Текст книги "Вильям Шекспир"

IV. Женитьба

В 18 с небольшим лет (в ноябре 1582 г.) Шекспир совершает чрезвычайно рискованный с житейской точки зрения шаг: он женится на старшей его 8 годами Анне Гесуэ (Hathavay), дочери довольно состоятельного однодворца из лежащей в нескольких милях от Стратфорда местности Шотери.

Условия, при которых Шекспир совершил этот малопрактический шаг, очень обстоятельно можно проследить по документам, и едва-ли следует сомневаться в том, что брак был вынужденный. Свадебный обряд совершен без участия родителей Шекспира и с обходом некоторых обычных формальностей со стороны родственников невесты, a через 6 месяцев – в мае 1583 г. – у Шекспира родилась дочь Сузанна.

Установлено, правда, что в Англии того времени не считалось особенно зазорным жениху вступать в права мужа тотчас после обручения. В драмах самого Шекспира можно найти тому доказательства. Так, Клавдио в «Мере за меру» оправдывается тем, что если он и «завладел ложем» своей Юлии, то «после честного обручения». Но именно из тех экстренных обстоятельств, при которых состоялось венчание, несомненно, что «честного обручения» не было. A когда Шекспир писал «Бурю» (1610) и был отцом двух дочерей, из которых одну только что выдал замуж, a другую собирался выдавать, он с явно субъективною страстностью заставил Просперо обратиться к жениху его дочери Миранды с таким напоминанием:

 
Но если до того, пока обряд
Священником вполне не совершится,
Ты девственный развяжешь пояс ей,
То никогда с небес благословенье
На ваш союз с любовью не сойдет…
О, нет! раздор, презренье с едким взором
И ненависть бесплодная тогда
Насыпят к вам на брачную постель
Негодных трав, столь едких и колючих,
Что оба вы соскочите с неё.
 

В этих словах, не без известной доли основания, хотят видеть доказательство, что семейного счастья неравный брак не принес. В других пьесах Шекспира можно найти указания того, что он считал брак нормальным только тогда, когда невеста моложе жениха. В «Двенадцатой ночи», напр., герцог говорит:

 
Жена должна избрать себя постарше,
Тогда она прилепится к супругу
И будет царствовать в груди его
 

Наконец, собственно для характеристики самой Анны Гэсуэ, некоторые хотят усмотреть автобиографическое значение в одной из самых ранних пьес Шекспира – «Комедии ошибок», где речь идет, между прочим, о ревнивых женах.

Помимо, однако, этих косвенных и недостаточно-доказательных намеков, важно отметить, что легкомысленный брак Шекспира во всяком случае не оказал сколько-нибудь заметного влияния на его личную жизнь, и – что в данном случае, конечно, всего важнее – не оказал ровно никакого влияния на его литературную деятельность. Если Шекспир вскоре поедет в Лондон, то во-первых потому, что помимо собственной семьи, он никогда не перестанет ревностно заботиться об улучшении материального положения отца, a главное потому, что необъятные силы созревающего гения начинают клокотать и рвутся на широкую арену деятельности. A переехавши в Лондон, Шекспир морально почти перестает существовать для оставшейся в Стратфорде семьи, которую посещает раз или два в год. На склоне лет он, правда, возвращается и навсегда поселяется в родном гнезде, но уже пора творчества почти миновала тогда и все великое было дано человечеству. Едва ли можно считать простою случайностью, что детей Шекспир имел только в первые 3 года брака – кроме Сузанны у него в 1585 г. родились два близнеца – сын Гамнет (английская форма имени Гамлет) и дочь Юдиеф, из которых, к великому огорчению отца, сын умер ребенком в 1596 г.

