Текст книги "Доброволец. Запах грядущей войны"

Глава 3

«– …Где я?

– В Монте-Карло.

– Все-таки где я?

– Вы в тюрьме, товарищ…»[57]57
  Диалог из к/ф «Мы из джаза», режиссер К. Шахназаров.


[Закрыть]

Ну, тюрьма не тюрьма, а по мрачности эта каменюка точно не уступит одесской кутузке. Больше похожа она на средневековый замок. Пристань с двумя лестничными спусками ведет к массивным дубовым обшитым железом воротам. Кругом много факелов, есть фонари. У ворот встречает нас «торжественный эскорт» в виде часовых, а дальше мне почему-то начинает приходить на ум сравнение со злоключениями в германском плену у городка Нейсее покойного Николая Петровича Орлова. «Оставь надежду, всяк сюда входящий»…

Э, нет! Отставить неуместные пораженческие сравнения! Все будет нормально!..

Едва вошли в ворота, как Тимофеев куда-то исчез, а меня повели вверх по лестницам два крепких, подтянутых молодца с каменными, абсолютно непроницаемыми лицами. Спрашиваю их: «Куда ведете?» В ответ – молчание. Вот ведь бульдоги немые. Ладно. Посмотрим, чем закончится нежданное путешествие.

Останавливаемся перед высокой деревянной двустворчатой дверью с медной табличкой «7824». Ну и что означает этот номер? Ответа нет…

За дверью небольшая приемная. За массивным столом сидит человек в жандармском синем мундире с эполетами и аксельбантом. Наверное, дежурный офицер.

– Простите, я… – единственное, что успеваю сказать еще до того, как один из «бульдогов» густо пробасил:

– Форточник.

– Форточник? – переспросил дежурный и, дождавшись утвердительного ответа, быстро встал из-за стола и скрылся за еще одной дверью, попросив немного подождать.

Какой я вам к черту форточник?! Я, может быть, и склонен к авантюризму и жажде приключений, но чтобы скатиться до такой банальщины, как квартирные кражи. Низко, безвкусно и… трусливо. Нет уж, господа полицейские. Дело на меня вы не сошьете за неимением улик. Телом Леромонтова М. Ю. управляю, это верно, но чтобы воровать…

Стоп! Погодите! Форточник?! Уж не про контору ли Садовского речь идет?!

Дежурный отсутствовал секунд тридцать, но какие это были секунды. Необычайно тягучие, долгие, нудные. За это время я успел детально рассмотреть стоящую на столе красивую серебряную чернильницу с львиными лапами, подсвечники на стенах. Но вот дверь открылась, дежурный вернулся к столу:

– Господин Лермонтов, прошу пройти, – худая рука указала на дверь. – Вас ждут.

Вхожу и вижу еще один стол с бумагами. Ох, что-то мне все это сильно напоминает.

– Присаживайтесь, – коротко, в чем-то даже равнодушно бросил владелец стола, завязав папку шнуром и положив ее в выдвижной ящик. Держась пальцами за ручку, он застыл на несколько мгновений, словно давая себя рассмотреть. С виду лет пятидесяти, среднего роста, плотный. Седые волосы торчат бобриком. Небольшие усы с бородкой, спокойные, немного сонные глаза. Ничего примечательного. Обычная среднестатистическая внешность офисного работника. Я сажусь напротив него и… начинаю злиться! И есть от чего!

– Слушайте, я не узнаю вас в гриме. Кто вы такой? – спросил меня «офисник». – Сергей Бондарчук? Нет. Юрий Никулин?[58]58
  Фраза из к/ф «Иван Васильевич меняет профессию», режиссер Л. Гайдай.


[Закрыть]

– Иннокентий Смоктуновский, – мгновенно и автоматически перебил я его.

– Отлично. Значит, я не ошибся. Тест вами пройден и осталось только уладить формальности.

А ведь найти вас, Михаил Иванович, оказалось весьма непросто. Удивительное стечение обстоятельств помогло…

Да не смотрите вы на меня так. Я сейчас вам кое-что расскажу.

– Я предельно внимателен!

– Злитесь? Так это зря. Вам еще повезло, что вырвались из ловушки. Однако начну с начала и по существу. Зовут меня Александр Степанович Петров. Прихожусь внуком уже хорошо известному вам профессору Штерну…

Знаю, о чем сейчас думает: «Так вот ты какой, хронопленник-вредитель».

– На самом деле все обстоит не столь просто и однозначно, как кажется на первый взгляд. Уж вы мне поверьте.

– Поверить тому, кто с легкостью готов был убить родного деда ради научной славы?

