Текст книги "В плену иллюзий"

Ошарашенный таким неожиданным напором Грушин даже спорить не стал, а только махнул рукой, и мы отправились по обходной дороге. Мне-то было всё равно, я был охвачен эйфорией неофита-первопроходца и, словно сомнамбула, мог идти не задумываясь в любом направлении, кроме того, во мне уже давно постепенно просыпался художник, и сейчас красота тропической природы просто ошеломила меня и заставила, помимо фотоаппарата, захватить с собой маленький этюдник и масляные краски, чтобы насладиться ещё и живописью. К слову сказать, на приобретение такого этюдника меня подвигла художница, руководительница изостудии, в которой я уже некоторое время занимался рисунком и живописью. Когда по воскресным дням мы выезжали за город писать пейзажи, она всегда писала очаровательные этюды на грунтованных картонках размером не больше почтовой открытки, используя этюдник, помещавшийся на ладони.

Подойдя к торговым точкам – оставили Руфину Окрошкину в упоении лицезреть остатки колониальных товаров, а сами устремились дальше. Выйдя за город, мы бодро зашагали по асфальтовой дороге, которая через два километра вывела нас в одно из живописных мест – в бухту Бе-де-Франсе. Эта бухта отделяет город Диего-Суарес от посёлка Рамена. Её правый берег был образован теми самыми синими скалами, которые мы с Грушиным наблюдали при подходе к проливу Оронжия. Теперь же они выглядели серовато-коричневыми и покрытыми густым зелёным лесом. Левый берег, где мы как раз и находились, был пологий и завален угловатыми каменными глыбами вулканических пород, которые то здесь, то там выглядывали из мангровых зарослей, протянувшихся вдоль всего побережья бухты. Мы оказались здесь во время отлива и, спустившись вниз, вышли на осушку. Сейчас дно бухты обнажилось и можно было, не разуваясь, ходить по влажному, но словно спрессованному белому песку. Несколько местных ребятишек носились невдалеке, принимая нелепые и смешные позы всякий раз, когда замечали, что мы их фотографируем. В середине залива сразу же обращала на себя внимание небольшая конусовидная гора, которая во время прилива превращалась в остров. Серафим Всеволодович достал карту Мадагаскара, и оказалось, что данное «вулканическое поднятие» имеет оригинальное название – Сахарная голова.

– Смотри-ка, действительно похоже на сахарную голову! – воскликнул Грушин. – В старые времена в такой форме русские купцы продавали сахар, который в народе и получил это меткое название. Во время чаепития специальными щипцами отламывали от неё кусочек сахара и вприкуску вкушали столь популярный на Руси напиток.

Я открыл свой миниатюрный этюдник и с увлечением принялся писать этюды, а мои спутники бродили по осушке с фотоаппаратами – в поисках эффектных кадров. Судно мы покинули в восемь утра, и утренняя прохлада и лёгкий ветерок позволяли нам бодро продолжать наше путешествие, но наступил полдень, солнце находилось в самом зените и пекло немилосердно. Примерно через час, налюбовавшись красотами бухты Бе-де-Франсе, мы решили вернуться в город и отдохнуть в каком-нибудь пивном баре за кружечкой пива, а потом прогуляться по магазинам в поисках сувениров.

– Это крайне эгоистичное предложение, – возразил Грушин, – про Руфину-то вы забыли, мои молодые друзья? Тем более что на судно мы должны вернуться все вместе. Сами понимаете, чем это может для неё кончиться. Найдём сначала её, а уж потом все вместе посидим в баре. Я даже думаю, что из магазина её придётся силком выдворять – женщина! Уж тут ничего не поделаешь.

