Автор книги: Сен Сейно Весто
Жанр: Триллеры, Боевики
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Некоторое изумление в среде специалистов вызвали еще первые сообщения об отмеченном в части развитых регионов мира снижении среднестатистических показателей продолжительности жизни женщины вопреки всем прогнозам и предвкушениям – до отметки едва ли не вековой давности. Снижение, в сравнении с мужским относительным коэффициентом прогрессии в той же области, было пустяковым, но вызывала недоумение его необъяснимая устойчивость в ряде стран, где, казалось бы, к тому не имелось никаких видимых оснований. Но совсем уже откровенное беспокойство и нетерпение медики начали проявлять, когда стало известно, что статистика медленно и неуклонно, словно не собираясь останавливаться на достигнутом, поползла вплоть до отметки семидесяти пяти-восьмидесяти лет. Скоро выяснилось, что сюда в качестве извинительных причин не могли быть включены как внешние и ничего толком не разъясняющие вещи вроде случающихся на веку стихийных бедствий, миграции населения, эпидемий и т.п.. Поголовно все данные экологического, эмиграционного, экономического, медицинского и геронтологического анализа упорно твердили, что дело в определенном уровне смертности, практически все женщины этого возраста выказывали склонность расставаться с жизнью достаточно тривиально – в результате старческого истощения.
Ну и прекрасно, бесстыдно пожимали плечами убежденные потомственные холостяки, открывая тем самым целую главу в нескончаемой череде мнений и суждений. Туда вам всем и дорога. Сия цивилизация с ее дурной наследственностью вряд ли бы тут много потеряла, не говоря уже о детях. Посмотрите на гоменов. С точки зрения физиологии покой должен иметь только один конечный результат – смерть организма. Любой мыслящий физиолог мог бы сказать вам, что для минимально полноценного развития форма стресса до его патологического предела жизненно важна. Но это как раз именно то, что уже по определению противоречит самой природе женского начала. Все мыслимые высшие ценности его всегда ассоциировались исключительно со статичностью, гнездом, с избыточностью тепла. Делай как я, говорит женщина ребенку. Не открывай окно, от свежего воздуха болеют. Не бегай, упадешь. Не лезь в воду, вода холодная. Не забирайся на дерево, сорвешься. Не ходи далеко, заблудишься. Не спорь со старшими, старшие никогда не ошибаются. А лучше ешь регулярно, ешь много, ешь еще больше, будешь большим. «Так больше нельзя», – решительно заключила часть мужского населения. С любовью ваяя податливое сознание малыша по своему образу и подобию, женщина до последнего момента успешно защищала его от мужчины и настоящее от будущего. Мы ничего конкретно не предлагаем, просто нужно обратить внимание, что пока дети будут женоподобны, вы все в смысле своей жизнеспособности будете оставлять желать много лучшего. Впрочем, как отмечали очевидцы, общественное мнение тут благоразумно придерживалось другого мнения.
То обстоятельство, что новые фокусы эволюции с демографией имели массовый характер, обнаружилось далеко не сразу. Панические настроения стали преобладать со снижением тех же показателей до 30—35, а кое-где и до двадцатитрехлетнего среднестатистического возраста, притом упорно карабкавшаяся куда-то наверх графа смертности по-прежнему касалась только женщин – на протяжении почти всего векового периода число долгожителей среди мужчин в их статистике оставалось определяющим. Тут уже вообще ничего нельзя было понять, означенные флюктуации больше вроде бы никакой видимой частью не затрагивали обычного онтогенеза, девочки совершенно банальным образом становились вначале девушками, потом молодыми женщинами, достигали расцвета свежести и сил, после чего как-то очень скоро и непоправимо увядали, лишь совсем недолго успев побыть бабушками и оставив на руках безутешных отцов часто совсем малолетних жизнерадостно улыбающихся отпрысков. Мир чем-то напоминал человека, снова ошибшегося дверью и вышедшего в ближайшее окно на уровне последних этажей.
