Текст книги "Сложи так"

10

Утром прихожу в управление, а Жирмундский уже ждет меня.

– Что-нибудь случилось, Саша?

– Увы, ничего. Наблюдение за Родионовым пока безрезультатно. Ни в дирекции, ни в парткоме на него не жалуются: механик, мол, опытный, работает старательно. С кем общается, говорят, не знаем, в личную жизнь не вмешиваемся. Правда, его сосед по рабочему месту, тоже автомеханик, Мельников по фамилии, чуть больше сказал: «С кем дружит он, товарищ майор, я тоже не ведаю: домами не общаемся. Правда, «соображали» вместе не раз, после работы, конечно, но друзей тут у Фильки нет. Да и о своих делах у него всегда рот на замке. Пить, мол, с вами пью, а в душу не лезьте. Вот так, – говорит, – товарищ майор, о нашей с вами беседе я, конечно, трепаться не буду, знаю, что не положено, но сказать вам ничего более существенного не могу». Да, пожалуй, и я, Николай Петрович, ничего более существенного к рассказу его не добавлю. В круг Филиных связей еще не проникли, характер его работы на Ягодкина пока неясен.

– Пока, Саша, пока, – повторяю я Жирмундского. – Родионова на зубок взяли? Взяли. Вот что-нибудь да и выяснится. Кстати, генерал у себя?

– В ближайшие дни его не будет.

Внутренне, думаю, я даже доволен. Не будет скептического разговора о ценности привезенного мною документа. Во всяком случае, этот разговор откладывался.

– Пожалуй, так даже лучше. Через два-три дня доклад будет полнее. А пока подытожим, что уже найдено.

И я передаю Жирмундскому письменное признание Клюева. Майор читает его, перечитывает, потом долго глядит на меня без улыбки.

– Любопытный документ, – говорит он наконец. – Только вряд ли он обрадует генерала. Хочешь, я подскажу тебе его слова? – Жирмундский наклоняется над столом, как это делает генерал, и довольно похожим голосом начинает: – Ну, допустим, завербовали тогда немцы вашего Ягодкина, а что дальше? Туман, гипотезы, пока не схватили за лапу Ягодкина. И что вообще делает когда-то завербованный Ягодкин, кроме протезов в своей поликлинике? – Тут Жирмундский, сыграв генерала, продолжает уже своим голосом: – Я даже знаю, что ты ему скажешь на это. Что у нас есть теперь право на подозрение и несомненный вывод для следствия.

– Вот мы и поведем с тобой это следствие, – говорю я. – С чего начнем? Непосредственно с Ягодкина. И проникнем наконец в загадочную для нас область филателии.

– Я уже нашел для этого подходящего парня, – подводит итог Жирмундский. – Старший лейтенант Чачин из отдела полковника Маркова. И с тем и с другим уже согласовано.

– Где же он, твой Чачин?

Жирмундский смотрит на часы.

– Думаю, что сейчас уже в приемной.

– Зови.

В кабинет входит спортивного вида парень лет тридцати, русоволосый и миловидный, похожий на любого из наших молодежных экранных героев, когда их показывают на лесах стройки или в поле на тракторе. Некогда коротко стриженные волосы успели уже отрасти до современного уровня парикмахерской моды, на верхней губе пушились недлинные блондинистые усы, на щеках у висков обозначились бачки, и очевидная небритость была явно не к лицу нашему ведомству.

– Разрешите объяснить, товарищ полковник, – рапортует он не без смущения. – Я только что с самолета. Вернулся из командировки и даже побриться не успел. Товарищ майор не разрешил, приказал явиться таким, как есть.

Я понимаю ход Жирмундского. Парень нужен нам именно таким, как есть, именно в том же мятом замшевом пиджаке и цветастой рубашке без галстука. Но я все-таки спрашиваю:

– Таким и разгуливали в своей командировке?

– Для маскировки, товарищ полковник.

– Разрешаю побриться. Но усов и бачек не трогайте. И не стригитесь. Так вот, с этой минуты вы поступаете в наше распоряжение. В свой отдел пока не возвращайтесь, все уже согласовано.

– Есть, товарищ полковник.

– Называть меня можете Николай Петрович. И садитесь, пожалуйста. Говорят, вы марки собираете?

По глазам его вижу, что он ничего не понимает. И очень уж хочется ему узнать, в чем дело.

