Текст книги "Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского"

Смешанные практики заимствования, распространенные среди богатых дворян, были просто неизбежны в случае «средних» городских групп. Несмотря на то что на протяжении всего XIX века заметно культурное и даже – в случае Москвы – пространственное разделение между дворянским и служилым населением и традиционными российскими коммерческими классами, а «горизонтальные» и внутригрупповые кредитные связи сохраняли большое значение, представители «средних» социальных слоев не могли полагаться на наличие друзей, родственников или покровителей, готовых ссудить их деньгами, и едва ли могли избежать займов за пределами своего социального круга и сословия[339]339
  Богословский М. М. Москва в 1870–1890-х годах // Московская старина / Ред. Ю. Н. Александров. М., 1989. С. 387–390.


[Закрыть].

Например, можно обратиться к мемуарам Александра Петровича Милюкова (1817–1897), второстепенного литератора, родившегося в традиционной семье московских текстильных промышленников. Впрочем, его отец был простым канцелярским служащим, старавшимся дать сыну образование. Для этой цели ему пришлось собрать 700 рублей на разрешение Александру выйти из местного мещанского общества, что было необходимо для поступления в единственную существовавшую на тот момент в Москве гимназию. 100 рублей из этой суммы представляли собой товарищеский заем у местного священника, под присмотром которого Александр получил начальное образование, а еще 500 были взяты взаймы у хозяина фабрики, где служил отец, и подлежали вычету из его жалованья, хотя в итоге хозяин списал половину долга. Труднее всего было добыть последние 100 рублей: во-первых, матери Александра удалось взять взаймы 40 рублей у знакомого богатого купца. Он был владельцем процветающего дела по перекраске дешевых мехов в поддельные дорогие, но решительно отказался давать ссуду в размере нужных 100 рублей. В конце концов мать собрала все, что было ценного в доме: серебряные ложки, «подержанный лисий салоп, шаль, подаренную ей еще во время ее свадьбы», несколько мелких украшений и даже серебряную ризу с семейной иконы, – и за 100 рублей отнесла их к закладчику в другую часть Москвы. Все это имущество было выкуплено лишь через полтора года, за исключением шали и украшений, ушедших на оплату процентов. Очевидно, что кредитная сеть Милюковых состояла исключительно из представителей городских и коммерческих классов, включая местного священника, но в ее состав почему-то не входили члены их собственного семейства. Также обращает на себя внимание то, что этой сети не было достаточно и семье все же пришлось пойти на чисто рыночную сделку с процентщиком, выбранным вне соседского круга и знакомых семьи[340]340
  Милюков А. П. Доброе старое время. СПб., 1872. С. 170–190.


[Закрыть].

Купцы, обычно имевшие дело с другими купцами, тоже могли налаживать более разнообразные кредитные связи. Например, почетный гражданин Николай Кузнецов был богатым купцом, унаследовавшим свое дело, уже обремененное долгом в 300 тыс. рублей, от отца. В 1865 году против него возбудили уголовное дело по обвинению в фиктивном банкротстве; он был должен 17 кредиторам – купцам и мещанам. Кузнецова с большинством его кредиторов связывали долгосрочные отношения, поскольку у них имелось до девяти выписанных им векселей на различные суммы. Однако в отношении пятерых из его кредиторов специально указывалось, что они были не из Москвы[341]341
  ЦГА Москвы. ОХД до 1917 г. Ф. 50. Оп. 4. Д. 8960.


[Закрыть].

Кроме того, купцы время от времени брали в долг у дворян и чиновников. Например, у московского купца Живова на момент его смерти в начале 1850-х годов имелось шесть кредиторов, которым Живов был должен суммы, составлявшие от 2800 до 555 тыс. рублей ассигнациями. Четыре из этих кредиторов тоже были купцами, и лишь самый маленький долг в 1000 серебряных рублей причитался титулярному советнику Шаповалову. Однако дом Живова был заложен «господам Орловым» за 17 428,53 рубля[342]342
  Там же. Оп. 5. Д. 12271.


