Текст книги "В плену иллюзий"

Несмотря на необыкновенно красивых женщин, окружающая местность, да и сам порт с несколькими угрюмыми обветшавшими строениями показались мне унылыми и маловыразительными. Мы находились в небольшом заливе, на западной стороне которого раскинулся небольшой городишко Кисмайо, с преобладанием одноэтажных, ничем не примечательных домиков. От причала – налево, к острову, где находилась наша воинская часть, протянулась искусственная насыпь, сложенная из громадных глыб коричневатого гранита. Один из солдат этой части, проходивший здесь воинскую повинность, находясь в увольнении и одетый по уставу в штатский костюм, побывал на нашем судне. Он рассказал, что вначале с продуктами было плохо, но после постройки мясокомбината стало немного получше. Многие жители Кисмайо болеют и умирают от недостатка белковой пищи, но рыбу, которая в изобилии обитает в прибрежных водах, ловить не желают, считая это занятие унизительным, а потому недостойным настоящего сомалийского мужчины. «Умирать буду, а ловить рыбу не стану!» Кроме всего прочего, здесь очень засушливый климат: за два года, пока он здесь служит, дождя почти не было, но жара переносится достаточно легко, тем более постоянно дует прохладный ветер.

Сколько мы здесь простоим и куда направимся дальше, никто не может сказать. Последнее предположение: наше судно отбуксируют к острову Мадагаскар, в порт Диего-Суарес, где французская фирма «Секрен» займётся его ремонтом.

23 июня

Утром из Могадишо приехала санитарная машина и увезла трупы двух наших погибших моряков в морг. Их проволокли в брезенте по палубе и по трапу на причал. Положили в цинковые гробы и заколотили гвоздями крышки. Прощания не было. Одного из матросов, назначенного сопровождающим, засыпали письмами на родину… После того как санитарная машина уехала, местные ребятишки притащили на причал различные ракушки, которые принялись обменивать на продовольствие и иные, необходимые в местном быту, товары. Матросы, привычные за многие годы плавания к подобным стихийным рынкам в инпортах, сразу же отреагировали на внезапный «change»[1]1
  Обмен (англ.).


[Закрыть]и весело потащили: банки со сгущённым молоком и тушёнкой, мыло, одеколон, сигареты, рубахи, штаны и даже судовые сандалии из жёсткой свиной кожи. На что тут же обратил внимание бдительный боцман и отобрал у злоумышленников казённое имущество. У этих малолетних торговцев были определённые цены на каждую вещь: за кусок мыла – две раковины ципреи или одну лямбис, за банку тушёнки или сгущённого молока – одну большую раковину, а за пять банок сгущёнки – панцирь морской черепахи. Одежда шла по договорённости…Только когда стемнело, «change» прекратился, и мальчишки, сгибаясь под тяжестью выменянных товаров, покинули причал.

Вечером на судне матросы с усердием принялись за крепкие напитки: из чего и как они были приготовлены, можно только гадать, но не исключено, какие-то из них попали на судно не без участия малолетних торговцев. Оргии продолжались примерно до трёх часов ночи. Люди расслабились, что и понятно, после такой трагедии. Боцман, который вообще никогда не был трезвый, дошёл до полной кондиции: словно бесноватый, с выпученными глазами бегал по палубе, что-то хрипел и зачем-то убрал трап, а вместо него положил доски, с которых сам же чуть не свалился в воду. Кто-то, не дойдя до своей каюты, почивал на полу в коридоре, а кому-то приглянулась палуба. Короче, сон застал каждого там, где ему было удобно. «Словно на пиратском корабле нахожусь после неудачного нападения, – подумал я, мучаясь бессонницей и выйдя ночью на палубу, – и корабль сильно потрёпан, и команда перепилась с горя от неудавшегося абордажа и потери своих товарищей». Такие же испитые зверские рожи появлялись то тут, то там из непроглядной темноты тропической ночи. Точно такими я себе и представлял пиратов, когда в детстве с увлечением читал романы Стивенсона, Конрада, Дефо, Купера и других авторов морской приключенческой литературы. На палубе я застал и своего шефа Шубина. Он молча сидел на фальшборте в районе слипа и, глядя на редкие тусклые огни Кисмайо, нервно курил. Я понимал, что он сильно переживает случившееся, и, не решаясь нарушить его уединение, было решил подняться по трапу на ботдек, но он заметил меня.

