Текст книги "Постижение Петербурга. В чем смысл и предназначение Северной столицы"

Гораздо дальше в том же направлении удалось продвинуться при Александре II, Михаиле Горбачёве и Борисе Ельцине, однако и сегодня петровские принципы мудрого монарха, который лучше подданных знает, что им надо, и фетишизация государства, в чью орбиту вовлечены все, включая православную церковь, остаётся незыблемым в нашем национальном сознании. И при этом нас до сих пор не оставляет мечта о европейском образе жизни.

Известный мемуарист XIX века Филипп Вигель с горечью воскликнул: «…мы надорвались, гоняясь за Европой»! [13. Т. 1. С. 278]. Больше полутора столетий прошло, а сказано будто вчера.

* * *

Фактически при Петре I впервые не только в России, но и во всей новой мировой истории на основе европейских философских схем возник прообраз тоталитарного сообщества, где человек призван был стать бездушным винтиком единого механизма. Именно в этой сфере петровские реформы проявились наиболее быстро и эффективно: родилась новая цивилизация, в которой прежние понятия морали и нравственности заменялись понятием государственной пользы, вера в Бога – верой в верховного правителя, «отца нации», и главным становились не личность, не семья и даже не община, а исключительно новый режим.

В системе петровского государства не было места даже зародышу представительского правления, Земским соборам, и первого своего парламента – Государственной думы – стране пришлось ждать два столетия. Подменив законодательство царскими указами, которые сыпались на головы подданных как из рога изобилия, Пётр таким образом открыто встал на путь строительства неправового государства. Важнейшим атрибутом новой государственной модели явилась мощнейшая машина политического террора.

Параллельные заметки. В 1718 году, когда был арестован заподозренный в участии в заговоре царевича Алексея Александр Кикин, в застенок, где его пытали, явился Пётр. «Как ты, умный человек, мог пойти против меня?» – удивлённо спросил царь. «Какой я умный? – ответил Кикин. – Ум любит простор, а у тебя уму тесно».

Да, это не исторический факт, а всего лишь легенда, но легенды не рождаются на пустом месте.

Петровский режим примитивизировал сословную структуру всего российского общества, уложив его в прокрустово ложе Табели о рангах и тем самым лишив перспектив развития. На строгий учёт были взяты все, даже те, кто не служил. «…Каждый человек обязательно должен был находиться в одной из трёх систем учёта и зависимости: либо в личной (быть за помещиком), либо в податной (внесён в налоговый кадастр), либо в служилой (в армии, конторе). Соответственно резко усилились формы и методы борьбы с нарушениями введённой режимности. Имеются в виду две стороны процесса. С одной стороны, социальная стратификация стала фактически невозможной, ибо была оговорена массой условий. С другой стороны, если до Петра поиски беглого крестьянина были делом помещика, то теперь это стало делом государства, причём одним из важнейших» [7. С. 9].

В дополнение к религиозному расколу добавился социальный, фактически разделивший единый народ на два: чернь, оставшуюся в прежнем, средневековом времени, и белую кость, которая стала одеваться по-европейски, жить в европейских жилищах, говорить по-французски и даже в церкви молиться отдельно.

Появился новый класс – бюрократия, действующая исключительно в собственных интересах. Была запущена система всеобщего контроля личности и страха перед всепроникающей властью.

Присвоение Петру в 1724 году титула императора официально закрепило за Россией имперский статус. В частности, это означало, что, если в допетровскую эпоху «завоёванные народы рассматривались как отдельные “царства” при едином государе, то с появлением же концепции империи такой взгляд противостоял идее “единой и неделимой России” и “царства” были низвержены до статуса провинций” [25. С. 211].

Во всех слоях российского общества зародились равнодушие к общему благу и плодам своего труда, социальное иждивенчество и этатизм. В массовом сознании утвердились культы военной силы и милитаризации гражданской жизни. Огосударствление человека сформировало новый стереотип взаимоотношений государства и личности – автократический по своему характеру… Государство, провозгласившее себя всесильным, стало самодостаточным: и народ, и таланты с их творческой инициативой ему стали нужны только для собственного развития и прославления. Но одновременно возникла и ответная реакция: народ слишком явственно почувствовал себя отделённым от такого государства – у всей нации, за исключением оболваненных идеологией, появились недоверие, отчуждённость и, наконец, враждебность ко всему государственному. Вновь процитирую Василия Ключевского: «…вместо порядка существовала только привычка повиноваться до первого бунта.» [26. Т. 3. С. 87].

