов, Вова Бершадь и др. В нашем классе учился мальчик с невероятно сложной фамилией Эдик Мендгендлер. Когда к нам в класс приходил новый учитель или кто-нибудь на замену, то мы заключали пари о том, сможет ли он с первого раза выговорить эту фамилию. Побеждали всегда сторонники версии об ошибочности произношения, а некоторым учителям этот тест так и не давался до конца их работы в нашем классе.

В годы учебы в старших классах продолжалась моя деятельность в качестве концертмейстера-композитора. Тетушка вновь взяла первый класс, и это уже было ее «лебединой песней», после этого выпуска она ушла на пенсию. В эти годы я ей по-прежнему помогал в постановках детских опер. Вскоре меня приспособили для работы в качестве концертмейстера хора школы №17. Руководила этим коллективом наша учительница пения Нина Яковлевна. Рискую вызвать гнев всех отечественных и зарубежных вокалистов, но она, как и большинство людей этой профессии, довольно плохо играла на пианино, и в хоровом пении разбиралась посредственно. Несмотря на то, что в хоре были собраны поголовно дети, обучавшиеся в музыкальной школе, коллектив на городских мероприятиях успеха не имел. Это очень огорчало нашего замечательного директора Александра Павловича Соловьева. Вероятно, в противовес этому в нашей школе был создан вокально-инструментальный ансамбль. Тогда, в конце 60-х годов, мода на этот жанр набирала силу. Инструментальную группу составляли ударная установка, контрабас, гитара и фортепиано. На пианино играл я. Занятно то, что все остальные участники этой группы музыкой не занимались. Руководителем этой команды был профессиональный музыкант по фамилии Мархлевский. Удивительным образом за короткое время он сумел ребят обучить кое-каким навыкам игры на инструментах. Вокальную группу составляли девочки, обучавшиеся музыке. Наш коллектив был в этом жанре чуть ли не единственным в городе, что обеспечило нас надолго интенсивной концертной деятельностью. Больше всех, этому радовался, пожалуй, наш директор. На особо значимые концерты он возил нас вместе с инструментами на своей «Победе». Ума не приложу, как мы там умещались вместе с контрабасом. Самыми замечательными были здесь два момента: загрузка в директорскую машину на глазах всей школы и разгрузка у места проведения концерта.

Рискую показаться нескромным, но моя популярность как музыканта стала выводить меня даже за рамки школы. В те времена разные поколения от детей до стариков были увлечены телевизионной игрой КВН. Не стану здесь обсуждать качества современного КВН, отмечу лишь, что тогда в 60-е годы в игре присутствовала импровизация, и это, наряду с хорошими шутками, придавало КВН тех времен необыкновенную притягательность. По просьбе моего уличного друга Феликса я аккомпанировал в тот день команде школы №4, в которой он учился и был капитаном. В те времена у школьников естественно не было фонограмм и различные песенные фрагменты, которые входили в их приветствие и домашнее задание, надо было кому-то аккомпанировать, а, следовательно, еще и подобрать на слух. Вот в этой роли я нередко выступал. В тот день команда Феликса выиграла. После игры ко мне подошла одна девочка – болельщица противников, и бросила мне в лицо: «Будь ты проклят!». Она посчитала меня главной причиной поражения ее любимцев. Меня тогда поразило, насколько страстно она была предана своей команде. Не знаю, зачем об этом пишу. Прошло уже больше 50 лет, а я этот эпизод не могу забыть до сих пор.