Теперь, можно представить такую ситуацию: женщина развивается, раньше чем когда-либо прежде достигает биологической зрелости, почти не задерживаясь покидает мир, вместе с тем, катастрофически опускавшийся в течении всех ста-ста пятидесяти лет, практически обвалом, показатель остановился, лишь достигнув критического равновесия, едва ли не повсеместно уже составлявшего от девятнадцати до двадцати трех лет среднестатистической продолжительности жизни женщины. По некоторым сведениям, несколько увеличить ее могли задержка либо неспособность по каким-то причинам женщины к детородной функции, либо еще как-то поднять ее удавалось титаническими усилиями медицины, да и то лишь ненамного. «Долгожительницы» же вроде тех, что добирались до тридцати лет и более составляли разве что одна на сто тысяч; с другой стороны – мужчины.
Вначале, в самом деле, их среднестатистический возраст достигает рубежа 120—140 лет, уже ранее предсказанного и клятвенно геронтологами обещанного, но ничуть на этом не задерживается, совсем нет, – он со все той же нудной медлительностью взбирается еще выше, без всяких видимых усилий переваливает полуторавековой предел и останавливается лишь, воссоздав своеобразное демографическое равновесие на уровне 170—190, а у гоменов почти всех 260 лет среднестатистической продолжительности жизни. Естественно первым делом стали обвинять вмешательство в генетический состав популяции – где-то что-то с генотипом, хотя генетики все вместе в одинаковых выражениях клялись всем самым дорогим, что ничего не трогали и что виновника лучше пусть ищут где-нибудь среди белков, заведующих делением хромосом. Пока компетентные лица под эгидой Наций рука об руку с Всемирной Организацией Здравоохранения, сбиваясь с ног, искали по лабораториям мира скрытых террористов, современность, пока не зная, что следует предпринимать в таких случаях, просто напряженно ждала, чем все кончится. Меньше всего хотели усматривать в том симптомы новых демографических реалий. Никем не предвиденное изменение типа демографического равновесия поначалу здорово походило на катастрофу. Кстати, как раз тогда снова, уже в несколько ином свете, вспомнили о зеленых территориях и идее криоконсервации («…На интрагому теперь смотрели совсем-совсем другими глазами, – говорил сосед, – что ты…») Вдруг сразу и повсеместно возобладало то мнение, что заповедники – это никакой не рассадник зла, а даже наоборот, – колодцы в будущее. Хотя, нужно сказать, на способности населения планеты к воспроизводству это отразилось мало, если не считать самого эффекта потрясения, который был скорее из событий психологического ряда. Сам по себе факт одностороннего повышения смертности (удивительное дело) практически не затронул рождаемости ни тогда, ни после, уровень рождаемости почти не возрастал, как по логике вещей можно было бы ожидать. Вообще, как отмечалось, женская половина все эти перипетии восприняла с замечательным самообладанием, не в пример мужчинам, новую свинью со стороны эволюционного развития они дружно встретили более ранним созреванием, никак, к счастью, не затронувшим их внешней привлекательности и даже совсем напротив. Другое дело, что ситуация сама по себе плохо укладывалась в рамки общепринятых представлений об онтогенезе и требовала известного самообладания уже от самих исследователей, чтобы взять себя в руки и наконец решить, какую стратегию в создавшихся условиях принять было бы разумнее всего и есть ли она вообще, тут какая-то разумная стратегия.
Насколько можно было судить чуть позже, внешне на клеточном уровне регрессирующее явление выглядело как нарушение стандартного правила скелетных мышц, которым определяется продолжительность жизни организма и тонус его общей жизнеспособности. Клетка, развиваясь, запасает больше энергии, чем тратит, здесь же обычная механика напоминала сбой, словно нормальная здоровая клетка переставала быть нормальной и здоровой, теряя некую точку опоры и принимаясь кидаться в крайности. По одним сведениям, рост клетки практически полностью прекращался, как будто весь организм вдруг разом лишался двигательной активности, а питательные вещества поступали в организм с перебоями. Так как для накопления энергии организмом необходима его активность, при опасном недостатке последней происходит цепная реакция энергетического голодания клеток – примерно то, что можно было наблюдать в метаболизме женского организма. Если в живой развивающейся системе усвоение веществ и энергии преобладает над распадом этих веществ и выделением тепла, а энергетический фонд приобретается, то в случае женского организма напротив, процесс катаболизма превосходил анаболизм, в клеточной структуре накапливались разрушения, энергетический фонд истощался, все начинали жить мрачными предчувствиями надвигавшегося катаклизма. Живая структура будто попадала в состояние угнетения патологическим стрессом, что рано или поздно отражалось на его развитии. Застойные явления в клетках приводили к ситуации, словно организм медленно выгорал в состоянии паралича.