Согласившись с ним, мы, полные впечатлениями от увиденного, пустились в обратный путь… Когда мы обходили торговые точки, я сразу же заметил, что местные городские жители более культурные и доброжелательные, нежели в Момбасе. Продавцы здесь не хватают за руки и не тащат к своим товарам, чтобы затем нагло втюхать обескураженному туристу какую-нибудь подделку; таксисты не орут непристойности и не показывают на нас пальцами, глупо хохоча при этом. Также я заметил, что в Диего-Суаресе встречается много людей разных национальностей: здесь и коренные жители – мальгаши, и африканцы, и индийцы, и арабы, и японцы, и корейцы, и ещё какие-то, не узнанные мной, представители других народов, ну и конечно, вездесущие китайцы. Есть и французы, но их осталось совсем немного. За три прошедших года правления правительства Рамананцуа многие из них потеряли здесь свой бизнес и вернулись на родину. Что касается архитектуры, то Диего-Суарес значительно уступает Момбасе, если, конечно, рассматривать архитектуру с позиции современной многоэтажности, но зато в нём чувствуется какой-то уют и местный колорит, который не оставляет тебя равнодушным к этим тихим прямым улочкам с одно– и двухэтажными домами, с резвящимися на тротуарах детьми, с маленькими сувенирными лавчонками, с хрипловатым кукареканьем петухов, гордо вышагивающих среди квохчущих кур, с женщинами, одетыми в яркие, с преобладанием оранжевого и жёлтого цветов, одежды, куда-то не спеша и грациозно идущими с поклажей на головах, с редкими машинами или запряжёнными в повозки смирными и словно равнодушными ко всему на свете зебу – тому тихому и радостному существованию, которое так свойственно небольшим провинциальным городкам.

Подходя к одной из многочисленных сувенирных лавок, мы услышали женский громкий и возмущённый голос.

– Вам не кажется, друзья мои, – радостно воскликнул Серафим Всеволодович, – что мы на верном пути и этот голос принадлежит нашему гидрохимику Руфине

Окрошкиной, которая, очевидно, торгуется с продавцом за французские домашние тапочки?

Войдя в помещение, мы с изумлением увидели, как раскрасневшаяся от натуги Окрошкина, бульдожьей хваткой вцепившись во вьетнамки, пытается вырвать их у китайца, который, сидя за прилавком с непроницаемым лицом, и не думает сдаваться без боя агрессивной покупательнице. Одновременно с физическим воздействием на упрямого и стойкого продавца настырная покупательница, чередуя французские слова с английскими, пытается убедить его оставить сопротивление и уступить товар за предложенную ей «хорошую» цену.

– С нашими женщинами не соскучишься, – нервно произнёс Грушин и, подойдя к «ратоборцам», что-то по-китайски сказал продавцу.

Китаец тут же выпустил товар из рук, от чего пыхтящая от напряжения Руфина, отвоевавшая столь ценную для неё покупку, чуть не свалилась на пол, но, вовремя подхваченная гуттаперчевым Володей, засияла счастливой улыбкой победительницы.

– Я очень рад видеть русских друзей в своём магазине, – на чистом русском языке вдруг елейным голосом произнёс китаец, – и мне особенно приятно, что среди вас есть человек, так хорошо владеющий китайским языком, поэтому – эти шлёпанцы я с удовольствием дарю вашей оригинальной спутнице.

Я был настолько удивлён, услышав здесь, на далёком Мадагаскаре, русскую речь, да ещё от китайца, что, не веря своим ушам, восхищённо смотрел на него во все глаза. Потом-то Грушин рассказал нам, что привело китайца к такому щедрому поступку. Оказывается, не только знание Грушиным китайского языка, но и то, что он обещал ему разрекламировать его магазин на нашем судне, которое будет стоять здесь на ремонте несколько месяцев, и таким образом он получит от наших матросов значительно большую прибыль, чем от случайных покупателей и уж тем более от продажи этих дешёвых вьетнамок. Сам же китаец рассказал, что в пятидесятых годах учился в институте на геолога в Москве, поэтому так хорошо знает русский язык, а когда в Китае стали бесчинствовать хунвейбины, он тайно уехал оттуда во Францию, а уже потом, за неимением там работы, – во французскую колонию Мадагаскар, где надеется сколотить себе состояние, чтобы затем опять уехать во Францию и открыть свой магазин.

– Почему же вы на свою родину не хотите вернуться, – спросила осчастливленная Окрошкина, – тем более что хунвейбины в Китае давно исчезли, как страшный сон?

– Там и без меня китайцев хватает, – кратко и мудро ответил мадагаскарский китаец.