– Серёжа, я смотрю, вам тоже не спится.

– Да как тут уснуть, Радий Александрович, – подхожу я к нему, – когда такое творится на судне. Я ещё от пожара да от гибели двух ребят как следует не отошёл, а по большому счёту, и мы все могли бы на воздух взлететь – от любого шороха просыпаюсь, а тут словно на пиратском судне оказался: того и гляди, бунт поднимут.

– Похоже… ладно, переживём и это несчастье. Меня больше неизвестность волнует: сможем ли мы продолжить экспедицию? Правда, сегодня вечером получили радиограмму, в которой нам предписывается находиться в порту Кисмайо до особого распоряжения. Вот надеюсь, что всё же нам найдут другое научно-поисковое судно: в этом районе их ещё несколько работает, но, с другой стороны, ведь у каждого – своя программа… так что вряд ли это получится… однако надежда умирает последней.

24 июня

Наутро, оправдываясь у капитана за своё вчерашнее поведение, опухший боцман стал нагло врать, что это «научники» подпоили его и заодно – весь экипаж, так как спирт находится только у них. Если бы не они, то на судне всё было бы «чин чинарём», уж он бы за этим обязательно проследил. Из-за этого вранья Шубин, как руководитель экспедиции и, следовательно, наш шеф, имел неприятный разговор с капитаном, в котором он раскрыл ложь боцмана, ибо все ёмкости со спиртом опечатаны и находятся только в его каюте. Но всё равно настроение у него было испорчено на весь день. Боцман же, с нахальной рожей и со стеклянными глазами навыкате, ходит по судну гоголем в окружении винных паров и в ус себе не дует.

Наконец-то в сегодняшней радиограмме нашему судну предписывалось следовать на Мадагаскар, в порт города Диего-Суарес на ремонт, но, как назло, в океане свирепствовал циклон, и капитан «Спасателя», который потащит нас в Диего-Суарес, не решился покинуть тихую бухту Кисмайо. Он правильно поступил: ведь наше судно потеряло управление и при такой погоде будет себя вести абсолютно непредсказуемо, тем более с экипажем на борту.

Вечером протрезвевшие матросы вынесли на палубу гармошку и две гитары. Первый помощник милостиво махнул рукой с ботдека, и в тропической ночи над спящим Кисмайо зазвучали русские песни.

25 июня

Циклон ушёл. Светило солнце. Погода была настолько тихой и спокойной, что уже и не верилось во вчерашнюю бурю и бушующий океан. Три дня нашей стоянки в этом, забытом Богом, унылом порту подошли к концу. В девять утра мы отшвартовались, и буксир, со скоростью семь узлов, потащил нас на юг, к таинственному острову Мадагаскар. По предварительным подсчётам, если мы будем двигаться с такой скоростью, то намеченной цели достигнем не раньше чем через пять дней, и, чтобы уложиться в эти сроки, нам придётся идти немного мористее, так как встречное Сомалийское течение, скорость которого достигает пяти узлов, и встречный летний муссон станут для нас существенной преградой.

Палубные матросы, весело переговариваясь и матерясь, продолжают уничтожать следы пожара и целый день с перерывами на обед – стучат молотками, чистят и скребут обгоревшие части судна. Машинное отделение тоже приводят в порядок: исследуют и уточняют материальные потери, подготавливая судно к предстоящему ремонту.