[Закрыть]. Купец Яков Чистяков, которому было далеко до Живова с его размахом, был должен 2710 рублей семи кредиторам, включая пять купцов, одного купца армянского или «татарского» (тюрко-мусульманского) происхождения и титулярного советника Николаева, которому Чистяков задолжал 350 рублей – сумму ниже среднего[343]343
  Там же. Оп. 4. Д. 8434.


[Закрыть].

Намного более диверсифицированный портфель долгов накопился у скромной купчихи Мавры Бубенцовой, торговавшей рыбой и даже не записанной в купеческую гильдию. Ее долги превышали 40 тыс. рублей (при том что имевшиеся у нее запасы товара оценивались в 962 рубля); однако почти никто из ее кредиторов (чья общая сумма претензий составляла 38 тыс. рублей) не мог представить никаких долговых документов, что делало взыскание долга практически невозможным. Из девяти кредиторов Бубенцовой трое были крестьянами, трое – купцами и трое – чиновниками (один имел чин самого низшего, 14-го класса, и двое – чины 12-го класса). Эти межсословные связи весьма примечательны с учетом низкого социального статуса Бубенцовой. Также интересно, что у всех кредиторов Бубенцовой, отличавшихся более высоким статусом, имелись письменные доказательства, позволявшие добиться взыскания долга через суд, в то время как более крупные займы, полученные от крестьян и купцов, а также от чиновника, имевшего самый низкий чин, не имели документальных подтверждений[344]344
  Там же. Ф. 78. Оп. 4. Д. 275.


[Закрыть].

Городские собственники, не записанные в купеческие гильдии, также или не желали, или не могли брать взаймы исключительно или хотя бы главным образом у лиц равных им по статусу, хотя они были склонны устанавливать кое-какие горизонтальные кредитные связи в рамках своих социальных и финансовых сетей. Например, жену коллежского советника Любовь Певницкую, задолжавшую около 24 тыс. рублей, кредиторы обвинили в патологическом стремлении к займам, поскольку она продолжала накапливать долги даже после того, как стало ясно, что она не в состоянии расплатиться по большинству из них. Несмотря ни на то, что она владела 228 крепостными в Рузском уезде, ни на высокий чин ее мужа (соответствовавший армейскому чину полковника), она, поскольку ее отец был священником из дворян, поддерживала связи с московскими церковными кругами, а также с миром разночинцев (лицами из образованных слоев, но не относившимися к дворянам или купцам), поскольку в действительности ее муж зарабатывал на жизнь, учительствуя в гимназии. Ее долговой портфель отражает это разнообразие связей с духовенством, дворянством и городскими элементами среднего достатка. Из 22 ее кредиторов восемь были офицерами и чиновниками, а еще шесть принадлежали к духовенству (два священника, звонарь, две жены дьяконов и жена священника), причем последние были крупнейшими кредиторами Певницкой как по общей сумме, так и по средней величине займов (см. таблицу 2.1). Вместе с тем в число ее кредиторов также входили четыре купца, два мещанина и двое крепостных. Таким образом, долговой портфель Певницкой указывает на то, что ее социальное окружение оставалось для нее важнейшим, но ни в коем случае не единственным источником кредита. Из таблицы 2.1 видно, что, хотя займы, полученные от мужчин, были в четыре-пять раз крупнее, чем займы, полученные от женщин, займы, которые Певницкая брала у членов разных сословий, не сильно отличались друг от друга, указывая на то, что социальный кластер Певницкой следует рассматривать как единый «средний» городской класс, объединявший лиц с разным юридическим статусом[345]345
  Виртшафтер подчеркивает рыхлость и пластичность социальных категорий и указывает на существование «среднего сословия, обладавшего всеми культурными и социоэкономическими признаками европейского среднего класса»: Wirtschafter E. K. Structures of Society. P. 136.