«Европеизация от Петра» была по сути своей антиевропейской: и народ, и человеческую личность она поставила как вне государственного, так и вне Божьего закона.

Параллельные заметки. Хорошо известно, что Сталин с особым пиететом относился к Иоанну IV (Грозному) и Петру I. Про каждого из них он даже приказал снять двухсерийные киноэпопеи и лично контролировал работу над этими картинами.

Характерно, что и Пётр аналогичные чувства испытывал к Иоанну. В 1721 году на триумфальной арке, воздвигнутой в Петербурге по случаю победного окончания Северной войны, с правой стороны был изображён Грозный с девизом «Insepit» (Начал), а с левой – Пётр с девизом ««Perfecit» (Усовершенствовал). Указывая на изображение Грозного, Пётр говорил Карлу-Фридриху, герцогу Голштинскому, своему будущему зятю: ««Этот государь… мой предшественник и пример. Я всегда принимал его за образец в благоразумии и в храбрости, но не мог ещё с ним сравняться. Только глупцы, которые не знают обстоятельств его времени, свойства его народа и великих его заслуг, называют его тираном» [45. С. 356].

Все трое – царь, император и «великий вождь» – стоили друг друга: при каждом из них Россия пережила страшную деспотию, сравнимую с геноцидом. По сути, эти три эпохи, словно три кровавые вехи, вставшие в один ряд с монгольским игом, определили общий вектор нашей трагической истории.

Однако и тут есть немало специалистов по «объективным» подсчётам. На одну чашу весов они бросают загубленные души, а на другую – отвоёванные у соседних стран земли, возведённые новые города, заводы и плотины, впервые основанные отрасли экономики… Да, говорят они, жестокости были, но ведь и как много полезного создано! А поскольку всё это дела прошлые (в случае с Грозным или Петром и вовсе стародавние), то есть погибших в лицо никто не видал и потому жалость к ним весьма абстрактна, – вторая чаша однозначно перевешивает первую. Под эти ««взвешивания» даже подводится универсальная теоретическая формула: исторический прогресс требует жертв.

Иные ««торговцы» такой историей идут ещё дальше, утверждая, будто дело вовсе не в личностях правителей, а в том, что время было такое – жестокое, бескомпромиссное, когда на историческом переломе главной ценностью оказывались жизнь и смерть не отдельных людей, а всей нации. Иосиф Сталин, выдающийся дизайнер по рекламе собственного режима, свёл подобные рассуждения к ёмкому слогану: ««Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. И мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут» [1. С. 300]. Ну, а при этаком раскладе, само собой, не до сантиментов, тут уж «лес рубят – щепки летят».

Сторонники такой философии ставят в этом месте победную точку, не утруждая себя простым вопросом: а почему Россия, у которой всегда имелось всё, чтобы быть одной из самых процветающих стран, регулярно оказывается в положении отстающей? Этот едва ли не самый главный вопрос отечественной истории игнорируется неспроста. Ведь ответ очевиден: смысл всей деятельности главы государства, будь то царь, генсек или президент, заключается не в развитии и укреплении державности, а в заботе о благоденствии граждан, поэтому режимы Иоанна Грозного, Петра Великого и Ленина-Сталина, развивавших систему массовых убийств, всеобщего страха, растления душ, преступны по своей сути, и народ, лишённый свободы, просто обречён на прозябание и отсталость.

Повторюсь: государственный строй, сотворённый Петром I, был лишь прообразом тоталитарного режима. Это была готовая оболочка, но ещё без идеологического содержания. Однако закон исторической драматургии непреложен: если есть сосуд, раньше или позже обязательно найдутся те, кто захочет его наполнить. Осенью 1917 года, как мы знаем, так оно и случилось. Трудно сказать, в какой мере понимали это сами большевистские вожди, однако в действительности их прямыми предшественниками были не столько чернышевские-писаревы, народники и народовольцы, сколько Пётр I. Неслучайно Максимилиан Волошин назвал Петра «первым большевиком», а Николай Бердяев – «большевиком на троне» [38. С. 636, 637].

Пётр, не ограничиваясь общими принципами нового устройства России, многие вещи умудрялся продумать до таких мелочей, которые в ХХ веке прославили будущие тоталитарные режимы. К примеру, большевикам понадобилось четверть века, чтобы понять: вместо того чтобы запретить церковь, куда выгоднее превратить её в один из приводных ремней государственной машины. А Пётр сделал это гораздо быстрей. Уже в 1700 году он лишил церковь патриарха и в 1722-м учредил Святейший синод в качестве очередной коллегии.