26 июня

Скорость нашего передвижения оказалась значительно ниже, чем предполагалось, – два-три узла, и всё из-за сильного волнения в океане. Быстрее идти нельзя: может оборваться буксирный трос. Если так и дальше пойдёт, то доберёмся до места назначения не раньше чем к 5 июля, и сколько мы там простоим с ремонтом – неизвестно. Французская фирма «Секрен» уже радировала, что будет ожидать нас с 28 июня. Кроме того, получено разрешение на вход в территориальные воды Коморских и Амирантских островов. Нас постоянно, немного в отдалении, сопровождали стаи каких-то китообразных: то ли дельфины, то ли гринды. Я так и не разобрал.

27 июня

Ну наконец-то! Радость небесная! В 16 часов 20 минут заработал спикер и вновь прозвучали вопли штурмана, возвестившие о «долгожданной» общесудовой тревоге, а вслед за тем Радий Александрович, являясь при тревоге наблюдателем, трагическим голосом объявил:

– По правому борту, угол атаки сорок пять градусов, вражеский торпедоносец выпустил торпеду. Она пробила борт в носовой части нашего судна, в районе 96 шпангоута, на один метр ниже ватерлинии.

Будучи, на случай тревоги, водолазом под номером три, сломя голову несусь на правый борт главной палубы, предварительно задраив иллюминаторы и двери в каюте и лаборатории. Спасательный жилет несу в руках. Прибегаю, как всегда, последним (кстати, я и в армии по тревоге всегда выбегал из казармы последним: за что мой командир злобно шипел на меня и обещал отправить служить «к арабам») – здесь уже истуканами торчали все водолазы и кто-то ещё, чьё назначение я пока не выяснил. После доклада о нашей готовности к работе по устранению пробоины получаем приказ от капитана на выполнение аварийных работ. Мы суетливо опускаем через аварийный люк всё необходимое имущество для устранения пробоины и спускаемся сами к месту аварии. Торопясь, накладываем на «отверстие» войлочную прокладку, подушку и специальным зажимом как можно сильнее прижимаем всё это хозяйство к «пробоине», после чего старший водолаз бежит докладывать капитану, что авария ликвидирована. Капитан спускается к нам. Внимательно всё осматривает и говорит: «Добро» – и вдруг замечает в трюме какие-то загадочные ящики, доселе им невиданные. С возмущённо-удивлённым выражением лица приказывает доставить сюда боцмана, который, как всегда с сонно-опухшей физиономией, обвиняет «научников» в этой «коллизии». Опять Шубин имеет серьёзный разговор с капитаном, в котором доказывает, что к этим ящикам мы не имеем никакого отношения.

В очередной раз отчудила повариха. Услышав сообщение об общесудовой тревоге и приняв торпедирование судна за истину, с перепугу и помня, что произошло с ней при первой тревоге, она залезла под брезент в спасательную шлюпку с мыслью: «Уж тут-то про меня точно не забудут», – где и затаилась, довольная своей смекалкой. Вскоре она задремала, а потом и уснула, убаюканная плеском волн… Боцман первый обратил внимание на отсутствие поварихи и, спьяну предположив, что та свалилась за борт, недолго думая, доложил об этом капитану. Капитан побледнел и, обречённо произнеся: «Час от часу не легче», приказал досконально осмотреть всё судно, но найти исчезнувшую повариху! Начались её кропотливые поиски, и наконец, случайно услышав богатырский храп, доносившийся из-под брезента, которым была накрыта шлюпка, обнаружили там сладко спящую повариху. После радостной находки капитан разрумянился и объявил поварихе «строгий выговор с предупреждением». Счастливая женщина, довольная, что осталась жива, тоже разрумянилась и приступила к работе на камбузе.

– Тревога закончилась на общую оценку «удовлетворительно», – объявил голосом конферансье по спикеру первый помощник капитана и помполит в одном лице, – а сейчас со своим новым патриотическим стихотворением выступит старший помощник капитана.