– Со школьных лет еще, Николай Петрович. Только в университете всю коллекцию обновил и скорректировал.

– Что значит «скорректировал»?

– Тематически. Собираю только русские марки, дореволюционные. А советские – только об авиации.

– Хорошую коллекцию собрали?

– Говорят, хорошую.

– Кто говорит?

– Собиратели.

– Вот мы и хотим ввести вас в этот круг, а конкретнее – в Общество филателистов.

– А я давно уже член общества. Даже на выставку марок в Ленинской библиотеке кое-что из моей коллекции взяли.

Я развожу руками.

– Засвечен твой кандидат, майор. Со старта засвечен.

Сообразительный Чачин сразу же понял меня и опережает с ответом Жирмундского.

– В обществе не знают, где я работаю.

– Это точно?

– Я никому о работе не говорил, да там и не интересуются, где кто работает. Только и речь, что о марках да выставках.

– Так в анкете же есть все данные.

– А я вступал в общество, когда еще в университете учился.

– На юридическом, – говорю я Жирмундскому. – Нам это может и помешать. Куда идут с юридического, сам понимаешь. Могут и к нам.

– Нет, – радостно улыбается Чачин: он уже понял смысл моей реплики, – я тогда на филологическом был. На юридический перешел после первого курса.

– Часто бываете в обществе?

– Больше в марочных магазинах и на почте – там у меня есть девушка, которая подбирает для меня марки, только что выпущенные. А в обществе не был с того дня, когда мою коллекцию на выставку отобрали. Она и сейчас там висит.

– Теперь будьте в своем собирательстве несколько пошумнее. И общайтесь с марочниками. У вас свободные деньги на марки есть?

– Для только что выпущенных много не нужно, а на редкие я все сбережения ухлопал. Уже мать жалуется.

– Вы женаты?

– Холост.

– Отлично. Нам удобнее. Если в связи с заданием возникнет необходимость в женской компании, не уклоняйтесь. Вас как зовут?

– Сергей Филиппович. Чаще Сережей.

– Значит, Сережа Чачин. Это и будут ваши позывные для связи. Никаких званий! В комитете больше не появляйтесь. Будем встречаться у майора – он тоже холостяк. А поскольку мы вас отправляем в командировку…

– Куда, Николай Петрович?

– В Москву. В общество собирателей марок, где бы они ни собирались. Говорите всем, что в отпуск не поехали, а отпускные пустили на пополнение коллекции. А если спросят, где вы работаете, скажете, что у одного профессора. У вас есть приятели среди собирателей? Ну и отлично. Похвастайте, что в скором времени поедете туристом в какую-нибудь капстрану – поохотиться за марками. Редкие марки вам, мол, для обмена пригодятся. А задание ваше состоит в том, чтобы этот намек дошел до сведения некоего Ягодкина.

– Знаю его.

– Знакомы?

– Нет. Только видел его недавно на выставке марок в Ленинской библиотеке. Потом ребята говорили о его выставочной коллекции. Редчайшее собрание марок, связанных с историей полярных исследований.

– А можно, скажем, такую коллекцию за год собрать?

– Сомнительно.

– Вот и узнайте все, что сможете, об этом собирателе. Добейтесь личного знакомства и сделайте так, чтобы эта возможность была случайной. В общем все.

11

В субботу мы едем в стоматологическую поликлинику. Она закрыта по воскресеньям, а суббота – неприемный день, когда из медицинского персонала дежурит только одна медсестра на случай экстренного вызова стоматолога на дом. И суббота – единственный день, когда мы без помехи можем проверить клиентуру Ягодкина.

Предварительно договариваемся с директором, просим назначить дежурной опытного, давно работающего здесь человека, способного обеспечить нам секретность нашей проверки. Директор сразу же объясняет нам, что дежурит в субботу именно такой человек – старшая медицинская сестра Корнакова, и робко спрашивает, нужно ли ему тоже быть в поликлинике. Мы поясняем, что в этом нет необходимости, пусть он предупредит сестру о нашем визите.

– У тебя есть план проверки? – интересуется Жирмундский.

– Какой еще план? Просмотрим регистрационные карточки пациентов Ягодкина за последние два года и отложим наиболее существенные.

– А принцип отбора?