Старообрядцам северный демиург приказал носить на одежде лоскут красного сукна с жёлтой нашивкой – особую мету, чтобы всякий мог их узнать сразу, ещё издали. Меты эти, которые даже по цвету скопируют, не ведая о том, нацисты для евреев, прозвали козырями. В собрание Владимира Даля даже попала характерная пословица: «Лоскут на ворот, а кнут на спину» [23. С. 26]. Рекрутам, дабы беглых среди них легче было сыскать, стали «…на левой руке накалывать иглою кресты и натирать порохом» [4. С. 105] – ну чем не номер в гитлеровских лагерях смерти?..

Все эти и множество других невиданных прежде преобразований начинались в Петербурге. Здесь, по обоим берегам Невы, на всероссийской ударной стройке петровского ГУЛАГа, впервые в столь массовом масштабе утвердились главные приметы грядущих советских городов – общежития и коммуналки. Жили – точней, ночевали – в страшной скученности, где всё было «обчим», от полчищ насекомых до выблядков.

Двадцать два года, денно и нощно, выстраивал Пётр на невских берегах свой парадиз тоталитаризма. Наперекор природе Невского края, наперекор природе человека. Говорят, первый российский император любил, когда на придворных праздниках его приближённые распевали: «Бог идеже хощет, побеждается естества чин», то есть по воле Бога побеждаются законы природы. Любил – потому что здесь, на строительстве Петербурга, в роли Всевышнего одолевал «естества чин» он сам, самодержец всея Руси и природы. Причём это касалось не только людей, которых Пётр пересаживал на землю, мало приспособленную для большого города, но и растений, вроде хлопчатника или винограда, высаживаемых по его приказу в открытый петербургский грунт и в большинстве своём быстро вымерзавших. Песнопения петровского окружения в переводе на современный язык звучат до боли знакомо: «Нам нет преград на суше и на море!..», «Течёт вода Кубань-реки, куда велят большевики!», «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у неё – наша задача!».

Вполне закономерно, что спустя сто лет именно в Петербурге появилась у Александра I идея страшных военных поселений, так творчески претворённая в жизнь Аракчеевым. И что в том же Петербурге Николай I провозгласил идею национальной народности, в соответствии с которой каждый подданный должен возлюбить «родное государство» более самого себя. А после 1917 года на город обрушился «красный террор», и спустя некоторое время его захлестнули волны сталинских чисток. Тысячу раз прав был верный приверженец Петрова дела архиепископ Феофан Прокопович, сказав на похоронах возлюбленного монарха: «Какову он Россию свою зделал, такова и будет… Убо оставляя нас разрушением тела своего, дух свой оставил нам» [39. С. 17].

Параллельные заметки. Пётр I, несомненно, был первопроходцем государственного тоталитаризма в новой истории западной цивилизации. Однако эти страшные идеи, видимо, уже носились в воздухе. На исходе того же столетия они материализовались во Франции. Разница была лишь в том, что петровская революция осуществлялась «сверху», а Великая французская – «снизу». Но результат оказался одинаковым: примерно за тот же срок – четверть века, с 1789-го по 1814 год, – население Франции из-за войн и якобинского террора уменьшилось почти на четверть.

* * *

Михаил Ломоносов говорил, что Пётр I – человек, Богу подобный, а Гавриил Державин в стихах своих вопрошал: «Не Бог ли в нём сходил с небес?» [26. Т. 3. С. 62]. Таким же видело первого российского императора большинство его преемников на царском троне. Правда, некоторые историки полагают, что для Елизаветы и Екатерины II, которые не уставали провозглашать себя продолжательницами дела Петра, обожествление его образа прежде всего служило надёжной опорой легитимности собственной власти. Но Николаю I такая подпорка явно не требовалась; тем не менее он категорически запретил какие бы то ни было отрицательные высказывания о первом императоре, и объявил его имя святым для всех подданных. Хорошо известно высказывание Николая о трагедии Михаила Погодина «Пётр I»: «Лицо императора Петра Великого должно быть для каждого русского предметом благоговения и любви.».