Вот так потихоньку подходило к концу время обучения в школе, а, значит, мой путь лежал в Винницкое музыкальное училище. Подумав, мы решили, что я буду поступать на теоретическое отделение, которое, на мой взгляд, в наибольшей степени отвечало моим творческим устремлениям. Не могу сказать, что был абсолютно уверен, что поступлю, но весь мой тогда еще незначительный жизненный опыт говорил о том, что мои шансы велики. Конкурс в училище тогда был серьезным, и, помнится, одна милая тетенька посоветовала маме дать взятку кое-кому. Денег у нас таких конечно не было, и мама сказала мне, что готова их одолжить по такому поводу. Знаете, в жизни может быть бывает не так много поступков, которыми ты впоследствии можешь гордиться. Отчетливо помню то, что сказал тогда: «Во-первых, это нечестно, а, во, вторых, если дать взятку, то я всю оставшуюся жизнь буду думать, что ничего не стою в профессиональном отношении». Короче, решили по-честному. Два первых экзамена по сольфеджио и фортепиано я сдал успешно, а вот на третьем экзамене по музыкальной литературе меня почему-то попросили рассказать о скрипичном концерте Хачатуряна. Мы это произведение в музыкальной школе не проходили, да и не помню, чтобы ему уделялось значительное внимание в годы учебы в училище и консерватории. Сказать об этом на экзамене я постеснялся. Импровизация на тему концерта, которого я не слышал, ожидаемо не удалась, и я получил двойку. Это был один из самых скверных дней в моей жизни. Полный крах надежд и чаяний, отсутствие перспектив и возможностей. Было такое ощущение, что ты заблудился в лесу, из которого уже никогда не выйдешь. Что делать? На том этапе этот вопрос казался неразрешимым. Я решил, что обратно в школу, в которой учился, не пойду. Во-первых, стыдно, что не поступил, во-вторых, опостылело. Было решено переводиться в другую школу. Это была школа №29. Она славилась тем, что немало неудачников из школы №17 переводились туда и учились там лучше, чем раньше. Я тогда еще не в полной мере понимал, что хочу заниматься только музыкой. Одним из немногих, кто сожалел о моем уходе из школы, был наш директор. При расставании он мне, пятнадцатилетнему пацану, сказал: «Сема, поезжай в Россию, там еще есть советская власть». Полагаю, люди, жившие в те времена, могут по достоинству оценить это послание. Вы, конечно, понимаете, что Александр Павлович, имел в виду справедливость, которую я найду в России. Много лет спустя, я сумел в полной мере оценить правильность и смелость его позиции.

Александр Павлович Соловьев… Как большинство директоров школ того времени, был историком по образованию. В нашем классе он историю не преподавал, поэтому у меня с ним было немного личных контактов. Пожалуй, можно сказать, нас сближала любовь к искусству. Я думаю, что пользу этого вида человеческой деятельности он в отличие от многих учителей отчетливо понимал. По сей день храню в памяти его образ: русоволосый, широкоплечий красавец, лет пятидесяти. Он прошел войну, но никогда этим не хвастал. Помнится, однажды мы увидели его с полным набором орденов. Это было впечатляющее зрелище. Мы его конечно побаивались. Помнится, по поводу директоров некоторых школ ходили всякие слухи. О нашем никогда никто не мог сказать ничего дурного. Я, кажется, учился в шестом классе, когда с ним приключилась беда: какой-то мальчик перебегал дорогу в неположенном месте, тормозить было уже поздно, и наш директор на полном ходу своей машины врезался в столб. Потом, наверное, с полгода лежал в больнице. Когда он вернулся, школа ликовала. Это была заслуженная любовь.

Шел 1970 год. Я ушел в школу №29, где меня радостно приняли, полагая, что буду там учиться хорошо, а также наполню их школу музыкой. Что до учебы, то вскоре их постигло разочарование, т.к. я уже не мог изменить себе. Неожиданно оказалось, что мой приятель Вова Бершадь (любитель «Битлз») тоже перевелся в эту школу, и мы очутились с ним в одном классе. Это обстоятельство немного улучшило мое настроение. Школа №29 в те поры вела борьбу за «нравственные идеалы». Заключалась она в том, что от мальчиков требовалось коротко стричься и не носить брюки клеш, которые только входили в моду. Мы с Вовой придерживались по этим вопросам прямо противоположных взглядов. Каждое утро перед уроками на пороге школы стоял директор. У него не было одного глаза, и мы, каюсь, этим обстоятельством пользовались. Если хотелось попасть на учебу, то мы с Вовой проходили со стороны незрячего глаза, если нет, то наоборот. В этом случае нас отправляли стричься в парикмахерскую, чего мы естественно не делали, а весь день слонялись по городу. Изредка мерили ширину брюк на предмет их «расклешенности». Уж не помню сейчас сколько сантиметров допускалось. Я долго не мог уговорить свою бабушку сшить мне расклешенные брюки, но потом все же уговорил. Измеряла ширину брюк наша завуч по внеклассной работе по имени Комминтерна Моисеевна. Признаться, ни до, ни после не встречал более нелепого сочетания имени и отчества.