Оказавшись на улице, мы едва удержали раздухарившуюся от бесплатного приобретения колониальных товаров Руфину продолжать свои боевые действия с местными продавцами.

– Дорогая Руфина, – интеллигентно начал Грушин, – мы сохранили вам полторы тысячи местных франков, и я прошу вас пойти и нам навстречу и отправиться с нами в пивной бар, где мы немного отдохнём и утолим мучающую нас жажду, а заодно обмоем ваши вьетнамки. Кстати, что заставило вас отказаться от приобретения так милых вашему сердцу французских домашних тапочек, или вы решили сэкономить на шлёпанцах?

– Как вам не стыдно, Серафим Всеволодович, упрекать меня в сквалыжничестве! – интеллигентно обиделась Ру-фина. – Я и так вся изнервничалась: в какой магазин ни зайду – везде одинаковая цена – шесть с половиной тысяч франков! Возмутительно! Просто какой-то картельный сговор! Нам-то только по четыре тысячи выдали. Вот и снизошла до полуторатысячных китайских вьетнамок. Спасибо, что вы надоумили меня: теперь я со здешними продавцами по-русски буду торговаться, вдруг кто-то из них тоже у нас учился. «Если уж и придёт счастье, так и на печи найдёт», – процитировала она русскую поговорку, и мы отправились искать пивной бар.

Пивной бар под названием «Таити» мы обнаружили на углу одной из улиц. Это было ветхое одноэтажное здание с громадной пивной кружкой над входом. Внутри работал вентилятор, и его дуновения приятно охлаждали наши разгорячённые тела. Мы устроились в потрёпанных, но всё ещё удобных ротанговых креслах, окруживших перевёрнутую вверх дном и служившую столом большую бочку. Пиво – прямо из холодильника – оказалось настолько холодным, что у меня от первого же глотка заломило зубы и осип голос. После того как мы сиплыми голосами поздравили Руфину с её приобретением, Серафим Всеволодович проникновенным голосом сообщил:

– Завтра воскресенье и сразу же после завтрака намечается автобусная поездка для всех желающих в рыбацкий посёлок Рамена! Там замечательный пляж, который вы все видели с левой стороны при заходе в бухту – сразу от форта. Так что не забудьте захватить с собой маски и трубки для подводного плавания. Я уверен, мои молодые друзья, что там на небольшой глубине мы встретим разнообразный и увлекательный подводный мир. На всякий случай предупреждаю: поездка платная – всего сто восемьдесят франков с человека, так что, делая покупки в магазинах, помните об этом. Руфина, вас это особенно касается, зная ваше упоительное пристрастие к шопингу, я почему-то уверен, что подводное плавание вас не очень увлекает.

– Я на поверхности-то едва держусь, Серафим Всеволодович, даже на спинке моментально с головой в воду погружаюсь, а вы меня ещё под воду в маске хотите запихнуть. Тогда я точно не выплыву. Все подводным миром увлекутся и про меня забудут. Под водой, да ещё в маске я и на помощь-то не смогу позвать. Так камнем на дно и уйду. Так что спасибо за приглашение, я лучше завтра по земной тверди похожу, и сто восемьдесят местных франков мне точно пригодятся.

Поскупился раскошелиться на сто восемьдесят местных франков и палубный матрос Кривоносов. Рано утром, когда группа любителей подводного плавания, в составе двадцати пяти человек, спускалась по трапу, он стоял у борта, скрестив руки на груди, и смотрел вдаль – на радиовышку.

– А вы почему Рамену игнорируете, – прервал я его таинственное молчание, – или какое-то неприятное ясновиденье вас мучает, поэтому радиовышку так пристально рассматриваете?

Он нехотя оторвал взгляд от металлических конструкций, своим нелепым видом искажавших первозданный ландшафт, и взглянул на меня с сожалением и горькой усмешкой, как обычно смотрят отцы на легкомысленных детей, которые в силу своей, не умудрённой житейским опытом, молодости все их наставления пропускают мимо ушей.

