Текст книги "Доброволец. Запах грядущей войны"

Глава 6

А знаете, меня уже начинает раздражать тот неутешительный факт, что за все время пребывания здесь, в этой эпохе, я постоянно чувствую себя пленником. «Пузырь», «Щука», теперь еще и этот мрачный «замок Иф». Незавидное постоянство. Я уже надумываю последовать совету аббата Фариа «притвориться мертвым», чтобы, оказавшись в новой мешковине (но зашитой гнилыми нитками), быть сброшенным со стены в воду. А там нож, рывок, сокровища, месть Монте-Кристо.

Сравнение, конечно, не ахти, но как быть, когда ты безвылазно и уже вторую неделю подряд торчишь в каменном строении, повсюду плещутся холодные, пока еще не замерзшие балтийские воды, до Питера рукой подать, до Кронштадта еще ближе? Мне б прогуляться, а вместо этого?

Вместо этого под ногами у меня деревянный пол моей нынешней то ли обители, то ли тюрьмы. Прошу познакомиться с ней. Классический каземативный морской форт «Император Александр I». Прикрывает южный фарватер Кронштадтского рейда. Родом из тех строений, что преобразили Кронштадт (да и весь Петербург) после ноябрьского наводнения тысяча восемьсот двадцать четвертого года. Это о нем Пушкин в «Медном всаднике» рассказывал. Много бед наделала налетевшая с запада жестокая буря. Тогда всю ночь в окна питерцев хлестал дождь с ледяной крошкой, вода в Неве поднялась чуть ли не на четыре метра выше ординара, перекинулась через гранитные парапеты набережных, хлынула на улицы, начала сбивать пешеходов, опрокидывала кареты.

Кронштадту досталось еще сильнее. Его почти весь затопило. Волны разрушили все укрепления, что создавались в течение ста с лишним лет. Из девяноста четырех судов на якорях удержалось только двенадцать. Остальные разбились о берега и мели. Главная крепость и флот на Балтике фактически перестали существовать.

Плюс ветхость. К тому времени основанные еще при Петре Первом Кроншлот и Цитадель давно находились в плачевном состоянии. Нужно ли говорить, что нынешний император, любивший инженерное дело, взойдя на трон, тут же взялся исправлять ситуацию. Не просто решил восстанавливать балтийские форты и крепости, но и усилить их камнем.

«Александр» достроили семь лет назад. Вышел он небольшим. Длиной девяносто метров, шириной всего шестьдесят. Конструкцией напоминает бутерброд. Словно четыре каменные палубы линейных кораблей поставили одна на другую.

Есть и более точная «схема». С фронтальной (западной) стороны кирпичные, облицованные гранитными блоками казематы возвышаются на три яруса. Четвертый верхний ярус открыт. С горжевой (тыльной) восточной стороны казематы идут в два яруса с бойницами в первом ярусе – это для ружейного или, как его еще называют, «подошвенного боя». Вход в форт расположен со стороны причала и перекрыт массивными металлическими воротами с порталом. За ними с тыльной стороны форта встроено трехэтажное прямоугольное кирпичное здание. Там кухня, кузница, караульное помещение (первый этаж), казармы для офицеров и рядовых (второй и третий этажи). Вдоль фронтальной стороны слева и справа две полубашни с чугунными винтовыми лестницами (литье красивое ажурное) и ядрокалильными печами. То есть в таких печах ядра чугунные раскаливают, прежде чем ими пушки зарядить. Для чего? Сейчас объясню…

Видели кино про морские сражения парусников? Суда сходятся, дают друг по другу из пушек бортовой залп. Да такой, что только щепки с огнем в разные стороны летят. Красиво, картинно, эффектно, но неправдоподобно. Борта у тогдашних кораблей толстые и крепкие. Обычными чугунными ядрами такую преграду не пробить – отскочат. Не такелаж же с рангоутом ими обстреливать, когда книппели[69]69
  Книппели – артиллерийские снаряды, состоящие из двух ядер, полуядер или цилиндров, насаженных на концы железного четырехгранного стержня. Применялись для разрушения рангоута и такелажа парусного судна.