– Он вам и эту лапшу на уши успел повесить. Что ж – вполне в его духе. Вот только правда гораздо более прозаична и сурова. Сейчас вы ее узнаете…

* * *

Спустя минут десять навязчивое чувство дежавю окончательно меня покинуло, и на смену ему пришло сомнение. Кому верить? Этому внуку Штерна, выпрыгнувшему на моем пути, как черт из табакерки? Что говорит он? Пожар в лаборатории – дело рук самого профессора. Но как? Очень просто. Были у Егора Ильича «подозрительные» родственники в Германии, а тут война. До этого от ареста профессор благополучно уходил, но все же приказ сверху на него однажды пришел. И Штерн, видимо, почувствовав приближение опасности, решил действовать по принципу «не доставайся же ты никому!». Внук пытался помешать уничтожению «Сферы» и научных материалов, но в итоге вместе с дедушкой стал пленником петли времени. Впрочем, как вы уже знаете, на пожаре их противостояние не прекратилось, и если верить Петрову, то еще неизвестно, кто именно в этой нескончаемой партии злой гений, а кто справедливый созидатель.

– …Вот вы думаете, что я чудовище, – говорил Петров, – что императоров, министров и прочих ни в чем не повинных людей убиваю направо и налево. Что историю ломаю и крою, как мне вздумается. А на самом деле и вы, и Бакунины, и Садовский с прочими форточниками были вырваны из своего времени и реальности исключительно благодаря стараниям моего беспокойного дедушки. Берсерки Нафферта и помощь Германии оружием из будущего тоже дело рук старого безумца. И лично вы для него всего лишь пешка. Правда, пешка не простая, а по чьей-то неведомой воле неожиданно получившая возможности ферзя.

– Не слишком-то удачное сравнение.

– Напротив. Очень даже удачное. Маразматик действительно решил, что он играет в шахматы. Притом сам с собой. Вот только мне пришлось вмешаться в игру, конечный итог которой, по мнению товарища Штерна, заключается вовсе не в вашем благополучном возвращении домой и установлении вселенского баланса.

– А в чем тогда? В дисбалансе?

– Именно.

Вы уже знаете, что реальностей во вселенной много. Так вот мой дедушка намерен все эти реальности уничтожить, соединив в одну-единственную. К сожалению, уже есть предварительные итоги этой его работы. Та реальность, где вы были Мишкой Власовым, исчезла в ядерном огне Третьей мировой. Очередь за следующими…

– А вы, значит, спаситель миров?

– Не иронизируйте. Мне с трудом удалось вычислить ваше местонахождение и принять некоторые меры для того, чтобы дать шанс этому времени и этой реальности уцелеть.

– Так это по вашей вине я безвольно был заключен в теле поэта Михаила Юрьевича Лермонтова?! – Мои кулаки сжались, но Петров даже бровью не повел.

– Да. По моей. Ничего не поделаешь. Вынужденная необходимость. Мне пришлось резко пресечь еще один опасный ход дедушки. Кстати, знаете, что именно вы должны были сделать ТУТ ради возвращения домой?

– Нет.

– Так я вам покажу. Прикоснитесь вот сюда, – на стол лег рваный клочок ткани, перепачканной чем-то бурым. Прикасаюсь к нему и… словно проваливаюсь в очередное лермонтовское сновидение-воспоминание. Я увидел будни Московского университетского благородного пансиона. По виду так самая обычная школа, в которой подходит к концу перемена после очередного урока. Длинный коридор гудит от беготни и криков. Всюду снуют, возвращаясь в классы, запыхавшиеся оболтусы в синих сюртуках со стоячими малиновыми воротниками и синими же брюками. Хочет вернуться в свой шестой класс и Миша Лермонтов, но вдруг его словно что-то толкнуло изнутри. Юноша нехотя поворачивает голову и видит… императора. Будто великан, одетый в белый кавалергардский мундир, тот молча и твердо шагает по коридору. Царственный взор наполнен гневом – бардак же кругом. Император идет, Миша стоит, а Костя Булгаков у дверей пятого класса вытянулся по швам и звонко гаркнул:

«– Здравия желаю, ваше императорское величество!..»

И тишина в ответ. Коридор девственно пуст, император вошел в пятый, Лермонтов – в шестой. Там надзиратель протирает аспидную доску, ожидая Перевощикова. Вот-вот должен начаться урок математики. Эх, не знает надзиратель, что в это самое время творится за дверью. Сам император нагрянул в пансион неожиданно с инспекцией, и итоги ее пока неутешительны. В вестибюле всего лишь один полуглухой старик-сторож, на лестницах и в залах ни одного надзирателя. Про коридоры вообще говорить не приходится – сплошной мрак. Императорский вердикт: «Сие не пансион для детей дворянских, а базар толкучий! Порядка нет! Учителя – требовательности не проявляют! Воспитанники благонравия лишены! Все крайне плохо-с!»