[Закрыть].

Таблица 2.1. Кредиторы Любови Певницкой, 1852–1854 годы

Источник данных: ЦГА Москвы. ОХД до 1917 г. Ф. 92. Оп. 6. Д. 741/1. Л. 6.

Успешным предпринимателям, которым все же не удалось завести достаточно обширные связи в элитных кругах, приходилось диверсифицировать свои кредитные взаимоотношения, о чем свидетельствует пример военного инженера полковника Николя, который в 1840-х и 1850-х годах брался за ряд предприятий и государственных подрядов. К моменту своей неплатежеспособности Николя был должен деньги 48 лицам, из которых 28 были дворянами, офицерами и чиновниками, 12 – купцами, четверо – крестьянами, трое – иностранцами и один принадлежал к духовенству. Как и Певницкая, Николя предпочитал брать взаймы у таких же, как и он, военных инженеров: таковых насчитывалось пять среди его кредиторов, – но не мог рассчитывать на них как на сколько-нибудь существенный источник кредита. Интересно, что в число самых активных и наиболее осведомленных кредиторов, во время процедуры банкротства Николя зачисленных в первую категорию и потому имевших наибольшие шансы на выплату выданных ими ссуд, входило 13 человек, из которых лишь один был купцом[346]346
  ЦГА Москвы. ОХД до 1917 г. Ф. 142. Оп. 4. Д. 64.


[Закрыть].

Другие примеры долговых портфелей лиц, не принадлежавших к купечеству, также демонстрируют сочетание прочных связей с дворянством и московскими коммерческими классами, кое-каких связей в окружении данного лица, а также связей с лицами более высокого социального статуса. Например, причиной долгов отставного ротмистра Михаила Левенца могла быть коммерческая деятельность, поскольку он задолжал 35 773 рубля некоему голландцу Луку и 26 875 рублей коллежскому регистратору (чин низшего, 14-го класса) Замкову. В то же время некоторые его долги могли быть связаны с повседневными покупками: так, он был должен 360 рублей мещанину Алатырцеву и 200 рублей цеховому Кумисову. Еще одну группу долгов: 2500 рублей штабс-капитану гвардии Дашкову и 8158 рублей тайному советнику князю Юрию Алексеевичу Долгорукову – можно назвать «социальными» долгами. При том что служба Левенца в кавалерии, весьма затратном роде войск, подразумевала наличие значительного состояния, она, несомненно, способствовала налаживанию связей, полезных для кредита, но недоступных более скромным городским собственникам. Левенец даже играл роль поручителя за более высокопоставленного коллежского советника Монкевича. В то же время его собственные кредитные связи были разнообразными: среди его 12 кредиторов мы находим лишь одного такого же, как он, офицера, пятерых чиновников, трех купцов, двух мещан и одного иностранца[347]347
  ЦГА Москвы. ОХД до 1917 г. Ф. 142. Оп. 5. Д. 1281.


[Закрыть].

Случай коллежского советника Платона Васильевича Голубкова (1786–1855) еще более ярко показывает взаимосвязь между предпринимательством, кредитом и социальным статусом или связями. Родившийся в Костроме в семье мелкого чиновника, Голубков со временем нажил огромные богатства благодаря торговле, государственным контрактам и, самое главное, акциям восточносибирских золотых приисков[348]348
  Половцов А. А. Русский биографический словарь. Т. 7. М., 1994–2000. С. 270 (репринт). Голубков истратил значительную часть своего состояния на церковь, филантропию и «науки»; кроме того, он издавал книги и содействовал российской коммерческой экспансии в Азии.