[Закрыть] для этих целей есть. Тогда как? Очень просто. Прокаливай ядро до красноты, подавай к орудию в специальных ведрах, заряжай с помощью специальных захватов – клещей – и стреляй себе на здоровье. Такой «красный шарик» от борта не отскочит, а вот застрянет наверняка, заставив дерево тлеть, а через пару минут вспыхнуть огнем. А уж если в пороховой погреб попадет, то…

Откуда мне все это известно? Из рассказов здешнего артиллерийского поручика Андрея Андреевича… Герасимова. Не знаю, что и думать, глядя на него. «Вот так начнешь изучать фамильные портреты и уверуешь в переселение душ. Он, оказывается, тоже Баскервиль»[70]70
  Фраза из к/ф «Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона: Собака Баскервилей», режиссер И. Масленников.


[Закрыть].

Ну, Баскервиль не Баскервиль, а внешне вылитый Саша Герасимов. Может, прадедушка? Неизвестно. Герасимовской родословной я не интересовался, но думаю, что да. Андрей тоже словоохотлив и о своем ремесле может говорить часами:

«– …Дабы противодействовать неприятельскому флоту, стремительно надвигающемуся на Кронштадт, нам нужны быстро стреляющие орудия. Увы, но даже самые ловкие наши артиллеристы могут не поспеть с заряжанием, прежде чем какое-нибудь вражеское судно прорвется к берегу.

К тому же дальность. Лучше бить прямым выстрелом на один-полтора кабельтовых[71]71
  Кабельтов – мера длины, служащая для измерения в море сравнительно небольших расстояний. Равна 0,1 морской мили (608 футам или 185,2 метра). В корабельной и береговой артиллерии принят артиллерийский кабельтов, равный 600 футам, либо 185,88 метра.


[Закрыть], но и он отнюдь не всегда получается.

Что же в таком случае предпринять? Только уповать на количество орудий…»

И начинается экскурсия по казематам. Арки, арки, арки. Пушки, пушки, пушки. Много. Очень много пушек. 24-фунтовых – тридцать две, 36-фунтовых – двадцать, 24, и 36-фунтовых коронад – по четыре, пудовых «единорогов» – пятьдесят, трехпудовых бомбических пушек – девять, пятипудовых мортир – четыре. Всего сто двадцать три орудия при гарнизоне в семьсот восемьдесят шесть человек. С недавних пор к этой цифре прибавилось еще несколько «жильцов». Про меня рассказывать не нужно, а вот про других «узников» стоит. С ними тоже не скучно и не все до конца ясно.

* * *

Я не верю в чудеса, но они случились. Разъяснив обстановку и ответив на вопросы, Петров велел «готовиться, дожидаться дальнейших распоряжений, детально знакомиться с предстоящей войной, не открывать никому свое истинное лицо». Затем быстро убыл в Питер, а вместо него в форт привезли… еще четверых из тридцати двух уцелевших членов экипажа «Паллады»! Немыслимо? Нет. Мыслимо. Очень даже мыслимо. И все же…

Расспросов у меня было много:

«– Как вы спаслись?

– Удачей, ваше высокоблагородие. Едва по фрегату дьяволы эти палить начали, я грешным делом думал: все, конец. Сгину, не выстою в эдаком светопреставлении. Кругом дым черный, ничего не видать, море бурлит, того и гляди проглотит, а у самого в ноге обломок деревянный торчит. Чую, что погибаю. Однако ж в шлюпку батюшка наш меня втащил.

– С божьей помощью управился. Благо, что плавать хорошо могу и шлюпка рядом была. Сам залез, отрока затащил, а уж после и остальных выудил.

– Многих первым же попаданием убило, но меня так – оглушило немного. Лежу на палубе, рядом Иван Семенович в крови, матросы падают. Больше сделать ничего не смог. Очнулся в шлюпке.

– Пираты. По-другому я этих мерзавцев не назову. Они не стали нас топить, просто оставили умирать в шлюпках в море среди обломков «Паллады». Но спасение пришло столь внезапно, что мы и сами до конца в него не верили. Этот чудесный пароход – быстрый, необычный, вооруженный. Он как будто возник из сказки…»

Ну, господин Петров, я вам это еще припомню. Про «Щуку» из сорок второго рассказали, а про советский минный заградитель «Марти» из того же времени ни слова. Откуда тогда я о ней знаю? От Тимофеева, доставившего в форт через три дня после моего «переезда» матроса Фадеева, иеромонаха Макария, юнгу Лазарева и… Гончарова. Как уцелел Лень, я ума не приложу. Митька, отчаянная голова, в воде не тонет, в огне не горит. Батюшка наш судовой тоже смерти не по зубам, как и Мишка Лазарев. Но не Гончаров же.

