Текст книги "Волчок для Гулливера"

Сергей Абрамов
Волчок для Гулливера

Классическая

БИБЛИОТЕКА ПРИКЛЮЧЕНИЙ И НАУЧНОЙ ФАНТАСТИКИ

МОСКВА ~ 1997

Глава 1. СЕДЬМОЕ ЧУДО ВЕКА

Когда Майк Харди, старший конструктор фирмы электронных приборов, двадцатидевятилетний холостяк, вернулся с работы много позже обычного, он устало плюхнулся в кресло, вытянув ноги к электрообогревательному камину, горящему, несмотря на летний угасший день. Летним, впрочем, он был только по времени года – с утра в Лондоне лил мелкий осенний дождь и зловеще протяжно, как в романах Анны Рэдклифф, завывал ветер за рассохшимися от старости створками окон – ох уж эти мне древние английские дома, не желающие умирать даже к самому концу века! Но комната все же хранила тепло и уют: не вставая, можно было взять сигару или сигарету, виски и лед из висячего бара с морозильником и даже просмотреть программу миниатюрного телевизора, укрепленного на ручке кресла под линзой с прогрессирующим увеличением. Но Майку не хотелось ни есть, ни пить – он поужинал по дороге домой в баре напротив, – не хотелось курить и даже просто думать о чем-нибудь занимательном. Идея нового изобретения, терзавшая его уже два с лишним месяца, наконец оформилась, и он чувствовал себя опустошенным, как кухонный холодильник после очередного налета гостей.

В этот момент и проник в полусонную тишину вечера чуть приглушенный зуммер видеофона. Майк не включил экрана – не захотелось.

– Ну? – сказал он лениво.

– Харди? – спросила трубка.

– Мистер Харди, – поправил Майк.

– Говорит представитель «Хаус Оушен компани», – властно сказала трубка, игнорируя назидательность реплики. – Почему не включаете видео?

– Не хочется.

– Ваше дело. Пока мы не имеем права настаивать, – «мы» и «пока» прозвучали явно подчеркнуто, и Хард тотчас же это учел, – но мне бы хотелось встретиться с вами не откладывая. Встреча может быть интересной и для нас и для вас.

Майк, не очень довольный своими делами в фирме, оживился. Неожиданный разговор что-то обещал.

– Где и когда? – спросил он.

– Скажем, завтра. Позавтракаем вместе в двенадцать.

– Невозможно, – вздохнул Харди, – завтраки доставляют нам из бара «Думсдей». Шеф не любит, чтобы мы покидали лаборатории.

– Плюньте на вашего шефа. До завтрака он будет уволен.

– Не понимаю…

– Поймете. Вы любите французскую кухню?

– Люблю, – растерянно откликнулся Майк, – но…

– Включите экран.

На экране возник холеный седовласый джентльмен с модными в этот сезон викторианскими бачками.

– В двенадцать в Сохо, – сказал он. – У Жюля Леметра. Третий стол у окна.

Экран погас.

Майк встал и прошелся по комнате, нервно потирая руки. Предстоявшая встреча с «Хаус Оушен компани» взволновала бы каждого. Ведь само название это было производным от слова «Хаус» – «Дом» с большой буквы – седьмого чуда света в последние десятилетия двадцатого века. До рождения Дома таких чудес было тесть. Туннель под Ла-Маншем, накрепко привязавший Британию к континенту, и пластмассовый мост через Каспийское море, соединивший Баку с Красноводском; пятикилометровая вонзившаяся в небо игла – парижская телебашня, сменившая старенькую игрушку Эйфеля, и свободно плавающий остров-курорт Майами Флай-Айленд; международный космопорт на Луне и постоянно действующая советская автоматическая беспилотная станция на Венере. Дом был седьмым. Седьмым чудом уходившего века, воздвигнутым инженерным гением Доминика Лабарда за шесть лет до начала третьего тысячелетия живущего по григорианскому календарю человечества.