– Элементарно прост. Во-первых, отберем карточки тех, кто работает в учреждениях военного ведомства или в так называемых «почтовых ящиках». Во-вторых, тех, кто был у него за эти два года всего однажды или два-три раза, но с большим многомесячным промежутком, да и то лишь на одном приеме. Ведь за полчаса или час на одном приеме не поставишь даже коронки. Вот мы и сопоставим один прием стоматолога с его диагнозом в медицинской карточке. И, в-третьих, отберем всех, кто живет не в Киевском районе, потому что для их обслуживания требуется специальное разрешение директора или ходатайство лечащего врача.

– Для такой проверки двух человек мало. Там прорва регистрационных карточек.

– Почему двух? Мы прихватим с собой еще двух-трех оперативных работников помоложе. А сами просмотрим уже отложенные карточки – и бесспорные и сомнительные. А потом отцедим наиболее интересные.

– А если самых интересных Ягодкин принимает без регистрации?

– Не думаю. Ягодкин не работает дома. Следовательно, любой «левый» заказ может быть выполнен только из материалов поликлиники и силами ее зубных техников, а оплачивать их работу должен сам Ягодкин из своего «левого» гонорара. Это затруднительно и невыгодно. Проще зарегистрировать пациента и официально оформить его заказ. Дополнительный же гонорар стоматолог получает, как говорится, с глазу на глаз без хлопот и дележки. Значит, и такие заказы не минуют регистратуру.

В поликлинике нас встречает директор – не удержался все-таки, приехал полюбопытствовать – и дежурная медсестра Корнакова, похожая на строгую учительницу старших классов.

Здесь непривычная для поликлиники пустота. Нет обычной суеты в коридорах. Тихо. Не звонят телефоны. Не мелькают белые халаты врачей.

Нас четверо – меня и Жирмундского сопровождают старшие лейтенанты Строгов и Ковалев. Все в штатском, что, по-моему, даже озадачивает директора.

– Целая делегация, – недоумевает он. – Чем обязан?

– Ничем, – говорю я. – Ваше разрешение ознакомиться с картотекой пациентов поликлиники мы уже получили по телефону. А сейчас, собственно, и начинается наша работа.

– Поднять всю регистратуру? – восклицает он. – Это же бездна работы. А могу я спросить зачем?

– Спросить можете. Нам необходимо установить по регистрационным карточкам некоторые данные некоторых пациентов. Не всех, конечно. Подымать всю регистратуру не будем. Нас, в частности, интересуют лишь некоторые пациенты доктора Ягодкина.

Глаза у директора круглеют, он даже руками всплеснуть готов.

– Михаила Федоровича! Так ведь он лучший протезист поликлиники. Самый честный и добросовестный. Только зарплата и никаких «левых» заработков.

– Нас не интересуют ни левые, ни правые заработки ваших врачей вообще и Ягодкина в частности. Мы ни в чем его не обвиняем. Нам нужен не он, повторяю, а кое-кто из его пациентов. Вот мы и настаиваем на соблюдении строжайшей секретности нашей проверки. Никто, кроме вас и товарища Корнаковой, не должен знать о ней, и тем более Ягодкин. Незачем бросать даже малейшую тень на врача, репутация которого вне подозрений.

– Но карточки у нас лежат не по фамилиям врачей, а по алфавиту, – директор явно растерян, – да и только за этот год. Все прошлогодние записи сданы в архив.

– У нас есть списки пациентов каждого стоматолога, – вмешивается медсестра, – а прошлогодних пациентов, которые вновь обращаются к нам, мы регистрируем заново. – Она протягивает мне список посетителей Ягодкина. – Не так уж много работы, товарищ.

– Один вопрос, – останавливаю я уже уходящего директора, – а бывают у вас случаи приема без регистрации?

– Нет, конечно. «Леваков» мы не держим. Наши протезисты, особенно Ягодкин, работают на износ. Усердно и доброкачественно. Никаких претензий к ним не имею.

А Строгов и Ковалев уже разбирают карточки, взятые с полок. Жирмундский присоединяется к ним. Я же тихо беседую с Корнаковой.

– Это все из-за того иностранца? – спрашивает она.

– Отчасти, – говорю я.

– Так он как раз и не был зарегистрирован.

– Увы, это ему не помогло.

– А все остальные у Ягодкина только наши, советские.

– И среди них могут быть люди с нечистой совестью.