С какого бока Лень вообще влез в «друзья» к Михаилу Юрьевичу? Единственное, что припоминаю на этот счет, так это вечера у Белинского в доме Лопатина у Аничкова моста. Там в маленькой гостиной Гончаров несколько вечеров читал свою «Обыкновенную историю». Все слушали, а Белинский на месте усидеть не мог. То и дело привскочит со стула, сверкнет глазами, выделяя лучшие куски текста, снова садится, слушает, а после нет-нет да, посмеиваясь, начинает коситься на Языкова со словами: «Ну что, Языков, ведь плохое произведение? Не стоит его печатать».

Теперь вот опять «друг» Гончаров рядом с Лермонтовым.

Ладно, проехали. Нечего вспоминать. Про то, где держат остальных уцелевших жертв британской военно-морской агрессии, я у Петрова при следующей встрече еще спрошу (у Тимофеева все равно не выпытать), а пока я «заключен» в форте вместе с остальными, слишком много знающими.

Вернее, не так уж и много знающими. Все четверо говорят, что их и остальных спас какой-то диковинный пароход из металла с молчаливым экипажем, неспешно доставил на Родину, а там «господа из Третьего Отделения нас сюда препроводили». Так что теперь «узники» вместе со мной квартируют тут. Сидим безвылазно. Отлучиться никуда нельзя без особого распоряжения вышестоящего начальства.

А вот участвовать в военных учениях, которые в форте проходят чуть ли не каждый день – это пожалуйста, это сколько угодно. И сегодняшнее утро исключением из общей череды не стало.

Глава 7

– Кулак!.. Штык!.. Приклад!.. Штык!.. Приклад!..

Видел бы меня поручик Орлов, чей способный повзрослевший ученик сам теперь стал учителем для юного Лазарева. Усмотрел глазастый юнга однажды, как господин Лермонтов во время очередного променада по форту в темном углу руками и ногами вензеля всевозможные выписывает, и началось тогда в деревне лето. А что мне прикажете делать? Лермонтов, конечно, офицер боевой, но все же больше по части классической фехты и стрельбы специалист. Маловато будет. Ну и мне за бумагами сидеть надоело, вот и решил тренировки устраивать втихую.

Втихую не получилось. Обнаружили меня и давай спрашивать. Пришлось срочно придумывать объяснения, откуда я (то есть Лермонтов) все это знаю и умею. Зато придумал быстро.

«– Откуда умения? С Кавказа. У казаков из своего отряда перенял, дабы уцелеть во время стычек с горцами. А таковых тогда случалось множество…»

Тут я не соврал. Во время второй ссылки на Кавказ поручик Тенгинского пехотного полка Михаил Лермонтов не только штурмовал неприятельские завалы на реке Валерик – «несмотря ни на какие опасности, исполнял возложенное на него поручение с отменным мужеством и хладнокровием», но и команду «охотников» возглавлял. От рубаки Дорохова[72]72
  Руфин Иванович Дорохов (1801–1852) – выпускник Пажеского корпуса, участник Кавказских войн, друг Пушкина и Лермонтова, известный бретер, стал прототипом Долохова в «Войне и мире».


[Закрыть] «в наследство» достались, когда тот после ранения отправился в госпиталь. Та еще компания подобралась. Разжалованные офицеры, казаки и кабардинцы. Отчаянные беспринципные черти, чей новый командир завел для этого полкового «спецназа» свои правила: прошедший испытание брил голову и отпускал бороду, маскируясь под горца. Одевались тоже по-горски, как и воевали. Огнестрел в отряде не признавался и презирался. Вместо него холодняк и простая стратегия: с шашками и кинжалами тихо подкрасться и без всякого «ура!» молча кинуться на врага, чтобы столь же тихо резать, рубить, колоть.

Бойцам под стать был и командир этой «блуждающей кометы». В ту пору очень Лермонтов напоминал барона Унгерна среди его казаков-забайкальцев. Та же диковатость, грубость и первобытность. Спал он на земле, ел из общего котла, небрежно относился к внешнему виду, нося красную, как будто вечно нестиранную канаусовую рубаху, что выглядывала из-под вечно расстегнутого сюртука. Еще гарцевал на белом, как снег, коне и, по-молодецки заломив белую холщевую шапку, вместе со своими удальцами бросался в самые отчаянные авантюры.