Майк знал о Доме все или почти все, о чем буквально вопили мировая печать и радио, видел Дом на кино – и телеэкранах, на рекламных плакатах и журнальных фото. Двухкилометровой высоты, полтора километра в диаметре поперечного сечения, он походил на гигантский волчок, поставленный на крохотном островке-рифе в Атлантическом океане этаким космическим Гулливером, сошедшим со звезд к земным лилипутам. «Волчок» вращался, не прекращая движения ни днем ни ночью, и, говорили, именно это и обеспечивало ему устойчивость и недоступность для ветров и бурь. Построенный за пределами американских территориальных вод, этот дом-город в 450 этажей, с трехмиллионным населением и собственной индустрией был не государственным, не национальным, а частным владением, личной собственностью миллиардеров Грэгга и Хенесси, контролирующих две крупнейшие и перспективнейшие отрасли американской промышленности – электронную и автотранспортную на воздушных подушках, вытеснившую к конце века почти все виды морского и сухопутного транспорта.

Создание Дома было ответом на предсказания ученых о демографическом взрыве, который якобы вот-вот последует. Так, по мнению строителей дома могла быть освобождена земля от перенаселяющих ее городов. А города росли и укрупнялись, образуя могучие агломерации, связавшие десятки городов-карликов в единый гигант Мегалополис. С восточным Мегалополисом, объединившим добрую сотню городов от Бостона до Балтимора, был связан и Дом пуповиной-тюбом, ежедневно выбрасывающим с гиперзвуковой скоростью вагоны-поезда на центральных вокзалах Нью-Йорка и Вашингтона.

Майк знал и больше – ведь рекламные проспекты «Хаус Оушен компани» распространялись по всему миру, – он даже представить себе не мог, чем он, Майк Харди, безвестный конструктор фирмы «Притчардс и Притчардс», никогда не сообщавшей, кто является автором запатентованных ею электронных новинок, чем мог он заинтересовать создателей уникального технического феномена. Может быть, слухи об идейке, терзавшей его два с половиной месяца, все же дошли до их ушей – ведь он мог сболтнуть кое-что кое-кому в часы ресторанно-клубных идиллий.

Все выяснилось на другой день в двенадцать часов в ресторане Леметра за столиком у окна, выходившего на такую, как и вчера, дождливую лондонскую муть, в которой внизу мелькали мокрые туфли и туфельки, а наверху – черные и цветные зонты. Моды, как заяц, петляя и путаясь, возвращались на следы тридцатилетней давности.

Навстречу поднялся холеный псевдовикторианец с поседевшими бачками.

– Стрэнг, – назвал он себя. – Завтрак я уже заказал по своему вкусу.

– Все обошлось как нельзя лучше, – заметил Майк. – Шеф даже не зашел ко мне до двенадцати.

– В одиннадцать его уволили, – пояснил Стрэнг. – Дело в том, что мы купили компанию «Притчардс и Притчардс». Этим, в сущности, и вызвана наша встреча.

Майк раскрыл рот и умолк, ожидая продолжения, но Стрэнг предпочел перейти к завтраку. Майк не настаивал. Спаржа и крылышко цыпленка с белым вином требовали повышенного внимания, да и любопытство следовало скрыть. Стрэнг молчаливо одобрил выдержку Харди: не торопится, не суетится, выдержан, немногословен.

– У нас к вам предложение перейти на работу в Дом, – сказал он. – Диспетчером автоматических блоков связи. Сложная цепочка электронных компьютеров. Но думаю – справитесь. Контракт на пять лет. Гонорар двойной против лондонского.

– А если не справлюсь? – улыбнулся Майк.

– Вернем вас в лондонскую лабораторию.

– А если захочу уехать, не отработав контракта?

– Уплатите неустойку, едва ли для вас приемлемую.

– И последнее, – засмеялся Майк. – Если не соглашусь?

– А почему? Мы предлагаем вам пост одного из представителей интеллектуальной элиты Дома. Вы, может быть, думаете, что наш диспетчер – это нечто вроде диспетчера автобазы или разгрузочной станции? Нет, это электронщик очень высокой квалификации. Вы, например, – король связи. Видеофонной, телевизионной, лучевой. Связи с внутренним и внешним рынками. С любым абонентом любой страны. Машина нашей индустрии, торговли и образования остановится, если оборвутся каналы связей. Вы – дирижер этих связей, алгоритм их непрерывности. Ваши компьютеры что-то убыстряют, тормозят, открывают, блокируют, дают задания автоматическим системам. Вы – композитор этой симфонии. Мало?