Можно было бы говорить о пессимистическом влиянии брака Шекспира на его литературную деятельность, если бы он являлся в ней женоненавистником. Но в действительности, во всей всемирной литературе нет писателя, в произведениях которого женщина была бы окружена таким ослепительным сиянием самых привлекательных качеств, как у Шекспира. «Укрощение Строптивой» в счет не должно идти, потому что в ней почти нет личного творчества: это простая переделка, с самыми незначительными изменениями, чужой пьесы, К тому же и в этой, в сущности только добродушно-насмешливой, a вовсе не злой буффонаде, героиня только недостаточно дисциплинирована, a в основе своей она добрая и любящая жена. Из действительно отрицательных и притом чисто-женских типов можно указать разве только на вероломную Крессиду («Троил и Крессида») и на распутницу Тамору в юношеском и, может быть, Шекспиру вовсе и не принадлежащем «Тите Андронике», да на Клеопатру, которая, однако, в конце концов, вполне искупает свою вину героическою смертью. Другие отрицательные женские типы – неблагодарные дочери Гонерилья и Регана из «Лира», преступно-честолюбивая лэди Макбет, кровожадная королева Маргарита («Генрих VI») – представляют собою воплощение не специально-женских черт характера, a общечеловеческих, свойственных обоим полам страстей и пороков. Зато апофеозом одним только женщинам свойственных достоинств являются такие лучезарные воплощения самоотверженной любви, как Корделия, Дездемона, Имогена («Цимбелин»), Юлия («Два веронца»), Гермиона («Зимняя сказка») и много других героинь во второстепенных пьесах; такие обаятельно-поэтические образы как Офелия, Джульетта, Миранда («Буря»), Пердитта («Зимняя сказка»).

Но если галлерея идеальных женщин Шекспира вполне освобождает Анну Гэсуэ от каких-бы то ни было нареканий, то еще менее она, несомненно, повинна в том, что эта галерея является таким апофеозом женщины. Оригиналом для обязательных героинь Шекспира, конечно, не была крестьянка из Шотери, перезрелая и не находившая охотников для своих прелестей даже в момент первого знакомства с нею Шекспира и приближавшаяся к 40 годам в период наиболее интенсивной поры творчества великого писателя. Знакомство с женщинами Шекспир приобрел в эпоху лондонской жизни, когда он вращался в самых различных слоях общества. Главным же образом, конечно, светлые женские образы Шекспира взяты из тайников собственных мечтаний поэта. Если все героини Шекспира в основных очертаниях своего характера и заимствованы из тех же литературных источников, которые дали ему фабулы его драм, то Шекспир углубил эти характеры собственным поэтическим прозрением и волшебно озарил светом жившего в его душе поэтического идеала.

V. Шекспир и сэр Томас Люси

Около 1585-86-87 гг. Шекспир оставляет Стратфорд и уезжает в Лондон. К числу вероятных мотивов отъезда – необходимости изыскать средства для поддержки собственной и отцовской семьи и желания приложить свои пробуждающиеся силы к чему-нибудь крупному и яркому, предание прибавляет еще один, несомненно имеющий за собою известную фактическую подкладку. Первый биограф великого драматурга – Роу сообщает, что Шекспир, «как это часто бывает с молодыми людьми, попал в дурное общество, между прочим занимавшееся браконьерством, и вместе с товарищами он не раз охотился за дичью в Чарльзкотском парке близ Стратфорда, принадлежавшем сэру Томасу Люси. За это он подвергся преследованию со стороны владельца, по мнению Шекспира слишком суровому. Чтобы отомстить, Шекспир сочинил на него балладу. И хотя эта баллада – может быть, первая поэтическая попытка Шекспира – потеряна, но, судя по рассказам, она преисполнена такой едкости, что Люси удвоил свои преследования, которые дошли до того, что Шекспир должен был бросить семью и все свои дела в Варвикшайре и спастись в Лондон».

По другому старому рассказу, принадлежащему умершему в 1708 г. глостерскому священнику Дэвису, сэр Люси «часто подвергал побоям и тюремному заключению» молодого браконьера, «за что тот впоследствии изобразил его в виде дурака-судьи».