В спикере что-то защёлкало, загудело, раздался шелест бумаги и после надсадного прокашливания раздался завывающий голос старпома:

– Моя очередная поэма называется «Я Ленина не забуду никогда». – После чего, ещё раз кашлянув, завыл, словно резаный, видимо, считая, что только так и можно читать стихи, тем более поэму про «великого вождя всех народов»:

 
Все задачи нам по силам!
Надо их по-ленински пройти.
Что Ленина партия решила –
Осуществим! Мы везде с тобой!
Ты нашей Родины ум и сила!
Наш верный, славный рулевой!..
 

Всю её приводить нет смысла, ибо, как говорят, «всё равно что переливать из пустого в порожнее», и этих строк вполне достаточно, чтобы понять весь её идиотский пафос и псевдопатриотический смысл. Кто-то смеялся, а кому-то было не до смеха. Серафим Всеволодович, потерявший родителей во времена сталинских репрессий, при первых звуках голоса «пиита-патриота» вскочил как ужаленный и выбежал на палубу.

29 июня

Сегодня ночью Сейшельские острова объявили о своей независимости. Перестала существовать последняя английская колония в Индийском океане. А наш буксир «Спасатель» увеличил скорость до семи узлов, таким образом давая нам надежду, что в Диего-Суаресе, если ничего не случится, мы будем 2 июля.

Индийский океан при поверхностном наблюдении кажется почти безжизненным. Только летучие рыбы иногда внезапно выскакивают из воды и, стремительно пролетев с десяток метров, плюхаются назад, да дельфины или киты-гринды несколько раз покажут свои блестящие тела с острыми спинными плавниками, и потом часами – одна пустынная водная гладь.

Сегодня утром получили радиограмму, в которой сообщили, что в нашем районе пропала яхта с тремя французами на борту. Они плыли на остров Маврикий. Если мы их обнаружим, то необходимо оказать им посильную помощь. Да где там! При таких пространствах всё превращается в малую песчинку – одна вода кругом. Правда, днём вдали какое-то время едва просматривались три военных корабля. Чьи это корабли – установить так и не удалось. В это же время проходили мимо Амирантских островов, скрытых от нас линией горизонта: о том, что поблизости находилась земля, можно было судить по скоплению птиц. Одна из них пролетела совсем рядом.

– Это олуша! – воскликнул фланирующий по палубе с безмятежным видом Грушин. – Видите, Серёжа, какое у неё вытянутое тело? Она словно стрела пронзает воду, когда охотится на рыб.

И действительно, то тут, то там, сложив крылья, напоминая своим телом, с внушительным острым клювом, наконечник копья, олуши стремительно падали вниз и мгновенно исчезали под водой. Через несколько секунд они выныривали и жадно заглатывали зажатую в клюве рыбу. Затем, тяжело взмахивая крыльями, отрывались от поверхности воды и взмывали вверх, чтобы через несколько секунд вновь стремительно броситься вниз.

– Вы заметили, – отвлекает меня от завораживающего зрелища Грушин, – вон там в отдалении две олуши друг перед другом дёргают головами? Если присмотреться – можно заметить верёвку, которую они пытаются вырвать друг у друга. На самом деле, так у нас развлекаются матросы: связывают две рыбины концами верёвки и бросают в воду. Две олуши бездумно заглатывают их, и вот – мы видим результат бесчеловечного отношения к «братьям нашим меньшим», а у них это вызывает неистовое веселье.

Тут же я услышал весёлые возгласы и гогот: группа матросов сгрудилась у борта и от всей души потешалась, глядя на бестолковую парочку олушей…

Мы же сейчас вошли в зону юго-восточного пассата – достаточно сильного прохладного ветра, – замедляющего наше продвижение вперёд.

2 июля

К Мадагаскару мы подошли на три дня раньше, чем предполагалось по худшим прогнозам. Выглянув утром, после сна, в иллюминатор, я увидел, на значительном от нас расстоянии, гряду небольших пологих гор, покрытых у основания низким лесом. Берег во многих местах круто обрывался в океан. Издалека было видно, как набегающие волны с силой разбивались о каменные утёсы и, взметнувшись вверх белой пеной, оседали и откатывались назад. Левее этой гряды возвышались в голубой дымке высокие горы, все поросшие пышной растительностью… Я с каким-то упоительным восторгом выбежал на палубу, где тут же наткнулся на вездесущего Грушина.