По другим сведениям, клетка попросту разрушалась в ходе отравления продуктами собственной жизнедеятельности. Кровь, как известно, среда, окружающая клетку, от которой ее отделяет соединительная ткань. Как следствие систематического и бесконтрольного переедания нормальный обмен с окружающей средой нарушается: поверхность клетки и сама клеточная масса растут с разной скоростью – в результате ненормально быстрого увеличения клеточной массы в клетках скапливались продукты распада. Самое удивительное здесь другое. Один и тот же разрушительный механизм мог срабатывать и в организме женщины, до конца своих дней служившей едва ли не образцом умеренности, непримиримой сдержанности во всем и чуть ли не верхом ортодоксального стоицизма. Сосед сам вряд ли точно знал, что это такое, но не иначе, такое положение можно было объяснить чем-то вроде мистического наследного проклятья далеко не бесследно ушедших веков.
Женская живая структура в результате обвального старения тратила едва ли не до половины всей энергии только на восстановление энергетического фонда. О каком-то нормальном функционировании жизненно важных органов и использовании накопленной потенциальной энергии речь не шла. Таким образом, что-то в самом преддверии 19 – не далее 23 лет, практически сразу после появления на свет первого ребенка, соединительная ткань клетки женского организма увеличивалась в такой мере, что остальное уже было лишь вопросом времени и нескольких технических деталей. Через такую преграду обмен в кровь продуктов распада становился невозможен, в свою очередь закрывался доступ к кислороду в крови, клетка элементарно задыхалась. Такое, естественно, наблюдалось и раньше, непонятно только, почему сейчас это происходило так стремительно. Все в конечном счете заканчивалось необратимыми разрушениями генетической структуры клетки, и дальше энтропия лишь доедала еще живой организм, но уже безостановочно падавший в старость.
Конечно, на ум тут первым делом должны были приходить невольные сравнения с необходимостью поддержания баланса в природе и всякие аналогии вплоть до подвешенного где-то исполинского вселенского топора, что, будучи раз неосторожно сдвинутым с места, начинал со свистом неторопливо отсекать все лишнее по принципу общекосмического неусложнения сущего; потом, вполголоса и ни на кого не глядя, пробовали еще из соображений научной достоверности говорить насчет видового отбора, как если бы с его точки зрения надобность в женщине отпадала, поскольку функция биовоспроизводства уже вроде как выполнялась вполне и обеспечивалась смена поколений: зато она не обеспечивалась при неслыханно зажившейся мужской популяции.
Именно это положение позднее использовалось женщинами как обвинение, что мужчины своим не имеющим чувства меры и совести геронтогенезом нарушили изначально заданное равновесие демографического статуса, которое теперь почему-то выполняется в одностороннем порядке. «И что нам теперь – прикажете застрелиться?» – довольно агрессивно осведомлялась сильная половина планеты, явно не без некоторого смущения. То есть суть разночтений предлагалась их секцией оппозиции в том ключе, что общая продолжительность жизни всего вида в рамках поколения – величина как бы всегда постоянная, материя крайне тонкая и совсем не приспособленная к резким движениям, так что, увеличивая продолжительность жизни, мужчины сделали это за их, беззащитных перед произволом, женщин, счет. На что мужчины в свою очередь мрачно огрызались с тем содержанием, что а какого черта женщины взялись созревать так рано, ну чего им не терпелось и не сиделось на месте, все же остальное только закономерный результат, и не надо в исключительно женской манере подменять причины и следствия.
Впрочем, что касалось основного контингента женщин, – теперь уже всех поголовно привлекательных и просто милых, – так самым замечательным и несколько неожиданным оказалось то, что все новые обрушившиеся испытания, казалось, не отразились на них никак. Все вместе и каждая в отдельности, как и за тысячелетия до всяких демографических ребусов и казусов, были поглощены главнейшим и первейшим образом сердечными делами, сосредоточившись большей частью на идее биовоспроизводства, на общем пожелании успеть самореализовать возможности, пока природа не успела реализовать свои. Все это выглядело приветливым и жизнеутверждающим, однако отдельные охваченные нехорошими предчувствиями представители научной общественности взяли манеру как бы между прочим менять программы прежних исследований, причем всем объемом, целыми институтами и исследовательскими центрами.