– Меня только в морской среде ясновиденья посещают, – сказал Кривоносов, снова устремив свой взор в необъятные дали с торчащими, словно пугало, антеннами, – а на суше я человек с простым мироощущением, да к тому же перегруженный думой о семье, и всю заработанную валюту я потрачу с умом, а не растранжирю на легкомысленные прогулки. А тебе, первачок, я рекомендовал бы остерегаться водной стихии, ибо Нептун тебя где угодно достанет…

Я не дослушал его очередные нравоучения опытного матроса-ясновидца и, не придав особого значения его последним словам и махнув на прощанье рукой, бросился догонять нашу группу, которая уже спустилась по трапу и двигалась по направлению к автобусу, ожидавшему нас у ворот порта. Автобус оказался небольшим, и мы – двадцать пять человек – едва втиснулись в него: идиотская экономия валюты нашим начальством прослеживалась на протяжении всего этого несчастного рейса. Потрескивая и погромыхивая, старенький колониальный автобус, со значительно осевшими рессорами, покатил вдоль бухты – по той самой дороге, которую недавно мы прошли пешком до бухты Бе-де-Франсе.

Как и в прошлый раз, было время отлива; солнце светило вовсю, и белоснежный пляж Рамена, оказавшийся абсолютно пустынным, сиял так, что слепило с непривычки глаза. По какой-то неведомой причине нам запретили брать с собой фотоаппараты, но про этюдник не было сказано ни слова, поэтому я сунул его в рюкзак и, в восторге от увиденного, принялся как заведённый писать один этюд за другим. В городе Диего-Суарес, который хоть и располагался на берегу бухты, купаться было негде: вдоль всего побережья навалены чёрные базальтовые глыбы, а здесь на сотни метров сияет белоснежный коралловый песок, обрамлённый пышным зелёным кустарником и стройными пальмами. Ребята шумной гурьбой ушли далеко вперёд и, оставив одежду в тени громадного раскидистого дерева с крупными, словно лакированными, листьями, надев маски, принялись энергично плавать под водой в поисках кораллов и раковин. Я же продолжал писать этюды до тех пор, пока жаркое тропическое солнце и меня не загнало в воду. Не всегда удавалось, находясь в тени, наслаждаться творчеством, иногда, чтобы написать интересный вид, приходилось какое-то время неподвижно выстаивать десятки минут под жгучими солнечными лучами: кровь закипала в жилах, пот струился по всему телу, голова, даже под бейсболкой, горела огнём, но я не мог остановиться и, словно умалишённый, не отдавая отчёта своим действиям, фанатично делал своё дело. Кроме всего прочего, гуттаперчевый Володя, узнав, что я собираюсь писать этюды, выпросил у меня маску с трубкой, которые я, в свою очередь, позаимствовал у своего шефа Радия Александровича Шубина, оставшегося на судне, поэтому торопиться мне было некуда… Наконец из-под воды появился Володя с парочкой красивых кустиков белых кораллов, и я, с наслаждением погрузившись в прохладную воду, увидел иной мир и почему-то сразу же вспомнил картину Репина «Садко в подводном царстве», правда, русалок здесь не наблюдалось. Подводный ландшафт на первый взгляд казался унылым и однообразным – сплошной песок с кое-где чахлыми водорослями, но, приглядевшись, стал замечать небольших осьминогов и каракатиц, притаившихся среди водорослей в ожидании добычи, которая в виде мелких разноцветных рыбёшек стайками скапливалась в одном месте и мгновенно уплывала прочь, стоило только к ним приблизиться; иногда попадались морские пятиконечные звёзды, будто вырезанные и раскрашенные каким-то искусным мастером и за ненадобностью выброшенные в воду, неподвижно лежащие на дне. Особенно мне приглянулась звезда лазоревого цвета с красными пятнами вдоль лучей, а недалеко от неё я обнаружил тоже красивую зелёную звезду, но уже с оранжевыми пятнами. Насладившись этой невиданной мной красотой, я поплыл на голоса – туда, где росли кораллы и где наши матросы, выражая свой восторг радостными воплями, поставили их добычу на поток. Кто-то из них порекомендовал мне посмотреть кораллы под понтоном, покоившимся на якоре метрах в пятидесяти от берега. Подплыв к нему, я нырнул и на дне обнаружил небольшой обломок коралла. Подобрав его, решил продолжить поиски непосредственно под понтоном и, погрузившись в его тень и медленно плывя, стал внимательно осматривать дно, но, кроме множества двустворчатых моллюсков, обросших зелёными и бурыми водорослями, больше ничего не увидел. Я уже выплывал из-под понтона, как, сделав гребок, разведя руки стороны, почувствовал укол и сразу же возникшую резкую боль в пальцах правой руки. Тут же, обернувшись, увидел довольно крупную, расцвеченную алыми и чёрными поперечными полосами, рыбу-крылатку, расставившую во все стороны свои ядовитые шипы. Разглядывать я её не стал, так как в лёгких кончался воздух, а в правой руке нарастала боль. Выплыв наружу, я увидел, что два пальца уже распухли и из ранок сочится кровь. Когда я вышел на берег, боль уже была нестерпимая. Сдерживая себя, чтобы не стонать, я принялся отсасывать ядовитую кровь, про себя проклиная эту агрессивную крылатку и своё ротозейство, но боль становилась всё сильнее и сильнее. Рядом никого не было: все увлечённо добывали кораллы, словно от этого зависела их дальнейшая жизнь, а вот от чего теперь зависела моя жизнь, ответить я не мог, ибо катался от неимоверной боли по песку, поддерживая раненую руку. Вдруг через прищур глаз я заметил фигуру человека, склонившегося надо мной. Приглядевшись, понял, что это местный рыбак, что-то говорит мне на своём языке и жестами предлагает следовать за ним.