Этот эпизод браконьерства Шекспира и преследований владельца великолепного Чарльзкотского заика по настоящее время пользуется большою известностью. Пробовали оспаривать достоверность рассказа Роу тем, что в XVI веке в Чарльзкоте еще не было охотничьего парка. Но у сэра Люси было иного других лесных угодий кругом Стратфорда и это не может служить препятствием к тому, чтобы признать за рассказом большую долю правдоподобия. Несомненно, во-первых, что Шекспир был страстным спортсменом – об этом свидетельствует одна из ранних его литературных попыток – поэма «Венера и Адонис» показывающая в нем превосходнейшего знатока охоты и лошадиного спорта. Вполне вероятно, поэтому, что вообще шибко живший Шекспир предавался любимой всей тогдашней молодежью (в том числе и университетской) «шалости» – браконьерству, которое, правда, тогда уже преследовалось, но общественным мнением не клеймилось. Но правдоподобие превращается почти в уверенность благодаря отмеченному еще Дависом литературному воспроизведению сэра Люси. И во II части «Генриха IV» и в «Виндзорских Кумушках» фигурирует один и тот же глупый, старый судья, Шалло, т. е. Пустозвон или Безмозглый, который все жалуется, что у него воруют дичь. «В Генрихе IV» специфические черты сходства Шалло и реального сэра Люси еще не ясно выражены. Но в «Виндзорских Кумушках» нападение ведется уже совершенно открыто. И в действительном гербе сэра Люси и в гербе Шалло имеются luces – щуки, которые в коверкающем английские слова произношении одного из действующих лиц «Виндзорских Кумушек» – валисца Эванса превращаются в «lowses», т. e. вшей. И так как, в добавок, по-английски слово coat обозначает и платье и поле герба, то получается забавнейший каламбур: вместо того, чтобы сказать – щуки очень идут к старому гербу, – Эванс на своем коверкающем наречии говорит: вши очень идут к старому платью. Этот каламбур, видимо, создал Люси комическую известность и что удар попал в цель, можно судить потому, что в Чарльзкотской библиотеке из всех современных изданий отдельных пьес Шекспира отыскалось только одно – «Виндзорские Кумушки».

Если припомнить, что в сохранившихся о нем отзывах Шекспир рисуется нам человеком очень добродушным и корректным, то становится ясным, что у него вышло когда-то очень крупное столкновение с владельцем Чарльзкотта, раз он не забыл его даже чрез 10–12 лет и на высоте славы.

VI. Шекспир-актер

О первых 5–7 годах пребывания Шекспира в Лондоне, именно до 1592 г., нет сколько-нибудь точных сведений, хотя, конечно, нет никакого сомнения относительно того, что он сразу-же пристроился к театральному делу. Английский театр переживал в конце XVI века эпоху поразительно-быстрого и блестящего расцвета. Этот расцвет соответствует общему подъему бившей ключом национальной жизни того времени. Богатое удачами царствование Елизаветы высоко подняло национальное сознание Англии, самое блестящее удовлетворение которому – истребление испанской «Непобедимой Армады» – относится как раз к первым годам лондонской жизни Шекспира. Одного такого события, освободившего угнетенные сердца от грозной и, казалось, неустранимой страшной опасности было достаточно, чтобы поднять и без того жизнерадостное настроение шумной и веселой столицы, уже тогда вмещавшей огромное по тому времени количество 300 000 жителей. Нрав самой Елизаветы, веселая жизнь которой находится в таком малом соответствии с напыщенным прославлением в одах, драмах и т. д. её непреклонной «девственности», тоже, конечно, много содействовал общей погоне за наслаждением. Елизавета «сама жила и давала жить другим». В почти лихорадочной жажде развлечений, которой одолеваемая, но еще не побежденная суровым пуританством Англия предавалась теперь, театр занимал, конечно, одно из первых мест. Еще недавно актеры стояли на самой последней ступени общественной лестницы, приравнивались к нищим и бродягам и были почти вне закона. Теперь они, правда, тоже должны были становиться под патронат какого-нибудь очень знатного вельможи и считаться его слугами (Servants), но это-то и гарантировало им безопасность и благоденствие. Вместо наскоро-сколоченных подмостков или крошечной, перевозимой на колесах сцены, появляются постоянные театральные здания и число этих театров растет в поражающей прогрессии. В 1576 г. был построен первый постоянный лондонский театр, в первые годы лондонской жизни Шекспира их было уже не менее 3, a затем число все росло и в первой четверти XVII века дошло до 19-ти; цифра при 300 000 населении огромная даже для нашего времени.