Отношение к первому императору обрело «откровенно выраженный религиозный характер» ещё при его жизни [12. С. 77]. Сакрализация государевой персоны, миф о царе-небожителе, складывавшийся при активном участии самого Петра, на самом деле был крайне выгоден всем российским правителям.

Великий реформатор и законодатель, знаток всего и вся, неутомимый труженик и мастер на все руки, заботливейший и справедливейший государь, натура глубоко народная, олицетворяющая лучшие качества русской нации, – все эти и подобные им определения лишь дымовая завеса мифа. Суть же укладывается в простую и короткую формулу: Пётр доказал – этой страной можно править только сильными, суровыми мерами, оправдывая их высшими интересами государства.

Мифологическое представление о Петре, почти не изменившись, благополучно дожило до наших дней, во многом благодаря не только царским, советским и даже постсоветским правителям, но также многим политикам, историкам, политологам и культурологам. Русский богатырь, спаситель России (в том числе от иностранного порабощения) и русской веры, просветитель и учитель, плотник на троне, великий человек и правитель – это представление давно уже укрепилось в нашем массовом сознании и стало общим местом. Потому что массовому сознанию такой Пётр тоже нужен: как ещё объяснить жестокость (сам царь любил говорить: «жесточь») отечественной власти, её фетишизацию государства и маниакальное стремление к огосударствлению всех аспектов жизни страны и каждого подданного?

Впрочем, ещё при жизни Петра находились и такие, кто был убеждён, что вся его деятельность направлена против России и, вообще, царь не настоящий – не то подменённый, а не то и вовсе Антихрист. Да и позже, после смерти первого императора, когда миф о нём превратился в нечто вроде жития святого, было немало критично мыслящих людей, которые оценивали Петра и его деятельность вразрез с официальной точкой зрения. Так, Николай Карамзин назвал его царём, который «не хотел вникнуть в истину, что дух народный составляет нравственное могущество государств…» [2. С. 641–642]; Александр Герцен – «деспотом, а не монархом» [15. С. XIV]; Фёдор Достоевский – «развратником и нигилятиной» [2. С. 673]; Лев Толстой – «пьяным сифилитиком со своими шутами.» [2. С. 673]. А философ Владимир Соловьёв, много писавший о положительной роли Петра в российской истории, признался: «Я даже затрудняюсь назвать его великим человеком – не потому, чтобы он не был достаточно велик, а потому, что он был недостаточно человеком» [42. Т. 1. С. 429].

Два отечественных гения пытались разобраться, что же в действительности представляла собой фигура Петра, но тщетно.

В 1831 году Пушкин добился получения карамзинской должности придворного историографа и стал собирать материалы о первом императоре. Однако в скором времени понял, что попал в ловушку. Поначалу он прилежно работал в архиве, потом – дома. В 1834-м подал прошение об отставке, затем забрал его назад… Выписок накапливалось много, а вот рукопись даже после пяти с половиной лет работы так и оставалась неначатой. Почему, догадаться нетрудно: легенда о великом реформаторе не имела ничего общего с действительностью. Писать правду было нельзя, а писать восторженные небылицы – невозможно. «В тридцать шестом году он уже знал, что его правда не нужна и опасна правительству. Но ему не приходило в голову спасти свой труд хотя толикой лжи» – так оценивает ситуацию, в которой оказался Пушкин, Яков Гордин. И добавляет: даже несмотря на то, что «только материальный успех “Истории Петра" мог спасти <придворного историографа> из долговой бездны» [19. С. 306]. Натан Эйдельман рассказывает, что было дальше: «После гибели Пушкина тетрадь его архивных выписок была представлена в цензуру, и царь нашёл, что “рукопись издана быть не может по причине многих неприличных выражений на счёт Петра Великого”. Тетради были опубликованы и исследованы 100 лет спустя» [46. С. 62].

В декабре 1872 года Лев Толстой признавался в письме Николаю Страхову: «Обложился книгами о Петре I и его времени; читаю, отмечаю, порываюсь писать и не могу. Но что за эпоха для художника. На что ни взглянешь, всё задача, всё загадка, разгадка которой возможна только поэзией. Весь узел русской жизни сидит тут» [18. С. 273]. Лев Николаевич несколько раз брался за роман о петровской эпохе и Петре и всякий раз отступал – так и не смог разгадать загадку первого российского императора…