Стиснув зубы, чтобы не стонать, я поднялся и пошёл за ним, почему-то полностью уверенный в том, что он хочет мне помочь. Он привёл меня к своей хижине, как мне показалось, крытой пальмовыми листьями. Мы зашли внутрь, и, усадив меня в ротанговое кресло, хозяин молча взял с полки банку и, сняв крышку, ложкой достал оттуда нечто зелёного цвета и эту мазь обильно нанёс на мои кровоточащие синие и распухшие пальцы, после чего, обернув их листом неизвестного мне растения, куда-то удалился. К моей неописуемой радости, боль стала постепенно стихать, глаза привыкли к полумраку помещения, и я с интересом принялся его разглядывать: у стены с небольшим окном стояла железная печь с двумя конфорками, в углу – широкая лежанка, рядом – стол и несколько стульев, напротив – красивый, но потёртый, видимо доставшийся от французов, платяной шкаф, по стенам всюду полки с кастрюлями, сковородками и банками – чем-то заполненными и пустыми. Минут через пять появился мой спаситель с жёлтым кокосом в руках и с улыбкой протянул его мне. Верхушка ореха была срезана, и я увидел, что он доверху наполнен прозрачной жидкостью, по вкусу напомнившей мне берёзовый сок, но со слабым ореховым привкусом. Я с наслаждением стал пить этот экзотический напиток и вдруг подумал, что я даже не знаю имени этого доброго рыбака, который уже сидел на пороге своего жилища и сосредоточенно занимался починкой зеленовато-голубых сетей. Зная, что почти сто лет Мадагаскар находился под властью французов, я стал усиленно вспоминать свой скудный запас французских слов. «Merci» и некоторые другие обиходные французские слова я знал с детства, благодаря своей бабушке, которая ещё в царской России на каких-то женских курсах выучила этот язык, и я то и дело слышал их от неё. Покончив с кокосом и счастливый от того, что боль прошла, я подошёл к своему спасителю и произнёс без французского грассирования:

– Merci beaucoup![3]3
  Огромное спасибо (фр.).


[Закрыть]

– Mais, je vous en prie[4]4
  Не за что (фр.).


[Закрыть], – улыбнувшись, ответил он и молча указал на обёрнутые листом травмированные пальцы, как бы спрашивая: «Не болит?»

– Bien, merci. Comment vous appelez-vous?[5]5
  Большое спасибо. Как вас зовут? (фр.)


[Закрыть]– вспомнил я бабушкины уроки.