– Николай Петрович, – зовет меня Жирмундский, – взгляни-ка на эту карточку.

Карточка выписана на имя Немцовой Раисы Яковлевны, 1944 года рождения. Протез верхней челюсти: мост и две коронки.

– Обратите внимание на место работы.

Я читаю.

– «Научно-исследовательский институт имени Жолио-Кюри».

– Ядерные дела, – усмехается Жирмундский. – Я знаю этот институт. – Он щелкает по картонному переплету медкарточки. – Кстати, и другая любопытная деталь: живет эта дамочка в Сокольническом, а не в Киевском районе. Записать?

– Пиши.

Мы отбираем еще четырех человек. Жирмундский, подсев ко мне, читает вслух:

– «Ермаков Иван Сергеевич. Сорок пять лет. Научный работник НИИ твердых сплавов. Диагноз: протезы верхней и нижней челюстей».

– А живет, посмотрите-ка, где? На Ленинском? Где имение, а где наводнение.

– Дальше?

– «Шелест Яков Ильич, – читает Жирмундский, – двадцать девять лет. Переводчик советского комитета Международного совета музеев», – перелистывает карточку. – Был в январе и феврале с диагнозом: две коронки и мост верхней челюсти. Тоже в другом районе живет. «Лаврова Ольга Андреевна. Двадцать три года. Модельер Дома моделей». Живет в Киевском районе, но была только один раз, в феврале этого года. Диагноза нет… Вот еще один: «Челидзе Георгий Юстинович. Тридцать два года. Работает по договорам, как член Союза художников». Смотри-ка: в поликлинике бывает даже чаще, чем этого требует диагноз. И тоже не из Киевского…

Я возвращаю карточку Лавровой сестре.

– Почему не записан диагноз?

– Бывает, – отвечает та. – Может, забыл Михаил Федорович, или, что всего вероятнее, больной просто не потребовалась помощь протезиста.

– Так почему же она записана к Ягодкину? В карточке нет ни одной записи лечащих врачей.

Корнакова недоуменно пожимает плечами.

– А почему зарегистрированы у вас эти четверо? – Я предъявляю ей карточки Немцовой, Ермакова, Шелеста и Челидзе. – Ведь ни один из них не проживает в вашем районе.

– Мы делаем это в особых случаях с разрешения директора.

– Так почему же он разрешает?

– Он не всегда разрешает. Смотря какой врач просит. А Михаилу Федоровичу никогда не отказывает.

– Значит, все они записаны по просьбе Ягодкина?

– Да.

С выписками из лечебных карточек поликлиники мы уезжаем. Улов невелик, но существен. Все пятеро выбраны Ягодкиным или по материальным соображениям, или с какой-то другой, пока еще неизвестной целью. Ее-то и необходимо выяснить. Как? Об этом мы размышляем уже на работе.

– Немцову, думаю, пока не беспокоить. Сначала выясним кое-какие детали ее биографии за последний год, – предлагает Жирмундский, – ее поведение на работе, область ее работы, близость к руководству или к секретным материалам института и, главное, что ее связывает с Ягодкиным. Роман или деловое сотрудничество?

– Резонно, – соглашаюсь я, – а Лаврову вызовем?

– Девчонка, фифочка. Может и проболтаться, – сомневается Саша.

– Опять резонно. Вопрос о Лавровой пока отложим.

– А трое мужчин – Челидзе, Шелест и Ермаков? Может быть, поискать их среди аристократов филателии? Передадим-ка розыски Чачину.

Мне не хочется засвечивать Чачина. Ведь любая, даже не официальная, справка его в канцелярии Общества филателистов может вызвать ненужное любопытство и разговоры. А задача у Чачина другая: незаметно вживаться в круг собирателей, стать в нем своим, примелькавшимся парнем, нащупать подходы к Ягодкину и вдруг да и найти что-то постороннее, не имеющее отношения к страсти коллекционера в его практике собирательства.

– Нет, – говорю я, – Чачина трогать не будем. Справимся об этих троих сами в канцелярии общества.

Нахожу телефон. Звоню. Отвечает женский голос. Прошу передать трубку кому-нибудь из руководителей общества.

– А никого нет. Я тут одна за всех и две девочки из типографии. Просматриваем эскизы новых марок, – отвечает тот же вежливый голос. – Что вы хотите?