И вот теперь пансионер Миша Лермонтов, не отрываясь, смотрит на входную дверь. Сейчас она откроется, и в класс войдет император. И эти секунды ожидания подобны пытке. Все тело юноши как будто напряжено, а правая рука не выпускает гусиного пера… Что-то оно тяжелее обычного. А может, тяжесть от нервного напряжения?..

Наконец император показался. Михаил весь сжимается, словно готовясь к прыжку, внимательно ловит каждое монаршее слово:

«– Немедленно… собрать всех воспитанников в актовом зале!» – задыхаясь от ярости, проговорил Николай, наступая на надзирателя, уронившего тряпку на пол. Надзиратель от страха и высочайшего наезда аж посинел, втянул голову в свой высокий воротник и промямлил:

«– С-с-лушаюсь… ва-ш-ш-ш…»

Договорить он не успел. Немыслимо быстрым, сильным, многократно отточенным движением Миша Лермонтов вдруг метнул перо. Словно смертоносный дротик, оно глубоко вонзилось в горло Николаю. Брызнула кровь, император пошатнулся, в коридоре зашумело, в дверях показались испуганные физиономии директора Курбатова, инспектора Павлова и его помощника Светлова. Чиновничий испуг сменился ужасом, когда они увидели медленно, страшно медленно оседавшего на пол императора, чей белый мундир уже пропитался кровью…

Рывок! Я снова в кабинете. Руку словно обожгло. Петров с будничным видом прячет ткань в ящик.

– Видели? – произнес он с ледяным спокойствием.

– Да и…

– И это лишь вершина айсберга, а вот что скрывается под водой, я вам сейчас поведаю. Уверяю, что вопросы отпадут сами собой.

Глава 4

«…На другое утро Лермонтов, входя в комнату, в которой я со Столыпиным сидели уже за самоваром, обратился к последнему, сказал: «Послушай, Столыпин, а ведь теперь в Пятигорске хорошо, там Верзилины (он назвал несколько имен); поедем в Пятигорск». Столыпин отвечал, что это невозможно. «Почему? – быстро спросил Лермонтов. – Там комендант старый Ильяшенков, и являться к нему нам ничего, ничего не мешает. Решайся, Столыпин, едем в Пятигорск». С этими словами Лермонтов вышел из комнаты. На дворе лил проливной дождь… Столыпин сидел, задумавшись. «Ну что, – спросил я его, – решайтесь, капитан?» – «Помилуйте, как нам ехать в Пятигорск, ведь мне поручено везти его в отряд…» Дверь отворилась, быстро вошел Лермонтов, сел к столу и, обратясь к Столыпину, произнес повелительным тоном: «Столыпин, едем в Пятигорск!» С этими словами вынул из кармана кошелек с деньгами, взял из него монету и сказал: «Вот послушай, бросаю полтинник, если упадет кверху орлом – едем в отряд; если решкой – едем в Пятигорск. Согласен?» Столыпин молча кивнул головой. Полтинник был брошен и к нашим ногам упал орлом вверх. Лермонтов вздохнул и недовольно проворчал: «В отряд…» – Лошади были поданы…»

У меня в руках рукописные строки на испачканных чернилами, покрытых рисунками листах, хранящихся в архивах всесильного Третьего Отделения. Автор – отставной корнет Борисоглебского уланского полка Петр Магденко. В тысяча восемьсот сорок первом году ехал в Пятигорск в собственной четырехместной коляске с поваром и лакеем и стал свидетелем и участником судьбоносного для Лермонтова поступка. Разница заключается лишь в том, что в «моей реальности» полтинник упал вверх решкой, отправив поэта к месту его будущей дуэли и гибели. Здесь наоборот. Здесь судьба иная. Здесь Лермонтов миновал дуэльной пули, остался жив, рубился и уцелел в Ичкеринском сражении и Даргинском походе[59]59
  Ичкеринское сражение (май-июнь 1842 года), Даргинский поход (май-июль 1845 года) – военные операции, ставшие частью Кавказской войны (1817–1864).


[Закрыть], затем вновь перешел в гусары, воевал в Венгрии, вышел в отставку. Знал ли он, догадывался ли, какие еще замысловатые жизненные выверты ждут его впереди?

Теперь ему уже неважно. А вот мне важно. Тем более теперь, когда благодаря объяснениям Петрова я наконец-то въехал в суть происходящего.

Начну по порядку.

Пункт первый. Реальность, где юный Лермонтов по заказу Штерна пером-дротиком убил императора Николая, сгинула по вполне понятным причинам.