– Je m’appelle Robber Matuba[6]6
  Меня зовут Роббер Матуб (фр.).


[Закрыть].

– Je m’appelle Sergey[7]7
  Меня зовут Сергей (фр.).


[Закрыть], – назвал я ему своё имя в ответ. – Je suis de Russie[8]8
  Я из России (фр.).


[Закрыть].

Я захотел чем-то отблагодарить этого замечательного человека, но у меня ничего не было с собой, кроме этюдника да авторучки в нагрудном кармане. Я протянул ему эту авторучку. Он улыбнулся и покачал головой. Но я не унимался и опять, напрягая память, спросил:

– Aves-vous des enfants?[9]9
  У вас есть дети? (фр.)


[Закрыть]

– Oui, ils encore a l’ecole[10]10
  Да, они учатся в школе (фр.).


[Закрыть], – с гордостью ответил он.

– Parfait![11]11
  Чудесно (фр.).


[Закрыть]– радостно воскликнул я и снова протянул ему авторучку.

Роббер Матуба понял меня, улыбнулся, взял авторучку и сунул её в карман. Затем на пальцах показал мне, чтобы я не снимал повязку ещё полчаса.

– Bien, merci beaucoup, Robber. Au revoir![12]12
  Хорошо, огромное спасибо, Роббер. До свидания (фр.).


[Закрыть]– сказал я и вдогонку услышал:

– Bon voyage, Sergey![13]13
  Счастливого пути, Сергей (фр.).


[Закрыть]

Я помахал в ответ ему рукой и пошёл на голоса.

Работа шла вовсю, уже обгоревшие на безжалостном тропическом солнце тела добытчиков кораллов то появлялись на поверхности, то исчезали. Трубки, зажатые в их крепких зубах, постоянно издавали сиплые звуки и выплёвывали солёные брызги. На берегу лежали кучи добытых кораллов, распространяя сладковатый тошнотворный запах умирающих морских существ. В тени, поблёскивая очками, сидел Грушин и с неподдельным ужасом наблюдал за происходящим. Рядом с ним лежал небольшой кустик белого коралла.

– Сергей, – заметив меня, воскликнул он, – где вы пропадали? Я уж хотел пойти вас искать. Подумал, что с вами что-то случилось. Видите, что здесь происходит? Какое-то безумство! Я им с самого начала объяснил, что этим кораллам уже более ста лет и растут они очень медленно. Ну взяли бы по небольшому кустику на память – и всё, а они словно с цепи сорвались. Обезумели совсем.

Один мне говорит: «Раз рейс сорвался и мы ничего не заработали, так хоть на этом какие-то деньги сделаем. Дома толкнём их по хорошей цене».

– Я их понимаю, Серафим Всеволодович. Им же семьи надо кормить.

– Да и я понимаю, но пожар-то кто устроил? А бедные кораллы, видите ли, должны за них отдуваться. Потом, после ремонта экспедиция снова состоится, да и за этот рейс им что-то должны выплатить. – Перехватив мой взгляд на кустик коралла, Грушин пояснил: – Этот им не подошёл – слишком мал показался. Вот я и взял его. Всё равно он пропал бы.

Наше пребывание в этом райском уголке подходило к концу. Я снял усохший лист и, к своей радости, обнаружил, что пальцы почти приобрели свою обычную форму, а в местах уколов виднелись только чёрные точки – следы от ядовитых плавников рыбы-крылатки… Ровно в полдень, оставив после себя истоптанный песок с обломками кораллов, мы побрели, нагруженные тяжёлыми сумками и распространяя вокруг себя омерзительный запах умирающих кораллов, к автобусу: мимо рыбацких хижин, шелестящих под морским бризом стройных кокосовых пальм, сохнущих на заборах сетей, разноцветных рыбацких лодок, вытащенных далеко на берег по случаю начинающегося прилива. Примерно через час все наши варварские бесчинства смоет надвигающейся водой, словно ничего и не было. Останется только узкая полоска белоснежного кораллового песка. Я с сожалением покидал Рамену: «Прощай, райский уголок, прощай, добрый самаритянин Роббер Матуба – пусть твои дети вырастут такими же, как ты: благородными и отзывчивыми на чужую боль людьми. Только в таком первозданном райском красивом месте, где человек сливается с природой в единое целое, могут сохраняться самые ценные его качества – любовь, доброта и чистота души» – так думал я, когда старенький, сохранившийся ещё с колониальных времен, автобус, дребезжа и сотрясаясь, повёз нашу гоп-компанию в порт.