– Серафим Всеволодович, неужели это Мадагаскар? – ещё не веря своему предположению и с каким-то детским ликованием в голосе, почему-то вспомнив сказку о Синдбаде-мореходе, которой зачитывался в детстве, спрашиваю я невозмутимого Грушина.

– А что же ещё! – довольным голосом отвечает он. – Недавно прошли мыс Амбр, который является самой северной точкой Мадагаскара. Не доходя примерно сорок миль вон до тех синих гор, располагается бухта Бе-де-Франсе, а мы сейчас направляемся: в порт города Диего-Суарес – конечный пункт нашего затянувшегося путешествия.

На Мадагаскаре

Когда подходили к бухте, все свободные от вахты матросы высыпали на палубу. У многих в руках были фотоаппараты. Слышались возгласы восторга и удивления, что было вполне естественно, так как даже бывалые мореходы видели Мадагаскар впервые. Вход в бухту Диего-Суарес оказался достаточно узким и ограничивался с обеих сторон красновато-коричневыми крутыми скалистыми берегами, у подножья которых пенились волны. Скалы во многих местах были покрыты густой тропической растительностью. На сияющем голубом небе застыли белые с сиреневым отливом облака. Солнечные лучи окрашивали всё вокруг в тёплые золотистые тона. Казалось, будто мы невольно, мистическим образом угодили в приключенческий роман: раздастся пушечный выстрел, и, овеянный пороховым дымом, с распущенными парусами перед нами возникнет корабль с «Весёлым Роджером» на мачте, на палубе которого бородатые, в разноцветных лохмотьях, пираты, дико вопя, будут размахивать саблями, стрелять из мушкетов и наводить на нас старинные бронзовые пушки, одновременно готовя абордажные крючья… Нечто подобное могло бы произойти с нами в действительности, окажись мы здесь в конце семнадцатого века, так как тогда в этой бухте обосновались пираты и даже создали, на месте нынешнего городка Диего-Суарес, пиратскую коммуну Либертарию. Коммуна насчитывала несколько сотен человек, причём часть пиратов-коммунаров продолжала заниматься морским разбоем и грабежами, а другая в это время усердно работала в сельском хозяйстве: выращивали овощи и фрукты, сеяли хлеб и разводили скот. Об этой оригинальной коммуне каким-то образом прознал наш император Пётр I и, от природы наделённый живым и любознательным умом, недолго думая, снарядил экспедицию, состоящую из двух фрегатов, чтобы наладить торговые отношения с пиратской Либертарией. К сожалению, смелая задумка нашего энергичного императора не осуществилась: внезапный шторм потопил оба фрегата, а вскоре и сама коммуна перестала существовать. Пираты в очередной раз ушли на разбойничий промысел и не вернулись, а на беззащитных сельских тружеников напали дикие местные племена: всех коммунаров перебили и разграбили цветущее хозяйство. В общем, всё как всегда на этой матушке-Земле.

Мы вошли в узкий пролив Оронжия, и открылась ещё более романтичная картина. Слева появились белая башня маяка и старинный, потемневший от времени форт с грозно торчащими из бойниц чёрными стволами орудий, а сразу же от форта, на несколько километров в глубь бухты, виднелась белая полоса песчаного пляжа, за которым среди кокосовых пальм уютно устроились домики посёлка. Видно, что здесь живут мирные рыбаки, о чём свидетельствовали многочисленные лодки-долблёнки с балансирами и рыболовные сети, растянутые на невысоких заборах. Дальше полукружьем тянулся пустынный пологий берег, ограничивающий эту бухту. По мере нашего продвижения начинали появляться трёх-четырёхэтажные дома с более изысканной архитектурой, с большими окнами и верандами, крытые крашеными гофрированными железными листами или красной черепицей. Вдали можно было заметить металлические фермы радио– и телевышек. Между пальмами над портом просматривалась небольшая площадка, огороженная со стороны залива невысоким штакетником, за которым виднелся чей-то памятник. Не доходя порта, бросили якорь; по спикеру объявили, что на рейде мы пробудем несколько дней. За это время представители фирмы «Секрен» определят ущерб, нанесённый пожаром, после чего нас поставят к причалу и начнутся ремонтные работы.