Пётр I, вне всякого сомнения, – самая яркая, самая деятельная и самая противоречивая личность из всех правителей России на протяжении её более чем тысячелетней истории. А миф о Петре, старательно поддерживаемый властью, вдобавок во сто крат огромнее его самого. Очевидно, именно поэтому многие исследователи останавливались ещё на подступах к этой великанской фигуре. «Указывать на ошибки его нельзя, – писал Николай Полевой, – ибо мы не знаем: не кажется ли нам ошибкою то, что необходимо в будущем, для нас ещё не наставшем, но что он уже предвидел» [19. С. 169]. Известному литератору XIX века вторят наши глубоко уважаемые современники. Академик Дмитрий Лихачёв: «Обвинять в чём-либо Петра нельзя. Его следует понимать, как следует понимать его эпоху и нужды, перед которыми очутилась Россия на грани столетий» [30. С. 386]. Даниил Гранин, автор книги «Вечера с Петром Великим»: «„.судить о Петре по законам того времени… это для нас нынешних – самое главное» [21. С. 218].

Конечно, рассматривая тот или иной исторический персонаж, нельзя не учитывать эпоху, в которой он жил. Однако и оценивать его, исходя только из «законов того времени», тоже несомненная ошибка. Тем более, такие личности, как Пётр, во многом сами формировали эти законы. «„Мы. не можем не оценивать исторические события с позиции морально-этических норм нашего времени, – уверен современный историк Александр Каменский. – И делается это вовсе не для того, чтобы кого-то осудить или обвинить, а для того, чтобы знать, кто есть кто и что есть что в нашей истории» [25. С. 156]. Ещё дальше пошёл в развитии этого тезиса Юрий Давыдов: «История может быть не только памятливой. Она должна быть и злопамятной» [22. С. 4]. И опять-таки: не ради самой злопамятности, а ради того, чтобы история, вопреки известному афоризму, всё-таки хоть чему-то могла нас научить.

Представлять Петра как великого реформатора, создателя новой России, не поминая о тех пагубных ошибках и преступных деяниях, которые он совершил при строительстве своего милитаризованного, чиновно-полицейского государства, – значит, не только разделять историческую допустимость этих ошибок и деяний, но и считать вполне нормальным их повторение в будущем.

Параллельные заметки. В истории нередко встречаются любопытные параллели. Вот одна из них.

Первое большое здание, построенное в Петербурге Петром I, – Петропавловская крепость, ставшая ещё при его жизни политической тюрьмой и кладбищем. А первое крупное здание, построенное в Петрограде большевиками, – крематорий рядом со Смоленским кладбищем (победителем в конкурсе был признан архитектор И.А. Фомин, автор проекта под девизом «Неизбежный путь»). В годы Гражданской войны ««Анциферов писал о destruction Петербурга», отмечая, что ««Петрополь превращается в некрополь» [10. С. 176–177].

* * *

В течение восемнадцати лет, с 1698 по 1716 год, Пётр и Лейбниц встречались пять раз. Одна из таких встреч состоялась в 1711 году в Торгау. Вот наиболее важные моменты той беседы:

«Лейбниц хвалит Петра Великого за твёрдость его духа и высокую предприимчивость. Пётр Великий сожалеет, что происшествия не столь быстро идут, как его мысль, и что Россия не пришла ещё в то положение, не заняла того места в системе Европейской, какое он в понятиях своих ей предназначил.

Лейбниц утешает его, доказывая ему, что крутые превращения не прочны. Пётр на сие отвечает, что для народа, столь твёрдого и непреклонного, как российский, одни крутые перемены действительны.

Лейбниц доказывает, что, не положив основания перемен во нравах народных, образование его не может быть прочно. Пётр отвечает, что нравы образуются привычками, а привычки происходят от обстоятельств. Следовательно, придут обстоятельства, нравы со временем сами собою утвердятся.

Лейбниц продолжает, что дотоле все перемены его во внутреннем положении России основаны были на личной предержащей (зачёркн. – самовластии) его силе; что он ничего не сделал для внутренней свободы.

…Лейбниц продолжает, что… некуда торопиться… Оставьте созреть постепенно вашему народу. Что вы хотите? Чтоб ваш народ был столько же счастлив, как другие? Но измерили ли вы их счастье? сравнили ли количество их наслаждений с их страстями и нуждами?… Если б вы вместо превращений дали народу своему пример умеренности, воспитали доброго наследника. сделали бы такое учреждение, чтоб образ воспитания по смерти вашей продолжался, вы бы сделали более добра вашему народу.