Было предложено несколько основных концепций, в какой-то мере объясняющих подоплеку дней и чего от них ждать в будущем. Хмурым предречениям насчет того, что биологическая механика с такими свойствами была в качестве сценария событий заложена еще ранней эволюцией в гены – как возможная реакция на существенное возрастание длительности жизни конкретного животного вида, – в противовес прозвучало мнение, сводившееся к тому, что современное общество – система, харизматически пронизанная каналами неких прямых и обратных связей. Эволюция, конечно, до некоего рубежа всякий раз норовит усложнить структуру популяции, но теперь налицо уникальное положение, когда, невзирая на усложнение внутренних связей, вся популяция на каких-то уровнях вдруг вернулась в зависимость от внешней среды. Более того, отмечалось здесь же, зависимость такая никогда никуда особо и не пропадала. Вряд ли это случайность. Где-то здесь под нами – Последний Порог. Мы живем в новое время, и мы только в самом начале пути. То, что мы наблюдаем, – лишь видимая часть больших перемен, метастазы времени не оставляют шансов прошлому и не дают надежды оставить все как есть. Мы всегда должны быть готовы увидеть себя другими глазами, мы ушли так далеко, что не можем узнать об этом, пока нам не скажут. Видимо, нужно просто перестать бояться выйти за Дверь, которую сами же открыли. Шуму тогда было много, несмотря на некоторый разброд умов, всем казалось, что надо немедленно что-то делать и принимать какие-то меры, дело вообще доходило до крайностей. Особо горячие головы предлагали даже в поисках путей урегулирования и всяческого выправления закрывать к черту подряд все перспективные направления исследований, не касавшихся напрямую старения живых организмов – вроде астрономических и океанологических, дабы изыскать резервы и подарить спутницам жизни еще несколько неувядающих лет. Но прямо тогда же некий прототип будущих полномочных Объединенных Культур с долей известного замешательства железной рукой приостановил разработку программ в области лечения генетических заболеваний и прочего беспокойства генотипа. Решение, надо сказать, было достаточно запоздалым, все любопытствующие успели уже всё посмотреть и десять раз сложить обратно, но не лишенным под собой основания, в плане предварительного снятия некоторой напряженности в отношениях Культур.
И вот тут-то на сцену выходят умы пессимистически настроенные. Примечательно, что тем отрезвляющим фактором, моментально остудившим настроения, явился некий психофизиолог чуть ли не с двухсотлетним стажем научной деятельности, последователь так называемого направления «ограниченного рационализма» в науке, когда все становящееся подвергается не столько рассмотрению, сколько осуществляется, и сторонник идей «узко-тропности» – «узкой тропы», что вела от опыта к истине, по которой можно протиснуться не всякому, да и то лишь по одному, – который, стоя уже в то время одной ногой в могиле, флегматично заметил как-то однажды без особого повода, что из самых общих соображений относительно маятниковой системы, о сути которой никто толком ничего сказать не может, ничто в случае новой ошибки в общем-то не противоречило бы варианту событий, почему бы тем же механизмам геронтогенеза, подчиняясь принципам константности, не занять по отношению к мужчинам альтернативную позицию – с точностью до наоборот.
Официально санкции действовали уже давно, как, например, пожизненное лишение субсидий лаборатории, если какой-нибудь «подпольщик» не находил в себе достаточных сил удерживать любопытство в рамках дозволенного, но лишь теперь могли приниматься меры, идущие еще дальше, вплоть до самых жестких: после таких слов проснулись даже до того всю дорогу спавшие. Мораторий на исследования проходил как временная мера, но сохранялся на удивление долго, всякое хоть сколько-нибудь углубленное изучение генома немедленно и почти с суеверным ужасом воспринималось как поиск новых неприятностей, в лучшем случае. Привыкшие трезво мыслить умы предлагали не торопить события и обдумать все в другой обстановке. На холодную голову, поднакопив чуть побольше статистического материалу.