Пункт второй. Реальность, где уже я рукой Лермонтова и по заданию Штерна должен был вновь убить монарха, но не убил (благодаря вмешательству Петрова), а сам поэт остался жив, спасена, но все еще находится под угрозой уничтожения. Почему? А вот почему.

Пункт третий. Обломавшись с вариантом «Киллер Крынников», старый безумец пустил в ход вариант «напущу в николаевское время других гостей из будущего, пущай развлекаются».

А дальше снова продолжается шахматная партия. Штерн делает ход – вытаскивает из Второй мировой британский эсминец «Акаста» (фашистская шлюпка с МР-40, гранатами и прочим тоже его рук дело) и топит «Палладу» со мной на борту. Петров отвечает «Щукой» и моим спасением с освобождением. «Нормальный» ход истории пока восстановлен, а мне, собственно, предлагается два варианта дальнейших действий. Первый – поверить Петрову и, выполнив уже его задание здесь, в этой реальности и времени, гарантированно вернуться наконец-то домой. Второй – продолжать прежнее «сотрудничество» со Штерном, чего Петров делать категорически не советует.

– Я вас, конечно, отпущу, но знайте: вы в опасности. Штерн не отступится от намеченного. Вы ему теперь не нужны и даже опасны. Он попытается убрать вас с доски и зашвырнет ну очень далеко и очень надолго. Например, в первобытную эпоху.

Поймите простую вещь. Я ваш единственный шанс на гарантированное возвращение домой. Мне известна прямая дорога туда. Помогите мне, и вернетесь…

Я задумался. Верить или нет? С одной нехорошей стороны себя Петров уже показал еще в Первой мировой. С другой – выбор у меня невелик.

И к тому же покоя не дают слова о «зашвырнет ну очень далеко и очень надолго». Кто его знает. Вдруг и вправду все так? Не очень бы хотелось вместе с кроманьонцами из племени ням-ням на мамонта охотиться или воевать с неандертальцами из племен ахи-трахи.

Черт с вами, господин Петров. Может, вы и правы, раз пистолетом в меня не тычете, а откровенничаете и отпускаете. Давайте попробуем сотрудничать. Вот только сперва детали сотрудничества уточню:

– И что от меня требуется?

– Сущая безделица. Помочь выиграть очередную, не слишком удачно сложившуюся для России войну и подарить этому миру иное будущее…

– Кстати о будущем. Случайно не знаете, где теперь Бакунины и умельцы из «Форточки»?

– Увы, но они пока никак себя тут не проявили. Следов не вижу. Возможно, угодили в другие времена и реальности.

– Жаль. От Бакуниных только вред, а вот с «форточниками» мне работать было бы легче.

– К сожалению, ничем не могу помочь…

Ладно. Нет так нет.

Снова спрашиваю о «Щуке»… Интере-е-есно. У ее экипажа оказывается тоже своя история. Петров, когда их из сорок второго вырвал, тут же кое-что о будущем поведал и обещал назад вернуть так сказать «с полным комплектом инсайдерской информации о дальнейшем ходе Великой Отечественной и всей Второй мировой».

А может, и не только ее. Сейчас «Щука» выполняет очередное военное задание, а я слушаю новые объяснения Петрова, просматривая содержимое увесистой папки.

Старояз по-прежнему не замечаю – привык.

* * *

«Тульскому оружейному заводу:

Ружей нарезных ……… 27 330 по 9 руб. 19 коп.

Пульных форм ……… 285„ 23„ —„

Ружей гладкоствольных драгунских …………… 4000„ 6„ 70„

Ижевскому оружейному заводу…

С. н.: Т. о. з. – 61 662 кремневых ружья для ополчения;

Ижевскому оружейному заводу – гладкоствольных 6000…»

Смотрю на цифры, слова, а у самого в голове почему-то всплывают рассуждения Гришки Попова о причинах поражения Наполеона в войне с нами:

«– Все уже имело место быть задолго до маленького Корсиканца. Отец истории Геродот рассказывал о том, как в пятьсот двенадцатом году до Рождества Христова персидский царь Дарий отправился воевать со скифами. В своей громадной империи от Индии до Греции Дарий собрал семисоттысячное войско, какого не видывал древний мир. Пройдя через Босфор, он покорил Македонию и Фракию, переправился через Дунай и вторгся в скифские владения.