– У вас есть под рукой список всех московских членов общества?

– Он у меня в столе.

– Запишите три фамилии, только не повторяйте их вслух, – диктую я, – и посмотрите, нет ли их в вашем списке. Я подожду у телефона.

Из положенной секретарем трубки доносится чуть приглушенный расстоянием другой женский голос: «Кто это говорит и чего ты мечешься?» – И тут же первый голос: «Отстань, не твое дело». Минуту спустя тот же голос адресуется уже ко мне.

– Есть все три ваши фамилии. А вы откуда говорите? – наконец-то интересуется девушка.

– Из газеты, – говорю я. – Есть задача: рассказать нашему многомиллионному читателю о филателистах. Очень он исстрадался без этого, многомиллионный читатель.

– Действительно важная задача, – смеется девушка.

Задача и вправду важная – наша задача, – но до ее решения пока далеко. Еще только формируются ее условия. Что дано и что надо найти. Мы знаем или, вернее, предполагаем, что надо найти, но дано нам для этого еще очень мало. Наблюдением за Ягодкиным установлено, что в пятницу он ездил на станцию технического обслуживания, где встречался с механиком Родионовым, потом толкался среди собирателей марок в магазине на Ленинском проспекте и заехал так часам к пяти в кафе «Националь» пообедать. Обедал он не один, а с молодым грузином или армянином, чем-то похожим на майора Томина из телевизионных «Знатоков». За столом они ничего друг другу не передавали, просто обедали, равнодушно, пожалуй, даже лениво переговариваясь. А в ночь с пятницы на субботу Ягодкин ночевал в доме номер один на улице Короленко.

Именно в этом доме, как выяснилось сегодня, живет Немцова Раиса Яковлевна.

12

Чачин вышел из дому, уже чувствуя себя в новой роли, но все же с волнующим и чуточку пугающим ощущением ее новизны.

Московское летнее утро всегда чудесно. Улицы чисты – только что прошли поливные машины, и асфальт, впитавший влагу, чуть потемнел, лакированные корпуса автомобилей сверкали на солнце всеми цветами спектра, прохожие не спешили – работа уже началась, и толкотня мешала только на перекрестках, и даже цветастые летние платья женщин казались Чачину почему-то ярче обычного, а запах цветущей липы вопреки законам природы будто отметал все запахи улицы.

Чачину недавно позвонил полковник Соболев и уточнил задание. Есть три человека – он назвал их, указав имена и возраст: Иван Сергеевич Ермаков, сорока пяти лет, Шелест Яков Ильич, двадцати девяти, и Челидзе Георгий Юстинович, которому уже перевалило за тридцать. Все трое – члены Общества филателистов, и все как-то связаны с Ягодкиным. Задача, как сформулировал ее Соболев, установить характер этих связей. Лучше всего для этого личное общение, но в крайнем случае пригодится информация и от других лиц, если таковые найдутся. Основная цель остается прежней: искать подходы к Ягодкину, возможность знакомства с ним и, если удастся, проникнуть в окружающую его компанию. Если будут интересоваться, где Чачин работает, следует отвечать, не вдаваясь в подробности, что служит, мол, секретарем у одного профессора из «почтового ящика». На придирчивые вопросы можно назвать и профессора. Это Никонов Иван Константинович, он депутат Верховного Совета СССР. К его работе в научно-исследовательском институте не имею никакого отношения, даже названия института не знаю, но охотно использовал возможность стать его секретарем в делах, связанных с депутатской деятельностью. Академик уже предупрежден, и на любой проверяющий звонок в его депутатскую канцелярию ответят, что такой-то Чачин действительно работает депутатским секретарем академика и сейчас находится в очередном отпуске. Вот тут и есть смысл прихвастнуть, что после отпуска шеф якобы обещал ему устроить туристскую поездку за границу.

Что увлекало Чачина в этом задании? Оперативная самостоятельность, возможность импровизации и поиска собственного решения в любой непредвиденной ситуации и – не исключено, – риск, риск, риск.