– Слишком помпезно. У меня в Лондоне тихая почти независимая, своя лаборатория.

– Свою лабораторию вы получите и у нас, кстати лучше и современнее оборудованную, но только после обязательного объема работы. Что пострадает? Киносеанс, или телепрограмма, или, может быть, встреча с девушкой? Едва ли об этом стоит жалеть. А любое ценное изобретение, рожденное у вас в лаборатории, тут же приобретается после удовлетворительных испытаний и патентуется с указанием имени автора.

Майк все еще колебался. Он не понимал одного: чем же объяснялась настойчивость этого незаурядного предложения?

– Мое положение? – пожал он плечами. – Едва ли оно значительно. Мои таланты? Едва ли они заметны.

– Не скромничайте. Мы знаем вас лучше и ценим дороже, чем Притчардсы. Мы тщательно изучили вашу документацию по молеэлектронике и все изобретательские находки. Ваш ручной телевизор-браслет с десятикратно увеличивающей изображение линзой по сравнению с достижениями микроэлектроники прошлых десятилетий – феномен, чудо. Мы уже приобрели патент и пустим в производство как «Харди-микро». Есть у вас и другие плюсы: скромность, честность, необходимая жесткость характера и к тому же нет ни жены, ни детей.

– Неужели и это имеет значение?

– И даже большое. Не всякой женщине мы можем предоставить работу, а неработающих жен у нас и так слишком много, особенно на верхних уровнях Дома. Бездетность же – обязательное условие его демографической стабильности. Вы можете влюбляться, сходиться, жениться, но только не иметь детей! Иначе – расторжение контракта и высылка по месту прежнего жительства.

– Меня это не пугает, – засмеялся Майк.

– Значит, согласны?

– Когда прикажете начинать?

– Контракт подпишем сегодня, – ответил Стрэнг. – А выехать вам придется завтра утром из лондонского порта на одном из наших суперкраулеров. Контракт и прочие документы – в этом конверте.

И он передал Майку конверт с гербом «Хаус Оушен компани» – «Домом-волчком» на океанской скале. Майк поклонился и вышел, ничуть не подозревая, какая цепь удивительных и необычайных событий потянется за этим, казалось бы, сугубо деловым разговором.

Глава 2. ВОЛЧОК В ОКЕАНЕ

Суперкраулеры, напоминающие плоскобрюхих китов с закованными в органическое стекло пустым и прозрачным туловищем, лежали прямо на берегу Темзы. Для них не нужно было строить ни пристаней, ни причалов – достаточно широкой искусственной насыпи, окаймленной невысоким забором. Рядом со своими суперсобратьями, рассчитанными на сотни пассажиров и сверхкомфорт путешествия, лежали более скромные надводные стайеры со вместимостью междугородных автобусов. Но и те и другие пересекали Атлантику запросто за два-три часа. Их звуковая и сверхзвуковая скорость, отсутствие качки и абсолютная безопасность путешествия вытеснили к концу века и морские и воздушные лайнеры. Первые переключились на амплуа плавучих гостиниц и санаториев для людей с избытком денег и времени, а вторые – кто на перевозку грузов и почты, а кто попросту стал металлическим ломом.

Харди никого не встретил, кроме хорошенькой стюардессы, указавшей ему место рядом с проходом; он сел и утонул в бархатистом кресле с почти неощутимым из-за мягкости сиденьем и спинкой. Краулер заполнялся быстро, пассажиры не опаздывали. Одни были знакомы друг с другом и перекликались весело непринужденно, другие сидели молча, оглядываясь настороженно и с любопытством. Нетрудно было догадаться, что первые возвращались в Дом из служебной или курортной поездки, а вторые ехали дальше – в Бостон, Нью-Йорк или Балтимор. Майк не заметил среди них ни одного бедно одетого человека: его суперкраулер был лайнером для крупных бизнесменов и высокооплачиваемых служащих.