Однако скифы – народ воинственный, смелый и смекалистый. В открытый бой ввязываться не стали. У персов ведь воинов – тьма-тьмущая, оружие железное. Что против этого могут скифы? И войска меньше, и на стрелах с копьями костяные и бронзовые наконечники. Особо не повоюешь, когда такая диспропорция. Зато скифы умели другое – скакать на лошадях, метко стрелять из лука с седла, ловко метать дротики. И решили скифы так: отступим вместе с семьями нашими, кибитками, стадами скота и отарами овец, будем колодцы засыпать, траву выжигать. Решили – и сделали. Переплыли скифы через Дон, начали подниматься по Волге. Дарий со своими войсками так и не смог их догнать, а его персов в это время жажда и голод стали мучить. Короче, падеж персидских воинов, таяние армии и прочие беды походные.

Тогда Дарий дипломатию подключил, наказав своему послу сказать скифскому царю: «Зачем убегаешь? Если считаешь себя сильнее, то сражайся со мной. Если слабее, то покорись, приди ко мне с землею и водою в руках».

– И что на это скифский царь ответил?

– А вот что: «Из страха я не убегал никогда и ни от кого. Я и теперь веду такую же жизнь, какую всегда вел, и от тебя вовсе не убегаю. В нашей стране нет ни городов, ни садов, ни полей. Поэтому нам нечего опасаться, что наше достояние будет покорено и опустошено кем-нибудь. Нам защищать-то нечего. Мы ведь в любом месте живем одним и тем же способом. Где мы, там и наша родина. Значит, нам и нечего торопиться, чтобы вступать с тобою в бой. А коль ты сам хочешь сражаться, отыщи гробницы наших предков – тогда ты узнаешь, как мы за них постоим! Вместо воды и земли я пошлю тебе другие дары. А за то, что ты называешь себя моим владыкой, я еще расплачусь с тобой».

Вот так и родилась стратегия, известная, как «скифский метод»…»

Ох, Гришка, Гришка. Не та нынче ситуация. Не та. Одним отступлением и выжиганием войну никогда не выиграешь. Потому и смотрю я на эти по-бухгалтерски сухие строки. Но иначе никак. Предстоящую войну выиграет тот, кто не только сражается, но и заботится о соблюдении определенных преимуществ. А война близка. Даже здесь, в холодном ноябрьском кронштадтском воздухе, она ощущается. И война эта станет своеобразной репетицией двух предстоящих мировых войн, случившихся уже в двадцатом веке. Среди иностранных историков она называется Восточной, но у нас закрепилось другое ее название – Крымская. Вот с ней-то мне и предстоит иметь дело.

Глава 5

«Крымская (Восточная) война 1853–1856 гг. Война России с коалицией стран в составе Англии, Франции, Турции и Сардинии. Предлогом для начала войны стал спор католиков и православных за обладание Святыми местами: городами Иерусалим и Вифлеем, находившимися тогда на территории мусульманской Турции…

Военные действия проходили одновременно на Дунае, Кавказе, в Крыму. Флоты воюющих держав сражались на Черном, Балтийском, Белом, Баренцевом морях, на Тихом океане…

Война стала тяжелым испытанием для всех ее участников. Еще в конце 1854 года были начаты переговоры в Вене. Союзники потребовали от России одобрения четырех пунктов: ей запрещалось держать военный флот и военно-морские базы на Черном море, она должна была отказаться от протектората над Молдавией и Валахией, оставить свои притязания на покровительство православным подданным Турции, отказаться от свободного плавания по Дунаю. Несмотря на давление Австрии, с декабря 1854 года объявившей о союзе с Англией и Францией, Россия объявила требования неприемлемыми и в начале 1855 года прервала переговоры…

С конца 1855 года переговоры в Вене возобновились. Под угрозой вступления в войну Австрии и Швеции и в связи с общей обстановкой Россия вынуждена была пойти на уступки. 18 марта 1856 года был подписан Парижский мирный договор.

Чем хороши энциклопедии для будущего студента? Своей краткостью. Если нужно студенту подготовиться к сдаче вступительного экзамена по истории, то бери тогда толстую книжищу, выписывай нужное, запасайся шпорами и…

Однако если вы уже давно не студент, а взрослый зрелый дяденька, то одной энциклопедией не обойтись. Копнуть поглубже при подготовке тематической газетной статьи «165-летие Крымской войны» для рубрики «Страницы истории» может помочь очень кстати нагрянувший в гости через скайп Гришка Попов. Этот сразу в саму суть зрит:

«– …С чего началась Крымская? Извольте. Предыстория. Первого июня тысяча восемьсот сорок четвертого года. Лондон. Император Всероссийский Николай Первый пребывает там с визитом, и вот уже тогдашний британский премьер Роберт Пиль в беседе с ним тет-а-тет слышит следующее: «Турция умирает. Она должна умереть, и она умрет. Это будет моментом критическим. Я предвижу, что мне придется заставить маршировать мои армии». Пиль в смятении, Пиль просит Николая отойти подальше от окон, ведь на улице могут услышать посторонние. Николай от окон, конечно, отошел, но вот от своих слов ни на йоту не отступил: «Если оттоманский престол падет не по собственной вине, я никогда не допущу, чтобы Константинополь оказался в руках Британии или Франции». Что это? Вызов британскому империализму? Вполне. Премьер и император жмут друг другу руки, договариваются, что в случае распада Турции Британия и Россия совместно обсудят ее раздел, но документы и прочие сопутствующие бумаги не подписаны. Государь верил в джентльменское соглашение. И напрасно. Едва отплыл он из Лондона, а бритые уже шхуну с несколькими пудами пороха на борту приготовили – подарок на Кавказ для немирных горцев.

А меж тем в воздухе витает, витает, витает вечное наше стремление завладеть Проливами и навсегда решить пресловутый восточный вопрос.

– Зачем они нам вообще были нужны?

– Тут кроме мнения Николая о предстоящей и скорейшей кончине «больного человека Европы»[60]60
  Именно так называли тогда Османскую империю, действительно вступившую в эру своего заката, но все же сохранившую свою государственность на протяжении всего XIX века и первых двух десятилетий XX (до 1923 года).


[Закрыть] добавилось еще две причины.

Для начала экономика. К тридцатым годам девятнадцатого века мы вывозили через Балтику и Белое море почти два миллиона четвертей зерна, а через Азовское и Черное моря всего восемьсот шестьдесят восемь тысяч четвертей. Это примерно тридцать процентов от всего экспорта. Двадцать лет прошло с той поры, и цифры поменялись кардинально. Только с пятьдесят первого по пятьдесят третий годы наш экспорт зерна через Черное море приблизился к отметке почти в пять миллионов – это шестьдесят четыре с половиной процентов всего российского экспорта. Сам понимаешь, какую важность при такой торговой специфике для нас приобретают Проливы.

Ну и кроме всего мною вышесказанного прибавь военную выгоду. Допустим, Черное море полностью станет нашим внутренним по типу Каспийского. Как и Проливы. Об этом, кстати, еще в ноябре сорок девятого Николаю писал и сын Константин…»[61]61
  15 ноября 1849 года второй сын императора Николая I великий князь Константин Николаевич подал на высочайшее имя записку «Предложение атаки Царь-града с моря», в которой рассуждал по поводу возможности или невозможности захвата Проливов. План был подготовлен командующим Черноморским флотом адмиралом М. П. Лазаревым и с поправками принят Морским штабом Российской империи. В записке говорилось, что в случае войны с Турцией атака Проливов и Константинополя является кратчайшим путем к скорой победе. Ввиду опасности и сложности исполнения план был отложен.


[Закрыть]

Дальше Гришка вскочил и, порывшись в своих бумагах, извлек три листа с печатным текстом. Даже сейчас помню отдельные абзацы:

«В случае войны с Оттоманскою Портою есть средство окончить кампанию в кратчайшее время с меньшим кровопролитием, это есть атака и взятие Константинополя с моря. Это предприятие опасное, трудное, но которое при наших средствах не должно и не может не удастся. Можно при этом потерять корабля три-четыре, много крови прольется в короткое время, но все-таки не столько, как в сухопутной двухлетней или даже годовой кампании, в которой войско более страдает от трудностей пути, лихорадок и чумы, чем от самого неприятеля…

Передовым предполагаю поставить один из ста пушечных кораблей, потому что они более других могут вынести, и при том их залпы действительны и облегчат работу остальным. Пароходы должны держаться так, чтобы всегда быть готовыми подать помощь обитому кораблю…

С ранним утром флот отправится под всеми возможными парусами напролом. При приближении его откроют пальбу три первые батареи европейской и азиатский Фанараки и Папас-Бурну…»

Не менее жарко Гришка рассуждал и об итогах Крымской:

«– …О том, кто кого победил, споров много. Часто слышу, что для нас закончилось все не очень хорошо из-за общей обстановки. Сражалась, мол, Россия практически одна со всем миром – вот и не смогла победить. С этим утверждением трудно не согласиться. Тут против нас действительно выступала целая свора. И извечные враги британцы, полностью подмявшие под себя Турцию[62]62
  В 1838 году Великобритания заключила с Османской империей договор о свободной торговле, предоставляющий первой режим наибольшего благоприятствования и освобождающий ввоз английских товаров от таможенных сборов и пошлин. Все это привело к краху турецкой промышленности, экономической и политической зависимости страны от Великобритании.