Чачин знал, куда идти. По Калининскому проспекту через Арбатскую площадь к колоннам Ленинской библиотеки, где на втором этаже в двух больших залах была развернута выставка лучших советских коллекций марок. Там нашлось место и для чачинского картона с полной серией, посвященной спасению челюскинцев, с портретами первых Героев Советского Союза, с марками, выпущенными в честь перелетов Чкалова и Громова из Москвы через полюс в Соединенные Штаты. А начинали картон несколько дореволюционных земских марок, считающихся особенно ценными у филателистов-любителей. Чачин не стремился лицезреть коллекцию, он видал и перевидал ее за время многократных посещений выставки и очень жалел, что задание полковника Соболева было получено почти накануне ее закрытия, а не перед вернисажем, где он сразу же встретил бы всех московских любителей почтовой марки и, вероятно, даже самого Ягодкина.

Ягодкин собирал все связанное с полярной темой, начиная с первых исследований Арктики и Антарктики, с экспедиций Пири и Нансена, Амундсена и Нобиле. Собирал он и почтовые штемпеля русского севера, и образцы полярной авиапочты. Имелся у него и знаменитый папанинский блок, посвященный советской дрейфующей станции «Северный полюс». Блока этого у Чачина не было, и он с удовольствием выменял бы его у Ягодкина: у такого коллекционера наверняка имелись и дубликаты. «Вот и подходящий случай для знакомства, – думал Чачин, – а если повезет, то и для дальнейшего общения, даже если обмена не будет».

Посетителей на выставке было мало, знакомых среди них Чачин не нашел, но внизу в курилке сразу же встретил двоих с кляссерами – Верховенского и Находкина.

Особого восторга коллеги не проявили, но поздоровались по-дружески.

– Тыщу лет! Где пропадал?

– В Москве. Где ж еще.

– И пустой пришел. Ничего нет для обмена?

– Он на свою коллекцию полюбоваться пришел.

– Моя коллекция висела и висит. Я на другие любуюсь. Мне папанинский блок покоя не дает. У вас нет случайно?

– Чего нет, того нет.

– У Ягодкина под стеклом красуется, – вздохнул Чачин. – Может, и дубликат есть. Сменять бы!

– Нашел у кого. Корифеи с нашим братом не меняются. Он свои марочки по заграницам ищет. Привозят ему.

– Пижоны, – сказал Чачин. – Какой любитель, если он настоящий, а не пижон, будет для чужого стараться? Я через месяц-другой поеду, так прежде всего для себя поищу что получше.

– Куда поедешь?

– В Стокгольм или в Западную Германию.

– Лихо! В командировку?

– Профессор путевку обещал.

Удивление в глазах обоих собеседников.

– Какой профессор?

– Я его секретарем работаю.

– Только тебе-то за границу зачем? Ты же русские марки собираешь.

– А для обмена?

– Тебя надо с Яшкой Шелестом познакомить. У него для обмена михельсоновский кляссер.

– Какой кляссер? – не понял Чачин.

– Есть такой здоровенный том. Михельсон: «Русская мысль и речь». Такой же толстенный кляссер у Шелеста. По всей Европе марок набрал.

– Только Шелест сейчас в одесском порту сидит. Ему со всего Средиземноморья марки везут, – сказал Находкин.

Чачин умышленно не проявил интереса к Шелесту.

– Если найду что-нибудь стоящее в поездке, сам подыщу, с кем махнуться.

– Его бы с Жоркой свести, – предложил Верховенский. – У него нюх на туристов в капстраны. Знаешь Жорку Челидзе?

– Не знаю, – сказал Чачин, насторожившись: в первый же день повезло.

– Да ты его, наверно, сто раз видел. Этакий Томин из «Знатоков». Его даже гаишники не штрафуют – так похож.

– А где ж я его найду?

– Угостишь пивом в Цепекио – сведем. Он днем всегда там торчит.

В пивном баре Центрального парка культуры и отдыха было, как всегда, людно. Но свободный столик нашелся. Именно там и сидел похожий на артиста Каневского невысокий плотный грузин.

– Знакомьтесь, – сказал Находкин. – Жора Челидзе – Сережка Чачин. Коллеги-марочники.

– Гоги, – поправил его Челидзе, – хотя меня все здесь почему-то Жорой зовут. Я уже привык.

Говорил он по-русски чисто, без акцента, как коренной москвич.

– Я видел вашу коллекцию на выставке, – сказал он, пронзив Чачина чуть-чуть прищуренными глазами. – Ценные у вас эти земские марочки. Дорого платили, не секрет?