Все это я рассказал Мише. Он поверил, но само собой по закону жанра немедленно сработало обычное «научите точно так же биться». Пришлось учить.

И преемственность традиции тоже соблюдена. Потому поблажек Мише я не даю, заставляя его безо всякого оружия сражаться с Фадеевым во дворе форта. Благо Митька в поддавки с юнгой не играет, отлично зная, что теперь парень благодаря мне и своим врожденным способностям может, рыкнув, ярь в себе пробудить. Между прочим, не он один. Удивил Макарий. Сила силой, но с боевыми секретами наших предков батюшка тоже хорошо знаком. В монастыре познал. Не Шаолиньском, а Соловецком. Есть там своя закрытая, секретная школа рукопашного боя. И неслабая такая школа. Спарринговать с Макарием интересно. Против моего скоростного «волчка» неплохо орудует более силовым, «медвежьим» «бером». Но сейчас священник наблюдает за Мишей. Тот уже успел отбить пусть пока деревянный (как и ружье) штык, а затем опрокинул Фадеева, бросившись матросу кубарем под ноги. Пора спасать побежденного от неминуемого добивания.

– Прекратить бой! – гаркнул я ко всеобщему неудовольствию здешних артиллеристов. Они на тренировке присутствуют по моей взаимной договоренности с начальником гарнизона полковником Куприяновым – суровым служакой с окладистой русой бородой, прихрамывающей походкой и привычкой следить буквально за всем, что происходит во вверенном ему форте. Он тоже смотрит и ждет, когда перед основными учениями я проведу дополнительные. Дождался.

Для начала беру в руки две специально для меня привезенные из Кронштадта казачьи шашки. Гусарские сабли, конечно, красивее, но… Во-первых, прямо сейчас покоятся они на дне морском благодаря британским гадам, потопившим «Палладу»; во-вторых, демонстрировать изыски фехтования, когда вокруг тебя кипит сражение – непозволительная роскошь. Сабли – для дуэлей, шашки для сражений. И без изысков. Как сказал один знаменитый мастер клинка из восемнадцатого века: «В самых сложных ударах малейшая неточность более опасна для того, кто наносит удар, чем для противника. Тот, кто наносит слишком сложные удары, часто бывает вынужден пренебречь защитой, что приводит к ужасным последствиям. Впрочем, большинство таких ударов не выходит за пределы фехтовальных залов. В поле прямой удар и прямой отвод – чуть ли не единственные используемые приемы, прочие считаются слишком опасными».

Из сего мудрого наблюдения и исходим, проводя атаки и объясняя ошибки артиллеристов, более привыкших к пушкам, нежели к рукопашному бою. Учу их даже тесак метать, а не только им фехтовать. Сегодня, например, тренируемся метать на звук и с завязанными глазами.

– Бу! – резко выпалил я. Солдат вздрагивает, но успевает развернуться и безоборотно, как я учил, посылает оружие в цель. Я уклоняюсь, и клинок с треском вонзается в мешок с песком.

– Прекратить!.. Зачем же имущество портить, братец?

– Виноват, ваше высокоблагородие.

– На сегодня с тебя хватит. Следующий…

Тренировка длится еще полчаса, а после Куприянов перехватывает эстафету. Согревшиеся солдаты идут к своим орудиям, а мне предлагается пострелять на верхней «палубе». Не откажусь. Тем более есть из чего.

* * *

Хранится в форте реликвия: настоящий дубельгак[73]73
  От нем. Doppelhaken (двойной крюк, двурогий крюк) – крепостное гладкоствольное ружье. Нечто среднее между мушкетом и пушкой. Было введено в вооружение указом Петра I от 11 ноября 1724 г. Стреляло свинцовыми пулями весом от 50 до 100 г.


[Закрыть]. Стандартный. Образца тысяча семьсот сорок седьмого года. Это, конечно, уже не затынная пищаль[74]74
  Затынными пищалями на Руси называли крепостные ружья XV–XVI веков, чей общий вес мог доходить до 40 кг.