…Пётр Великий. Ты меня приводишь в молчание, но не убеждаешь. В знак дружбы прошу никому сего разговора не пересказывать» [41. Т. 3. С. 711–712].

Эта цитата – из рукописи, хранящейся в Российской национальной библиотеке в фонде М. Сперанского [Ф. 731. № 838]. Запись разговора царя и мыслителя лишний раз подтверждает старую истину: для практической политики, которая осуществляется в маниакальной спешке, философские теории – опасный поводырь. Лейбниц это понял. В работе «Новые опыты» он писал: «Ничего не происходит одним махом, и одним из моих наиболее проверенных принципов является убеждение, что природа никогда не делает скачков…» [29. С. 281]. Но упрямый Пётр, не находя аргументов для возражений своему собеседнику, всё же, как видим, остался при своём. Новые советы, противоречащие предыдущим, были ему откровенно чужды.

Спустя год после той встречи в Торгау Пётр назначил Лейбница своим тайным советником, однако до конца своих дней он так ничего и не предпринял для утверждения в России начал политической свободы.

…В разговоре с Лейбницем неприглядную оценку русского народа Пётр выразил отнюдь не сгоряча, не в пылу жаркого спора. Царь был твёрдо убеждён, что в этой стране только насильственные меры способны принести успех. Вот, к примеру, что говорил Пётр, по свидетельству Андрея Нартова, одного из самых близких к императору людей: «Говорят чужестранцы, что я повелеваю рабами, как невольниками. Я повелеваю подданными, повинующимися моим указам. Сии указы содержат в себе добро, а не вред государству. Англинская вольность здесь не у места, как к стене горох. Надлежит знать народ, как оным управлять» [34. С. 309]. А вот высказывание Петра, которое цитирует историк Николай Костомаров: «С другими европейскими народами можно достигать цели человеколюбивыми способами, а с русскими не так: если б я не употребил строгости, то бы уже давно не владел русским государством и никогда не сделал бы его таковым, каково оно теперь. Я имею дело не с людьми, а с животными, которых хочу переделать в людей» [27. Т. 2. С. 278].

Все тираны одинаковы: сами они обладают только положительными качествами, причём в превосходных степенях, – гениально мудры, деятельны и прозорливы, беда только, что народец им достался плохой, никудышный.

Параллельные заметки. Пётр Великий до сих пор остаётся в России во всех отношениях великим. Его изваяния и портреты повсюду, не только в Петербурге и Москве, но даже в тех местах, где первый император никогда не бывал. А вот портретов и монументов, изображающих Александра II, почти нигде нет, хотя именно Александр II был истинным реформатором. Он отменил крепостное право, дал народу экономические и гражданские свободы, оставил после себя не страну-банкрота, а страну, бурно развивающуюся, и погиб за реальную модернизацию государства буквально в тот день, когда собирался подписать документ, являвшийся предтечей будущей конституции.

Думаю, корень этой исторической несправедливости в отношении Александра II тоже исторический. Александр III по воспитанию и натуре своей не был последователем своего отца. Николай II, предпринимая шаги, способствовавшие демократизации России, делал это вовсе не из убеждений, а по жёсткому требованию обстоятельств. Ну, а уж всем советским вождям, от Ленина до Черненко, сами принципы Великих реформ, проникнутые духом гражданских и экономических свобод, были глубоко чужды и непонятны. Да и русская интеллигенция конца XIX и всего ХХ века не очень-то жаловала царя-освободителя. Во-первых, потому, что для неё всякая государственная власть плоха. Во-вторых, потому, что, по её мнению, Александр действовал слишком медленно и непоследовательно (со стороны, тем более если ты не обременён ответственностью главы государства и не испытываешь постоянного сопротивления недовольных твоей политикой, рассуждать о том, как надо, всегда легко).

Между тем признание истинного величия Александра II касается не столько российского прошлого, сколько российского будущего. До тех пор пока Россия не найдёт верный ответ на главный вопрос своей истории – кто же из двух императоров по-настоящему великий, – она принуждена будет ходить по кругу, начертанному Петром I.

Литература

1. История Всесоюзной коммунистической партии (большевиков). Краткий курс. М., 1945.

2. Пётр Великий: pro et contra. СПб., 2001.

3. Агеева О.Г. «Величайший и славнейший более всех градов на свете» – град святого Петра (Петербург в русском общественном сознании начала XVIII века). СПб., 1999.

4. Анисимов Е. Время петровских реформ. Л., 1989.