[Закрыть], а заодно всеми силами пытающиеся выдавить нас с Кавказа и Черного моря. И Франция с ее обиженным новоявленным императором, до истерии стремящимся к реваншу за грозу двенадцатого года[63]63
  Прелюдией к Крымской войне стал личный конфликт Николая I с Наполеоном III (племянник Наполеона I), пришедшим к власти во Франции в ходе переворота 2 декабря 1851 года.
  Поскольку династия Бонапартов была исключена из французского престолонаследия Венским конгрессом (1814–1815 гг.), Николай I считал нового французского императора нелегитимным. Впоследствии, чтобы продемонстрировать свою позицию, Николай I в поздравительной телеграмме обратился к Наполеону III «Monsieur mon ami» («дорогой друг»), вместо допустимого по протоколу «Monsieur mon frère» («дорогой брат»). Такого рода вольность была расценена как публичное оскорбление нового французского императора.
  Кроме того, значительная часть французской общественности поддерживала идею реванша за поражение в Отечественной войне 1812 года и была готова принять участие в войне против России, при условии, что Англия выступит на стороне Франции.


[Закрыть]. И корысти ради влезшая в эту союзническую упряжку Сардиния[64]64
  У королевства Сардиния не было никаких территориальных или политических претензий к Российской империи. Однако возглавляемое Савойской династией королевство было активным центром продвижения идеологии объединения итальянских государств в единую Италию. Желая расширить список союзников в борьбе с российским влиянием на Балканах, а также стремясь укрепить свои позиции в Италии, французский император Наполеон III предложил сардинскому королю Виктору Эммануилу II стать союзником антироссийской коалиции и принять участие в войне против России. Взамен чего Сардинии было обещано содействие объединению Италии под савойской короной. Предложение было принято – в 1855 году Сардиния вступила в войну.


[Закрыть]. И всевозможные сочувствующие: Австрия, Пруссия, Шведско-норвежский тандем[65]65
  Имеется в виду Шведско-норвежская реальная уния (Объединенные королевства Швеция и Норвегия), швед. Förenade Konungarikena Sverige och Norge, норв. De forenede Kongeriger Norge og Sverige), – реальная уния Швеции и Норвегии, существовавшая с 1814 по 1905 год.


[Закрыть]. Только я скажу так: когда в ход идет чистая математика, любые комбинации бессильны.

– То есть?

– У нас в большинстве своем гладкостволки, бьющие на триста шагов, у них – много нарезных штуцеров с дальностью стрельбы в тысячу двести шагов. Троекратное превосходство. Наши солдаты сильны в штыковой и рукопашном бою, но кто сказал, что союзникам обязательно нужно подходить так близко к русским позициям? Достаточно подойти до нужной дистанции, и можно спокойно отстреливаться, не боясь быть убитым русской пулей. Та просто не долетит до цели. А мы в это время мучайся с гладкостволами и их адаптацией под французские пули[66]66
  Один из участников обороны Севастополя писал в письме: «Ружья у нас были гладкоствольныя; французския пули, введенныя у нас во время осады, после двух или трех выстрелов не входили в дуло. Солдаты загоняли пулю, ударяя камнем по шомполу; шомпол гнется в дугу, а пуля не поддается. Колотили, как в кузнице: солдаты брали сальные огарки, смазывали пулю, но и это не помогало. Ружья, переделанные в нарезныя, раздирались по нарезам. Немудрено, что в таком положении офицеры приходили в отчаяние, а солдаты бредили изменой».


[Закрыть].

Конечно, нельзя сказать, что у нас нарезного оружия вообще не имелось в наличии. Имелось, но… Снабжались ими лишь стрелковые батальоны. По двадцать шесть ружей на батальон, да и то литтихскими штуцерами, а эти весят по пять с лишним килограммов каждый и трудно заряжаются особой пулей с ушками, которыми она вкладывалась в нарезы ствола. Про цилиндросферическую пулю Нейслера опять же не забываем. За счет нее даже из гладкоствольных ружей можно бить до шестисот шагов. Куда против этого круглым пулям?

Или пуля Минье. Она тоже не подарок.

А уж про то, как мы со всеми этими недостатками боролись, вообще можно говорить бесконечно и поминая недобрым словом тамошний ленд-лиз[67]67
  В ходе Крымской войны потребность в штуцерах и нарезных ружьях в русской армии была столь велика, что России пришлось не только напрягать собственную военную промышленность для решения этой проблемы, но и заказывать оружие за границей (в Бельгии, Германии и даже Америке) при очень невыгодных для нее контрактных условиях. Однако иностранные поставщики, пользуясь бедственным положением России, не только набавляли цену по собственному произволу и затягивали поставки, но и поставляли оружие плохого качества: из заказанных 3 тыс. штуцеров лишь 224 оказались вполне исправными, а 2 776 были приняты с разными недостатками. Вместе с тем поставщики активно помогали нашим врагам. Только бельгийским оружейным заводам британское правительство заказало 60 тыс. нарезных ружей.