[Закрыть], но по виду все такая же здоровенная неудобная махина длиной под два метра и весом под двадцать кг. Однако стрелять из нее мне так и не довелось. Имеется в арсенале кое-что посовременней старинного ружья. А именно крепостной штуцер образца тысяча восемьсот пятьдесят первого года. Дульнозарядный. Нарезной. Стержневой системы. Бьет на тысячу шагов остроконечной цилиндрической свинцовой пулей с двумя выступами – «ушками» и чугунным шпеньком в головке – это чтобы предохранять пулю от расплющивания при ударах стальным шомполом. Ложе из орехового дерева доходит до половины ствола. Под цевьем чуть впереди замка крепится толстая рукоятка. За нее во время прицеливания нужно браться левой рукой, плотно упирая в плечо приклад, оборудованный для уменьшения отдачи кожаным чехлом с войлочной подушкой.

Из такого штуцера стрелять довелось мне часто. Что могу сказать: скучаю. По-прежнему отчаянно скучаю по огнестрельному оружию начала двадцатого века. Дайте. Дайте мне… крепостное ружье полковника Гана, что ли. Его хотя лишь через двадцать четыре года на вооружение примут, зато оно в Первой мировой не только пробивало германские и австрийские броневики, но и послужило в качестве портативного миномета[75]75
  В конце 1914 г. на базе «8-линейного крепостного ружья образца 1876 г.» (ружья Гана) капитаном В. И. Рдултовским был создан миномет, стреляющий надкалиберной шаровой и цилиндро-конической минами. Принятые на вооружение в 1915 году под названием «20-мм мортирки Рдултовского», эти минометы успешно применялись в ходе Первой мировой войны, однако большого распространения не получили.


[Закрыть].

Да что там минометы! Дайте «максим», «льюис», «мосинку», «маузер»… Обычный револьвер хотя бы. Что же я получил из всего этого набора? Револьвером снабдили, но… здешнего, далекого от совершенства образца. Американский Colt Navy 1851, он же «флотский кольт». Больше напоминает оружие из фильмов о ковбоях. И опять же с пресловутой поправкой на время. Шестизарядный. Стреляет вроде бы без особой отдачи – хоть и круглыми свинцовыми пулями, но вот перезарядка. Пороховница с черным порохом, пули, рожок с капсюлями должны быть всегда под рукой, а дальше: ставим курок на полувзвод, чтобы барабан мог вращаться; в камору (барабан не откидывается) осторожно засыпаем чуть больше полутора граммов пороха; плотно вставляем в камору свинцовую пулю; проворачиваем барабан и специальным откидным рычагом-шомполом, расположенным под стволом, вбиваем пулю в камору до упора… И так еще пять раз, чтоб зарядить револьвер полностью. Зарядили? Это еще не все. Поворачиваем револьвер и на брандтрубки над затравочными отверстиями в задней части барабана осторожно устанавливаем капсюли для каждой заряженной каморы. Далее плавно опускаем курок на боевой взвод и стреляем, внимательно считая выстрелы и цели, – еще минут пять на перезарядку вам враги не дадут точно.

Стрелять из «флотского кольта» на учениях стараюсь не часто, с недавних пор то и дело одалживаю его Гончарову. С писателем по-прежнему все сложно. Если у Михаила Юрьевича было стремление фехте его обучать, то у меня к этому ни малейшего желания нет. Лень о продолжении грубо прерванных занятий не настаивает, зато, смирившись с необходимым «заточением», с каким-то маниакальным упорством вздумал учиться стрелять. И не абы из чего. Ружья ему не надобны. Ударные пистолеты тоже. Подавай многозарядное оружие. И не капсюльный «дакфут» или громоздкую «перечницу» Мариетта[76]76
  «Дакфут» – он же «утиные лапки» – пистолет с тремя стволами, расположенными веером. Стрелял залпом по принципу «хоть какая, а попадет».
  «Перечница» Мариетта» – восьмиствольный пистолет бельгийского производства. Стрелял быстро, но не всегда точно, оказывая скорее психологическое воздействие.


[Закрыть], а только револьвер.

И гордости-то, гордости сколько.

«– Знаете, Михаил Юрьевич, сегодня из шести выстрелов я попал в мишень дважды.

– Поздравляю… Может, тоже закажете себе кольт?

– Всенепременно, всенепременно…»

Как же, закажет. Так и будет чужой портить или чего доброго…

– Михаил Юрьевич! – окликнул меня снизу Куприянов. – Не угодно ли посмотреть на военную новинку? Уже привезли.

– А что там именно? Новое ружье?