5. Анисимов Е. Куда ж нам плыть? Россия после Петра Великого. М., 2010.

6. Анисимов Е. Пётр Первый: рождение империи // История Отечества: люди, идеи, решения (Очерки истории России IX – начала ХХ в.). М., 1991.

7. Анисимов Е. Путь к свободе в России XVIII века // Империя и либералы (Материалы международной конференции): Сборник эссе. СПб., 2001.

8. Анисимов Е. Русский застенок. Тайны Тайной канцелярии. М., 2010.

9. Богуславский Г.А. 100 очерков о Петербурге. Северная столица глазами москвича. М., 2011.

10. Бойм С. Петербург умер. Да здравствует Петербург! (Руины революции у Шкловского и Мандельштама) // Санкт-Петербург: окно в Россию. Город, модернизация, современность: Материалы международной научной конференции. Париж, 6–8 марта 1997. СПб., 1997.

11. Брикнер А.Г История Петра Великого. М., 1991. (Репринт изд. 1882 г.)

12. Вендина О.И. Москва и Петербург. История об истории соперничества российских столиц // Москва-Петербург. Российские столицы в исторической перспективе. М.; СПб., 2003.

13. Вигель Ф.Ф. Записки: В 2 кн. М., 2003.

14. Гайдар Е.Т. Долгое время. Россия в мире: очерки экономической истории. М., 2005.

15. Герцен А. Предисловие к Запискам княгини Е.Р. Дашковой. М., 1990. (Репринт изд. 1859 г.)

16. Гордин Я. В сторону Стикса: Большой некролог. М., 2005

17. Гордин Я. Меж рабством и свободой. СПб., 1994.

18. Гордин Я. Ничего не утаю, или Мир погибнет, если я остановлюсь. СПб., 2008.

19. Гордин Я. Право на поединок. Судьба русского дворянина. 1825–1837. СПб., 2008.

20. Гранин Д. Вечера с Петром Великим. СПб., 2000.

21. Гранин Д. Интелегенды: статьи, выступления, эссе. СПб., 2007.

22. Давыдов Ю. Герман Лопатин. Его друзья и враги. М., 1984.

23. Даль В.И. Пословицы русского народа. М., 1997.

24. Длуголенский Я.Н. Век Анны и Елизаветы. Панорама столичной жизни. СПб., 2009.

25. Каменский А. «Под сению Екатерины…». Вторая половина XVIII века. СПб., 1992.

26. Ключевский В.О. Русская история. Полный курс лекций. В 3 т. Т. 3. Ростов н/Д, 2000.

27. Костомаров Н.И. Русская история в жизнеописаниях её главнейших деятелей: В 2 т. М., 1995.

28. Кюстин А. де. Николаевская Россия. М., 1990.

29. Лейбниц Г.В. Новые опыты // Реале Дж., Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней: В 4 т. Т. 3. СПб.,1996–1997.

30. Лихачёв Д. Заметки и наблюдения. Из записных книжек разных лет. Л., 1989.

31. Лунин М.С. Разбор донесения Тайной следственной комиссии государю императору в 1826 году (примечания) // Лунин М. С. Письма из Сибири. М., 1987.

32. Мироненко С.В. Из выступления в общей дискуссии // Империя и либералы (Материалы международной конференции): Сборник эссе. СПб., 2001.

33. Мотрэ О. дела. Из «Путешествия.» // Беспятых Ю. Н. Петербург Петра I в иностранных описаниях. Л., 1991.

34. Нартов А. К. Достопамятные повествования и речи Петра Великого // Пётр Великий: Воспоминания. Дневниковые записи. Анекдоты. М., 1993.

35. Никитенко А.В. Записки и дневник: В 3 т. М., 2005.

36. Никитина С.К. История российского предпринимательства. М., 2001.

37. Пайпс Р. Россия при старом режиме. М., 2004.

38. Поляков Л.В. Россия и Пётр // Пётр Великий: pro et contra. СПб., 2001.

39. Прокопович Ф. Слово на погребение всепресветлейшаго державнейшаго Петра Великого // Пётр Великий: pro et contra. СПб., 2001.

40. Радищев А.Н. Избранные сочинения. М.-Л., 1949.

41. Реале Дж., Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней: В 4 т. СПб., 1996–1997.

42. Соловьев В.С. Несколько слов в защиту Петра Великого // Соловьев В.С. Сочинения: В 2 т. Т. 1. М., 1989.