Кто в шестидесятых или семидесятых годах мог представить себе ощущение пассажира суперкраулера? Только профессиональный гонщик на прямой трассе без виражей или военный летчик, идущий на своем сверхзвуковом «Фантоме» на цель. Краулер плавно соскользнул на воду, поднялся над ней беззвучно и пошел, едва касаясь ее курчавых барашков, ловко маневрируя в портовой тесноте. Мелькнули в стекловидной стенке причалы и склады, ажурные башни портальных кранов, гигантские рекламы, подвешенные над берегом, потом все слилось в белый хаос брызг и тумана, словно краулер нырнул в пену Ниагарского водопада. Снаружи он и походил на вспененный водяной кокон, с немыслимой скоростью скользящий над пенным кружевом волн. Да Майк и не мог видеть его снаружи, а изнутри была та же вспененная белая тьма – до конца путешествия.

Неожиданный конец его вырвал Майка из уютной дремы. Неожиданный потому, что это был не конец, а промежуточная рекламная остановка в десяти километрах от Дома, у островка-поплавка с полукружным обзором, супербиноклями и ресторанными столиками. Огромный даже издали красный волчок Дома казался единственным мазком волшебной кисти по густой синьке моря и неба.

– Нравится? – спросила стоявшая рядом стюардесса и в ответ на восхищенный вздох Майка продолжала: – Каждый раз потрясает. А смотрю уже в сотый.

– По-моему, островок не так мал. Шире Дома, сказал Харди.

– Все это пристройки. Причалы и морской вокзал. Искусственно расширенная площадь.

– А основание Дома?

– Сто пятьдесят метров в диаметре. Такова же и вышка. А посредине – около двух километров. Зеленые полоски видите?

– Серые.

– Так это издали. А вблизи все это зеленые насаждения. Лесопарковые галереи-кольца. Чем выше, тем шире. Я там была – это невероятно!

Восхищение ее казалось неподдельным, но Майк знал: реклама Дома входила в обязанности каждого сотрудника «Хаус Оушен компани», и потому промолчал. Смотреть на далекий красный волчок, казалось, соединяющий небо и океан, было приятнее, чем слушать рекламную воркотню стюардессы-экскурсовода.

– Он кажется совсем неподвижным, – все же заметил он.

– Только издалека. Будем подъезжать – увидите, как крутится эта игрушка.

Последние десять километров они прошли со скоростью обычного торпедного катера. И с каждым оставшимся позади отрезком пути громадина становилась все больше, заслоняя небо и солнце. Сейчас Гулливеров волчок уже не восхищал, а пугал, подавляя своими размерами и почти беззвучным кружением. Сходство с волчком еще более усилилось – ведь любой детский волчок бесшумен, пока не иссякнет энергия вращения. А эта энергия не иссякала, сохраняя один и тот же неизменный ритм, точь-в-точь включенная в розетку бесшумная электробритва. Краулер на искусственном покатом причале, ожидавший старта, казался коричневым жучком под красным парасолем художника. Да и красный цвет его вблизи выглядел блестяще-багровым, как еще не высохшая кровь.

Краулер, высадив больше половины пассажиров, ушел к берегам Америки, а Майк с двумя чемоданами – в одном нехитрый скарб холостяка, в другом инструменты и приборы ученого-электронщика – растерянно проследовал, увлекаемый пассажирским потоком, в неширокий проход к бегущей вниз лестнице, похожей на входы в метро и так же уводящей под землю.

Тут его и встретил мужчина – его одногодок по внешнему виду – сероглазый и рыжий, с еле заметными следами веснушек на упрямо сохраняющем мальчишеский облик лице. Одет он был по-домашнему – в черном свитере без пиджака и мягких туфлях на поролоне.

– Так удобнее, – усмехнулся он в ответ, заметил взгляд Майка и официально холодным тоном спросил: – Мистер Харди?

– Да.

– Ваш коллега по Дому. Джонни О’Лири, диспетчер транспортных линий.

– О’Лири? – переспросил Майк. – Ирландец?

– Только по фамилии. Родился и вырос в Штатах. Сначала в Теннесси, потом в Восточном Мегалополисе, мистер Харди.

– Бросьте «мистер», Джонни. Просто Майк.

Рыжий сразу оттаял и уже совсем другим тоном спросил:

– Впервые в Доме?

– Угу.

– И туристом не побывал?

– Не пришлось.

– Тогда – глаза шире. Не слиняй от любопытства.