Вечером весь экипаж судна праздновал День рыбака, который, как сказал мне на следующий день морской пророк Кривоносов, «прошёл ещё по-божески». Во всю ширь он развернулся после ужина. Правда, начала я его не видел, ибо вся научная группа и часть траловой команды во главе со старшим трал-мастером Ромашкиным, который притащил с собой две бутылки водки, бережно сохранённые специально к этому дню, собрались в нашей ихтиологической лаборатории. Этих бутылок хватило на два тоста, а потом в ход пошёл разбавленный спирт-ректификат. Вскоре лица у всех раскраснелись, развязался язык: принялись вспоминать всевозможные морские байки, а потом все запели шумные песни, диапазон которых простирался от песен на стихи Сергея Есенина до тюремной лирики. На шумок забежал разрумянившийся, уже основательно нагрузившийся местный пиит и по совместительству старший помощник капитана и, прочитав очередное стихотворение, что-то вроде: «Я себя под Ленина чищу…», выпил гостеприимно преподнесённый ему фужерчик спирта, после чего полез со всеми целоваться. Покончив с поцелуями, он ещё больше расчувствовался и принялся рассказывать, как в молодости ловил преступников, а некоторых ему даже приходилось расстреливать, чтобы «очистить советскую власть от чуждого ей элемента». Трудно было понять, врёт он «по пьяной лавочке» или ему всё это пригрезилось в долгих морских экспедициях, но в настоящее время он производил впечатление полностью лишённого здравомыслия человека. Вскоре его позвали, и с обещанием, что на днях прочитает по спикеру новое патриотическое стихотворение, покачиваясь, он ушёл на зов. Вслед за ним направился в гальюн старший трал-мастер Ромашкин, но, пробираясь по полутёмным коридорам, споткнулся о чьё-то распростёртое тело и свалился на пол, да так и остался бы лежать, если бы не бдительные товарищи, обеспокоенные его затянувшимся отсутствием. Они не раздумывая бросились на поиски – отыскали безвольно лежащего Ромашкина, помогли ему подняться и довели до гальюна, где облегчившись, он вернулся назад и сплясал «Русскую», а потом, как и полагается в таких случаях, – «Цыганочку». Что там говорить: праздник удался на славу. В приподнятом настроении, в первом часу ночи, мы разбрелись по каютам.

А на палубе в это время едва державшийся на ногах, с невероятным трудом разбуженный капитаном, первый помощник, почему-то за уши, поднимал бесчувственное тело старшего помощника – с повязкой на руке, которая говорила о том, что тот должен бдительно нести вахту, а вместо этого, по случаю праздника, легкомысленно довёл себя до бессознательного состояния, и теперь первый помощник должен был как-то исхитриться, чтобы доставить его в каюту. По дороге, волоча в темноте обездвиженного спиртными напитками боевого пиита, он споткнулся о другое тело и упал навзничь, неосознанно выпустив из рук старпома. Пока он поднимался, преодолевая необузданное желание тут и заснуть, оставив старпома в покое, потревоженное тело, на котором он елозил, взбрыкивая ногами и таким манером пытаясь принять вертикальное положение, выказало своё крайнее недовольство подобным грубым и агрессивным посягательством на свой личный покой и, обложив нашего героя трёхэтажным матом, что есть силы двинуло его кулаком по затылку. Оскорблённый столь дерзким несоблюдением субординации, первый помощник капитана решил на обратном пути более внимательно рассмотреть и узнать матерщинника-драчуна, чтобы в дальнейшем объявить ему выговор или лишить увольнения на мадагаскарский берег, и… «сделал непростительную ошибку», так как, вернувшись после благополучной доставки по назначению упившегося старпома, обнаружил, что тела на месте не оказалось… Где-то в каютах орали песни, где-то ругались, где-то дрались; на палубе вовсю веселились и плясали под гармошку. На мостике стоял абсолютно трезвый капитан и, в позе Наполеона, скрестив на груди руки и выпятив живот, внимательно наблюдал за происходящим, определяя на глаз степень опьянения команды… Проснувшись в половине пятого утра, я ещё слышал, как кто-то из команды громкими и пьяными голосами выяснял отношения…