Подумать тут, в самом деле, было над чем, тем более что все тот же двухсотлетний дедушка, свет альтернативной психофизиологии, снова решил поднять всем настроение, объявив в свою очередь, что во вверенном ему научно-исследовательском центре обнаружено по региону на предварительной стадии явление так называемой вторичной активации иммунной системы, сопровождавшееся некоторым падением интенсивности обмена веществ, что можно было бы также просто расценить и как намек на слабое, еще очень медленное и ни к чему пока конкретно не располагающее, но устойчивое сползание в сторону постепенного истощения энергетического фонда, после чего всякое развитие и рост клеточной структуры подразумевались невозможными: метаболизм мужского организма как бы переставал быть обратимым процессом.
Свет психофизиологии не удержался, чтобы здесь же не заметить: весь период инварианта, в случае реального существования такого эффекта, мог бы занять в законченной версии фазу от ста пятидесяти до нескольких тысяч лет, в зависимости от вероятного сценария привходящих. Возможно, мы не знаем еще чего-то в основных законах, которым подчиняется живая структура, сказал он. Умозрительный оттенок соображений, что, собственно, со всем этим знанием делать, почему-то ни тогда, ни много позже не оставлял за собой двойственного впечатления. Подчеркивалось, что все данные носят пока исключительно предварительный характер, все нуждается в дальнейшем изучении, тем более что вот и в каком-то еще орбитальном научном центре материал был со своей стороны перепроверен и результаты подтверждения не нашли, – но перед остановившимся взором общественности, не ждавшей уже от научного потенциала ничего хорошего, немедленно встала картина завтрашнего дня человечества. Вот, значит, с одной стороны мальчики, задолго еще до наступления всякой психологической зрелости целыми косяками вымирающие, и вот, стало быть, мир, населенный одними бабушками. Бабушки живут долго, очень долго, их много, их все время становится больше, они тихо шаркают, они надсадно кашляют и они нудят, нудят, нудят, нудят… Маятник пока лишь слегка покачнулся, но слабость в ногах отдалась у всех.
Было предложено ничего больше не трогать и оставить, как есть. Вплоть до сегодняшнего дня. Запрет распространялся на любые частные либо правительственные исследования, чем-то способные затронуть чувствительные нити генеза отдельной клетки, особи или же вида в целом. Одно время, по словам соседа, тема эта оставалась непопулярной даже на уровне чисто теоретических изысканий и спекуляций. Как-то негласно остановились на мнении, что во избежание дальнейшей демагогии более других приближенным к истинному положению вещей нужно считать следующее: На определенном этапе усложнения социальной структуры эволюция берет на себя труд собственноручно определять тип воспроизводства вида. В смысле того, что: и пирамский носорог с ней. Спрашивается, как с этим жить дальше. Никто не знал. В таком ракурсе и в таком видении сути мы не далеко успели уйти от коллектива простейших. Глядя со стороны, и в самом деле до настоящего времени сохранялось такое впечатление, словно ненароком облокотились не на тот аспект, взялись не за ту ручку и в природном бесстыдстве вошли не в ту дверь. Что-то с нашим приходом всегда меняется, изменилось что-то и тут. Бесшумно, холодно, равнодушно и мертво пришло в движение, и никакие разумные силы не могли это остановить, пока оно не остановилось само. Надолго ли – не мог сказать никто, но многие решительно склонились к мнению, что если механизм не изучен и толком даже не различим, то до лучших времен не нужно его пока хотя бы ломать.