– Нечто другое…

Я заинтригован. Спешу вниз, мельком наблюдая, как от причала, должно быть в последний раз в этом году, отдаляется еще один уже хорошо известный мне и всем «жителям» форта знакомец. Первенец петербургского пароходостроения и первый же русский военный транспортный колесный пароход «Скорый». Заложен на Ижорском адмиралтейском заводе почти сорок лет назад (!). Кр-р-асавец! Словно старый запорожец пыхтит и стонет, несмотря на регулярную починку. Удивительно, как этот «динозавр» вообще еще способен на воде держаться, не говоря уже о том, чтобы пусть не такие частые, но регулярные рейсы Питер – форт совершать. Тут только одно сравнение подходит:

«– Загадки я люблю.

– Ты сам как загадка природы – так долго не живут…»[77]77
  Диалог из юмористической миниатюры «Скамейка» (автор В. Петров, исполнители В. Моисеенко, В. Данилец).


[Закрыть]

Я, конечно, не ханжа, но если такого дюже древнего старикана воевать еще заставят, то проку от него будет немного. «Скорому» давно уже пора на покой[78]78
  В нашей истории пароход был исключен из состава флота и разобран в 1839 году.


[Закрыть].

А еще помню, как однажды в одном журнале на историческую тематику мне ради любопытства удалось выяснить о пароходостроении в Российской империи вот что. В тысяча восемьсот тридцать третьем году на Ижорском заводе построили боевой пароход «Геркулес» мощностью в двести двадцать «лошадей», но дальше дело продвинулось не сильно. Тринадцать лет минуло, а кроме «Александры», «Геркулеса» и «Богатыря» все остальные пароходы были заграничной сборки. Но это на Балтике, а что же на Черном море? Там дела обстояли не лучше. В Николаеве выстроили лишь «Северную звезду» и несколько корпусов для паровых машин, заказанных в Англии. С британских берегов в сорок втором году прибыли три парохода для охраны линии Одесса – Константинополь, да и те колесные слабосильные суда. Как такими воевать с Турцией, когда у той есть в наличии большие пароходы мощностью до четыреста пятидесяти л/c с 68-фунтовыми бомбическими пушками с английскими ударными запалами? Вопрос ребром.

Что же власти предприняли? Николаю Первому побывавший в Америке в тридцать восьмом капитан первого ранга Шанц докладывал об успехах пароходо-фрегатов, но ведь царь любит порядок и чеканный шаг даже на палубе боевого корабля. Аргументация проста: на парусных судах у матросов есть выправка, а на «самоварах» откуда ей взяться, когда по вантам бегать надо не столь резво, как прежде?

А прогресс меж тем не стоит на месте. Спустя год мир облетела весть об изобретении архимедова винта[79]79
  Архимедов винт (винт Архимеда) – механизм, исторически использовавшийся для передачи воды из низколежащих водоемов в оросительные каналы. Был одним из нескольких открытий, традиционно приписываемых Архимеду. Стал прообразом шнека.


[Закрыть]. Для военных кораблей открытие особенно важное. На колесных пароходах кожуха закрывают среднюю часть бортов и мешают установки артиллерии, когда на винтовых такой проблемы нет. Было и практическое подтверждение. На состязаниях винтовые «Великобритания» и «Ратлер» показали полное свое преимущество над колесными собратьями. Маневренность, скорость, ход под парусами, артиллерия, безопасность, экономичность употребления угля – все у них лучше. Естественно, «колесники» немедленно начали переделывать, снабжая их машиной, приводимой в движение винтом. Нужно бы и нам подсуетиться, однако…

У нас если что и поменялось тогда, так это… подушки на кораблях. Их вместо рубленых перьев приказали набивать конским волосом.

Но эра парусов прошла. Это понимал даже Гончаров.

«– Парусное судно напоминает мне старую кокетку, которая нарумянится, набелится, подденет десять юбок и затянется в корсет, чтобы подействовать на любовника, и на минуту иногда успеет; но только явится молодость и свежесть сил – все ее хлопоты разлетятся в прах. Так и парусное судно, обмотавшись веревками, завесившись парусами, роет туда же, кряхтя и охая, волны; а чуть задует в лоб – крылья и повисли.

С парусами дело решено. Паруса остались на долю мелких судов и небогатых промышленников; все остальное усвоило пар…»

Пар, говорите. Но пару в России пока не хватает. Может, отчасти из-за того, что у нас мало пароходов, «Скорому» действительно не дают уйти. Держат, возят на нем в форт всякую всячину, как и сегодня. Посмотрю, что именно доставили. Вдруг вещь стоящая?