Лестница вытянулась лентой и привела в большой круглый зал, отделенный цветным пластиком и нержавеющей сталью. Он замыкался вокруг такого же круглого, массивного и красного стояка с открытыми проходами внутрь. Именно здесь столкнулись два человеческих потока: прибывшие устремились к красным проходам, встреченные – к широким дверям в стене, похожим на ворота скаковых конюшен.

– Спешат к тюбу, – пояснил Джонни, – за три минуты выплюнет тебя в Нью-Йорке или Филадельфии.

– Кто спешит? Жители Дома?

– Те, кто здесь не работает.

– А есть такие?

– Немного, но есть. Жители верхних уровней. Крупные дельцы, хозяева маклерских и адвокатских контор, акционеры банков. Наш брат без специального пропуска покинуть пределы Дома не может.

– Та-ак, – протянул Майк. – А куда эти проходы ведут?

– К лифтам. Это основание конструкции Дома.

– Почему же оно не вращается?

– Вращается только надводная внешняя оболочка.

– Зачем?

– Вращение по принципу ионокрафта создает ионизированный поток воздуха, своеобразный «электрический ветер», отбрасывающий атмосферные воздушные потоки. Поэтому Дому не страшны никакие тайфуны и бури.

– Переход от стабильной к движущейся части обеспечивают эскалаторы?

– Конечно. Семь лент, выкрашенных в цвета спектра. Кстати, так же выкрашены и двери лифтов. Семь цветов – семь скоростей от непрерывной лифтовой ленты до лифтов-экспрессов и лифтов – «мгновенников». «Мгновенники» доставят тебя действительно мгновенно в любую часть Дома – вертикальное движение на требуемом уровне сменяется горизонтальным, и ты на месте.

– Так и пешком ходить разучишься.

– Не разучишься. «Мгновенниками» пользуются только в исключительных случаях. А пешеходных дистанций сколько угодно – хоть два часа ходи. Самый дешевый способ.

– Разве лифты оплачиваются?

– Конечно. Специальные компьютеры высчитывают число поездок, определяют стоимость и зачисляют в твою графу расходов.

– Расчетливо, – скривился Майк и переменил тему: – А сейчас куда?

– К тебе. На триста семидесятый. Уровень – экстра-класс. Парк больше нью-йоркского. А этажом ниже – твой департамент; шагай пешком, лифта не нужно. Кстати, учти: «мгновенником» не поедем – спешить некуда, а баловство дорогое. Поедем на сплошной ленте: посмотришь по крайней мере все транспортные связки. И не забывай, что король транспорта – я.

Прошли галерею лифтов, широкую, как городская улица, и пестревшую расцвеченными по спектру дверьми. Выбрали синий.

– Скорость так себе, – пояснил Джонни, – зато все увидишь: шахта прозрачная.

Лифт не то чтобы медленно, но и не очень быстро пополз вверх сквозь высокие – метров до четырех – этажи. Синева двери поблекла и приобрела прозрачность стекла, позволяя увидеть то уголок большого конференц-зала, то магазина, похожего на суперрынки больших городов, то автоматического машинного цеха без единого человека, но со множеством белых, далеко отстоящих друг от друга дверей («Квартиры», – шепнул Джонни), и коридоры с цветными дверями («Горизонтальные лифты: видишь – половина черная, половина цветная»), и даже настоящий лес с высокими кленами и сосняком («Целых три уровня – Дивись, друг!»), незнакомым подлеском и дорожками, припудренными красноватым песком. А лифт все шел: триста семидесятый этаж – целое путешествие По пути увидели и футбольное поле с довольно высокими трибунами («Тысяч на сорок», – подсказал Джонни), и бассейн с песчаными пляжами под полосатыми тентами от солнца («Искусственного, должно быть», – подумал Майк) и загорелыми купальщиками в плавках и бикини. Наконец лифт затормозил, дверь засинела и раздвинулась, выпустив их на неширокую улицу с ярко освещенными витринами магазинов. Майк тотчас же подметил, что довольно малочисленные прохожие если и заходили в магазин, то на витрины не заглядывались, как это обычно бывает в фешенебельных кварталах больших городов, где покупатели обычно ездят на автомобилях, а пешком прогуливаются, чтобы поглазеть на витринные выставки. Здесь ездили на лифтах, а пешком ходили только для моциона, мысленно отметил Майк, пройдя пятидесятиметровую улицу и свернув в переулочек, напоминающий коридор на океанском лайнере. Одну из дверей его рыжий спутник открыл без ключа, набором цифр на панели, и тут же сбил рычагом цифровой пропуск: «Сам придумаешь». Тем и закончилось вознесение Майка в его трехкомнатный рай на триста семидесятом уровне.