Самые театры, однако, весьма мало соответствуют позднейшим понятиям и примитивностью их устройства объясняется многое во внешних особенностях и архитектонике шекспировских пьес. Не было тогда ни декораций, ни костюмов, не было женщин-исполнительниц и женские роли игрались молодыми актерами. Отсюда та легкость, с которою Шекспир перебрасывает место действия из Рима в Египет, из Египта в Грецию, из Англии во Францию и т. д., или заставляет летать по воздуху эльфов и ведьм; та активная роль, которую играет у Шекспира многоголовая по смыслу его пьес толпа, наконец, беспрерывное введение на сцену знаменитых и, конечно, кровопролитных битв, с тысячами участников. Для инсценирования всей этой ставящей в такое затруднение современных режиссеров сложной обстановки, в то время ровно ничего не требовалось: достаточно было либо словесного заявления актера, либо дощечки с соответствующею надписью, и воображение зрителя все дополняло.

Но собственно сценическое искусство стояло очень высоко и по живой театральной традиции такие исполнители, как знаменитый товарищ Шекспира трагик Бэрбедж (Burbadge) или Алэн, Фильд и др. не уступали в таланте самым выдающимся деятелям позднейшей английской сцены.

В чем первоначально выражалась причастность Шекспира к театру, трудно сказать с полною определенностью, но неясность тут только относительно подробностей, a в общем, как мы сейчас увидим, он быстро занял виднейшее положение в театральном мире. По одному преданию, Шекспир начал с того, что присматривал за лошадьми посетителей театра – в то время карет еще не было и более состоятельные люди приезжали верхом. По другому, вполне правдоподобному, преданию он был чем-то вроде помощника суфлера, вызывая очередных актеров.

Но несомненно, что Шекспир очень быстро после приезда в Лондон стал настоящим актером, потому что уже в 1592 году брошюра Четля (см. дальше), говорить о нем, как о «прекрасном представителе театральной профессии». В сохранившихся списках актеров имя Шекспира поминается всегда из первых, a издатели собрания его сочинений (1623) – Кондель и Юминг, товарищи его по сцене, говорят о нем, как об отличном актере, принимавшем участие во всех написанных им драмах. Какие, однако, роли он исполнял – точных указаний нет. Но, видимо, великий драматург принадлежал, как исполнитель только к числу театральных «полезностей», так как в сохранившихся преданиях об его актерской деятельности называются только роли второстепенные – духа убитого короля в «Гамлете», старика Адама в «Как вам это нравится» и какой-то королевской роли, которую он играл в присутствии Елизаветы.

Но Шекспир во всяком случае очень близко принимал к сердцу актерские интересы не только потому, что сам всю сознательную часть жизни провел в театральной обстановке, a и потому – что придавал театру весьма важное общественно-моральное значение. Если в 111-м сонете, он, намекая на свое актерское звание, говорит о нем с большою горечью, как о чем-то таком, что покрыло его имя позором, то эта горечь, очевидно, есть выражение того негодования, с которым Шекспир относился к исчезавшему, но еще не исчезнувшему вполне пренебрежению высших классов к сценическим деятелям. В самом центральном из великих его произведений – «Гамлете» – любимейший его герой – сам Гамлет с таким энтузиазмом говорит о театре, как об учреждении, в котором «отражается вся природа» и в котором «добро, зло, время и люди должны видеть себя, как в зеркале», что несомненно устами Гамлета автор здесь высказал самые заветные собственные свои мысли.