[Закрыть]. Список кредиторов Голубкова – не менее важный, чем его меценатская деятельность, маркер его экономического успеха. Престижный характер владения – золотые рудники – повысил его социальный статус и заставил его стремиться попасть в круг Демидовых и Строгановых. На момент своей смерти Голубков был должен 14 дворянам, включая Голицыну, Трубецкого и Шаховского, и всего двум купцам и одному крестьянину. Интересно, что самую большую сумму – 35 тыс. рублей – Голубков задолжал свободной крестьянке Александровой, которая впоследствии записалась в купеческую гильдию и была одним из двух кредиторов, подавших на него в суд[349]349
  ЦГА Москвы. ОХД до 1917 г. Ф. 92. Оп. 6. Д. 698.


[Закрыть].

Если Певницкая, Николя и Голубков были в состоянии накопить серьезные долги и противодействовать попыткам их взыскания через суд – вероятно, в значительной степени благодаря своим социальным связям, – то лицам, имевшим в жизни аналогичное положение, но не обладавшим крупной земельной собственностью либо обширными социальными связями, было труднее избегать неплатежеспособности. Например, британский подданный Николай Джаксон совместно с матерью и братом владел домом в Москве, но зарабатывал на жизнь, давая уроки и переводя книги с английского на русский. Кроме того, он выступал ответчиком по двум судебным делам: в Московском уездном суде на 20 тыс. рублей против наследников генерал-майора Полякова и в Петербурге против другого британского подданного, Гена [sic], на 1000 рублей. К 1872 году, когда Джаксон разорился, он был должен 54 тыс. рублей серебром 16 лицам, из которых шесть были чиновниками, четыре – купцами, один – мещанином, один – иностранцем, одна – повивальной бабкой, одна – «девицей» (судя по всему, дворянского происхождения) и один – дворянином. Он не только не брал взаймы у других англичан или прочих иностранцев, проживавших в Москве, если не считать одного прусского купца, но и судился со своим соотечественником[350]350
  Там же. Ф. 142. Оп. 4. Д. 1446.


[Закрыть]. Это явное отсутствие социальных связей, несомненно, сыграло свою роль в его финансовом крахе, хотя в конце концов большинство кредиторов сжалилось над ним и его семьей.

Дворянка с очень скромными средствами, жена штабс-капитана Авдотья Зеркальникова, была должна деньги семи лицам, одним из которых был кавалерийский офицер в том же чине (10-й класс), что и ее муж, двое (губернский секретарь и его дочь) принадлежали к 12-му классу, а прочими были купец, мещанин, иностранец и жена «почтальона» (sic). Интересно, что Зеркальникова не могла либо не желала брать взаймы у более высокопоставленных лиц, однако ее кредитные связи демонстрируют высокую степень интеграции в московское кредитное сообщество, которое в ее случае объединяло таких очень разных людей, как кавалерийский офицер и жена почтальона[351]351
  Там же. Оп. 5. Д. 1266.


[Закрыть].

Даже очень короткие портфели долгов могли быть весьма разнообразными. Примером служит список долгов неплатежеспособного отставного коллежского секретаря Петра Глушкова, задолжавшего 2 тыс. рублей коллежскому асессору Микулышину, еще 2 тыс. рублей – купцу второй гильдии Сулаеву и 1156 рублей – мещанину Андрееву[352]352
  Там же. Оп. 4. Д. 71.


[Закрыть]. С учетом значительного социального разрыва между чином Глушкова – 10-го класса, и чином Микулышина, представляет интерес то, что Глушков отдал предпочтение займу у более высокопоставленного, чем он, лица.

В целом кредитные связи, сформированные состоятельными городскими жителями и предпринимателями, отличались значительно большим разнообразием, чем кредитные связи богатых землевладельцев. Получение займов в пределах своей собственной социальной группы оставалось привлекательным вариантом, однако не столь богатые группы среднего достатка, не имеющие возможности пользоваться услугами официальных кредитных учреждений, были вынуждены брать в долг у представителей других социальных групп. Этот вывод подтверждается и анализом нескольких типов долговых реестров из Московской палаты гражданского суда, где участники долговых сделок разбиты на категории в соответствии с их служебным положением и сословной принадлежностью. Таблица 2.2, демонстрирующая относительное неравенство в положении между заимодавцами и заемщиками, позволяет выявить и группы сделок между лицами равного положения, а также между лицами из разных сословий. Более того, дворяне и чиновники намного чаще вели дела с купцами и мещанами по сравнению с лицами из их собственного сословия, но находившимися в противоположной части Табели о рангах. Заемщики и заимодавцы определенно предпочитали иметь дело с равными себе, но не желали или не имели возможности выбирать исключительно этот вариант или обращаться к нему систематически.