Вечером на площадке у памятника появились местные жители в разноцветных одеждах и до самой темноты глазели на наше судно.

Чтобы как-то отвлечь экипаж от унылого безделья и неблаговидных поступков, первый помощник организовал соревнования по волейболу. Мяч подвесили над кормовой палубой на длинной верёвке, привязав её к поперечной металлической балке. Первая же тренировочная игра привела к травме, которую умудрилась получить наша переводчица. Играла она, мягко говоря, странно: по площадке почти не передвигалась, дожидаясь, когда мяч сам упадёт ей в руки, а когда он случайно находил её – закрывала от испуга глаза и отмахивалась от него, как от надоедливой мухи. Отскочивший мяч летел в непредсказуемом направлении, что заставляло партнёров проделывать замысловатые акробатические движения, дабы направить его в нужном направлении. Если же разгорячённая Эльза Ивановна оказывалась у сетки, то здесь она даже руки не вытягивала, а просто замирала и с интересом наблюдала за полётом мяча, а уж прыгнуть и ударить по нему рукой – для неё было непосильной задачей. Иногда, волей случая, мяч отскакивал от неё и чудом перелетал через сетку на сторону противника, тогда Эльза Ивановна радостно удивлялась и восклицала:

– Надо же, а я думала, что не умею играть в волейбол, а тут – вон как ловко у меня получилось. Видимо, я от природы к этой игре приспособлена.

Уж как она угодила пяткой в выемку в крышке палубного люка, предназначенного для слива рыбы в трюм при траловых работах, – «тайна за семью печатями». Всё от её беспокойного характера: видимо, она решила размяться и встретить мяч в прыжке, насмотревшись на старшего трал-мастера Володю, который только и делал, что прыгал и, артистично изогнувшись всем телом, гасил мячи. В результате первая же попытка несвойственного ей движения с застрявшей в выемке пяткой привела к разрыву ахиллова сухожилия на слабо развитой толчковой ноге. Она ойкнула и грузно осела на палубу, и на все уговоры подняться и продолжить тренировку отвечала отказом. К ней подбежал обеспокоенный Грушин, судивший игру, и пощупал её пятку.

– Вы же во время всей игры стояли на месте и не прыгали, – с горьким удивлением и упрёком в голосе произнёс Серафим Всеволодович, – каким же образом вы умудрились порвать самое прочное в человеческом теле ахиллово сухожилие? Оно же выдерживает нагрузку весом почти полтонны. Это просто удивительно!

– Сама не знаю. Прыгнула и всё! – мужественно воскликнула Эльза Ивановна и, не произнеся больше ни слова, потеряла сознание.

– Вот и допрыгалась, – ещё более сочувственно высказался Грушин и побежал за доктором.

На это происшествие сразу же откликнулся судовой пророк и по совместительству палубный матрос Кривоносов:

– А это вам привет от морской богини Фетиды, которая пятку своего сына Ахилла оставила уязвимой, когда окунала его в воды Стикса. Вот что значит не соблюдать морских традиций: бросили бы переводчицу, как полагается при переходе экватора, в купель – сейчас бы целёхонькая была. Теперь в больнице не меньше месяца проваландается.