[Закрыть]…»

Насчет ленд-лиза не знаю, но часто вспоминаю «грядущую» Первую мировую с бездымным порохом, пулеметами, остроконечными пулями, гранатами и прочими «удобствами». Земля и небо. Даже тамошняя «мосинка» по сравнению с нынешними ружьями мечта абсолютно для любого стрелка. Это точно и неоспоримо.

* * *

Еще из разговоров Лермонтова на «Палладе» о том, из чего же приходилось стрелять здешним гусарам, можно сделать удручающий вывод: с качеством огнестрельного оружия в николаевском времени проблем выше крыши. Как вам положенный Михаилу Юрьевичу по штату кавалерийский офицерский пистолет? Ударный. Нарезной (в канале двенадцать нарезов). Заряжается с дула здоровенной круглой пулей (там только один калибр семь с небольшим линий[68]68
  В России до 1917 года и ряде других стран калибр оружия измерялся в линиях. Одна линия равна 1/10 дюйма (т. е. 0,254 см или 2,45 мм).


[Закрыть]). Знаете, как из такого «пекаря» стрелять, а после перезаряжать?.. Вот то-то и оно.

И это еще только цветочки. Есть кое-что почище пистолета. Кавалерийский ударный, гладкоствольный, заряжающийся с дула, стреляющий по одному-два выстрела в минуту карабин образца тысяча восемьсот сорок девятого года. Как его заряжать? Тоже целая наука. В понемногу пробуждающейся лермонтовской памяти всплывают чьи-то слова: «…Скусив патрон, стрелок всыпает порох в дуло, разминая патрон между пальцами, дабы не осталось на нем пороха. Ствол в это время держать следует в отвесном положении, чтобы пороховая зерна не прилипала к стенкам его, покрытым после нескольких выстрелов влажным осадком. Затем опорожненный патрон вкладывается в дуло пулею к пороху и прибивается несильным ударом, дабы не раздавить пороховых зерен, которые, превратясь в мякоть, действуют слабее. Затем уже насаживается на стержень капсюль и плотно прижимается к стрежню пальцем. Курок должен быть при этом поставлен на предохранительный взвод. Вот теперь можно стрелять, прицелившись и плавно нажав на спуск указательным пальцем правой руки…»

Прицелились? Ну, тогда ОГОНЬ! Бах!.. Теперь я как никогда понимаю одного мудрого киношного индейца-ирокеза, не любившего огнестрельное оружие (много шума, много дыма, плохо пахнет) и отдающего предпочтение верному томагавку или ножу.

И все же выпущенные из такого ружья пули хоть и летели недалеко, но хлопот могли доставить много. Особенно если пробивают человеческое тело. Обо всех этих тонкостях мне поведал еще на двухсотлетии Бородинского сражения гренадер гвардии Наполеона Жан Капе, на поверку оказавшийся хирургом из Рязани Владимиром Зайцевым: «Знаете, чем отличается огнестрельное ранение современности от огнестрельного ранения времен Наполеона и всей первой половины девятнадцатого века? О! Это земля и небо. Остроконечные пули прошивают, как правило, тело навылет, ломая попадающиеся на пути кости, разрывая внутренние органы и сосуды. Но не круглые пули, нет. Эти шарики как будто специально созданы для инфицирования. При попадании они сильно разможжали ткани вокруг раны и вместе с клоком одежды забивали перед собой вглубь много всякой заразы. Про кровеносные сосуды вообще говорить не приходится; даже не поврежденные круглой пулей, они перестают работать. Если пуля поражала конечность, без ампутации не обходилось. Ну не знали еще тогда, что такое сосудистая хирургия, вот и…»

– Михаил Юрьевич, вы заняты?

– Нет. Просто тихо размышляю о былом и грядущем.

– Не желаете поучаствовать в учебном бою?

– Почему нет? Стрелять только будем или…?

– Не только. Сегодня обещали показать кое-что неожиданное.

– Звучит заманчиво. Сейчас облачусь в свои латы и выйду на поле брани…

Короткая беседа прервала цепь рассуждений. Я встал из-за стола, буквально заваленного бумагами, и, выполнив намеченные приготовления, вышел из своего скромного «кабинета» наружу. Действительно нужно размяться, а то от канцелярского сидения уже спину ломит и ноги крутит. И рад бы совсем от бумаг отбиться, но не уйти. Пока никуда не уйти.