Таблица 2.2. «Вертикальные» и «горизонтальные» долговые связи: относительное неравенство в чинах между заимодавцами и заемщиками

a. Неравенство в чинах согласно Табели о рангах; b. Лица, имеющие чин в соответствии с Табелью о рангах; c. Дворяне, не находящиеся на государственной службе, и лица, находящиеся на службе, но не имеющие чинов из Табели о рангах; d. Почетные граждане, купцы, мещане, цеховые; e. Иностранцы, духовенство, крестьяне. Источники данных: ЦГА Москвы. ОХД до 1917 г. Ф. 50. Оп. 14. Д. 2363 (1852), Д. 1597 (1855), Д. 1629 (1862).

Еще один вопрос, встающий в связи с этими изысканиями: можно ли сказать в отношении заимодавцев, что они тоже предпочитали иметь дело с лицами, которые были их ровней в социальном плане? Понятно, что списки должников встречаются намного реже, чем списки кредиторов, поскольку заимодавцы были заинтересованы в сокрытии этой информации. В Санкт-Петербурге Третье отделение время от времени отправляло своих офицеров и тайных агентов проверять предполагаемых ростовщиков, но объектом таких проверок становились только заимодавцы, обслуживавшие богатых и высокопоставленных заемщиков. Более полезны списки, составлявшиеся, когда заимодавец умирал, разорялся или подвергался крупномасштабным преследованиям. Из таких списков следует, что даже те заимодавцы, которые работали с конкретными категориями заемщиков, тоже налаживали связи за пределами своих социальных и культурных кругов.

Примером заимодавца, предпочитавшего иметь дело с людьми, подобными ему по статусу, служит поручик Василий Нилус, умерший в 1852 году, после чего опекуны, назначенные управлять его имуществом, попытались разобраться с его активами и долгами. Нилус владел 147 крепостными в плодородной Орловской губернии, но основным источником дохода для него, должно быть, являлись четыре жилых дома в Москве, а также его ростовщические операции. Он однозначно предпочитал ссужать деньги другим офицерам и чиновникам: два его должника были штабс-капитанами, один – титулярным советником, один – надворным советником (чин, равный подполковнику) и один – дворянином неизвестного чина. При этом Нилус диверсифицировал свои инвестиции другими способами, выдав ряд займов среднего размера (один приблизительно в 2 тыс., еще один в 2 тыс., 3 тыс., 6800 и 8200 рублей) вместо небольшого числа крупных, ссудив деньги жителю Санкт-Петербурга и в обмен на заем некоему г-ну Крененбергу взяв закладную на дом в Орле. Заем титулярному советнику Павлову (на 8208 рублей 50 копеек), видимо, оказался неудачным, поскольку Нилус на момент своей смерти вел тяжбу, апелляции по которой подавались во все инстанции вплоть до Сената. В свою очередь, Нилус сам активно брал взаймы: он заложил в Московский опекунский совет свое имение за 14 140 рублей и один из своих домов за 1464 рубля, возможно, с тем, чтобы выдать эти деньги взаймы под более высокие проценты. Также он заложил по крайней мере один из своих домов за 7 тыс. рублей «г-же Шамшевой». Наконец, Нилус взял взаймы 865 рублей у мещанки Писаревой и был должен неизвестную сумму денег своему брату[353]353
  ЦГА Москвы. ОХД до 1917 г. Ф. 50. Оп. 5. Д. 12260.