После того как очнувшуюся Эльзу Ивановну унесли на носилках в лазарет, игра продолжилась: на место своей подруги заступила технолог Дора Твердохлебова, которая тоже наотрез отказалась прыгать, но, в отличие от Эльзы Ивановны, мужественно принимала мяч с открытыми глазами и вытянутыми вперёд кулаками и ими же у сетки норовила отправить мяч на сторону противника. На все уговоры судьи Грушина играть хотя бы ладонями угрюмо отмалчивалась и упорно продолжала с непроницаемым лицом орудовать кулаками. Такая манера игры вызвала повышенный интерес болельщиков, которые облепили ботдек и сверху с изумлением наблюдали за всеми перипетиями столь необычного стиля игры научного технолога.

– Где вас научили столь оригинальным приёмам игры в волейбол? – интеллигентно поинтересовался судья Грушин.

– Нигде, сама научилась, – сурово взглянув на любознательного судью, ответила Твердохлебова, – тут и учиться нечему.

В свободное от волейбола время, по рекомендации начальника экспедиции Шубина, вся научная группа усиленно занималась изучением английского языка. Обычно вечером мы собирались в самой большой ихтиологической лаборатории и, под предводительством нашего шефа, в непринуждённой обстановке, за чашкой чая, старались общаться только на английском языке, вспоминая то, чему когда-то научились в школе и в высших учебных заведениях. Завязывалась оживлённая беседа, каждый пытался рассказать что-то интересное из своей жизни, и когда запас иностранных слов иссякал и рассказчик невольно переходил на русский язык, Радий Александрович тут же, голосом, которым объявлял последнюю тревогу, произносил:

– Speak English! Speak English![2]2
  Говорите по-английски! Говорите по-английски! (англ.)


[Закрыть]

Время за оригинальной игрой в волейбол и вечерними посиделками с английским уклоном проходило незаметно, и всё это при идеальной погоде. Несмотря на зимнее время в Южном полушарии, температура воздуха днём достигала плюс 30, а воды – плюс 25–26 градусов. При такой погоде наша мужская зимняя одежда состояла из шорт и шлёпанцев, а женская – дополнялась купальником. Только гидрохимик Руфина Окрошкина продолжала мучиться в мужских судовых сандалиях, но когда на последнем уроке английского языка завели разговор о тараканах, она на ломаном английском языке сначала высказала удивление по поводу странного исчезновения домашнего тапочка на таком маленьком судне, а затем, с лёгким румянцем на щеках, клятвенно обещала, что при первом же увольнении на таинственный мадагаскарский берег подыщет себе удобные шлёпанцы, а казённые кандалы-сандалии, которые минимум на три размера больше и отбили ей все пятки и натёрли мозоли, вернёт боцману.

Через несколько дней стоянки на рейде, после того как фирмачи закончили осмотр повреждений в машинном отделении, нас поставили к причалу. Бедную Эльзу Ивановну увезли в местный госпиталь на операцию. Об увольнениях на берег пока нет и речи. Делать нечего, и мы продолжаем резаться в волейбол. К ботдековским зрителям присоединились и местные жители, расположившиеся у памятника на площадке и поддерживающие криками и свистками ту или иную команду, которых образовалось пять: «Траловая», где, естественно, лидировал артистичный старший трал-мастер Володя, «Общесудовая», «Наука», «Машина-1», «Машина-2». В последних четырёх явных лидеров пока не наблюдалось, поэтому все лавры от местных жителей и матросов с ботдека доставались спортивному Володе, а иной раз, как ни странно, и упрямой Доре Твердохлебовой, когда её кулачный поединок с мячом выглядел особенно увлекательно и замысловато. Имея небольшой опыт в этой игре, который я приобрёл при службе в армии, и приноровившись к мячу на верёвке, я тоже постепенно стал лидировать в нашей команде. Это неосознанное рвение стоило мне жгучих красных полос на правой руке – от верёвки, иной раз обвивавшей её при сильном ударе по мячу. Но переплюнуть отчаянного и хладнокровного игрока, которым оказалась наша технолог Дора Твердохлебова, мне не удалось: её оригинальные кулачные поединки с мячом продолжали вызывать повышенный интерес болельщиков уже с обеих сторон, и казалось порой, что по количеству фанатов, болевших за неё, она превосходила гуттаперчевого старшего трал-мастера.