Речь Гамлета к актерам является также первостепенным источником для характеристики взглядов Шекспира на сценическое искусство. Поразительно здесь, что в век изощреннейшей изысканности он настойчиво предостерегает актера от того, «чтобы не переступать за границу естественного», потому что «все, что изысканно, противоречит намерению театра, цель которого была, есть и будет – отражать в себе природу». Великий реалист гневно ополчается на актеров, которые «разрывают страсть в клочки, чтобы греметь в ушах райка, который не смыслит ничего, кроме неизъяснимой немой пантомимы и крика. Такого актера я в состоянии бы высечь за его крик и натяжку».

VII. Первые успехи

К 1592 году относится один весьма любопытный и важный эпизод литературной биографии Шекспира, важный тем, что здесь мы из уст врага узнаем о том крупном успехе, который весьма скоро выпал на долю молодого провинциала, поехавшего искать счастья в столице. Этим врагом и задыхающимся от ярости ненавистником является умирающий даровитый Грин, один из самых крупных предшественников Шекспира на пути расцвета английской драмы. Человек беспутнейшего, как и большинство тогдашних писателей, образа жизни, доведший себя до того, что он умирал в полнейшей нищете, Грин почувствовал перед смертью потребность публично покаяться и издал в 1592 г. брошюру, «На грош мудрости, приобретенной миллионом раскаяния» (А Croatsworth of Wit bought with a Millon of Repentance). И вот тут он, мимоходом, делает бешеный наскок на Шекспира. Обращаясь к 3 друзьям-драматургам, из которых двое знаменитые Марло и Нэш, a третий – либо Пиль, либо Лодж, он предостерегает их против тех, «которые берут наши слова себе в рот», против «шутов, носящих наши цвета».

«Не весть откуда выскочившая ворона важно щеголяет в наших перьях. Сердце тигра в оболочке актера (Tygers heart wrapt in a players hide), она воображает, что может вымотать из себя белый стих не хуже вашего, a будучи всего только Иваном на все руки (Johannes fac totum) воображает себя единственным потрясателем сцены (Shakescene) всей страны»…

Не может быть никаких сомнений относительно того, о какой «вороне» в чужих перьях тут идет речь.

«Сердце тигра в оболочке актера» – есть прямая пародия стиха из только что поставленной тогда Шекспиром с огромнейшим успехом третьей части «Генриха VI», где королева Маргарита характеризуется как сердце тигра в оболочке женщимн (Tygers heart wrapt in a woman's hide).

Иван на все руки – намек на разнообразную деятельность Шекспира в качестве автора, актера и отчасти директора театра. A в каламбуре с «потрясателем сцены» – «потрясатель копья» (Shakespeare) почти назван по имени.

Называя Шекспира вороной в чужих перьях, Грин до известной степени был прав – «Генрих VI», как и все вообще драмы Шекспира, несомненно заимствован и по сюжету, и по отдельным деталям. A то, что Шекспир от себя внес в эту слабую первую драматическую попытку свою, было слишком незначительно, чтобы заставить забыть факт заимствования, которое мы так охотно прощаем Шекспиру в других пьесах его, где гений его из грубого камня «заимствованного» сюжета создает бессмертные образцы художественного ваяния.