[Закрыть].

Таблица 2.3. Должники Александра Терского, 1856 год

Источник данных: ЦГА Москвы. ОХД до 1917 г. Ф. 50. Оп. 5. Д. 13.

В таблице 2.3 приводятся сведения о должниках подпоручика Александра Терского, умершего в Москве в 1856 году. Процветающий заимодавец, он часто фигурировал в городских долговых реестрах в качестве участника сделки либо свидетеля. Он обслуживал в первую очередь дворян и чиновников, но примечательно, что более четверти его портфеля составляют долги купцов и членов городских сословий.

Можно также привести в пример портфель займов, выданных почетным гражданином города Каширы Николаем Поповым, унаследовавшим от отца 10 тыс. рублей и жившим за счет выдачи этих денег взаймы, якобы под установленные законом проценты и под залог недвижимости. Список его должников показывает, что он явно старался давать в долг другим купцам, тоже жившим в Кашире, причем по возможности состоявшим с ним в родстве: из восьми его должников шесть тоже были купцами, включая четырех из Каширы (и трое из них были родственниками Попова). Вместе с тем Попов пытался диверсифицировать свои инвестиции: один из его должников был армейским капитаном, а еще один – генерал-майором. Разными были и долговые обязательства, принимавшиеся Поповым: лишь два из них являлись реальными закладными на фабрику в Москве и на дом в Кашире, одно представляло собой договор неизвестного типа, одно – сравнительно редкую сохранную расписку, а остальные были заемными письмами, которые Попов принимал от всех категорий заемщиков, включая офицеров, мещанина и почетного гражданина Каширы[354]354
  Там же. Оп. 4. Д. 5294(а).


[Закрыть].

Помимо различных причин практического характера, для объяснения того факта, что в российской кредитной сети были широко распространены сделки между представителями разных сословий и обладателями разных чинов, можно привести несколько общих соображений. Во-первых, дворяне владели активами, намного превышавшими их собственную задолженность, а кроме того, были готовы сами заниматься коммерцией: в качестве как пассивных инвесторов, так и активных предпринимателей. Во-вторых, при наличии культурного разрыва между дворянами и членами служилого класса, с одной стороны, и коммерческими группами, с другой стороны, он был разным в разные эпохи и в разных местах и мог быть преодолен посредством браков и социальных взаимодействий. Даже богатые аристократы, предпочитавшие брать взаймы у таких же аристократов или у государства, все равно делали покупки в кредит, имели перед своими слугами долги по жалованью и в случае нужды обращались к профессиональным заимодавцам. Члены городских и торговых классов в ходе своих кредитных сделок регулярно пересекали барьеры, отделявшие друг от друга купцов, чиновников и дворян.

Индивидуальные долговые портфели и долговые реестры, сохранившиеся в архивах московских судов, показывают, что самой распространенной практикой было сочетание горизонтальных связей между людьми своего статуса и связей, пересекавших социальные границы. Такое преобладание смешанных долговых портфелей указывает на то, что личные и неформальные долговые связи, укрепляя традиционные российские иерархии чинов и сословий, одновременно и подрывали их, создавая слой собственников «среднего достатка», включавший незнатное дворянство и мелких чиновников, купцов, а также наиболее зажиточных крестьян и мещан. Хотя собственники в России XIX века представляли собой рассеянную и аморфную группу, они жили рядом друг с другом, занимались одними и теми же видами экономической активности и заключали друг с другом брачные союзы. Более того, как отмечал антрополог Дэвид Гребер, долговые отношения обязательно подразумевают равенство, сосуществующее с властью и иерархией[355]355
  Graeber D. Debt. P. 106–108, 119–120.


[Закрыть]. Чтобы участвовать в долговых сделках, люди должны разделять ряд общих установок и практик, связанных с честью, доверием, неплатежеспособностью, взаимной зависимостью и репутацией в сообществе, в то же время определяющих, кто может стать участником кредитных сетей.