Конкретные предложения, касающиеся хоть в чем-то реанимации прежних демографических отношений и прошлого, перестали быть признаком хорошего тона. Зато позже, и чем дальше, тем рассудительнее, начали качать головами и склоняться к мысли, что получающийся окружающий мир не так чтоб уж совсем плох, если не называть вещи полными именами. Со смирением и тенью легкого удивления на лицах подразумевалось буквально следующее: с тех пор, как настоящее перестало быть женоподобным, лишившись прежнего внимания и липнущей женской любви, многое в завтрашнем перестало быть обыденным и понятным. Говорили о воспитании, о подрастающем рядом удивительном будущем, о том, что раньше мы могли не много, но многое можем сегодня, и что лишь каким-то образом сумев ограничить цепкое, слабое и агрессивное женское начало, тысячелетиями довлевшее над детством, можно было приблизиться к тому, что имеем сейчас. Никогда прежде женщина не согласилась бы благословить дитя каким-то наставникам-мужчинам, будь те заведомо хоть на сотню парсеков вперед компетентнее ее в вопросах селекции будущего, поскольку менее всего здесь природа женщины склонна руководствоваться принципом разумности, но исключительно принципом удовольствия – естественную радость ей доставляет холить и поучать подрастающее рядом, и инстинкт просто не может понять, с какой стати он должен делиться этим удовольствием с кем-то еще. Наименее стеснительные с готовностью называли лежавшую на поверхности идею конфликта: в навязчивом желании женского начала самоутверждения за счет манипуляций другими, но суть была в том, что единственное, чем оставалось женщине манипулировать, это неокрепшие детские умы. Неясно только, почему культура цивилизации обязательно из-за этого должна была быть дефективной. Если мужчина не надутый подпопник и не клон женской индивидуации, ему бывает уже достаточно одной только полной власти над собой. До сих пор именно данной категории отношений уделялось столько внимания и именно ее окружало столько шума, потому что любовь – это единственное, чем располагает система ценностей женщины. Ей попросту нечего больше дать истории цивилизаций. Меморандум конфликта ни к чему не призывал, он лишь предлагал переосмыслить ценности тысячелетий. Конечно, это была попытка построить здравый смысл там, где эволюция о нем забыла. Еще и до настоящего момента, продолжалось там же в прежнем скучающем русле, в силу некоего похоронного благодушия бытует всеобщее предубеждение относительно некой абстрактной, всеприродной любви женщины к детям вообще и ко всякому чужому ребенку в частности.
Это меньше всего соответствовало действительности, так как в ребенке ею обнаруживалась склонность скорее видеть себя; разумнее было бы говорить о любви к контролю сознания. Зачастую она перестает его «любить» сразу же, как только он перестает ею управляться. «Любовь» женщины тут включает в себя собственный отраженный в малыше образ и дальше него не распространяется. В сущности, различие между мужским и женским из категории непреодолимого просто перешло в категорию стихийного. Ничего принципиально нового в том не было, и это подчеркивалось особо, Культура ведь и раньше, если опустить за рамки внимания демагогические перетряхивания и вопросы уязвления, вся, сколько ее ни было, во всех своих проявлениях строилась исключительно мужчинами и на безропотных лучших мужских плечах. Снова, конечно, поднялся было гомон, гомонили опять насчет здравого смысла, демократических ценностей и чувства справедливости, и гомонили бы так неизвестно еще сколько, но тут очень своевременно кто-то негромко, однако перекрыв остальной шум, спросил: «А с чего вообще кто-то взял, что эволюция когда-либо демонстрирует здравый смысл?»
О любви вспоминают, когда не хватает воображения. Неизвестно, кто это сказал, но жестокая в самой своей сути максима готова была стать исходным кодом Культуры, обозленной пьяными заскоками Эволюции. Когда начинают выживать, даже любовь к себе перестает быть практичной. Любовь не есть свойство сурового климата нашей эпохи, с мужественным вздохом заключал свой меморандум здравый смысл времени Больших Сомнений. Оставим ее другим эпохам, не таким грубым, не таким жестким, как наша, – более неторопливым, с более мягким климатом, более тонким, более нежным, более женственным…
Последующая диспозиция мало располагала к какому-то долговременному сидению на месте и чесанию в затылке, события нарастали одно за другим, время изменялось, переставая быть узнаваемым и понятным. В конечном итоге, уже откровенно на поводу обстоятельств, планета подверглась четко спланированному, безжалостному и массированному нашествию заповедников, что имело в дальнейшем окончательный исход и раслоение всего живого и разумного, сопровождавшееся новым недоумением и новой взаимной отчужденностью. Циничный подтекст всего Сдвига еще свободнее трактовался сторонними наблюдателями: тому, что сумело быть свободным, не под силу было жить с больным, как больному не под силу понять здоровое; тем временем, отмечалось исследователями, сами интрагому все заметнее отличались даже по отдельным биофизическим параметрам. Хотя бы и будничные, повседневные предпочтения одних и других сохраняли совсем не много общего. При сложившихся демографических отношениях делить больше было нечего, и каждый пошел своей дорогой.