Но общий грубый тон выходки Грина был совершенно незаслужен, и Шекспир очень скоро получил блестящее удовлетворение. Тот же самый писатель и издатель Четль, который издал брошюру Грина, еще в том-же 1592 г. напечатал свою книгу «Kind Hart's Dreame» и в предисловии публично каялся в том, что содействовал появлению в свет озлобленной выходки только что скончавшегося Грина. Не называя Шекспира по имени, но имея в виду нападение Грина, Четль выражает крайнее сожаление, что содействовал его обнародованию:

«Ибо я получил возможность убедиться, что он (Шекспир) в одинаковой степени выдается и своею скромностью, и своим искусством в профессии актера. Кроме того, многие почтенные люди с похвалою отзываются о честности его характера, так же, как об изящной грации его писания».

Нет основания сомневаться в искренности Четля, но если даже допустить, что оно почему либо только вынужденное, то и тогда мы имеем тут яркое свидетельство, что уже на первых порах Шекспир занял очень видное и почетное положение в литературно-театральном мире Лондона.

VIII. Слава и благосостояние

Если инцидент с Грином является драгоценнейшим биографическим материалом для начала литературной карьеры Шекспира, то вторым ярким этапным пунктом его биографии должен считаться отзыв о Шекспире, принадлежащий очень известному в свое время ученому магистру кембриджского унив. Фрэнсису Миресу (Meres). Отзыв этот представляет собою также чрезвычайно важный источник для установления хронологии шекспировских пьес.

Мирес издал в 1598 г. книжку-афоризмов о морали, религии, литературе под заглавием «Palladis Tamia» («Сокровищница мудрости»), где, между прочим, трактует о современных английских писателях и в том числе о Шекспире. Всего 6 лет отделяет книгу Миреса от памфлета Грина, но какой огромный шаг по пути к бессмертию сделала за этот короткий период «ворона в чужих перьях».

Уже не сам Шекспир «воображает» себя «потрясателем» английской сцены, a другие прямо провозглашают его первым из английских драматургов.

«Точно также, как душа Евфорба», говорит Мирес, «продолжала жить, по мнению древних, в Пифагоре, сладкая, остроумная душа Овидия живет в сладостном как мед Шекспире. Доказательством могут служить его „Венера и Адонис“, его „Лукреция“, его сладкие как сахар сонеты (неизданные, но известные его друзьям). Как Плавт и Сенека считаются лучшими представителями комедии и трагедии в латинской литературе, так Шекспир лучший из английских писателей в этих обоих родах сценических произведений. В области комедии доказательством тому служат его „Два веронца“, „Комедия ошибок“, „Безплодные усилия любви“, „Вознагражденные усилия любви“, „Сон в Иванову ночь“ и „Венецианский купец“; в области трагедии – „Ричард II“, „Ричард III“, „Генрих IV“, „Король Джон“, „Тит Андроник“ и „Ромео и Джульетта“. Как Эпий Стол сказал, что музы говорили бы языком Плавта, если бы захотели говорить по-латыни, так я скажу, что захоти музы говорить по-английски, они бы усвоили себе тонко-отточенную речь Шекспира».

Параллельно огромному литературному успеху Шекспира, росло и его материальное благосостояние. О нужде уже нет и речи. Он и сам богатеет и помогает отцу выпутаться. Источником этого богатства всего менее послужил литературный гонорар, в то время совершенно ничтожный.

По сообщению Роу, начало благосостоянию Шекспира положил знатный вельможа Елизаветинского двора лорд Соутгэмптон (Southampton), которому Шекспир в 1593 г. посвятил первенцев своей музы – «Венеру и Адониса» (1593) и «Лукрецию» (1594). Польщенный граф будто бы отблагодарил поэта 1000 фн. Это сообщение явно недостоверно. Что Соутгэмптон чем-нибудь вещественным выказал свое удовольствие – не может быть сомнения: это было вполне в нравах того времени, но колоссальная сумма, сообщенная Роу, конечно, страшно преувеличена.