– Он по году на марку наскребал, – хохотнул Находкин. – Ты лучше скажи ему, где в Западной Германии марки покупать.

– Почему в Западной Германии? – поинтересовался Челидзе. Особого удивления он при этом не проявил.

– Так он как раз туда собирается.

Ничего, кроме вежливого интереса, Чачин не заметил.

– В командировку?

– Нет, простым туристом.

– А когда?

Чачин ответил, как и час назад Находкину.

– Через месяц-другой. Когда группа оформится.

Челидзе вежливо улыбался, не проявляя, впрочем, особого любопытства к беседе. Но ответить на вопрос Находкина он все же счел нужным:

– Марки в Западной Германии можно покупать где угодно. Почтовые в любом газетном киоске, а коллекционные в специализированных магазинах. В каждом городе найдется магазинчик, рассчитанный на филателистов. Ну а более точные адреса найдем, когда выяснится ваш маршрут. Они есть и в каталогах, и в специальных журналах. Время терпит.

– Почему это оно терпит? Или у вас его слишком много? – послышался позади грудной женский голос.

К столу подходила девушка с оттенком явно не русской, скорее цыганской прелести в худощавом лице, с коротко подстриженными волосами и большими гранатовыми серьгами в ушах.

– Что-то вас слишком много, мальчики, – сказала она, протискиваясь между стульями.

Челидзе встал.

– Самое главное, я здесь, Лялечка. И давно жду.

Чачин тоже встал, пропуская девушку на место рядом с Челидзе. На своих очень высоких каблуках она была ниже его всего на несколько сантиметров, а он измерялся ста восьмьюдесятью с гаком.

– Познакомьтесь, – сказал Челидзе, – Лялечка. Она же Оля. Фамилия несущественна, место работы тоже несущественно, а существенны только ее внешность и острый язык, с которым вы сейчас познакомитесь.

– А что у вас существенно? – отпарировала она. – Жорку я знаю: он немногого стоит. А вы кто? Верховенский. Что-то из Достоевского?

– Я только однофамилец его героя, синьора. Скромный однофамилец.

– Инженер, наверно?

– Угадали.

– А я маляр, – сказал Находкин. Он был художником-плакатистом в одном из больших московских кинотеатров.

– Ну, это уже интереснее. Когда-нибудь я приглашу вас побелить потолок у меня на кухне. А вы что молчите? – обернулась она к Чачину.

– Вы не спрашиваете.

– А если спрошу?

– Разве это существенно, Лялечка? Кто есть кто. Здесь собрались рыцари одной страсти, поклонники одной богини, которой на Олимпе не было.

– Это почтовой марки, что ли? Тоже мне богиня! Неужели нет на свете ничего интереснее?

– Многое есть, Лялечка. Например, девушки. Утренние рассветы на университетской набережной, когда любимая рядом. Томление чувств. Трепет желаний. Хочется, хочется голубых лугов. Хочется, хочется стать быстрей постарше. Рано или поздно приходит к нам любовь, но лучше все-таки, если бы пораньше.

– Пошловато. Ваше?

– Нет, это я позаимствовал из популярной песни.

– А поп-музыку любите?

– Не очень. Я любитель старомодной классики.

– Тогда мы вас перевоспитаем, – оживилась Лялечка. – Правда, Жора, его стоит перевоспитать?

– Отчего же нет? Попробуем.

– Ну а теперь начнем треп, мальчики, – резюмировала Ляля, явно считая молчание Челидзе знаком согласия с чачинским перевоспитанием. – Просто треп. За жизнь. Начали.

И все начали. За жизнь так за жизнь. Ни о марках, ни о «закрытых компашках», ни о музыкальной старомодности Чачина. Никто его ни о чем не спрашивал, и он никого ни о чем не спрашивал. Просто смеялся, острил, читал Евтушенко и Ахмадулину, с удовольствием внимал комплиментам Ляли по адресу его голубых джинсов со звездно-полосатой нашлепкой на кармане, хохотал над анекдотами Находкина и даже с Жорой в общении был уже на «ты».

А в душе его пела сказочная жар-птица удачи. Голоса ее за столом в пивном баре никто не слышал, но он непременно достигнет полковника Соболева, потому что удачу эту полковник предвидел и запрограммировал, выбрав именно Чачина для такого задания. В том, что есть все-таки великий бог телепатии, старший лейтенант уже не сомневался.