– Почему, кстати, уровне? – спросил он.

– Первая заповедь доминиканца: избегать шаблонов. А ты теперь доминиканец.

– Не понимаю.

– Всех, кто служит Доминику Лабарду на высшем уровне, именуют доминиканцами.

– Моего шефа у Притчардсов звали Тамплем, но тамплиером[1]1
  Доминиканцы и тамплиеры – монашеские ордена у католиков.


[Закрыть] я не был.

Джонни прикрыл рукой рот Майка и шепнул еле слышно:

– Тсс!.. Ни слова больше, следуй за мной! – и громко добавил: – Все, кто подчинен Доминику Лабарду, влюблен в него безоговорочно. Ты тоже влюбишься.

И, подмигнув Майку, молчи, мол, – увел его в ванную с бассейном из черного мрамора, автоматическим аппаратом для массажа, душами и сушилкой. Он тут же открыл все краны, и ванная наполнилась ревом Ниагары.

– Теперь можно говорить не рискуя, – тихо произнес он, присаживаясь на черный пластиковый табурет. – Кроме шума воды, никто ничего не услышит. А то все и везде здесь прослушивается.

– Микрофоны?

– Микротелепередатчики. И черт знает, где они вмонтированы. Никто не находит. Должно быть, в стенах: те звукосверхпроводимы. Если лет тридцать назад только подслушивали на расстоянии и в любой среде, то теперь научились и подглядывать. Микротелепередатчик зафиксирует каждый твой шаг, слово, жест и даже выражение лица. Тебе, электронщику, лучше знать, как это делается. Даже оставаясь один, ты не можешь быть уверен, что ты в одиночестве, а не под наблюдением парочки скучающих «астрономов».

– Невероятно! – шепотом удивился Майк. – Ведь электронное подслушивание запрещено ООН еще в восьмидесятых годах. Микрофоны и микросъемки исключены даже из методов судебного разбирательства.

– Ты не в ООН и даже не в Штатах. Ты в частном владении. И запомни: рассчитывай каждый свой шаг и взвешивай каждое слово. Ты птичка в роскошной клетке. У тебя работа – не бей лежачего и княжеский гонорар. У тебя ванна – мечта голливудской звезды и лаборатория – рай электронщика, а каждая из сотни кнопочек в столовой и спальне молчаливо взывает: жми, жми, жми! Нажмешь – и приемлешь все дары электронных данайцев, от слизывающей бритвы «Нежность» до ирландского рагу в чесночном соусе. Кстати, учти: с трехсотого этажа и выше – никакой химии. Все натуральное – и виски, и русская икра. А делать, говорить и думать будешь только по мановению указующего перста папы Доминика. Кроме «папы», впрочем, есть еще и «кардинал» с не менее колоритным именем – Лойола. Правда, не Игнаций, а Педро, но служителей его именуют, как и положено, «иезуитами». Их трудно отличить от всех прочих, потому что рясы они не носят, а служебный жетон прячут за лацканом. Но будь уверен, что кто-нибудь сейчас прильнул к экрану и удивляется, что это мы так долго делаем в ванной.

И, подхватив совсем уже растерявшегося Майка под руку, Джонни вывел его в квартиру со словами, рассчитанными не на микрофон, а на рупор:

– Суперкомфорт, милок. Быт цезарей. Не мытье, а нега в магометанском раю, только без гурий. Впрочем, гурии тоже будут – увидишь, а мне пора.

Он тихо выскользнул в коридор, еще раз подмигнув на прощанье, а Майк, обалдевший от полученной информации, растерянный и непонимающий, не потянулся ни к одной кнопочке, а плюхнулся на диван и уже не вслух, а про себя отчаянно выдохнул: «Влип!»