Из того, что запомнилось: как-то было решено организовать концерт песен украинских композиторов на украинском языке. Петь должна была девчонка с неплохим голосом, а мне поручили отобрать несколько хороших песен. Поиграв предложенный материал, пришел к выводу, что все представленные произведения мало интересны. Решил пойти на маленькую хитрость. К тому времени у меня были две украинские песни на стихи Ивана Франко и Леси Украинки. Ну, думаю, вынесу их на суд почтенной комиссии, не называя автора, наряду с прочими произведениями. Сработало! Комиссия во главе с Комминтерной Моисеевной сделала однозначный выбор в мою пользу, а певица вообще сказала, что будет петь только эти две песни. В результате получился мини авторский концерт.

В период моей учебы в школе №29 память сохранила еще одно творческое событие. Приближалась традиционная олимпиада художественной самодеятельности. К этому событию я приурочил сочинение трио для скрипки, виолончели и фортепиано. Не лишним будет здесь сказать, что никто меня не учил композиции, о способах развития музыкального материала, формообразовании и пр. я, по сути, не имел никакого представления. В состав моего трио входили кроме меня Сеня Калиновский – скрипка и Миша Безрозум – виолончель. Кстати, впоследствии мы все трое закончили различные консерватории. Прошла олимпиада, о нашем выступлении комиссия не отозвалась ни хорошо, ни плохо. Осознавая всю степень несовершенства данного сочинения, я, как взрослый музыкант, не могу понять позиции этих людей. Ноты трио были мною уничтожены, а детская обида осталась по сей день. С тех пор дал себе зарок: никогда не проходи мимо детского творчества, поддержи советом и делом, если нужно.

Вот так, потихоньку в трудах праведных приближалось окончание девятого класса в другой школе, так и не ставшей для меня родной и близкой. Как-то в мае в жаркий почти летний день мы с классом затеяли поход в кино. Понятное дело, на это мероприятие каждый из нас старался одеться как можно лучше и соответствовать тогдашней моде. Мне кажется, вы бы должны заметить, дорогие читатели, что по мере завершения каждого исторического периода, мода меняется, и нередко предыдущие пристрастия кажутся странными. В начале 70-х годов в моду стала входить одежда из искусственных тканей: болонья, кремплен, нейлон и т. д. Бедные девушки щеголяли в кремпленовых платьях. Думается, что прогулка в них была подобна гулянию в водолазных костюмах. Дня за два до похода в кинотеатр я таки уговорил своих купить мне зеленый болоньевый плащ. Стоил он по тем временам недешево, но ведь надо было идти в ногу со временем. Дождаться дождливой осенней погоды было не в моих силах, и, не поддавшись на уговоры родных, отправился в кинотеатр в этом «скафандре». Изнывая от жары и обливаясь потом, еле высидел до конца сеанса, бегом кинулся домой. Это был предметный урок о том, что мода – это не всегда здорово. Подошло время моего повторного поступления в Винницкое музыкальное училище. На этот раз на теоретическом отделении почему-то первым поставили экзамен по фортепиано. Я этому обстоятельству даже порадовался, т.к. в течение последнего года занимался у известного в городе педагога Льва Михайловича. Он многому меня научил, что в дальнейшем, конечно, пригодилось. В принципе я был спокоен за предполагаемый результат, но оказалось все наоборот: опять двойка, как в той известной картине. Теперь стало окончательно понятно, что в этом учебном заведении меня видеть не хотят.