Дороги их разошлись, пожалуй, с той же решительностью, что и пути гоминоидов и людей где-то в неогене миллионы лет назад, чтобы уже никогда не пересечься вновь. Многое говорило за то, что все, что могло ожидать там, дальше, могло быть историей лишь об одной ветви культур. И всеобщий скепсис и глубокая, гробовая, тихая ночь под косой долькой ослепительной луны были ей непроницаемым фоном.
Серьезная проблема сегодня – не как искать общий язык, а зачем он мог бы понадобиться вообще. Мы будем слишком разными, и мы должны быть слишком далеко. Человечество никогда не было однородным. Зависимость от природы и навязанных условий ставили между сильным и слабым, мужским и женским, чистым и выгодным, образованным и простым, умным и хитрым, странным и пустым, свободным и больным – между будущим и настоящим разграничения, которым было трудно помочь, но только теперь они стали приобретать черты Непреодолимой Пропасти. Никогда еще прежде данная среда не претерпевала таких разрушительных изменений и не усваивала признаков выразительнее, чем эти. Характернее, чем расовые, подвижнее, чем чисто наследственные, они предопределили весь масштаб последствий, которые открылись перед прояснившимся взором звездного человечества… Послушать соседа, так всем замечательным, положительным и чистым, что, может быть, имелось в нас сегодня, мы обязаны исключительно инфекции тех дней. Что бы где бы ни случилось – у него всегда все к лучшему. Мужчина один растит целые поколения самолюбивых, упрямых, занозистых, токсичных, как болотный упсс, не знающих, что такое почтительность к старшим, вечно подвижных, не в меру сообразительных и самостоятельных – хорошо. Ограничение враждебного женского начала – на пользу детям и конкретно всей Культуре, благословим судьбу и обстоятельства, ибо лишь в тени бесконечно мудрых и внимательных, закаленных собственными ошибками и опасностью наставников возможным оказалось в конце концов усвоить такие понятия, как «добро» и «зло» и что нет ничего более абстрактнее этих же понятий, и так после, и так после.
Примитивное больное прошлое еще не умерло в нас. Оно далеко еще не мертво, всякий раз, как только что-то заставляет нас перестать быть сдержанным, а мысль тут же заменяется действием, которое рвется подменить собой мысль, – тогда мы имеем удобную возможность наблюдать его возвращение. Быть может, для нашего сверхпредусмотрительного дня не так страшно и даже предпочтительнее оказалось бы погрузиться в другую крайность – ограничиться одними умными мыслями. Кто-то заметил, что они у нас то и дело норовят уже подменить поступок. В нашем избалованном, зациклившимся на простой идее чистоты мире одна голая мысль стала таким необратимым оружием, что достаточно лишь ее существования в природе – необходимость в самом поступке зачастую просто отпадает.
Вообще говоря, оглядываясь временами назад, и в самом деле казалось, что это под большим сомнением – ушли бы мы далеко во вселенную, начнись все сначала, не отгородись в один прекрасный день заповедник от всего и всех непреодолимым забором с проволокой-бритвой, кто знает, какую бы версию реальность предпочла бы тогда. Вот хотя бы конкретный случай с вживлением в среду: к перехлестам одного только конгонийского магнитного поля мог адаптироваться лишь организм интрагому, собственная электрическая активность нервных клеток противостояла до какого-то предела внешним полям. Но одним магнитным полем, как правило, дело не ограничивается. Все это, конечно, хорошо и в какой-то степени поучительно, но сосед ни в чем меня не убедил. Тогда было слишком грязно, и человек заведомо не мог там выжить. В известном смысле, человека тогда вообще еще не было, был необходимый антураж. Никто не мог удовлетворить минимальной нужды вне навязанных условий, в паническом ужасе перед одиночеством каждый в меру своих подражательных способностей соответствовал требованиям, но нам-то все это неинтересно. Настолько неинтересно, что тут зачастую плохо понимают, о чем речь. Знания не могут отменить человеческую природу, сказал кто-то давно. Это так. Но знания впервые делают то, что незнание дать не может: умение ставить правильные вопросы. И это решает все. В том числе, и судьбу человеческой природы.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?