Вполне достоверными источниками обогащения Шекспира могут считаться его несомненная деловитость и крупные заработки в качестве актера и отчасти антрепренера. Недавний легкомысленный и страстный юноша быстро превратился в настоящего дельца. В известном нам памфлете Грина есть такая загадочная фраза. Противопоставляя «вороне» в чужих перьях Марло, Нэша и Лоджа или Пиля, Грин говорит им: «никто из вас не станет ростовщиком» (usurer). Не следует придавать чрезмерного значения этой полемической выходке и понимать ее буквально. Но, конечно, она указывает на то, что уже очень рано в Шекспире ясно определилась практическая жилка.

Целый ряд других документальных доказательств свидетельствует о том, что Шекспир умел хорошо помещать нажитые деньги. До последней степени поражает всякого, кто ценит в Шекспире то, что он ярче кого бы то ни было во всемирной литературе воспроизвел душевную жизнь избранных натур, когда узнаешь об его операциях не только по покупке и приобретению лично для себя домов и земли, но и по приему в залог чужих владений и вообще по займам. В 1605 г., уже будучи, значит, творцом «Гамлета» и «Юлия Цезаря», Шекспир становится откупщиком городских доходов родного Стратфорда! Это было очень прибыльное дело, но, как всякий откуп, было связано со всякого рода судебными воздействиями на неисправных плательщиков, с принудительными взысканиями с людей несостоятельных и т. д.

Главный источник благосостояния Шекспира – доходы его, как актера, были очень значительны. К тому времени недавно стоявшие на одном уровне с нищими и бродягами, актеры зарабатывали огромные суммы. Ежегодный доход знаменитого Бэрбеджа доходил до 300 фн., на нынешния деньги не менее 25000-30000 руб. Шекспир зарабатывал меньше, но все-таки уже в конце 1590-х гг., он имел около 130 фн., т. е., применяясь к тогдашним экономическим условиям, около 8000–9000 руб. A в начале 1600-х гг. доходы его еще значительно увеличиваются, потому что он становится пайщиком театра «Глобус».

Шекспир почти всю свою жизнь принадлежал к труппе, носившей имя «слуг» лорда камергера. В то время актеры, становясь, по требованию закона, под патронат какого-нибудь знатного покровителя, всегда составляли тесно сплоченные многочисленные труппы. Главных трупп было пять. Документально можно проследить, что Шекспир уже с 1594 г. примыкал к той, которая первоначально была известна в качестве «слуг» графа Лейстера, затем со смертью последнего, в 1588 г., носила последовательно на своих плащах гербы лорда Стрэнджа, графа Дэрби и, наконец, лорда-камергера (Lord Chamberlain) Гэнсдона (Hunsdon). С вступлением на престол в 1603 г. Иакова I, труппа, и без того первенствовавшая между всеми остальными, освобождается от патронатства частных лиц и получает название королевской. Шекспир до самой смерти находился в самых тесных дружеских отношениях с главарями труппы – первым трагиком своего времени Ричардом Бэрбеджем, Филиппсом и будущими издателями первого собрания его сочинений – знаменитого in folio 1623 г. – Юмингом (Heming) и Конделем. Труппа большею частью играла в так называемом «Театре», построенном отцом Бэрбеджа на берегу Темзы, за городской чертой – лондонский муниципалитет продолжал пренебрежительно относиться к актерам, не пускал их в город, и они должны были ютиться в трущобном месте, рядом с забавами для самой низкой черни и публичными домами. Играла также труппа Шекспира и Бэрбеджа в театре «Розы» и «Театре Занавеса» (Curtain Theatre), a в 1599 г. «Театр был снесен и на его месте и частью из того же материала был построен знаменитый „Глобус“, просуществовавший до 1613 г., когда он сгорел во время представления „Генриха VIII“». «Глобус» был построен в форме восьмиугольника и сам Шекспир называет его в прологе к «Генриху V» – «деревянным О». Он был очень вместителен – при полном сборе число зрителей доходило до 2000 человек – и доходы распределялись на компанейских началах между главными членами труппы, За 10 лет участия Шекспир получил с «Глобуса» не менее 600 фн., т. е. по нынешнему от 40-50000 р.