Наступил день, когда стали составлять список всех желающих пойти в увольнение и сколько валюты они собираются взять при курсе: 1 рубль – 300 малагасийских франков. Я, вслед за моим наставником Грушиным, записался и решил взять всю валюту, которая мне причиталась.

Бухта и город, в который мы вскоре отправимся, были названы в честь португальского мореплавателя Диего Суареса, открывшего эти места в 1543 году и таким образом приобщившего своё открытие, в виде ещё одной колонии, к землям тогда вездесущей в западной части Индийского океана Португалии. В 1880 году не успокоившаяся после 1812 года Франция развязала войну с Мадагаскаром, которая, естественно, закончилась победой поднаторевших в войнах французов и подписанием мирного договора 17 декабря 1885 года, по которому королева Мадагаскара Ранавалуна III отдала под протекторат Франции бухту Диего-Суарес и близ расположенные территории, а в 1896 году и весь остров Мадагаскар превратился в колонию Франции. Побывали в этой бухте и наши соотечественники, но с мирными намерениями: Вторая Тихоокеанская эскадра Российского императорского флота в 1905 году пополняла здесь запасы провизии и пресной воды перед Цусимским сражением. Через три года после этого от дифтерита умерла королева Ранавалуна III, и только в 1960 году народное правительство Мадагаскара добилось независимости, объявив свою страну Малагасийской Республикой, но несмотря на это, здесь продолжала находиться французская военная база. Только с приходом правительства Рамананцуа в 1973 году эта база перестала существовать.

Теперь здесь мирные французская судоремонтная фирма «Секрен», которая будет ремонтировать наше судно, да французский госпиталь, в котором наслаждается отдыхом и предвкушением скорой операции по сшиванию ахиллова сухожилия наша переводчица Эльза Ивановна.

На следующий день, после получения местной валюты, мы наконец-то ступили на таинственную и сказочную землю Мадагаскара и двинулись через порт по направлению к городу. В город вели две дороги: одна – вверх по лестнице, мимо французского госпиталя, в центр города. Другая – обходная, по автомобильной дороге, мимо причала, к памятнику французскому маршалу Жоффру, который в конце девятнадцатого века служил на Мадагаскаре и возглавлял работы по укреплению тогда важнейшего французского опорного пункта в Индийском океане – порта Диего-Суарес. Это тот самый памятник, у которого постоянно собирались местные жители. Далее – мимо всевозможных торговых лавочек – опять же оказывались в центре этого небольшого городка. В этот раз, кроме нас с Грушиным, в нашей группе наконец-то объявился старший трал-мастер Володя, а вместо пострадавшей переводчицы – гидрохимик Руфина Окрошкина.

– Я сегодня намерена во что бы то ни стало избавиться от ненавистных свиных сандалий, – провозгласила она тоном, не терпящим возражений, – а то они мне все ноги изуродовали и нарушили мою природную грацию. Даже вечно пьяный боцман обратил на это внимание. Сам же без зазрения совести всучил мне эти инквизиторские колодки, а теперь говорит, что я в них похожа на домашнюю утку. Представляете, какой грубиян!

– Может быть, вам ещё и повезёт, – утешил её Грушин, – французы покинули свою бывшую колонию всего три года назад, и есть вероятность того, что в каких-то лавочках вы сможете обнаружить французские домашние тапочки. Чем чёрт не шутит.

– Да что вы говорите?! – обрадовалась Окрошкина. – Тогда я в лепёшку расшибусь, а отыщу этот колониальный товар.

Присутствие в нашей группе целеустремлённой Ру-фины в немалой степени повлияло на выбор маршрута, так как, услышав из уст Серафима Всеволодовича о «колониальном товаре» и о многочисленных торговых точках, которые встретятся нам на пути, она воодушевилась и тут же продемонстрировала Грушину своё природное ораторское искусство и женское обольщение.