Вскоре умерла моя бабушка. Событием это было ожидаемым, поскольку она тяжело болела, но каждый из нас, кто пережил потерю своих близких, согласится со мной, что это всегда очень больно и тяжело. Бабушка не дожила всего одного месяца до дня, когда я все-таки поступил, когда сбылась ее мечта, она так хотела, чтобы я стал музыкантом… До сих пор горько и обидно.

Нам надо было как-то жить дальше. В череде горестей и разочарований текли дни и ночи. Но, как нередко бывает в таких случаях, в судьбу вмешался его величество случай. Однажды на крыльцо нашего дома вышла соседка тетя Роза, мама моего друга детства Яника, и, увидев мою маму, сказала: «Рая, я сегодня купила газету „Советская культура“ и прочитала в ней объявление о том, что в России 3 училища объявляют дополнительный прием в августе. Может вам туда стоит поехать?». В этом деле удивительным было то, что тетя Роза, медицинская сестра по специальности, к культуре имела весьма далекое отношение, а газету купила по случаю, видимо, для того, чтобы что-нибудь завернуть. Тетя Роза рассматривала три варианта: Кострома, Балашов и Альметьевск. По времени приемных экзаменов Кострома оказалась первой, что и предопределило мою дальнейшую судьбу.

На семейном совете было решено, что мы с мамой поедем туда, а, если опять не поступлю, то последовательно в перечисленные выше города. Помню, что накануне отъезда в Кострому, у меня на щеке появился огромный фурункул, и мы даже думали: а не пропустить ли нам Кострому. К счастью все же поехали. Помню, приехали в Кострому из Москвы ранним утром и заселились в гостиницу «Кострома», что была недалеко от вокзала. Нам сказали, что до училища, которое находится в центре города, можно доехать на автобусе №9. Мы сели на него, но оказалось, что едем в другую сторону в направлении Октябрьского поселка, пересели и поехали обратно. В училище, которое мне понравилось сразу, застали только Круля Николая Флегонтовича, представившегося заместителем директора. Он был завхозом, но впоследствии я понял, что он не любит, когда его так называют. Не знаю почему, но я как-то сразу почувствовал: здесь останусь и буду учиться. На следующий день надо было подавать документы, и было назначено собеседование с директором Афанасьевым Валерием Дмитриевичем. Мой фурункул к этому времени разросся до чудовищных размеров, и вид у меня был жуткий. Короче говоря, на собеседование с директором вместо меня отправилась моя мама. Помню, что она сказала Валерию Дмитриевичу: «Примите Сему, Вы не пожалеете». Думаю, и правда, он не пожалел потом. На следующий день состоялась консультация по сольфеджио, которую проводила Мария Георгиевна Конради, впоследствии преподававшая у нас курс «Анализ музыкальных произведений». Мне показалось, что я произвел на нее хорошее впечатление. На письменном экзамене по сольфеджио удалось блеснуть: написал диктант с двух проигрываний, дальше все пошло как по маслу. Консультация по фортепиано у Людмилы Гавриловны Хаттунен, которая оценила мое и правда хорошее качество: умение быстро исправлять ошибки. Экзамен по русской литературе принимала великолепная Инесса Евгеньевна Рождественская. Помню, достался «Евгений Онегин». В те времена несколько глав были мною выучены наизусть, ну нравилось! Конечно, я долго читал, и очаровал Инессу Евгеньевну. Если бы тогда знать, что на одно место на теоретическом отделении претендует 12 человек, приехавших из разных уголков нашей страны. Я победил! Первый раз мне так крупно повезло! Кострома стала для меня городом, где было почти всегда хорошо, светло, тепло, уютно и, что особенно важно, честно.