На завтрак пришли всего несколько человек, а в обед у поварихи осталось тридцать две котлеты, о чём перед ужином по спикеру поведал трезвеющему экипажу осипшим голосом старший помощник, перед этим извинившись, что сегодня, по ряду причин, не сможет порадовать экипаж своим новым стихотворением.

Наконец-то фирма «Секрен» сообщила, что ремонт судна продлится около пяти месяцев, о чём мы тут же написали в радиограмме нашему начальству в Москву, надеясь, что уж теперь-то нам установят точную дату вылета домой. Вместо этого мы получаем странный ответ, в котором нас поздравляют с праздником, Днём рыбака, желают успехов в работе и счастья в личной жизни, а также успешного завершения рейса на благо нашей Родины. Такое оригинальное послание – за подписью директора института – привело в изумление начальника экспедиции Шубина и опять вселило в него надежду, что в Москве каким-то образом изыскали возможность продолжить дальнейшие научные исследования в этом районе.

Кстати, насчёт прошедшего праздника: насмотревшись на пьяный разгул команды в День рыбака, капитан ничего умнее не придумал, как запретить увольнения на берег, кроме субботы и воскресенья, что, естественно, вызвало волнение и недовольный ропот среди «науч-ников», но Радий Александрович напомнил ему, что во французском госпитале лечится наш сотрудник Эльза Ивановна, которую мы должны всячески поддерживать и своими постоянными посещениями создавать у неё оптимистическое настроение и веру в её скорейшее выздоровление, поэтому к научной группе этот запрет не должен относиться. К нашей радости, капитан согласился с его доводами, и в будни, после посещения больной, которой на днях французские хирурги успешно сшили ахиллово сухожилие, и она, со счастливым лицом, лёжа на белоснежных простынях, демонстрировала нам забинтованную ногу, мы продолжили исследовать окрестности Диего-Суареса.

Утром следующего дня, убедившись, что нога Эльзы Ивановны всё так же забинтована и не причиняет ей особенных неудобств, мы пожелали ей скорейшего выздоровления и, оставив связку жёлтых бананов, отправились на поиски, по словам Грушина, «колоритного местного базара», о котором он накануне узнал от одного из наших матросов.

– А вам, Сергей, как будущему художнику, необходимо увидеть это красочное действо. Кроме того, там мы сможем наглядно познакомиться с местным бытом и традициями, ибо питание является немаловажным фактором в культурном развитии любого народа.

Кто бы спорил! И мы отправились в путь, выйдя на улицу, которая, видимо, являлась главной, так как выглядела не только более ухоженной, но была шире и длиннее всех остальных улиц. Во всех её домах первый этаж отводился под небольшой ресторан, лавку или магазин: для сувениров или продуктов питания, а иногда и того и другого вместе. Но несмотря на обилие лавочек и магазинов, к нашему удивлению, она в любое время дня выглядела малолюдной, в то время как на боковых небольших и узких улочках жизнь кипела вовсю: женщины в цветастых нарядах с поклажей на головах – будь то корзина с фруктами или овощами, громадный тюк или бидон с молоком зебу – грациозно и легко, словно их груз ничего не весил, шли, непринуждённо переговариваясь друг с другом; по мостовым, погромыхивая, не спеша катили двухколёсные повозки, на которых восседали более чем скромно одетые мужчины, подгоняя вожжами запряжённых в них олимпийски спокойных зебу; всюду носились улыбчивые и любознательные ребятишки, играя в свои игры или вертясь перед объективами фотоаппаратов, так же, как это было в бухте Бе-де-Франсе, гримасничали и принимали замысловатые позы, если замечали, что их фотографируют.